А право и даже долг человека необыкновенного устранять любое препятствие, оказавшееся на пути его великого предназначения. И Наполеону, расстрелявшему из пушек парижскую толпу, винить свою совесть совершенно не за что, ибо он погубил несколько сотен французов ради процветания миллионов. А ежели, к примеру, Ньютону для проведения опытов потребовались бы десять шиллингов, которые он никак не мог бы добыть законным путём, то он был бы в совершённом праве ограбить или даже убить какого-нибудь купчишку из числа обыкновенных. Что нам, потомкам, за дело до английского купчишки, который все одно давно подох бы, не принеся человечеству решительно никакой пользы? Законам же Ньютона мы обязаны чуть не всеми благами цивилизации.
— Так это про цель, которая оправдывает средства, что ли? — наморщил нос Александр Григорьевич. — Старо, старо.
— Про цель и средства старо не бывает-с. — Пристав вздохнул. — Особенно если с такою страстью написано. Тут у автора не отвлечённое умствование, тут наболевшее-с. Это он себя Ньютоном-то воображает, у кого десяти шиллингов нет.
— А Раскольников тут при чем?
— Притом, что он самый, Родион Романыч наш, это самое сочинение и сотворил-с, — преспокойно объявил надворный советник и теперь уже скушал подряд ложки три щей, успевших подостыть.
— Откуда вы знаете? Сами же говорили — статья подписана инициалами.
Занятными-с, — улыбнулся Порфирий Петрович, — они мне ещё тогда в память запали. Ишь, подумал, не подпись, а прямо рычание, да и только-с: «Р.Р.Р.». И когда я вашу таблицу стал просматривать, тут же и вспомнилось. Тотчас кольнуло-с: помилуйте, не он ли-с, не таинственный ли автор. — Пристав со зверскою гримасой прорычал. — Р-р-р!
— Родион Романович Раскольников! — ахнул письмоводитель.
— Во-вторых, я же справочки навёл-с. — Порфирий Петрович отодвинул тарелку, посетовал. — Холодные щи-то, а тридцать копеек стоят… Так вот, про справочки. У меня в «Периодической речи» редактор знакомый, он про автора и рассказал, про Раскольникова. Я, должно вам сказать, статейку эту тогда ещё, два месяца назад, приметил, на будущее-с. Как новейшее дуновение современной мысли. От таких ветров, знаете, искорками посверкивает. Попадут искорки на сухое, так и полыхнёт-с. Злодейство вот это нынешнее, чем удивительно-с? Исполнено прехладнокровно, ни следов, ни свидетелей. (Лизавета не в счёт, я теперь склонен полагать, что преступник её нарочно не до смерти стукнул — знал, что она лица его не видала). Казалось бы, убил процентщицу, от случайной свидетельницы обезопасился, так забирай добычу, отнюдь не малую-с. Но нет, убийца наш именно что десять шиллингов взял, а прочее не тронул-с. Не-ет, милый вы мой, тут не просто так убил да ограбил. Не по обычной злобе или того паче низменной корысти сотворено. Тут идея-с. Навроде вот этой.
Надворный советник похлопал ладонью по газетному листу.
— Так, стало быть, Раскольников? — шепнул Александр Григорьевич, наклонившись. — Арестовывать будете?
Арестовывать не с чего-с. Улик-то — сами знаете. — Здесь надворный советник издал губами тпрукающий звук, не самого пристойного свойства, так что от соседнего столика даже обернулись. — Покумекать нужно.
Он прищурился на графин анисовой, однако «покумекать» Порфирию Петровичу было не суждено.
В дверях заведения показался краснолицый, шумно дышащий полицейский унтер-офицер. Обвёл взглядом залу и, увидев, наших собеседников, подбежал прямиком к столу.
Пристав первым заметил служивого. Удивиться не удивился, ибо давал знать и в съезжем доме, и в полицейской конторе, где его можно сыскать в любой час дня, но нахмурил лоб и приподнялся.
— Ваше высокоблагородие! Так что осмелюсь доложить… — гаркнул полицейский, вытягиваясь.
Заметов, сидевший к дверям спиной, чуть не подпрыгнул, да и с соседних мест заоборачивались.
— Тише ты! — цыкнул на унтера Порфирий Петрович и за шею пригнул его к себе. — Что ещё стряслось? Шёпотом, шёпотом!
Полицейский перешёл на сип и нашептал такое, что пристав осел обратно на стул, а у Александра Григорьевича из руки со звоном выпала ложка.
