А когда они начали выть — один за другим, тоскливо и монотонно, как по покойнику — он бросился в бегство.
Но во сне ни от чего нельзя убежать. Ноги вязнут, словно в густом желе, немыслимо тяжело делать шаг за шагом. А если удается будто бы вырваться… Тогда лучше бы и не удавалось, потому что… То, страшное, от чего убегал, всегда ждет впереди, и всегда еще хуже, налитое новым злом.
Он помнил этот закон кошмаров, и он понимал, что псы — не самое худшее для него в эту ночь. Там, за площадью, в лабиринте улочек, куда он стремился убежать, есть что-то еще, самое плохое. И встречу с ним нельзя ни отменить, ни отсрочить. Нельзя свернуть в сторону, потому что везде одно и то же. Нельзя остановиться, потому что тогда оно придет к тебе.
С безнадежного бега в вязком желе он перешел на шаг. Он не запыхался (разве можно запыхаться во сне?) и шагал по темной улице, пока дома не расступились, и улица не оборвалась внезапно на другой площади.
Все здесь заливал пылающий серебряный лунный свет. В этом свете Борис четко видел хрупкую фигурку девушки в центре пустой площади, закутанную в полупрозрачные одеяния. Это была именно молодая девушка — знание некоторых вещей дается во сне изначально, само собой. Лицо ее скрывал такой же островерхий капюшон, как у черных всадников. Борис чувствовал, знал — это оно , то самое, и хуже этого ничего быть не может… Но он шел к девушке, как привороженный.
Когда всего несколько шагов разделяло их, девушка откинула капюшон. Длинные темные волосы рассыпались по плечам… Лица не было. Ничего не было — бездна, пустота.
— Иди за мной, — сказал из этой пустоты хрипловатый, ядовито-обольстительный голос. — Ты не нужен там. Здесь, глубоко внизу, о тебе позаботятся. Здесь… Глубоко, глубоко внизу.
2.
Мелкий дождь зарядил с самого утра. Как ни странно (а может быть, и закономерно), такая погода принесла Борису некое умиротворение. В середине дня он позвонил Волгину, сообщил, что с ним все в порядке и сегодня он приедет в «Эллингтон».
Вечером он играл неплохо. Это не было взлетом вдохновения и концертом, запоминающимся на годы, но он показал свой хороший уровень. Возможно, потому еще, что это выступление было последним перед запланированным двухнедельным перерывом, и Борису не хотелось смазывать концовку для «Эллингтон-комбо».
Когда он возвращался домой, дождь уже перестал, и мокрый асфальт отражал неоновое буйство, как темное зеркало. Закуривая у светофора, Борис обнаружил, что в пачке остается всего несколько сигарет. Чтобы пополнить запас, он свернул к ночному киоску и вышел из машины.
Возле киоска никого не было… Пустынным был и весь квартал, от перекрестка до перекрестка. Лишь по противоположному тротуару, вдоль ярко освещенных витрин закрытого супермаркета, медленно шла девушка в джинсах и легкой белой курточке. У Бориса не было особых причин ее разглядывать, но все же почему-то он присмотрелся к ней пристальнее.
Ее каштановые волосы (рассмотреть оттенок мешали цветные отблески витринных огней) едва достигали плеч. Глаза, как будто синие или голубые (о, эти отблески!), широко расставленные, изучали безлюдную улицу с каким-то, как показалось Борису, рассеянным удивлением. Чуть вздернутый нос, полноватые губы, трогательный округлый подбородок — весь облик ее вдруг заставил приоткрыться давно запертую дверь в памяти Бориса Багрянцева. И не в памяти даже… Это было связано с эмоциями, это было что-то из детства.
— Ну, вы будете что-нибудь покупать? — спросила киоскерша, так как Борис замер у открытого окошка с деньгами в руке.
— Что? Ах, да… Две пачки «Мальборо», пожалуйста.
Расплатившись за сигареты, Борис вновь сел в свою «шестерку». Вместо того, чтобы развернуться, он бессознательно направил машину вслед за девушкой. Нет, у него не было желания окликать ее, знакомиться с ней. Более того, он боялся, что это все может испортить… Что испортить и почему — он не знал. Наверное, это вот ощущение или воспоминание… Далекое детство. Ему лет десять, он на берегу реки, взбирается на гору. Ему трудно, тропинка осыпается под ногами, но он и не думает повернуть назад. А с вершины горы — ошеломляющий вид, река, сверкающая под ослепительным солнцем. Свобода, юность всего мира… Нет пределов, и достижимо все.
