— Занятно, — хмыкнул генерал. — И на этом дело кончилось?— Практически, да, — вздохнул Горбачев. — Товарищ Яковлев очень занят на своем участке работы, чтобы терять столько времени в архиве. Тем более, что все необходимое нам сейчас он разыскал. Не посылать же его снова в архив, искать место захоронения последнего царя? Во-первых, он может не понять, зачем это нужно и чему это ложит начало. Если же я пойду искать сам, то все переполошатся, пойдет слух, что Горбачев решил реставрировать монархию. Спасибо Болдину, что он хоть что-то нашел. Я знаю, например, что даже Иосиф Виссарионович был отрезан от архива. Ему представляли только те справки, которые нужны были его окружению. А если не могли их найти, то без зазрения совести фабриковали. Помните, в конце 1952 года все это так надоело товарищу Сталину, что он принял решение полностью обновить партийный аппарат путем физической ликвидации старого, начиная с членов Политбюро…— Да, — согласился Климов. — Я очень хорошо помню это, но еще лучше запомнил, чем все это дело кончилось. Я имею в виду события, произошедшие в ночь с 27 на 28 февраля 1953 года. Об этом никогда нельзя забывать, поскольку подобное вполне может повториться. Пассажиры 1-го класса, осознавшие тот факт, что их собираются бросить на погибающем судне, могут ворваться в каюту капитана и убить его из чувства ненависти, да и просто от отчаяния.— Да, — кивнул головой генсек. — Я сам часто размышляю на эту тему. Скорее даже на тему, как это могло произойти тогда, в конце февраля 1953 года. Неужели Иосиф Виссарионович был настолько охвачен манией собственного величия, что не заметил, как принято выражаться, «детского мата» в два хода? Я, наверное, так никогда до конца и не пойму, как это все произошло.Горбачев встал и с видом гостеприимного хозяина разлил по фужерам вино из длинной бутылки, на этикетке которой белый аист стремительно пикировал куда-то вниз, зажав в клюве сочную виноградную гроздь.— Попробуйте, — предложил генсек Климову, — после ликера это вино создает потрясающий букет и освежает. Надо в порядке самокритики признать, что мы совершенно не умели разбираться в подобных вопросах. Пили, как придется, не понимая, что и этот процесс может доставлять наслаждение. — Генсек сделал глоток, пожевал губами с видом заправского дегустатора и обратился к Климову. — Вы упомянули о событиях февраля 1953 года, считая, что они могут повториться? Я вас правильно понял?— Если они и повторятся, — задумчиво произнес Климов, продолжая потягивать ликер (он не любил виноградных вин), — то, видимо, как водится, в виде фарса. Хотя надо быть чрезвычайно внимательным. Возможно, что их удастся спровоцировать на какую-нибудь глупость на последнем этапе операции. Все-таки согласитесь, что Крючков — не Берия и не Андропов. Даже загнанный в угол, он не видится мне очень опасным. Возможно, порычит, как мышь. На этом дело и кончится.— Как мышь? — удивился Горбачев. — Разве мышь умеет рычать?— По-мышиному, — без тени улыбки заметил Климов. — Не удивляйтесь. Рычащая мышь производит на многих сильное впечатление именно потому, что она мышь. Кроме того, она умеет проскользнуть в такое место, куда никакому тигру не добраться без поддержки по меньшей мере двух танковых дивизий. Но даже в этом случае она остается всего лишь мышью, которую легко прихлопнуть. В 1953 году была совершенно другая ситуация. Иосиф Виссарионович был уже слишком стар, благодушен и многого не замечал. К тому же у него имелись некоторые слабости и предрассудки, которые были известны всем в его ближайшем окружении, чем они очень ловко, надо отдать им должное, и воспользовались. Они подобрались к вождю под прикрытием дымовой завесы антисемитизма, и, когда вынырнули из нее, Иосиф Виссарионович не успел и пальцем шевельнуть.— Вы хотите сказать, — не понял Горбачев, — что товарищ Сталин был доведен до инсульта безответственным поведением лиц из высшего партийного эшелона?