3. ФАТА-МОРГАНА
— А дальше?! — воскликнул Ника, дочитав последнюю страницу, и поднял глаза на сидевшего напротив Рулета.
Как молодой человек вернулся, Фандорин не заметил.
— Чего дальше? — благодушно спросил тот. Валя оказалась права, наведавшись в туалет, посетитель снова воспрял духом.
— Где остальные страницы?
— А чё, должны быть ещё?
Судя по тому, как Рулет удивился, в рукопись он носа не совал. Откуда, интересно она у него?
— Откуда, интересно, она у вас? Парень ухмыльнулся:
— Нашёл.
Не хочет говорить. Что ж, его право.
— Понимаете, — стал объяснять Ника, волнуясь, — необходимо показать этот манускрипт специалисту. Я не могу утверждать наверняка, но очень возможно, что это написано рукой самого Достоевского! Похоже на наброски к «Преступлению и наказанию». К роману «Преступление и наказание», — добавил он, когда на лице собеседника не отразилось ни малейших эмоций. — И, может быть, то есть, конечно, маловероятно, но не исключено, что этот черновой вариант не известен филологической науке, представляете? Это была бы настоящая сенсация. Если бы вы оставили рукопись у меня, я мог бы организовать экспертизу.
Юноша лукаво подмигнул:
— Рулета кинуть хочешь? Даже не пытайся. Валяй, экспертизуй… — Он подумал и поправился, — экспертируй. Но бумажки останутся у меня.
— Да какая может быть экспертиза без рукописи?
— Одну страничку дам. — Рулет сделал щедрый жест. — Бери любую.
Полистав, Ника выбрал самую неряшливую, с исправлениями и двумя рисунками: глумливая рожица (Порфирий, что ли?) и островерхое окно с ажурным переплётом.
— Какой откат? — спросил хозяин манускрипта все с той же хитрой улыбочкой. — Больше десяти процентов не дам.
— Вы про комиссионные? — Николас с достоинством пожал плечами. — Мне не нужно, я зарабатываю деньги иным образом. К тому же, если это то, что я думаю, будет очень много шума, газетных статей, телерепортажей. Надеюсь, вы не будете возражать, если пресса узнает, что идентифицировать находку вам помогла фирма «Страна советов»?
Рулет великодушно разрешил:
— Пиарься, не жалко.
— Спасибо. Наверное, мне понадобится несколько дней. Как мне с вами связаться? Оставьте телефон. И потом, как вас все-таки зовут? Молодой человек задумался.
— Пока зови Рулетом, а там видно будет… Насчёт телефона не танцует. Мобильник я давно того… А у мымры отключили. Ну, у хозяйки. Не платит, алкашка старая. Я тебе адрес свой оставлю. Записывай.
Продиктовал номер дома и квартиры в Саввинском переулке. Сделал ручкой и, насвистывая, ушёл. Мимо Вали протиснулся с опаской, но зла на неё, кажется, не держал. Во всяком случае попрощался вежливо:
— Гуд бай, чемпионка.
— Адье, товарищ народный комиссар, — бросила в ответ секретарша.
Едва посетитель ушёл, Ника сел на телефон — добывать эксперта по рукописям Достоевского. С литературоведением и писательскими автографами он никогда в жизни дела не имел, но это магистра нисколько не смутило. Москва — город специфический. Пришлому, а в особенности иностранному человеку здесь неуютно, чувствует он себя, как в дремучем лесу. Дорогу найти, и то непросто — немногочисленные указатели и вывески почти сплошь на туземном наречии. А если уж чужаку понадобится нечто нетривиальное, чего в «Жёлтых страницах» не печатают, совсем беда. Потыркается-потыркается бедолага, поблеет своим корявым русским языком в равнодушную телефонную трубку, да и останется с носом. Так ему и надо. Не для него, басурмана, город построен.
Зато если ты здесь свой и все тропки, норы и берлоги знаешь, то лучше места на земле не сыскать. Добрые товарищи, лесные жители, и научат, и отведут, и из беды выручат. Косой заяц подскажет, где грибы-ягоды, лисичка-сестричка поможет договориться с лесником, серый волк доставит, куда надо, а косолапый медведь обеспечит «крышу».
