– Наши потери составили не менее половины армии.
– Свыше двух третей, – подсказывает из-за его спины кто-то из штабных.
– Больше никаких сражений не будет, – заявляет Джеслек, – разве что мелкие стычки. У них не осталось бойцов.
– Свет свидетель, хочу надеяться, что ты прав.
– Я прав, – отрезает Джеслек. – Первым делом мы займем всю речную долину, а здесь оставим лишь небольшой заслон, оберегать дорогу на Дью. Сам Дью займем после того, как в наших руках окажется Спидлария.
– Как прикажешь.
Ания переглядывается с Фиделем. Лицо Керрила остается бесстрастным.
CL
Повозка скрипит. Доррин потирает лоб, гадая, какое расстояние они одолели.
– Выпей глоточек... пожалуйста... – Лидрал смачивает губы Кадары и растерянно обращается к Доррину: – У нее жар, а она не может даже глотать.
Доррин направляет Меривен к фургону, медленно спешивается и спрашивает:
– Можно мне немножко?
– Пей... вот.
Отпив воды, юноша касается посоха, стараясь впитать в себя прохладную тьму гармонии, а потом пробегает кончиками пальцев по лбу Кадары, передавая ей это ощущение.
Раненая стонет, однако остается в беспамятстве. И пить по-прежнему не может.
– Сколько мы проехали? – интересуется Доррин.
– Примерно четверть пути, как раз до поворота к лагерю углежогов. Скоро придется устроить привал. Темнеет, а я не могу видеть в темноте, как ты.
– Это раньше я мог, – поправляет юноша.
Слышится шорох. Лидрал роется в повозке, а потом вручает что-то Доррину.
– Держи. Это хлеб и сыр.
Он медленно жует, прислушиваясь к шелесту листьев и птичьим голосам.
– Готов? – сращивает через некоторое время Лидрал.
– Вполне.
На ощупь он взбирается в седло, и все начинается сначала. Повозка скрипит. Меривен всхрапывает. Кадара стонет...
Повозка и всадник тащатся по рытвинам и колдобинам дороги до тех пор, пока Лидрал не сворачивает в проем в придорожной ограде и не останавливает повозку на придорожной прогалине.
– Все. Ехать дальше я не могу.
– Ну и ладно, – сонно бормочет Доррин, покачиваясь в седле.
– И ты тоже не можешь. Слезай.
Он повинуется, почти не сознавая, что делает.
– Расседлать лошадь сможешь?
Доррин нащупывает подпругу.
– А Кадару подержать сумеешь? Мне постелить надо.
Юноша приподнимает на удивление легкое, горячее тело, а Лидрал тем временем расстилает одеяла.
– Клади сюда.
Юноша так и делает, но при этом морщится и тихонько стонет.
– Тебе больно?
– Ерунда, терпимо.
Боль в его плече и впрямь несравнима с болью Кадары.
– Тебе нужно подкрепиться и попить.
Не ощущая вкуса, Доррин жует черствый хлеб и пьет воду, после чего укладывается под повозкой. Он засыпает, но просыпается задолго до рассвета.
Слыша легкое посапывание Лидрал и шелест придорожных деревьев, он улыбается. Ему вспоминается, что такие деревья завелись в этих краях после того, как великий Креслин изменил климат и в нагорьях стало выпадать мало дождей.
Голова болит уже не так сильно, однако зрение еще не восстановилось.
– О... нет! Тьма, нет! Брид... не оставляй меня! – стонет в бреду Кадара. – Не надо... негодяи... белые ублюдки...
Мгновенно пробудившись Лидрал поворачивается и пытается успокоить раненую:
– Не бойся! Все в порядке. Мы с тобой...
– Где... кто?
– Я Лидрал. Мы здесь с Доррином.
– Брид... где он?
– Остался в Клете, – Лидрал осторожно встает, стараясь не задеть Кадару. – Сейчас я дам тебе воды.
– Ни за что не оставляйте там... рука... больно...
– Скоро заживет, – уверяет Доррин.
– ...уложила четырех поганцев... больно... Брид, где ты?
– Выпей вот это, – говорит Лидрал. Доррин садится:
– Можешь ты достать мой мешок? Там у меня немного звездочника.