— Да, — вздохнул Климов, — от двух выстрелов в упор может случиться не только инсульт, но кое что и похлеще…— Что вы такое говорите? — прервал генерала Горбачев. — Какие выстрелы? Я слышал, что они использовали простой…— Какая разница? — изумился Климов. — Какая разница, каким способом человека отправляют на тот свет? Вы слышали так, я знаю иначе. Это не принципиально. Я только не верю, чтобы кто-нибудь из них мог додуматься до того, о чем вам докладывали. Самое умное, что они смогли придумать тогда, это «дымовую завесу» антисемитизма, о которой я упоминал, что, вы же понимаете, старо, как мир. Если целью является развал государства, ничего лучше просто не придумать.— Но вы же сами предложили, — возразил Горбачев, — применить эту «завесу» и ныне, уверяя, что она будет даже эффективнее Чернобыля. Вы не боитесь, что ныне под прикрытием этой «завесы» могут произойти процессы, которые нам будет трудно проконтролировать?— Старое проверенное средство всегда надежнее, чем что-либо новое и еще неопробованное, — мрачно ответил Климов. — Пока все удается контролировать. Конечно, от него можно было отказаться, если знать, что произойдет какая-нибудь катастрофа. «Все, что намечено партией, выполним», — процитировал он с видимым удовольствием. — Откровенно скажу вам, Михаил Сергеевич, все-таки под завесой антисемитизма действовать надежнее, чем в зареве Чернобыля. Вы знаете, кстати, сколько человек получили облучения 1-й и 2-й степени во время «падения звезды Полынь», как предсказывалось в Библии?— Что-то мне докладывали, — недовольно буркнул генсек. — Какое это сейчас имеет значение?— Около пятисот тысяч человек, — продолжал Климов. — В три раза больше, чем в Хиросиме и Нагасаки. Мы подверглись, можно сказать, массированному ядерному удару и практически не заметили этого. Разве не великая страна?Горбачев молчал.— Пожарники и солдаты срочной службы в одних гимнастерках, — не ожидая ответа Генерального секретаря, спокойным голосом диктора, читающего сообщение из газет, рассказывал далее генерал, — пытались из шлангов водой залить радиоактивное свечение, и это в присутствии дюжины академиков. Медики считают, что половина этих людей не проживет и десяти лет, а остальные навсегда останутся инвалидами. Сотни тысяч детей, попавших в полосу заражения, а это, как вам известно, добрая треть европейской территории Союза, также обречены либо на смерть, либо на пожизненную инвалидность…— Зачем вы мне все это рассказываете? — с некоторым раздражением в голосе поинтересовался Горбачев. — Я все это знаю. Хочу вас уверить, что знаю даже больше, чем вы.Голос генсека звучал глухо:— На прогнившем до основания фундаменте, куда бросили миллионы трупов и закачали океан крови, невозможно ничего возвести. Все, что пытались возводить, почти сразу же трескалось, рушилось и рассыпалось. Это все касается и высоких технологий. Они на таком фундаменте становились вдвойне опасны и только способствовали быстрому разрушению всей конструкции. Солдаты в присутствии академиков заливают водой радиоактивное свечение, офицеры на подводной лодке понятия не имеют, что у них есть система автоматического сброса спасательных средств, и гибнут в ледяной воде. Все это мне хорошо известно. Но, славу Богу, к месту гибели нашего социалистического лайнера нам удалось вызвать много спасателей под разными флагами. А поэтому, я надеюсь, глобальной катастрофы с новыми миллионами жертв удастся избежать. Главное во внутренней политике — создать ядро товарищей с новым мышлением, которые правильно понимали бы все тонкости и работали именно в русле спасения. Все-таки совершенно правы были Ленин и Сталин, говоря, что кадры решают все. Я тут присмотрел некоторых молодых товарищей из ЦК и обкомов партии и комсомола, на которых возлагаю большие надежды. Мне кажется, что они все понимают или, по крайней, мере поймут, когда им объяснят. Когда берешь человека с самого низа и ведешь за собой, как, скажем, покойный Юрий Владимирович вел меня, а я — Лукьянова, то можно не сомневаться в надежности и искренности товарищей. Как вы считаете?— Да, — согласился Климов. — Точно такие надежды, помнится, Сталин возлагал на Кирова, подобрав его в каком-то партийном нужнике и протащив за собой аж до Политбюро. Вы же знаете, кем в итоге оказался наш легендарный Сергей Мироныч? Сталин сам признавался, что после этого случая больше никогда никому не поверит. И правильно, скажу я вам. Чтобы не попасть в такое же положение, я вам от души советую не идеализировать никого, особенно Лукьянова.