Миновали времена, когда глупый англичанин Николас Фэндорайн бродил по здешним чащам ёжиком в тумане. Десять лет московской жизни и ремесло профессионального советчика, сователя носа в чужие дела, научили уму-разуму. В какие только овраги жизнь не покидала, с кем только не познакомила. Ключевая пословица москвича: не имей сто рублей (всё равно не деньги), а имей сто друзей.
Всего через три звонка, пройдя по недлинной цепочке: знакомый, знакомый знакомого и знакомый знакомого знакомого, Ника вышел на нужного человека.
Телефонный собеседник номер три, один из ведущих специалистов по Достоевскому, сообщил следующее:
— Поддельных автографов полным-полно, это целый подпольный рынок, так что особенно не обольщайтесь. Вы говорите, там процентщицу убили, а Лизавета осталась жива? Такой редакции «Преступления» филологическая наука не знает. Какая-нибудь глупая мистификация. — По тону достоевсковеда было слышно, что он давно привык к пылу несведущих дилетантов и сообщением нисколько не заинтересовался. — Но, если хотите получить грамотное заключение быстро, советую обратиться не к нам в институт, где вас промурыжат полгода, а к Моргуновой.
И рассказал про некую пожилую даму, Элеонору Ивановну Моргунову, которая всю жизнь занимается именно этим — экспертизой писательских рукописей девятнадцатого столетия, и прежде всего именно Достоевским. Моргунова в своём деле ас. Много лет прослужила в ЦЛИ, Центральном литературном архиве, но несколько лет назад была с позором уволена — попалась на краже чеховских писем. Уголовное дело возбуждать не стали, чтоб не пятнать репутацию почтённого научного учреждения. Да и пожалели старуху — решили, что свихнулась от преклонных лет и маленькой зарплаты. «Впрочем, она всегда до денег жадна была, — присовокупил достоевсковед. — Не помню случая, чтобы Моргунова согласилась выполнить какую-нибудь работу внепланово, по-товарищески. Всегда требовала премию или сверхурочные. Так что если вы ей хорошо заплатите, сделает заключение в два счета. У неё дома, говорят, целая лаборатория — и приборы, и необходимые реактивы. Тоже, поди, с рабочего места натаскала, за столько-то лет. Ну да Бог ей судья».
Четвёртый звонок был завершающий — самой Элеоноре Ивановне. После скептических слов филолога Ника поостыл и с асом литэкспертизы говорил несколько извиняющимся тоном:
— …Видите ли, ко мне в руки попала одна рукопись, — приступил он к делу после необходимой преамбулы — упоминания о рекомендателе и гонораре, — то есть, я, конечно, понимаю, что шансов почти нет, но, судя по содержанию, это похоже на авторский набросок к роману «Преступление и наказание»…
Тут экспертша его перебила, хищно хохотнув, и произнесла нечто загадочное:
— Снова-здорово!
— В каком смысле? — растерялся Фандорин.
— В каком надо, — отрезала Элеонора Ивановна, надо сказать, особенной политесностью не отличавшаяся. — Ладно. Привозите, посмотрим. Триста долларов.
— Так много? Но Константин Леонидович» говорил, что это обойдётся в сотню…
Жадная старуха не стала и слушать:
— Вот пускай он вам экспертизу и делает. Столько денег у Ники не было. Он уже начинал жалеть, что ввязался в эту историю, кажется, нелепую и бесперспективную.
— Я вам сегодня оставлю аванс, хорошо? Сто долларов, — сказал он, подумав, что владелец рукописи вполне мог бы поучаствовать в расходах — в конце концов, это же его собственность.
— Только учтите, — злобно предупредила Моргунова. — Пока не рассчитаетесь полностью, рукопись назад не отдам. Платить будете рублями, по курсу Центробанка, плюс три процента за конвертацию.
В тот же вечер, забрав дочку Гелю из театрального кружка, наскоро накормив её и даже успев отправить по электронной почте письмо сыну Ластику, который уехал с классом в Петербург, Ника отправился по указанному адресу.
Дорога была недальняя, но долгая. Если пешком да по прямой — минут двадцать. Если же на машине, да в седьмом часу вечера, да по запруженной Кремлёвской набережной, то все сорок.