Задумавшись, Борис не сразу заметил, что девушка шагнула к обочине и неуверенно подняла руку. А когда заметил, так же не сразу решил, остановиться или нет. Нога сама нажала на тормоз. Девушка подошла к машине, склонилась к открытому окну. Глаза у нее были ярко-синие, как то небо над рекой, а волосы — темно-золотистого оттенка…
— Подвезете? — ее голос прозвучал, как индийские колокольчики в среднем регистре.
— Куда вам? — буркнул Борис не слишком приветливо. Он злился на себя за то, что остановился, еще не приняв решения.
— К торговому центру «Триумф».
Это было по пути. Даже и в таком случае ничто не мешало Борису отказать, но он произнес.
— Садитесь.
Она села на переднее сиденье, рядом с ним. Продолжая злиться на себя и на нее, Борис тронул машину. От яркого детского воспоминания не осталось ничего. Разговаривать Борису не хотелось. Он включил радио, настроенное на волну ностальгической FM-станции, передававшей старую рок-музыку. Запел Элтон Джон.
— And Roy Rogers is riding tonight…
— Returning to our silver screens, — тихонько подхватила девушка, немного опережая певца.
С изумлением Борис взглянул на нее.
— Вы знаете эту песню?
— Знаю, — она кивнула. — Почему это вас так удивило? В этом есть что-то необыкновенное?
— Нет… То есть да!
— Что же?
— А то, — сказал Борис, — что мне тридцать два года, я музыкант, и мне приходилось общаться со многими девушками. Так вот, за все мои годы я не встречал ни одной, включая моих коллег, которая вот так с ходу подпела бы старой песне Элтона Джона…
— Да? А это хорошо или плохо?
— Что? То, что не встречал ни одной, или то, что вы подпели?
— Второе.
— Ну, я не знаю, — Багрянцев снова начинал злиться. — Какие вы там песни любите, это ваше дело.
— Да? А мне показалось, это вам не безразлично.
— Вам показалось.
После этих слов он умолк и сосредоточился на управлении машиной, хотя простая дорожная обстановка никакого сосредоточения не требовала. Первой заговорила девушка, указывая на пачку сигарет, лежавшую перед ветровым стеклом.
— Можно, я закурю?
— Пожалуйста…
Она распечатала пачку, вынула сигарету и щелкнула зажигалкой. Облачко дыма взвилось к потолку и тут же развеялось.
— Спасибо, Борис.
Он едва не вздрогнул от неожиданности.
— Вы меня знаете?
— Я бывала в «Эллингтоне», — пояснила она.
— А, вот как… Ну что же, тогда и вам не мешало бы представиться. Иначе выходит как-то невежливо.
— Меня зовут Оля… Оля Ракитина.
— Очень приятно, — пробурчал Борис.
— И все?
— Что «все»?
— Почему вы ни о чем не спрашиваете?
— А о чем я должен спрашивать?
— Да обо всем… Кто я такая, чем занимаюсь, как оказалась ночью в одиночестве там, где вы меня встретили, откуда и куда добираюсь?
— Оля, — произнес Багрянцев с подчеркнутой невозмутимостью, — на все мои вопросы я знаю ответы.
— Что же вы знаете?
— Вы — попутчица, пассажирка. Добираетесь из окрестностей джаз-клуба «Эллингтон» в окрестности торгового центра «Триумф». Этой информации мне достаточно.
Она помолчала с полминуты.
— Какой вы колючий…
Борис пожал плечами.
— Какой уж есть.
— Ваш опыт общения с женщинами сделал вас таким?
Резко свернув к тротуару, Борис остановил машину.
— Вот что, Оля Ракитина. Если вы будете сидеть тихо, я довезу вас, куда вы просили. А если намерены устраивать мне допрос — до свидания, и добирайтесь сами…
— Я буду сидеть тихо, — покорно сказала она после небольшой паузы.
3.
Она не сдержала обещания. Уже через несколько минут она снова обратилась к Борису, да еще с таким заявлением, после которого рисковала быть немедленно высаженной.
— Борис, а ведь это неправда, что я вам не нравлюсь и не интересую. Нравлюсь, интересую… Но вам что-то мешает.
Вопреки первому порыву, Борис не стал останавливаться. В самом деле, подумал он, почему я на нее набросился? Что такое со мной? Ведь случись это раньше… А когда — раньше? До появления незнакомца с серебряным значком? До черных всадников?
— Вы правы, — неохотно сказал он. — Мешает. И если бы я знал, что…
— Я очень одинока, — сказала она. — Вы тоже.
— Откуда вы знаете насчет меня? Собирали сведения?
— Нет. Да я и не знаю. Я… Чувствую.
— Вы психолог?
— Нет.
Снова непродолжительное молчание.