– О чем ты раньше думал... ох, прости!
– Трудно думать, когда у тебя башку огнем жжет, – Доррин шарит в мешке, узнавая на ощупь, в каком пакете какое снадобье. – Вот... сумеешь посыпать ей на рану, а потом наложить повязку?
– Мне нужно зажечь свечку.
Доррин подает Лидрал пакет с заживляющим порошком.
– Ох, Свет!.. жжется... – стонет Кадара.
– Готово, – сообщает Лидрал. – Я ее перевязала. Что еще?
– Надо развести это в воде и как-то в нее влить. Сумеешь?
– Попробую.
Лидрал возится с посудой.
– Кадара, открой пожалуйста рот, – слышится через некоторое время.
– Как горько... словно яд. Ты хочешь меня отравить?
– Перестань, это лекарство! Тебе станет легче.
Некоторое время Лидрал продолжает бренчать посудой, а потом возвращается на место и ложится между Доррином и Кадарой.
– Спасибо, – говорит Доррин, касаясь ее руки.
– Спи, – шепчет она, пожимая его руку в ответ.
Со временем юноша засыпает, а просыпается лишь от утреннего щебета птиц. Голова почти прошла, а вот зрение так и не вернулось.
Лидрал уже встала и тихонько, стараясь не потревожить спящих, поит лошадей.
Доррин выбирается из-под повозки, делая все, чтобы не приложиться к ней макушкой.
– Остался хлеб с сыром. Угощайся, – предлагает Лидрал.
– Спасибо, – взяв у нее ломоть хлеба и кусочек сыра, он присаживается на низкую каменную ограду и спрашивает: – Ты все еще пользуешься сырорезкой?
– Так гораздо удобнее. Признаюсь, меня и по сей день бросает в дрожь при виде ножа, – отвечает Лидрал, садясь рядом с ним.
– Прости.
– Ты не виноват, – Лидрал касается его щеки.
– Хотелось бы в это верить. Но они схватили тебя из-за того, что ты любила меня.
– Я и сейчас тебя люблю, невозможный ты человек, – говорит Лидрал, сжимая его запястье. – Как бы хотелось, чтобы ты смог увидеть деревья на холме! Роса на их листьях сияет в солнечном свете так, что они кажутся серебряными...
– Мне бы тоже этого хотелось.
Некоторое время они сидят молча.
– Кадара все еще спит, – нарушает молчание Лидрал. – Это хорошо?
– Хорошо. Но нам придется разбудить ее, чтобы она приняла лекарство и попила. Ей нужна вода.
– Хочешь еще хлеба с сыром?
– А нам хватит на всю дорогу?
– Должно. Мерга собирала меня в дорогу так, словно я еду не в Клет, а на край света. Хлеба у нас аж четыре каравая.
Лидрал встает, чтобы собраться в дорогу, а Доррин погружается в мысли о хаосе и гармонии.
Некоторые люди веруют в гармонию, словно в Бога, но Бог этот кажется не рассудительным мудрецом, а упрямым формалистом. В противном случае как могли бы хорошие люди страдать из-за того, что им, во имя добра, приходится использовать не лучшие средства? Или же средство важнее цели? Всегда?
Взять Фэрхэвен. Хотя Белым Городом правят приверженцы хаоса, порядка там больше, чем где-либо в Кандаре. Преступность мала, и народ, похоже, позажиточнее тех же спидларцев. Только ли потому, что Фэрхэвен обогатился за счет завоеваний?
– Доррин, если мы хотим добраться до Дью без... без нежелательных происшествий...
Юноша понимает. Неизвестно, не поскачет ли в скором времени по этой дороге вражеская конница.
Как и вчера, первое прикосновение к Черному посоху возвращает ему зрение – но влажная от росы трава и темная зелень ласкаемой рассветными лучами листвы предстают перед ним лишь на миг. Мир снова поглощает мрак, и он отворачивается, чтобы Лидрал не увидела подступающих к глазам слез.
Почему гармония так далека от справедливости? Чистая гармония не в состоянии одолеть хаос, и любая попытка Доррина сконцентрировать силу гармонии для борьбы с хаосом оборачивается для него наказанием. Та же судьба постигла и Брида – Белые и спидларские купцы совместно покарали его за одаренность и приверженность гармонии.