Когда Николас был помоложе и поангличанистей, он замечательно передвигался по Москве на роликах, и пробки были ему нипочём. В ту пору путешествие с Солянки на Тверскую вообще заняло бы минут десять. Но приспособившись к условиям окружающей среды, Фандорин от прежних привычек отказался. Британию почитают за хрестоматийный образец консервативности, но российское общество подвержено условностям в гораздо большей степени. Мужчина сорока пяти лет, отец семейства, здесь должен вести себя степенно, или, как говорят на современном телеязе, «серьёзно себя позиционировать» — если, конечно, хочешь, чтобы и окружающие воспринимали тебя серьёзно. Ничего не поделаешь, Россия — страна тяжеловесная. Просто поразительно, как быстро, бесповоротно, а главное охотно отяжелел и посерьёзнел бывший баронет. Обрусел на все сто. Британское происхождение Николая Александровича на десятом году московской жизни выдавала лишь некоторая чопорность манер, которую одни клиенты принимали за рафинированную интеллигентность, а другие за крутые понты. Ну и ещё, конечно, машина, праворульный «ти-экс II». Взбалмошная тётя Синтия, опасаясь, что племянник окончательно оторвётся от корней, прислала подарок: чёрное лондонское такси, английский патриотический аналог русской берёзки. Спасибо, что не двухэтажный автобус.
Восседая за рулём этого экзотичного для Москвы транспортного средства, Николас частенько ловил на себе уважительные взгляды соседей по трафику — метрокэб своим горбатым силуэтом походил на «роллс-ройс».
Ползя в пробке по Лубянскому проезду, Фандорин сыграл в любимую игру современного водителя: ткнул наугад в кнопку поиска на приёмнике. Ну-ка, что за рыбка вынырнет из радиоволн? FM-диапазон пошуршал, побулькал, пару раз бормотнул что-то неразборчивое и вдруг отчётливо произнёс вкусным, вкрадчивым голосом:
— Глупый маленький воробышек даже не догадывался, что за кустом притаилась большущая, голоднющая кошка…
Детская передача. К чему бы это?
Ника улыбнулся, переключил на девятую кнопку, на которой у него было «Культрадио» — классическая музыка, поэзия, новости культуры.
Но интеллигентный канал поступил с магистром жестоко — обдал ледяными брызгами грибоедовского вальса.
ПБОЮЛ Фандорин насупился и радио выключил.
Элеонора Ивановна Моргунова жила в массивном сталинском доме замысловатой конфигурации, который со стороны Тверской смотрелся весьма импозантно и даже величественно, но со двора выглядел трущоба трущобой: маленькие слепые подъезды, ободранные стены, уродливые гаражи-ракушки. С трудом найдя место для парковки (между двумя помойными баками), Ника покинул свой ложный «роллс-ройс» и отправился на поиски нужной квартиры.
Домофон не работал, на лестнице пахло плесенью и картофельными очистками. Если бы не железная решётка лифта, прямо дом Раскольникова, да и только, подумалось Николасу.
Квартира 39 долго не отзывалась на звонок. Наконец раздалось шарканье, глазок замигал жёлтым кошачьим светом, потом потемнел.
Разглядывает, догадался Фандорин и громко сказал:
— Это Николай Александрович. Я вам звонил. Здравствуйте.
Лязгнуло, створка распахнулась.
В дверях стояла грузная, неряшливая старуха, почему-то в тёмных очках, хотя прихожая была освещена очень тускло.
— Ботинки снимайте.
Моргунова развернулась, и, переваливаясь, пошла по длинному коридору. Её седой затылок со старомодным пучком и гребнем приходился верзиле Фандорину не выше верхней пуговицы пиджака. Коридорчик был впечатляющий. Похоже, в этом доме никогда ничего не выбрасывали. Невзирая на тусклое освещение, Ника сумел разглядеть подвешенный к стене велосипед (модель «Украина», 50-е годы, предмет вожделения охотников за винтажем); на персональном гвозде — шляпку с пластмассовыми вишнями; большое треснувшее зеркало и допотопный телефон, на круглом циферблате которого кроме цифр имелись ещё и буквы. В углу на круглой тумбочке чернел полуметровый каслинский Мефистофель, чугунный уродец самой первой, ещё дореволюционной волны индустриального китча.
В комнате, куда хозяйка провела посетителя, было ещё чудней. Тоже темно (горела одна-единственная лампочка под шёлковым оранжевым абажуром) и тесно-тесно заставлено мебелью, не повернёшься. Правда, чисто, нигде ни пылинки. Старушка никогда не бывала замужем, определил Ника. Давно живёт одна. Себя со стороны не видит, поэтому вон дырка на локте и засохший желток на подбородке, однако следит, чтобы вокруг всё сияло. Не выносит грязи. Потому что грязь — проявление хаоса и жизни, а тут абсолютная территория смерти. Замок злой феи.