— И что из того? — проговорил наконец Борис. — Один плюс один — будет один…
— Что?
— Есть такая старенькая песенка. Один плюс один все равно один…
— Не всегда.
— Приехали, — сказал Борис, притормаживая.
— Куда приехали? — Оля испуганно посмотрела в темноту за окном. — Вы все-таки меня высаживаете?
— Да нет, просто приехали… О, простите! Это мой дом, а «Триумф» в паре кварталов дальше… Я тут с вами отвлекся… Сейчас я вас довезу. Извините.
— Не надо, — сказала она.
— Почему не надо? Вы передумали?
— Нечего мне там делать.
— Зачем же вы ехали в такую даль?
— Спасалась от одиночества. Возле «Триумфа» живет мой… Как бы его назвать… Бывший любовник.
— Бывший?
— Да, бывший. Потому что я встретила вас.
— Мы знакомы каких-то двадцать минут…
— Это больше, чем вечность, вы не согласны?
— Гм… Теоретически, я согласен…
Она засмеялась. Впервые он услышал, как она смеется.
— Тогда практически пригласите меня к себе.
— На чашку кофе?
— Терпеть не могу кофе!
— Пива хотите?
— Хочу.
— А у меня его нет.
— А… Все равно спасибо, что предложили.
— Но тут за углом есть киоск. Доедем?
— Доедем!
Он нажал на педаль. Ему показалось, что двигатель отозвался легко и радостно.
Возле киоска (они вышли из машины вместе) отирался нищий старик. Пока Борис покупал пиво, он привязался к Оле с какой-то жалостливой историей. Борис повернулся к нему с намерением дать несколько монет, но с удивлением увидел, что девушка протягивает нищему крупную купюру.
— Оля, — сказал он, когда они усаживались в машину. — Ты чересчур щедра, ты так разоришься в два счета. Их столько, что…
— Я знаю, — тихо ответила она. — Только сердце кровью обливается всякий раз… Не могу это видеть. Понимаешь, у них совсем другие проблемы…
Борис кивнул, поворачивая ключ зажигания.
4.
В прихожей горел свет. Борис никогда не выключал его, если уходил и рассчитывал вернуться затемно. На безмолвный вопрос Оли он ответил так.
— Ненавижу возвращаться в темноту. Когда свет горит, хоть иллюзия создается, что тебя ждут…
Он сразу направился в кухню, разгружать сумку с пивом, к которому были приобретены и соленые орешки, и сухарики. Оля осматривалась в маленькой гостиной. Обстановка здесь была самой обыкновенной, по модному лет сорок назад стандарту — тахта, журнальный столик с двумя креслами. На стене над пианино висел портрет красивой темноволосой женщины, вставленный в нехитрую деревянную раму.
— Кто это? — спросила Оля, когда появился Борис с подносом, где стояли чешские кружки, откупоренные бутылки и блюдца с орешками и сухариками.
— Мама, — Багрянцев поставил поднос на журнальный столик. — Ее давно нет…
— Прости.
— Ну, что ты… Вообще-то я не очень люблю эту комнату. Она хороша только тем, что сюда влезает пианино. Загляни-ка лучше вот сюда. Это, выражаясь высокопарно, кабинет, он же спальня. Тут я, собственно, и обитаю.
Оля вошла во вторую комнату, поменьше гостиной. Здесь на столе стоял компьютер, на стеллажах — музыкальная аппаратура в окружении сотен кассет и компакт-дисков. На плакатах Оля узнала Элтона Джона и Кэта Стивенса. По поводу еще одного плаката с портретом чернокожего саксофониста Борис пояснил, что это Гровер Вашингтон.
— Твой кумир?
— Не думаю, что у меня есть кумиры. Я просто люблю его музыку. Вот, послушай… Сейчас, это в компьютере…
Он включил компьютер, и расплавленное золото саксофонных рулад пролилось в комнату, сделав ее будто светлее, рассыпав солнечные зайчики там и тут.
— Здорово, — сказала Оля. — А компьютерные игрушки у тебя есть?
— Целое море, — заверил Борис.
— Сразимся во что-нибудь?
— Сейчас? Чтобы пиво выдыхалось, пока мы сражаемся?
— Можно совмещать… Да нет, пошли обратно пить пиво. Успеем еще…
Они вернулись в гостиную и уселись в кресла у журнального столика. Борис наполнил кружки, засверкавшие янтарем.
— За что мы выпьем? — спросил он. — За песню по радио?
— За бесцельность бытия.
— Потому что она привела тебя туда… На ночную улицу?
— И поэтому тоже… И за все, что бесплатно.
Чуть соприкоснувшись краями кружек, они выпили до дна.