Может быть, дело в том, что смерть есть конечная форма хаоса – так сказать полное отрицание человеческой гармонии? В конце концов, как бы ни упрекали его родные и Лортрен, Доррин ни разу не пострадал из-за использования гармонии для изготовления машин. Да и изготовление орудий убийства не навлекало на него особых бед. Чего, впрочем, не скажешь об их использовании.
– Доррин, помоги мне положить Кадару в повозку.
Юноша склоняется над раненой и, превозмогая боль в плече, поднимает ее.
– ...больно... не оставляй меня...
Доррин чувствует, что Кадаре чуточку лучше, но жар так и не сошел, а владеть правой рукой она сможет нескоро. Может быть, вообще никогда.
В кронах дубов бодро щебечут птички. А вот Доррину не до веселья.
CLI
– Все выглядит нормально, – говорит Лидрал, озирая долину с гребня холма.
– Никаких путников вблизи нет, – сообщает Доррин, уже восстановивший способность распространять чувства, не вызывая приступов головной боли. А вот зрение возвращается к нему по-прежнему лишь при прикосновении к посоху, причем лишь на миг и далеко не всякий раз.
– Да и откуда им взяться! Когда я выезжала в Клет, жители бежали из города очертя голову.
Доррин вновь касается посоха, но на сей раз ничего не видит.
– Как Кадара?
– Без особых изменений. Иногда пробуждается, но главным образом спит.
Дорога расширяется, и Доррин направляет Меривен вперед, чтобы ехать рядом с Лидрал.
– Что думаешь насчет Брида? – негромко спрашивает Лидрал. Доррин качает головой.
– Ясно. Вот и я так думаю.
Ни ей, ни ему не хочется говорить об этом вслух, но им понятно, что Белые не оставят в живых выходца с Отшельничьего, тем более причинившего им такой урон. В печальном молчании они едут дальше, до самой тропы, что ведет от главной дороги к Дорринову дому.
– Мы... еще не приехали? – лепечет Кадара.
– Можно сказать, уже дома, – отвечает Лидрал, но неожиданно у нее вырывается испуганное восклицание.
– Что ты увидела? – спрашивает Доррин.
– Домик Риллы... на его месте пепелище. А твой дом и сарай целы, но перед ними завал, вроде баррикады. Там люди... Кажется, Пергун и кто-то постарше... и Рейса – она с мечом.
Лидрал сворачивает с тракта и направляет повозку к дому. Доррин следует за ней, проклиная свою слепоту.
– Мастер Доррин... – начинает Пергун.
– Что случилось? – Доррин поворачивается на его голос.
– Что с тобой? Куда ты смотришь?
– Он ослеп, – тихо отвечает за него Лидрал. – А в повозке у нас Кадара. Она тяжело ранена, ее нужно занести в дом.
– Положите ее на мою кровать, – предлагает Доррин.
– Ослеп! – в ужасе восклицает Пергун. – Эти Белые злодеи... неужто они?..
– Это не они. Это я сам, – угрюмо произносит юноша. Он спешивается и, ориентируясь с помощью чувств, ведет Меривен в конюшню.
– Он что, свихнулся? – спрашивает Пергун.
– Давай, я помогу... – слышит Доррин голос Рейсы.
– Сказано же – ослеп! Ослеп, а не свихнулся! – ворчит Лидрал, спускаясь с повозки. – Он целитель, приверженец гармонии, а ему пришлось создать устройства, загубившие тысячи людей.
– Тысячи?
– Именно так. Правда, и этого оказалось недостаточно. Я полагаю, что благодаря Доррину и Бриду Белые потеряли более половины своего войска, но их осталось еще тысяч пять.
Доррин открывает конюшню, и в нос ему ударяет сильный конский запах. Там находится целых пять лошадей. Две привязаны в углу, в наспех отгороженных стойлах. Но стойло Меривен не занято. Поставив кобылу туда, юноша расседлывает ее, кладет седло на полку, отставляет посох к стене и привычно берется за щетку.
– Тебе нельзя оставаться здесь, – говорит Рейса. – Они сожгут все округу, лишь бы до тебя добраться.