Фата-Моргана, как он немедленно окрестил про себя толстую старуху (отлично легло на «fat Morgunova»), повела себя совершенно по-ведьмински: задрав голову, с минуту разглядывала двухметрового гостя, и за все это время не произнесла ни слова, только пожёвывала губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Так это про цель, которая оправдывает средства, что ли? — наморщил нос Александр Григорьевич. — Старо, старо.
— Про цель и средства старо не бывает-с. — Пристав вздохнул. — Особенно если с такою страстью написано. Тут у автора не отвлечённое умствование, тут наболевшее-с. Это он себя Ньютоном-то воображает, у кого десяти шиллингов нет.
— А Раскольников тут при чем?
— Притом, что он самый, Родион Романыч наш, это самое сочинение и сотворил-с, — преспокойно объявил надворный советник и теперь уже скушал подряд ложки три щей, успевших подостыть.
— Откуда вы знаете? Сами же говорили — статья подписана инициалами.
Занятными-с, — улыбнулся Порфирий Петрович, — они мне ещё тогда в память запали. Ишь, подумал, не подпись, а прямо рычание, да и только-с: «Р.Р.Р.». И когда я вашу таблицу стал просматривать, тут же и вспомнилось. Тотчас кольнуло-с: помилуйте, не он ли-с, не таинственный ли автор. — Пристав со зверскою гримасой прорычал. — Р-р-р!
— Родион Романович Раскольников! — ахнул письмоводитель.
— Во-вторых, я же справочки навёл-с. — Порфирий Петрович отодвинул тарелку, посетовал. — Холодные щи-то, а тридцать копеек стоят… Так вот, про справочки. У меня в «Периодической речи» редактор знакомый, он про автора и рассказал, про Раскольникова. Я, должно вам сказать, статейку эту тогда ещё, два месяца назад, приметил, на будущее-с. Как новейшее дуновение современной мысли. От таких ветров, знаете, искорками посверкивает. Попадут искорки на сухое, так и полыхнёт-с. Злодейство вот это нынешнее, чем удивительно-с? Исполнено прехладнокровно, ни следов, ни свидетелей. (Лизавета не в счёт, я теперь склонен полагать, что преступник её нарочно не до смерти стукнул — знал, что она лица его не видала). Казалось бы, убил процентщицу, от случайной свидетельницы обезопасился, так забирай добычу, отнюдь не малую-с. Но нет, убийца наш именно что десять шиллингов взял, а прочее не тронул-с. Не-ет, милый вы мой, тут не просто так убил да ограбил. Не по обычной злобе или того паче низменной корысти сотворено. Тут идея-с. Навроде вот этой.
Надворный советник похлопал ладонью по газетному листу.
— Так, стало быть, Раскольников? — шепнул Александр Григорьевич, наклонившись. — Арестовывать будете?
Арестовывать не с чего-с. Улик-то — сами знаете. — Здесь надворный советник издал губами тпрукающий звук, не самого пристойного свойства, так что от соседнего столика даже обернулись. — Покумекать нужно.
Он прищурился на графин анисовой, однако «покумекать» Порфирию Петровичу было не суждено.
В дверях заведения показался краснолицый, шумно дышащий полицейский унтер-офицер. Обвёл взглядом залу и, увидев, наших собеседников, подбежал прямиком к столу.
Пристав первым заметил служивого. Удивиться не удивился, ибо давал знать и в съезжем доме, и в полицейской конторе, где его можно сыскать в любой час дня, но нахмурил лоб и приподнялся.
— Ваше высокоблагородие! Так что осмелюсь доложить… — гаркнул полицейский, вытягиваясь.
Заметов, сидевший к дверям спиной, чуть не подпрыгнул, да и с соседних мест заоборачивались.
— Тише ты! — цыкнул на унтера Порфирий Петрович и за шею пригнул его к себе. — Что ещё стряслось? Шёпотом, шёпотом!
Полицейский перешёл на сип и нашептал такое, что пристав осел обратно на стул, а у Александра Григорьевича из руки со звоном выпала ложка.
3. ФАТА-МОРГАНА
— А дальше?! — воскликнул Ника, дочитав последнюю страницу, и поднял глаза на сидевшего напротив Рулета.
Как молодой человек вернулся, Фандорин не заметил.
— Чего дальше? — благодушно спросил тот. Валя оказалась права, наведавшись в туалет, посетитель снова воспрял духом.