— А теперь, — Оля поставила пустую кружку на поднос, — где у тебя ванная? Хочу смыть пыль минувшего.
Пока она плескалась в ванной, Борис медленно переодевался в домашнее, слушая Гровера Вашингтона. Оля вышла в его халате, с мокрыми волосами. Капельки воды поблескивали на ее лице, на приоткрытых губах. Борис молча подошел к ней, обнял. Она порывисто прижалась к нему.
— Не уходи, — прошептала она.
— Ну, конечно, — он улыбнулся. — Сейчас все брошу, повернусь и уйду…
— Совсем не уходи. Никогда.
— Нет, — серьезно сказал он.
Ее дыхание пахло молоком… Как дыхание ребенка. Борис поцеловал ее, осторожно… Она ответила так неистово, словно боялась вот сейчас, в эту секунду, навсегда потерять его, и отчаянно пыталась удержать. Халат соскользнул с ее плеч. Борис целовал ее всю, с головы до ног… Он плакал? Или это капельки воды с ее волос на его лице? И снова с небывалой ясностью вспыхнуло это ощущение, гора и река… Синее-синее небо, там, далеко-далеко…
Волна нежности захлестывала Бориса, звенящая волна, кругами летящая из единого центра — там, где билось ее сердце, чуть вздрагивала ритмично кожа под левой грудью. Они больше ни о чем не говорили, ни слова… Еще часа четыре, а может, пять. Их любовь была робкой, сопротивляющейся, умоляющей, мучительной, всепрощающей, дерзкой и смелой. Она сметала преграды, она взрывалась ослепляюще-бесшумно на вершинах. Утомление, стон и нежность, и новый взрыв — она вбирала в себя все и все раздавала щедро, неразборчивая в своих дарах. Перечеркивалось время, исчезали целые миры, и ничто не имело значения.
Потом они лежали в объятиях, вновь без единого слова, потому что и слова не имели значения сейчас. Оля тихонько засмеялась.
— Что? — шепнул Борис.
— Ничего. Просто мне хорошо.
Поменялись зеленые цифры на дисплее электронных часов на книжной полке. Борис бросил на них мимолетный взгляд. Это были просто цифры — ни с чем не связанные, никакого смысла не исполненные, не предупреждающие ни о чем. Просто зеленые цифры на дисплее.
5.
Закутавшись в халат, Оля сидела на постели, курила вторую сигарету подряд. Борис поставил возле компьютера принесенное из холодильника пиво.
— Что? — спросила с улыбкой Оля. — Пришла пора во что-нибудь сразиться?
— Почему бы и нет? Во что ты любишь играть?
— Да все равно… Во что-нибудь… Бильярд, например…
— Бильярдов у меня сколько угодно, каких только нет… Вот, есть очень интересная бильярдная игра — «двадцать четыре цента».
— В такую я не играла. Трудная?
— Правила очень простые, но вся прелесть в стратегии. Каждому шару присваивается определенное количество очков, или центов по игре. Надо набрать двадцать четыре, но полно тонкостей, по ходу обьясню… Попробуем?
— Давай!
Борис включил игру. На экране промелькнули веселые мультипликационные заставки.
— Ой, — спохватился Борис, — я орешки забыл принести.
— Сиди, я сама…
Оля скрылась в гостиной, а Борис уже готовился набрать на клавиатуре запрошенные компьютером имена игроков… Его рука повисла в воздухе над клавишами.
Экран потемнел. Тьма продолжала сгущаться, наливаясь зловещим пурпуром. Это был вихрь, воронка пурпурной мглы. И этот вихрь кружился в комнате, втягивал Бориса, лишая его способности видеть, слышать, сопротивляться. Ничего. Только багровая тьма.
Потом он увидел …
Он был в лесу, вековом лесу, каких на всей планете, наверное, давным-давно не осталось. Огромные деревья вздымались под небеса, они стояли не так часто, чтобы между ними не был виден далекий холм, а за ним — башни замка. Веяло горьким дымком костра, и до слуха Бориса доносился глуховатый топот лошадиных копыт по устланной опавшими листьями лесной дороге. Кто-то вот-вот должен был появиться из-за поворота, скрытого клубами багровой мглы. Борису стало страшно. Нет, он боялся не того, кто появится , а неотвратимых, ужасных перемен, какие принесет с собой всадник.
— Вот и орешки, — прозвенел голос Оли из немыслимого далека, из иного мира.