– До меня? Кому нужен простой кузнец?
– Да уж нынче все знают, как ты прост! – хмыкает Рейса. – Скажи лучше, как твой корабль? Плавать может? Яррл по пути сюда вроде бы видел его с холма.
– А что, Яррл здесь?
– Конечно. Это разумно, здесь легче обороняться. На большом фургоне мы перевезли к тебе почти все его инструменты, только вот наковальню пришлось оставить. Пергун, ясное дело, явился сюда из-за Мерги, а когда солдаты увезли Лидрал, мы решили...
– Вы вовсе не были обязаны...
– Доррин, ты тоже много чего не был обязан делать. Ты вовсе не был обязан исцелять сына Гонсара, не был обязан брать в свой дом Мергу. Или лечить всех тех людей, которые не могли за это заплатить. Или выращивать для Риллы травы, или отказываться брать работу у заказчиков Яррла. Короче говоря, – Рейса кашляет, – ты помогал многим, так позволь хоть раз помочь тебе. Тьма свидетель, хоть ты гордец и упрямец, но сейчас тебе позарез нужна помощь...
Отложив щетку, Доррин нашаривает ларь, чтобы задать Меривен корму. Рейса поднимает крышку ларя и вручает ему железный совок – одну из вещиц, которые он смастерил мимоходом.
Прикосновение к холодному железу кажется исцеляющим.
– Тебе надо отдохнуть.
Засыпав пару совков зерна в кормушку, Доррин выходит из стойла и, закрыв за собой дверь, тяжело опускается на кучу соломы.
– А где вы все спите?
– Мы взяли на себя смелость устроиться в передней. Места там много, так что нам оставалось лишь положить тюфяки.
– Вот и прекрасно.
Доррин устал куда больше, чем ему казалось. Он почти сразу проваливается в сон.
CLII
Расхаживая по холодной кузнице и касаясь пальцами то горна, то полки с инструментами, Доррин гадает, когда же к нему вернется зрение. Если это вообще случится. За что он наказан? Или за что наказал себя? За то, что не имеет возможности остановить натиск хаоса, не прибегая к насилию? За то, что пытался помочь хорошим людям?
– Тьма! – бормочет он, досадуя на собственное бессилие. Белые уже в ближайшие дни двинутся на Дью, если только Спидлария каким-то чудом не устоит. Но о какой обороне может идти речь, если после кровавой битвы за Клет уцелело лишь несколько сот спидларских солдат!
Юноша выходит из кузницы, прислушиваясь к стуку деревянных учебных мечей. Даже хромоногий Рик настоял на том, чтобы его обучили владеть клинком.
– Защищайся! Парируй!
Можно себе представить, какой страх наводила некогда на противников Рейса!
С юга вот-вот нахлынет вал хаоса, а Доррин совершенно бессилен. Может быть, стоило бы сходить на «Черный Алмаз»... но что толку? По заверениям Пергуна и Яррла, с кораблем все в порядке, а Тирел работает над оснасткой. Однако Доррину необходимо устранить все выявленные недостатки в зажимном устройстве и конденсаторе. Сделать же это, будучи слепым, он не может.
Правда, смастерить коллектор и тубы может и Яррл, но скользящие пластины надо ковать из черного железа, а с этим материалом старый кузнец не работал. Конечно, опытный мастер может освоить многое, но времени-то почти не осталось.
– Ну что, все хандришь да жалеешь себя? – раздается насмешливый голос Риллы.
– Не столько хандрю, сколько думаю, как привести в порядок корабль.
– Корабль? А как насчет того, чтобы сперва привести в порядок себя? – спрашивает целительница.
– Каким же это, интересно, манером?
– Спрашивается, кто из нас великий Черный целитель? Но будь я им... я, пожалуй, наведалась бы в сад и там, среди трав, пораскинула бы умишком... – Рилла смеется.
– Умишком?
– Вот именно. То, что тебя тревожит, коренится не в твоем теле, а в душе.
Сказанное не лишено резона, ведь рост и цветение имеют в своей основе гармонию. Он направляется к саду, скрытому за завалом, сооруженным из наспех срубленных кустов и деревьев.
– Ваос! – слышится позади голос Яррла. – Ты не сможешь орудовать тяжелым клинком с помощью одного запястья.