— Где остальные страницы?
— А чё, должны быть ещё?
Судя по тому, как Рулет удивился, в рукопись он носа не совал. Откуда, интересно она у него?
— Откуда, интересно, она у вас? Парень ухмыльнулся:
— Нашёл.
Не хочет говорить. Что ж, его право.
— Понимаете, — стал объяснять Ника, волнуясь, — необходимо показать этот манускрипт специалисту. Я не могу утверждать наверняка, но очень возможно, что это написано рукой самого Достоевского! Похоже на наброски к «Преступлению и наказанию». К роману «Преступление и наказание», — добавил он, когда на лице собеседника не отразилось ни малейших эмоций. — И, может быть, то есть, конечно, маловероятно, но не исключено, что этот черновой вариант не известен филологической науке, представляете? Это была бы настоящая сенсация. Если бы вы оставили рукопись у меня, я мог бы организовать экспертизу.
Юноша лукаво подмигнул:
— Рулета кинуть хочешь? Даже не пытайся. Валяй, экспертизуй… — Он подумал и поправился, — экспертируй. Но бумажки останутся у меня.
— Да какая может быть экспертиза без рукописи?
— Одну страничку дам. — Рулет сделал щедрый жест. — Бери любую.
Полистав, Ника выбрал самую неряшливую, с исправлениями и двумя рисунками: глумливая рожица (Порфирий, что ли?) и островерхое окно с ажурным переплётом.
— Какой откат? — спросил хозяин манускрипта все с той же хитрой улыбочкой. — Больше десяти процентов не дам.
— Вы про комиссионные? — Николас с достоинством пожал плечами. — Мне не нужно, я зарабатываю деньги иным образом. К тому же, если это то, что я думаю, будет очень много шума, газетных статей, телерепортажей. Надеюсь, вы не будете возражать, если пресса узнает, что идентифицировать находку вам помогла фирма «Страна советов»?
Рулет великодушно разрешил:
— Пиарься, не жалко.
— Спасибо. Наверное, мне понадобится несколько дней. Как мне с вами связаться? Оставьте телефон. И потом, как вас все-таки зовут? Молодой человек задумался.
— Пока зови Рулетом, а там видно будет… Насчёт телефона не танцует. Мобильник я давно того… А у мымры отключили. Ну, у хозяйки. Не платит, алкашка старая. Я тебе адрес свой оставлю. Записывай.
Продиктовал номер дома и квартиры в Саввинском переулке. Сделал ручкой и, насвистывая, ушёл. Мимо Вали протиснулся с опаской, но зла на неё, кажется, не держал. Во всяком случае попрощался вежливо:
— Гуд бай, чемпионка.
— Адье, товарищ народный комиссар, — бросила в ответ секретарша.
Едва посетитель ушёл, Ника сел на телефон — добывать эксперта по рукописям Достоевского. С литературоведением и писательскими автографами он никогда в жизни дела не имел, но это магистра нисколько не смутило. Москва — город специфический. Пришлому, а в особенности иностранному человеку здесь неуютно, чувствует он себя, как в дремучем лесу. Дорогу найти, и то непросто — немногочисленные указатели и вывески почти сплошь на туземном наречии. А если уж чужаку понадобится нечто нетривиальное, чего в «Жёлтых страницах» не печатают, совсем беда. Потыркается-потыркается бедолага, поблеет своим корявым русским языком в равнодушную телефонную трубку, да и останется с носом. Так ему и надо. Не для него, басурмана, город построен.
Зато если ты здесь свой и все тропки, норы и берлоги знаешь, то лучше места на земле не сыскать. Добрые товарищи, лесные жители, и научат, и отведут, и из беды выручат. Косой заяц подскажет, где грибы-ягоды, лисичка-сестричка поможет договориться с лесником, серый волк доставит, куда надо, а косолапый медведь обеспечит «крышу».
Миновали времена, когда глупый англичанин Николас Фэндорайн бродил по здешним чащам ёжиком в тумане. Десять лет московской жизни и ремесло профессионального советчика, сователя носа в чужие дела, научили уму-разуму. В какие только овраги жизнь не покидала, с кем только не познакомила. Ключевая пословица москвича: не имей сто рублей (всё равно не деньги), а имей сто друзей.
Всего через три звонка, пройдя по недлинной цепочке: знакомый, знакомый знакомого и знакомый знакомого знакомого, Ника вышел на нужного человека.