Этот голос зацепил, позвал… Он указал дорогу, по которой Борис вернулся обратно, в свою комнату. То, страшное, отпустило его. Он знал, что никакое волевое усилие не помогло бы ему вернуться. Его просто отпустили , позволили уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Но во сне ни от чего нельзя убежать. Ноги вязнут, словно в густом желе, немыслимо тяжело делать шаг за шагом. А если удается будто бы вырваться… Тогда лучше бы и не удавалось, потому что… То, страшное, от чего убегал, всегда ждет впереди, и всегда еще хуже, налитое новым злом.
Он помнил этот закон кошмаров, и он понимал, что псы — не самое худшее для него в эту ночь. Там, за площадью, в лабиринте улочек, куда он стремился убежать, есть что-то еще, самое плохое. И встречу с ним нельзя ни отменить, ни отсрочить. Нельзя свернуть в сторону, потому что везде одно и то же. Нельзя остановиться, потому что тогда оно придет к тебе.
С безнадежного бега в вязком желе он перешел на шаг. Он не запыхался (разве можно запыхаться во сне?) и шагал по темной улице, пока дома не расступились, и улица не оборвалась внезапно на другой площади.
Все здесь заливал пылающий серебряный лунный свет. В этом свете Борис четко видел хрупкую фигурку девушки в центре пустой площади, закутанную в полупрозрачные одеяния. Это была именно молодая девушка — знание некоторых вещей дается во сне изначально, само собой. Лицо ее скрывал такой же островерхий капюшон, как у черных всадников. Борис чувствовал, знал — это оно , то самое, и хуже этого ничего быть не может… Но он шел к девушке, как привороженный.
Когда всего несколько шагов разделяло их, девушка откинула капюшон. Длинные темные волосы рассыпались по плечам… Лица не было. Ничего не было — бездна, пустота.
— Иди за мной, — сказал из этой пустоты хрипловатый, ядовито-обольстительный голос. — Ты не нужен там. Здесь, глубоко внизу, о тебе позаботятся. Здесь… Глубоко, глубоко внизу.
2.
Мелкий дождь зарядил с самого утра. Как ни странно (а может быть, и закономерно), такая погода принесла Борису некое умиротворение. В середине дня он позвонил Волгину, сообщил, что с ним все в порядке и сегодня он приедет в «Эллингтон».
Вечером он играл неплохо. Это не было взлетом вдохновения и концертом, запоминающимся на годы, но он показал свой хороший уровень. Возможно, потому еще, что это выступление было последним перед запланированным двухнедельным перерывом, и Борису не хотелось смазывать концовку для «Эллингтон-комбо».
Когда он возвращался домой, дождь уже перестал, и мокрый асфальт отражал неоновое буйство, как темное зеркало. Закуривая у светофора, Борис обнаружил, что в пачке остается всего несколько сигарет. Чтобы пополнить запас, он свернул к ночному киоску и вышел из машины.
Возле киоска никого не было… Пустынным был и весь квартал, от перекрестка до перекрестка. Лишь по противоположному тротуару, вдоль ярко освещенных витрин закрытого супермаркета, медленно шла девушка в джинсах и легкой белой курточке. У Бориса не было особых причин ее разглядывать, но все же почему-то он присмотрелся к ней пристальнее.
Ее каштановые волосы (рассмотреть оттенок мешали цветные отблески витринных огней) едва достигали плеч. Глаза, как будто синие или голубые (о, эти отблески!), широко расставленные, изучали безлюдную улицу с каким-то, как показалось Борису, рассеянным удивлением. Чуть вздернутый нос, полноватые губы, трогательный округлый подбородок — весь облик ее вдруг заставил приоткрыться давно запертую дверь в памяти Бориса Багрянцева. И не в памяти даже… Это было связано с эмоциями, это было что-то из детства.
— Ну, вы будете что-нибудь покупать? — спросила киоскерша, так как Борис замер у открытого окошка с деньгами в руке.
— Что? Ах, да… Две пачки «Мальборо», пожалуйста.
Расплатившись за сигареты, Борис вновь сел в свою «шестерку». Вместо того, чтобы развернуться, он бессознательно направил машину вслед за девушкой. Нет, у него не было желания окликать ее, знакомиться с ней. Более того, он боялся, что это все может испортить… Что испортить и почему — он не знал. Наверное, это вот ощущение или воспоминание… Далекое детство. Ему лет десять, он на берегу реки, взбирается на гору. Ему трудно, тропинка осыпается под ногами, но он и не думает повернуть назад. А с вершины горы — ошеломляющий вид, река, сверкающая под ослепительным солнцем. Свобода, юность всего мира… Нет пределов, и достижимо все.