– Так ведь никто не сможет, кроме тебя, – замечает Рейса.
– Да ладно тебе...
Похоже, за деревянные мечи взялись все – и Ваос, и Рик, и Пергун, и Лидрал, и даже Мерга. Только вот будет ли от этого прок? Чему можно научиться за восьмидневку? Впрочем, вражеские новобранцы тоже не ахти как обучены.
Солнце слепит глаза, но вершина холма продувается прохладным северным ветерком. Осторожно присев на борозду между грядками, юноша перебирает пальцами прохладные листья бринна.
О чем же ему «пораскинуть умишком»? Не иначе, как снова о природе гармонии. Что есть гармония и почему приверженцы ее могут быть подвергнуты каре, даже если стремятся к благой цели? Не потому ли, что деяниями своими они, пусть ненамеренно, способствуют возрастанию хаоса? Значит ли это, что гармония есть не более чем сочетание незыблемых установлений, и никакая, пусть благая из благих, цель не может оправдать использование силы гармонии, коль скоро оно способствует умножению хаоса?
А вот любовь или дружба – не являются ли они одним из проявлений гармонии? Ведь, надо полагать, истинный хаос и истинная любовь несовместимы. Любящие не причиняют своим любимым боли, во всяком случае намеренно. То же можно сказать и о друзьях. Боль как таковая есть проявление хаоса; не что иное, как вызванное той или иной причиной нарушение гармонии тела. А как насчет боли душевной?
Так и не найдя ответа на многие свои вопросы, Доррин тянется к травам, но белесо-красное ощущение хаоса в подгнивающем корешке разрушает его сосредоточенность. В результате он не черпает силу гармонии из трав, а, напротив, направляет остатки своей, чтобы подкрепить бринн.
– Мастер Доррин, ты чего сидишь между грядок? Можно я рядышком посижу? – раздается детский голосок.
– Конечно, Фриза, – невольно улыбнувшись, отвечает юноша. – Садись, только не на грядку. Не нужно мять травку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Свыше двух третей, – подсказывает из-за его спины кто-то из штабных.
– Больше никаких сражений не будет, – заявляет Джеслек, – разве что мелкие стычки. У них не осталось бойцов.
– Свет свидетель, хочу надеяться, что ты прав.
– Я прав, – отрезает Джеслек. – Первым делом мы займем всю речную долину, а здесь оставим лишь небольшой заслон, оберегать дорогу на Дью. Сам Дью займем после того, как в наших руках окажется Спидлария.
– Как прикажешь.
Ания переглядывается с Фиделем. Лицо Керрила остается бесстрастным.
CL
Повозка скрипит. Доррин потирает лоб, гадая, какое расстояние они одолели.
– Выпей глоточек... пожалуйста... – Лидрал смачивает губы Кадары и растерянно обращается к Доррину: – У нее жар, а она не может даже глотать.
Доррин направляет Меривен к фургону, медленно спешивается и спрашивает:
– Можно мне немножко?
– Пей... вот.
Отпив воды, юноша касается посоха, стараясь впитать в себя прохладную тьму гармонии, а потом пробегает кончиками пальцев по лбу Кадары, передавая ей это ощущение.
Раненая стонет, однако остается в беспамятстве. И пить по-прежнему не может.
– Сколько мы проехали? – интересуется Доррин.
– Примерно четверть пути, как раз до поворота к лагерю углежогов. Скоро придется устроить привал. Темнеет, а я не могу видеть в темноте, как ты.
– Это раньше я мог, – поправляет юноша.
Слышится шорох. Лидрал роется в повозке, а потом вручает что-то Доррину.
– Держи. Это хлеб и сыр.
Он медленно жует, прислушиваясь к шелесту листьев и птичьим голосам.
– Готов? – сращивает через некоторое время Лидрал.
– Вполне.
На ощупь он взбирается в седло, и все начинается сначала. Повозка скрипит. Меривен всхрапывает. Кадара стонет...
Повозка и всадник тащатся по рытвинам и колдобинам дороги до тех пор, пока Лидрал не сворачивает в проем в придорожной ограде и не останавливает повозку на придорожной прогалине.
– Все. Ехать дальше я не могу.