Телефонный собеседник номер три, один из ведущих специалистов по Достоевскому, сообщил следующее:
— Поддельных автографов полным-полно, это целый подпольный рынок, так что особенно не обольщайтесь. Вы говорите, там процентщицу убили, а Лизавета осталась жива? Такой редакции «Преступления» филологическая наука не знает. Какая-нибудь глупая мистификация. — По тону достоевсковеда было слышно, что он давно привык к пылу несведущих дилетантов и сообщением нисколько не заинтересовался. — Но, если хотите получить грамотное заключение быстро, советую обратиться не к нам в институт, где вас промурыжат полгода, а к Моргуновой.
И рассказал про некую пожилую даму, Элеонору Ивановну Моргунову, которая всю жизнь занимается именно этим — экспертизой писательских рукописей девятнадцатого столетия, и прежде всего именно Достоевским. Моргунова в своём деле ас. Много лет прослужила в ЦЛИ, Центральном литературном архиве, но несколько лет назад была с позором уволена — попалась на краже чеховских писем. Уголовное дело возбуждать не стали, чтоб не пятнать репутацию почтённого научного учреждения. Да и пожалели старуху — решили, что свихнулась от преклонных лет и маленькой зарплаты. «Впрочем, она всегда до денег жадна была, — присовокупил достоевсковед. — Не помню случая, чтобы Моргунова согласилась выполнить какую-нибудь работу внепланово, по-товарищески. Всегда требовала премию или сверхурочные. Так что если вы ей хорошо заплатите, сделает заключение в два счета. У неё дома, говорят, целая лаборатория — и приборы, и необходимые реактивы. Тоже, поди, с рабочего места натаскала, за столько-то лет. Ну да Бог ей судья».
Четвёртый звонок был завершающий — самой Элеоноре Ивановне. После скептических слов филолога Ника поостыл и с асом литэкспертизы говорил несколько извиняющимся тоном:
— …Видите ли, ко мне в руки попала одна рукопись, — приступил он к делу после необходимой преамбулы — упоминания о рекомендателе и гонораре, — то есть, я, конечно, понимаю, что шансов почти нет, но, судя по содержанию, это похоже на авторский набросок к роману «Преступление и наказание»…
Тут экспертша его перебила, хищно хохотнув, и произнесла нечто загадочное:
— Снова-здорово!
— В каком смысле? — растерялся Фандорин.
— В каком надо, — отрезала Элеонора Ивановна, надо сказать, особенной политесностью не отличавшаяся. — Ладно. Привозите, посмотрим. Триста долларов.
— Так много? Но Константин Леонидович» говорил, что это обойдётся в сотню…
Жадная старуха не стала и слушать:
— Вот пускай он вам экспертизу и делает. Столько денег у Ники не было. Он уже начинал жалеть, что ввязался в эту историю, кажется, нелепую и бесперспективную.
— Я вам сегодня оставлю аванс, хорошо? Сто долларов, — сказал он, подумав, что владелец рукописи вполне мог бы поучаствовать в расходах — в конце концов, это же его собственность.
— Только учтите, — злобно предупредила Моргунова. — Пока не рассчитаетесь полностью, рукопись назад не отдам. Платить будете рублями, по курсу Центробанка, плюс три процента за конвертацию.
В тот же вечер, забрав дочку Гелю из театрального кружка, наскоро накормив её и даже успев отправить по электронной почте письмо сыну Ластику, который уехал с классом в Петербург, Ника отправился по указанному адресу.
Дорога была недальняя, но долгая. Если пешком да по прямой — минут двадцать. Если же на машине, да в седьмом часу вечера, да по запруженной Кремлёвской набережной, то все сорок.
Когда Николас был помоложе и поангличанистей, он замечательно передвигался по Москве на роликах, и пробки были ему нипочём. В ту пору путешествие с Солянки на Тверскую вообще заняло бы минут десять. Но приспособившись к условиям окружающей среды, Фандорин от прежних привычек отказался. Британию почитают за хрестоматийный образец консервативности, но российское общество подвержено условностям в гораздо большей степени. Мужчина сорока пяти лет, отец семейства, здесь должен вести себя степенно, или, как говорят на современном телеязе, «серьёзно себя позиционировать» — если, конечно, хочешь, чтобы и окружающие воспринимали тебя серьёзно. Ничего не поделаешь, Россия — страна тяжеловесная. Просто поразительно, как быстро, бесповоротно, а главное охотно отяжелел и посерьёзнел бывший баронет. Обрусел на все сто. Британское происхождение Николая Александровича на десятом году московской жизни выдавала лишь некоторая чопорность манер, которую одни клиенты принимали за рафинированную интеллигентность, а другие за крутые понты. Ну и ещё, конечно, машина, праворульный «ти-экс II». Взбалмошная тётя Синтия, опасаясь, что племянник окончательно оторвётся от корней, прислала подарок: чёрное лондонское такси, английский патриотический аналог русской берёзки. Спасибо, что не двухэтажный автобус.