Задумавшись, Борис не сразу заметил, что девушка шагнула к обочине и неуверенно подняла руку. А когда заметил, так же не сразу решил, остановиться или нет. Нога сама нажала на тормоз. Девушка подошла к машине, склонилась к открытому окну. Глаза у нее были ярко-синие, как то небо над рекой, а волосы — темно-золотистого оттенка…
— Подвезете? — ее голос прозвучал, как индийские колокольчики в среднем регистре.
— Куда вам? — буркнул Борис не слишком приветливо. Он злился на себя за то, что остановился, еще не приняв решения.
— К торговому центру «Триумф».
Это было по пути. Даже и в таком случае ничто не мешало Борису отказать, но он произнес.
— Садитесь.
Она села на переднее сиденье, рядом с ним. Продолжая злиться на себя и на нее, Борис тронул машину. От яркого детского воспоминания не осталось ничего. Разговаривать Борису не хотелось. Он включил радио, настроенное на волну ностальгической FM-станции, передававшей старую рок-музыку. Запел Элтон Джон.
— And Roy Rogers is riding tonight…
— Returning to our silver screens, — тихонько подхватила девушка, немного опережая певца.
С изумлением Борис взглянул на нее.
— Вы знаете эту песню?
— Знаю, — она кивнула. — Почему это вас так удивило? В этом есть что-то необыкновенное?
— Нет… То есть да!
— Что же?
— А то, — сказал Борис, — что мне тридцать два года, я музыкант, и мне приходилось общаться со многими девушками. Так вот, за все мои годы я не встречал ни одной, включая моих коллег, которая вот так с ходу подпела бы старой песне Элтона Джона…
— Да? А это хорошо или плохо?
— Что? То, что не встречал ни одной, или то, что вы подпели?
— Второе.
— Ну, я не знаю, — Багрянцев снова начинал злиться. — Какие вы там песни любите, это ваше дело.
— Да? А мне показалось, это вам не безразлично.
— Вам показалось.
После этих слов он умолк и сосредоточился на управлении машиной, хотя простая дорожная обстановка никакого сосредоточения не требовала. Первой заговорила девушка, указывая на пачку сигарет, лежавшую перед ветровым стеклом.
— Можно, я закурю?
— Пожалуйста…
Она распечатала пачку, вынула сигарету и щелкнула зажигалкой. Облачко дыма взвилось к потолку и тут же развеялось.
— Спасибо, Борис.
Он едва не вздрогнул от неожиданности.
— Вы меня знаете?
— Я бывала в «Эллингтоне», — пояснила она.
— А, вот как… Ну что же, тогда и вам не мешало бы представиться. Иначе выходит как-то невежливо.
— Меня зовут Оля… Оля Ракитина.
— Очень приятно, — пробурчал Борис.
— И все?
— Что «все»?
— Почему вы ни о чем не спрашиваете?
— А о чем я должен спрашивать?
— Да обо всем… Кто я такая, чем занимаюсь, как оказалась ночью в одиночестве там, где вы меня встретили, откуда и куда добираюсь?
— Оля, — произнес Багрянцев с подчеркнутой невозмутимостью, — на все мои вопросы я знаю ответы.
— Что же вы знаете?
— Вы — попутчица, пассажирка. Добираетесь из окрестностей джаз-клуба «Эллингтон» в окрестности торгового центра «Триумф». Этой информации мне достаточно.
Она помолчала с полминуты.
— Какой вы колючий…
Борис пожал плечами.
— Какой уж есть.
— Ваш опыт общения с женщинами сделал вас таким?
Резко свернув к тротуару, Борис остановил машину.
— Вот что, Оля Ракитина. Если вы будете сидеть тихо, я довезу вас, куда вы просили. А если намерены устраивать мне допрос — до свидания, и добирайтесь сами…
— Я буду сидеть тихо, — покорно сказала она после небольшой паузы.
3.
Она не сдержала обещания. Уже через несколько минут она снова обратилась к Борису, да еще с таким заявлением, после которого рисковала быть немедленно высаженной.
— Борис, а ведь это неправда, что я вам не нравлюсь и не интересую. Нравлюсь, интересую… Но вам что-то мешает.
Вопреки первому порыву, Борис не стал останавливаться. В самом деле, подумал он, почему я на нее набросился? Что такое со мной? Ведь случись это раньше… А когда — раньше? До появления незнакомца с серебряным значком? До черных всадников?
— Вы правы, — неохотно сказал он. — Мешает. И если бы я знал, что…
— Я очень одинока, — сказала она. — Вы тоже.
— Откуда вы знаете насчет меня? Собирали сведения?
— Нет. Да я и не знаю. Я… Чувствую.
— Вы психолог?
— Нет.
Снова непродолжительное молчание.
— И что из того? — проговорил наконец Борис. — Один плюс один — будет один…
— Что?