– Ну и ладно, – сонно бормочет Доррин, покачиваясь в седле.
– И ты тоже не можешь. Слезай.
Он повинуется, почти не сознавая, что делает.
– Расседлать лошадь сможешь?
Доррин нащупывает подпругу.
– А Кадару подержать сумеешь? Мне постелить надо.
Юноша приподнимает на удивление легкое, горячее тело, а Лидрал тем временем расстилает одеяла.
– Клади сюда.
Юноша так и делает, но при этом морщится и тихонько стонет.
– Тебе больно?
– Ерунда, терпимо.
Боль в его плече и впрямь несравнима с болью Кадары.
– Тебе нужно подкрепиться и попить.
Не ощущая вкуса, Доррин жует черствый хлеб и пьет воду, после чего укладывается под повозкой. Он засыпает, но просыпается задолго до рассвета.
Слыша легкое посапывание Лидрал и шелест придорожных деревьев, он улыбается. Ему вспоминается, что такие деревья завелись в этих краях после того, как великий Креслин изменил климат и в нагорьях стало выпадать мало дождей.
Голова болит уже не так сильно, однако зрение еще не восстановилось.
– О... нет! Тьма, нет! Брид... не оставляй меня! – стонет в бреду Кадара. – Не надо... негодяи... белые ублюдки...
Мгновенно пробудившись Лидрал поворачивается и пытается успокоить раненую:
– Не бойся! Все в порядке. Мы с тобой...
– Где... кто?
– Я Лидрал. Мы здесь с Доррином.
– Брид... где он?
– Остался в Клете, – Лидрал осторожно встает, стараясь не задеть Кадару. – Сейчас я дам тебе воды.
– Ни за что не оставляйте там... рука... больно...
– Скоро заживет, – уверяет Доррин.
– ...уложила четырех поганцев... больно... Брид, где ты?
– Выпей вот это, – говорит Лидрал. Доррин садится:
– Можешь ты достать мой мешок? Там у меня немного звездочника.
– О чем ты раньше думал... ох, прости!
– Трудно думать, когда у тебя башку огнем жжет, – Доррин шарит в мешке, узнавая на ощупь, в каком пакете какое снадобье. – Вот... сумеешь посыпать ей на рану, а потом наложить повязку?
– Мне нужно зажечь свечку.
Доррин подает Лидрал пакет с заживляющим порошком.
– Ох, Свет!.. жжется... – стонет Кадара.
– Готово, – сообщает Лидрал. – Я ее перевязала. Что еще?
– Надо развести это в воде и как-то в нее влить. Сумеешь?
– Попробую.
Лидрал возится с посудой.
– Кадара, открой пожалуйста рот, – слышится через некоторое время.
– Как горько... словно яд. Ты хочешь меня отравить?
– Перестань, это лекарство! Тебе станет легче.
Некоторое время Лидрал продолжает бренчать посудой, а потом возвращается на место и ложится между Доррином и Кадарой.
– Спасибо, – говорит Доррин, касаясь ее руки.
– Спи, – шепчет она, пожимая его руку в ответ.
Со временем юноша засыпает, а просыпается лишь от утреннего щебета птиц. Голова почти прошла, а вот зрение так и не вернулось.
Лидрал уже встала и тихонько, стараясь не потревожить спящих, поит лошадей.
Доррин выбирается из-под повозки, делая все, чтобы не приложиться к ней макушкой.
– Остался хлеб с сыром. Угощайся, – предлагает Лидрал.
– Спасибо, – взяв у нее ломоть хлеба и кусочек сыра, он присаживается на низкую каменную ограду и спрашивает: – Ты все еще пользуешься сырорезкой?
– Так гораздо удобнее. Признаюсь, меня и по сей день бросает в дрожь при виде ножа, – отвечает Лидрал, садясь рядом с ним.
– Прости.
– Ты не виноват, – Лидрал касается его щеки.
– Хотелось бы в это верить. Но они схватили тебя из-за того, что ты любила меня.
– Я и сейчас тебя люблю, невозможный ты человек, – говорит Лидрал, сжимая его запястье. – Как бы хотелось, чтобы ты смог увидеть деревья на холме! Роса на их листьях сияет в солнечном свете так, что они кажутся серебряными...