Восседая за рулём этого экзотичного для Москвы транспортного средства, Николас частенько ловил на себе уважительные взгляды соседей по трафику — метрокэб своим горбатым силуэтом походил на «роллс-ройс».
Ползя в пробке по Лубянскому проезду, Фандорин сыграл в любимую игру современного водителя: ткнул наугад в кнопку поиска на приёмнике. Ну-ка, что за рыбка вынырнет из радиоволн? FM-диапазон пошуршал, побулькал, пару раз бормотнул что-то неразборчивое и вдруг отчётливо произнёс вкусным, вкрадчивым голосом:
— Глупый маленький воробышек даже не догадывался, что за кустом притаилась большущая, голоднющая кошка…
Детская передача. К чему бы это?
Ника улыбнулся, переключил на девятую кнопку, на которой у него было «Культрадио» — классическая музыка, поэзия, новости культуры.
Но интеллигентный канал поступил с магистром жестоко — обдал ледяными брызгами грибоедовского вальса.
ПБОЮЛ Фандорин насупился и радио выключил.
Элеонора Ивановна Моргунова жила в массивном сталинском доме замысловатой конфигурации, который со стороны Тверской смотрелся весьма импозантно и даже величественно, но со двора выглядел трущоба трущобой: маленькие слепые подъезды, ободранные стены, уродливые гаражи-ракушки. С трудом найдя место для парковки (между двумя помойными баками), Ника покинул свой ложный «роллс-ройс» и отправился на поиски нужной квартиры.
Домофон не работал, на лестнице пахло плесенью и картофельными очистками. Если бы не железная решётка лифта, прямо дом Раскольникова, да и только, подумалось Николасу.
Квартира 39 долго не отзывалась на звонок. Наконец раздалось шарканье, глазок замигал жёлтым кошачьим светом, потом потемнел.
Разглядывает, догадался Фандорин и громко сказал:
— Это Николай Александрович. Я вам звонил. Здравствуйте.
Лязгнуло, створка распахнулась.
В дверях стояла грузная, неряшливая старуха, почему-то в тёмных очках, хотя прихожая была освещена очень тускло.
— Ботинки снимайте.
Моргунова развернулась, и, переваливаясь, пошла по длинному коридору. Её седой затылок со старомодным пучком и гребнем приходился верзиле Фандорину не выше верхней пуговицы пиджака. Коридорчик был впечатляющий. Похоже, в этом доме никогда ничего не выбрасывали. Невзирая на тусклое освещение, Ника сумел разглядеть подвешенный к стене велосипед (модель «Украина», 50-е годы, предмет вожделения охотников за винтажем); на персональном гвозде — шляпку с пластмассовыми вишнями; большое треснувшее зеркало и допотопный телефон, на круглом циферблате которого кроме цифр имелись ещё и буквы. В углу на круглой тумбочке чернел полуметровый каслинский Мефистофель, чугунный уродец самой первой, ещё дореволюционной волны индустриального китча.
В комнате, куда хозяйка провела посетителя, было ещё чудней. Тоже темно (горела одна-единственная лампочка под шёлковым оранжевым абажуром) и тесно-тесно заставлено мебелью, не повернёшься. Правда, чисто, нигде ни пылинки. Старушка никогда не бывала замужем, определил Ника. Давно живёт одна. Себя со стороны не видит, поэтому вон дырка на локте и засохший желток на подбородке, однако следит, чтобы вокруг всё сияло. Не выносит грязи. Потому что грязь — проявление хаоса и жизни, а тут абсолютная территория смерти. Замок злой феи.
Фата-Моргана, как он немедленно окрестил про себя толстую старуху (отлично легло на «fat Morgunova»), повела себя совершенно по-ведьмински: задрав голову, с минуту разглядывала двухметрового гостя, и за все это время не произнесла ни слова, только пожёвывала губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28