— А что, есть какие-нибудь сигналы? — насторожился генсек.Климов рассмеялся.— Было бы обидно, — с печалью в голосе проговорил Горбачев. — Мы же с ним, знаете ли, с ВУЗа еще… Я был секретарем комсомольской организации, а Анатолий Иванович — членом бюро. Конечно, все это чревато, но с другой стороны, такова жизнь, как говорят французы. Ну, я думаю, здесь внутри мы как-нибудь разберемся. Важнее нам сейчас доказать Западу необратимость, так сказать, гласности, перестройки и перехода к общечеловеческим ценностям, словом, нового мышления. Вы же знаете Запад и его общественное мнение не хуже меня. Стоит нам заменить первых секретарей — я имею ввиду само название, конечно, — на президентов, спикеров…— И даже эмиров, — хохотнул Климов.— Совершенно верно, — радостно согласился генсек, — с вами очень легко работать, Виктор Иванович, потому что вы все понимаете с полуслова. Так вот, стоит нам заменить названия должностей ответственных лиц, как там уже будут довольны. Они там, в Европе, а еще пуще в США, придают слишком большое значение терминам и символике. Верховный Совет — это плохо, а парламент — хорошо, пусть там останутся те же люди и порядки. Обком КПСС — очень плохо, а, скажем, администрация губернатора, которым станет бывший секретарь обкома — хорошо. Главное даже не то, что они считают, а то, что согласны за все это платить, и немало! Заменим «серп и молот», раз уж они их так раздражают, на что-нибудь другое и получим за это миллиардный кредит. Разве плохо?— Это замечательно, — подтвердил Климов. — Я все прекрасно понимаю и хоть сейчас готов сменить все эти серпы и молоты на двуглавого орла или православный крест, лишь бы нам без особых потерь выбраться из горящего трюма.— И поэтому, — продолжал Горбачев, перехвативший инициативу в разговоре, — сейчас нет ничего важнее именно чисто символических жестов, вроде возвращения Андрея Дмитриевича Сахарова из ссылки и тому подобного. Затем мы постепенно подойдем к отмене 6-й статьи Конституции, а вскоре просто как бы растворимся, будто нас никогда и не было, при этом все останется на своих местах. Вы улавливаете мою мысль, товарищ Климов?Опуская в рот сочную черешню, которой полагалось смягчать огонь «Вестфалии», генерал молча кивнул.— В связи с этим, — после короткой паузы сказал генсек, — мне представляется целесообразным решить быстрее несколько, как я уже отмечал, чисто символических проблем, которым на Западе, тем не менее, придают гораздо большее значение, чем они, на мой взгляд, этого заслуживают. Но им виднее, как говорится. У них шея длиннее.Горбачев издал короткий смешок и продолжал:— В числе этих проблем прямо гвоздем стоит проблема захоронения бывшего царя. Как будто не Ленин, а мы с вами, Виктор Иванович, его расстреляли. Это вовсе не моя прихоть, как вы могли бы подумать, и продиктовано вовсе не желанием увидеть английскую королеву или кого-то еще из коронованных особ, а ощущение, что это мероприятие будет ложить начало полному пониманию Западом необратимости происходящих у нас процессов. Если внутри страны нужны разные там «дымовые завесы», как вы выражаетесь, то Западу нужны вот такие жесты. Государственные похороны останков бывшего царя и членов его семьи, конечно, со всеми почестями, с привлечением общественности и религиозных деятелей, вызовет такой резонанс в мире, что все поверят в то, что в задуманной нами перестройке нет никакого обмана или подвоха. А то, как говорит мой пресс-секретарь Грачев, каждый наш шаг они «пробуют на зуб», боятся, крепко в них засела «Империя зла». Видят, что мы гибнем, но все равно не верят, боятся. А ритуал захоронения, да еще с воинскими почестями, оркестром, венками и речами… это, знаете ли, всколыхнет весь мир.