— Есть такая старенькая песенка. Один плюс один все равно один…
— Не всегда.
— Приехали, — сказал Борис, притормаживая.
— Куда приехали? — Оля испуганно посмотрела в темноту за окном. — Вы все-таки меня высаживаете?
— Да нет, просто приехали… О, простите! Это мой дом, а «Триумф» в паре кварталов дальше… Я тут с вами отвлекся… Сейчас я вас довезу. Извините.
— Не надо, — сказала она.
— Почему не надо? Вы передумали?
— Нечего мне там делать.
— Зачем же вы ехали в такую даль?
— Спасалась от одиночества. Возле «Триумфа» живет мой… Как бы его назвать… Бывший любовник.
— Бывший?
— Да, бывший. Потому что я встретила вас.
— Мы знакомы каких-то двадцать минут…
— Это больше, чем вечность, вы не согласны?
— Гм… Теоретически, я согласен…
Она засмеялась. Впервые он услышал, как она смеется.
— Тогда практически пригласите меня к себе.
— На чашку кофе?
— Терпеть не могу кофе!
— Пива хотите?
— Хочу.
— А у меня его нет.
— А… Все равно спасибо, что предложили.
— Но тут за углом есть киоск. Доедем?
— Доедем!
Он нажал на педаль. Ему показалось, что двигатель отозвался легко и радостно.
Возле киоска (они вышли из машины вместе) отирался нищий старик. Пока Борис покупал пиво, он привязался к Оле с какой-то жалостливой историей. Борис повернулся к нему с намерением дать несколько монет, но с удивлением увидел, что девушка протягивает нищему крупную купюру.
— Оля, — сказал он, когда они усаживались в машину. — Ты чересчур щедра, ты так разоришься в два счета. Их столько, что…
— Я знаю, — тихо ответила она. — Только сердце кровью обливается всякий раз… Не могу это видеть. Понимаешь, у них совсем другие проблемы…
Борис кивнул, поворачивая ключ зажигания.
4.
В прихожей горел свет. Борис никогда не выключал его, если уходил и рассчитывал вернуться затемно. На безмолвный вопрос Оли он ответил так.
— Ненавижу возвращаться в темноту. Когда свет горит, хоть иллюзия создается, что тебя ждут…
Он сразу направился в кухню, разгружать сумку с пивом, к которому были приобретены и соленые орешки, и сухарики. Оля осматривалась в маленькой гостиной. Обстановка здесь была самой обыкновенной, по модному лет сорок назад стандарту — тахта, журнальный столик с двумя креслами. На стене над пианино висел портрет красивой темноволосой женщины, вставленный в нехитрую деревянную раму.
— Кто это? — спросила Оля, когда появился Борис с подносом, где стояли чешские кружки, откупоренные бутылки и блюдца с орешками и сухариками.
— Мама, — Багрянцев поставил поднос на журнальный столик. — Ее давно нет…
— Прости.
— Ну, что ты… Вообще-то я не очень люблю эту комнату. Она хороша только тем, что сюда влезает пианино. Загляни-ка лучше вот сюда. Это, выражаясь высокопарно, кабинет, он же спальня. Тут я, собственно, и обитаю.
Оля вошла во вторую комнату, поменьше гостиной. Здесь на столе стоял компьютер, на стеллажах — музыкальная аппаратура в окружении сотен кассет и компакт-дисков. На плакатах Оля узнала Элтона Джона и Кэта Стивенса. По поводу еще одного плаката с портретом чернокожего саксофониста Борис пояснил, что это Гровер Вашингтон.
— Твой кумир?
— Не думаю, что у меня есть кумиры. Я просто люблю его музыку. Вот, послушай… Сейчас, это в компьютере…
Он включил компьютер, и расплавленное золото саксофонных рулад пролилось в комнату, сделав ее будто светлее, рассыпав солнечные зайчики там и тут.
— Здорово, — сказала Оля. — А компьютерные игрушки у тебя есть?
— Целое море, — заверил Борис.
— Сразимся во что-нибудь?
— Сейчас? Чтобы пиво выдыхалось, пока мы сражаемся?
— Можно совмещать… Да нет, пошли обратно пить пиво. Успеем еще…
Они вернулись в гостиную и уселись в кресла у журнального столика. Борис наполнил кружки, засверкавшие янтарем.
— За что мы выпьем? — спросил он. — За песню по радио?
— За бесцельность бытия.
— Потому что она привела тебя туда… На ночную улицу?
— И поэтому тоже… И за все, что бесплатно.
Чуть соприкоснувшись краями кружек, они выпили до дна.