— А где хоронить будем царя? — улыбнулся Климов. — В Кремлевской стене? И все Политбюро на трибуне Мавзолея»— Найдем, где похоронить, — перебил Климова генсек. — Вы все ударяетесь в какие-то частности и хотите свести дело к шутке. А я говорю совершенно серьезно и хочу, чтобы вы отнеслись к этому вопросу так же, чего пока не замечаю. Я же вам уже объяснил, насколько это важно. Если начать этот процесс и его углубить, то сформируется решение очень сложных проблем по многим направлениям. Не забывайте, что на Западе царя Николая и его семью считают чуть ли не святыми мучениками. Я вам рассказал, что удалось обнаружить Болдину в «Особой папке», а потом вы, как всегда, увели разговор куда-то в сторону, вы же делаете это очень ловко. А я, помнится, спросил вас, что вам удалось выяснить по данному вопросу?— Признаюсь, очень мало, — ответил Климов. — Во-первых, не было совершенно времени заняться этим вопросом лично. Но я дал задание одному очень способному, с моей точки зрения, офицеру нашего 5-го Управления. Он имеет историческое образование, долгое время контролировал монархические проявления в советском обществе, потом был одним из тех, кто, напротив, возрождал интерес у общественности к этому вопросу и вместе с тем ставил ту самую «дымзавесу», о которой шла речь. Он знаком с проблематикой и, учитывая его энергию, я бы даже сказал, настырность, наверняка что-нибудь обнаружит, если, конечно…— Если что? — поинтересовался Горбачев.— Если царь и его семья вообще были где-нибудь похоронены. Я уже начинаю в этом сомневаться.— Что вы имеете в виду? — не понял генсек.— То, что никто из тех, кого годами считали причастными к расстрелу царской семьи, понятия не имел, где она захоронена. Все это говорит в пользу письма Юровского, которое Болдин по вашему поручению разыскал в архиве. Я тоже навел кое-какие справки. Когда Ленин в апреле 1917 года прибыл из эмиграции в Петроград (помните всю эту историю с «запломбированным вагоном»), его сопровождали по меньшей мере дюжина кайзеровских офицеров, которые должны были обеспечить будущий переворот. Среди них был некий капитан Ойген Фокс, прекрасно говоривший по-русски, он до этого служил в так называемом бюро полковника Николаи.— Кто это такой? — спросил Горбачев, слушая Климова, слегка приоткрыв рот.— Николаи? — переспросил Климов. — Это тогдашний начальник немецкой военной разведки, можно сказать, прародитель будущего абвера адмирала Канариса. Очень способный разведчик, лично знал товарища Дзержинского, курировал Парвуса и Урицкого и многих других. Так вот, этот самый капитан Фокс был одним из тех офицеров разведки, которые занимались восточным направлением. До войны он года три жил в Петербурге, причем год работал каким-то мелким чиновником в знаменитой компании «Зингер», производящей швейные машины. Чем он занимался во время войны, никто не знает, но есть сведения о его довольно частых поездках в Копенгаген и Стокгольм, где он встречался с Парвусом. Фокс был одним из организаторов проезда Ленина через территорию Германии из Швейцарии в Россию и, как я уже говорил, вместе с Ильичей прибыл в апреле 1917 года в революционный Петроград. История тех дней очень темная, но все-таки можно предположить, что именно капитан Фокс привез необходимые приказы полковнику фон Рупперту по организации боевых отрядов из числа немецких и австро-венгерских военнопленных для военного обеспечения большевистского вооруженного восстания. Затем капитан Фокс уехал вместе с первым советским правительством в Москву и принял участие в организации органов ВЧК, т. е. был фактически одним из отцов-основателей нашего ведомства.Я вижу, вас это удивляет, но, как ни прискорбно, а факт остается фактом — после подписания Брестского договора Ленин и провозглашенная им Республика Советов являлись марионетками кайзеровской Германии. И прекрасно это понимали. Капитан Фокс, кстати сказать, — убежденнейший монархист, считавший кайзеровскую Германию образцом государства с оптимальным балансом власти и демократии, ярким примером демократического авторитаризма. К большевикам относился, мягко говоря, без особого восторга. Однако те предоставили его родине, Германии, такие возможности, особенно с точки зрения исторической перспективы, что он, судя по тем отрывочным данным, которыми мы обладаем, с одной стороны, делал все, чтобы с большевистским режимом, упаси Бог, ничего не случилось, а с другой — готов был этот режим в любой момент ликвидировать, если будет получен соответствующий приказ из Берлина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45