— А теперь, — Оля поставила пустую кружку на поднос, — где у тебя ванная? Хочу смыть пыль минувшего.
Пока она плескалась в ванной, Борис медленно переодевался в домашнее, слушая Гровера Вашингтона. Оля вышла в его халате, с мокрыми волосами. Капельки воды поблескивали на ее лице, на приоткрытых губах. Борис молча подошел к ней, обнял. Она порывисто прижалась к нему.
— Не уходи, — прошептала она.
— Ну, конечно, — он улыбнулся. — Сейчас все брошу, повернусь и уйду…
— Совсем не уходи. Никогда.
— Нет, — серьезно сказал он.
Ее дыхание пахло молоком… Как дыхание ребенка. Борис поцеловал ее, осторожно… Она ответила так неистово, словно боялась вот сейчас, в эту секунду, навсегда потерять его, и отчаянно пыталась удержать. Халат соскользнул с ее плеч. Борис целовал ее всю, с головы до ног… Он плакал? Или это капельки воды с ее волос на его лице? И снова с небывалой ясностью вспыхнуло это ощущение, гора и река… Синее-синее небо, там, далеко-далеко…
Волна нежности захлестывала Бориса, звенящая волна, кругами летящая из единого центра — там, где билось ее сердце, чуть вздрагивала ритмично кожа под левой грудью. Они больше ни о чем не говорили, ни слова… Еще часа четыре, а может, пять. Их любовь была робкой, сопротивляющейся, умоляющей, мучительной, всепрощающей, дерзкой и смелой. Она сметала преграды, она взрывалась ослепляюще-бесшумно на вершинах. Утомление, стон и нежность, и новый взрыв — она вбирала в себя все и все раздавала щедро, неразборчивая в своих дарах. Перечеркивалось время, исчезали целые миры, и ничто не имело значения.
Потом они лежали в объятиях, вновь без единого слова, потому что и слова не имели значения сейчас. Оля тихонько засмеялась.
— Что? — шепнул Борис.
— Ничего. Просто мне хорошо.
Поменялись зеленые цифры на дисплее электронных часов на книжной полке. Борис бросил на них мимолетный взгляд. Это были просто цифры — ни с чем не связанные, никакого смысла не исполненные, не предупреждающие ни о чем. Просто зеленые цифры на дисплее.
5.
Закутавшись в халат, Оля сидела на постели, курила вторую сигарету подряд. Борис поставил возле компьютера принесенное из холодильника пиво.
— Что? — спросила с улыбкой Оля. — Пришла пора во что-нибудь сразиться?
— Почему бы и нет? Во что ты любишь играть?
— Да все равно… Во что-нибудь… Бильярд, например…
— Бильярдов у меня сколько угодно, каких только нет… Вот, есть очень интересная бильярдная игра — «двадцать четыре цента».
— В такую я не играла. Трудная?
— Правила очень простые, но вся прелесть в стратегии. Каждому шару присваивается определенное количество очков, или центов по игре. Надо набрать двадцать четыре, но полно тонкостей, по ходу обьясню… Попробуем?
— Давай!
Борис включил игру. На экране промелькнули веселые мультипликационные заставки.
— Ой, — спохватился Борис, — я орешки забыл принести.
— Сиди, я сама…
Оля скрылась в гостиной, а Борис уже готовился набрать на клавиатуре запрошенные компьютером имена игроков… Его рука повисла в воздухе над клавишами.
Экран потемнел. Тьма продолжала сгущаться, наливаясь зловещим пурпуром. Это был вихрь, воронка пурпурной мглы. И этот вихрь кружился в комнате, втягивал Бориса, лишая его способности видеть, слышать, сопротивляться. Ничего. Только багровая тьма.
Потом он увидел …
Он был в лесу, вековом лесу, каких на всей планете, наверное, давным-давно не осталось. Огромные деревья вздымались под небеса, они стояли не так часто, чтобы между ними не был виден далекий холм, а за ним — башни замка. Веяло горьким дымком костра, и до слуха Бориса доносился глуховатый топот лошадиных копыт по устланной опавшими листьями лесной дороге. Кто-то вот-вот должен был появиться из-за поворота, скрытого клубами багровой мглы. Борису стало страшно. Нет, он боялся не того, кто появится , а неотвратимых, ужасных перемен, какие принесет с собой всадник.
— Вот и орешки, — прозвенел голос Оли из немыслимого далека, из иного мира.
Этот голос зацепил, позвал… Он указал дорогу, по которой Борис вернулся обратно, в свою комнату. То, страшное, отпустило его. Он знал, что никакое волевое усилие не помогло бы ему вернуться. Его просто отпустили , позволили уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32