– Мне бы тоже этого хотелось.
Некоторое время они сидят молча.
– Кадара все еще спит, – нарушает молчание Лидрал. – Это хорошо?
– Хорошо. Но нам придется разбудить ее, чтобы она приняла лекарство и попила. Ей нужна вода.
– Хочешь еще хлеба с сыром?
– А нам хватит на всю дорогу?
– Должно. Мерга собирала меня в дорогу так, словно я еду не в Клет, а на край света. Хлеба у нас аж четыре каравая.
Лидрал встает, чтобы собраться в дорогу, а Доррин погружается в мысли о хаосе и гармонии.
Некоторые люди веруют в гармонию, словно в Бога, но Бог этот кажется не рассудительным мудрецом, а упрямым формалистом. В противном случае как могли бы хорошие люди страдать из-за того, что им, во имя добра, приходится использовать не лучшие средства? Или же средство важнее цели? Всегда?
Взять Фэрхэвен. Хотя Белым Городом правят приверженцы хаоса, порядка там больше, чем где-либо в Кандаре. Преступность мала, и народ, похоже, позажиточнее тех же спидларцев. Только ли потому, что Фэрхэвен обогатился за счет завоеваний?
– Доррин, если мы хотим добраться до Дью без... без нежелательных происшествий...
Юноша понимает. Неизвестно, не поскачет ли в скором времени по этой дороге вражеская конница.
Как и вчера, первое прикосновение к Черному посоху возвращает ему зрение – но влажная от росы трава и темная зелень ласкаемой рассветными лучами листвы предстают перед ним лишь на миг. Мир снова поглощает мрак, и он отворачивается, чтобы Лидрал не увидела подступающих к глазам слез.
Почему гармония так далека от справедливости? Чистая гармония не в состоянии одолеть хаос, и любая попытка Доррина сконцентрировать силу гармонии для борьбы с хаосом оборачивается для него наказанием. Та же судьба постигла и Брида – Белые и спидларские купцы совместно покарали его за одаренность и приверженность гармонии.
Может быть, дело в том, что смерть есть конечная форма хаоса – так сказать полное отрицание человеческой гармонии? В конце концов, как бы ни упрекали его родные и Лортрен, Доррин ни разу не пострадал из-за использования гармонии для изготовления машин. Да и изготовление орудий убийства не навлекало на него особых бед. Чего, впрочем, не скажешь об их использовании.
– Доррин, помоги мне положить Кадару в повозку.
Юноша склоняется над раненой и, превозмогая боль в плече, поднимает ее.
– ...больно... не оставляй меня...
Доррин чувствует, что Кадаре чуточку лучше, но жар так и не сошел, а владеть правой рукой она сможет нескоро. Может быть, вообще никогда.
В кронах дубов бодро щебечут птички. А вот Доррину не до веселья.
CLI
– Все выглядит нормально, – говорит Лидрал, озирая долину с гребня холма.
– Никаких путников вблизи нет, – сообщает Доррин, уже восстановивший способность распространять чувства, не вызывая приступов головной боли. А вот зрение возвращается к нему по-прежнему лишь при прикосновении к посоху, причем лишь на миг и далеко не всякий раз.
– Да и откуда им взяться! Когда я выезжала в Клет, жители бежали из города очертя голову.
Доррин вновь касается посоха, но на сей раз ничего не видит.
– Как Кадара?
– Без особых изменений. Иногда пробуждается, но главным образом спит.
Дорога расширяется, и Доррин направляет Меривен вперед, чтобы ехать рядом с Лидрал.
– Что думаешь насчет Брида? – негромко спрашивает Лидрал. Доррин качает головой.
– Ясно. Вот и я так думаю.
Ни ей, ни ему не хочется говорить об этом вслух, но им понятно, что Белые не оставят в живых выходца с Отшельничьего, тем более причинившего им такой урон. В печальном молчании они едут дальше, до самой тропы, что ведет от главной дороги к Дорринову дому.
– Мы... еще не приехали? – лепечет Кадара.
– Можно сказать, уже дома, – отвечает Лидрал, но неожиданно у нее вырывается испуганное восклицание.
– Что ты увидела? – спрашивает Доррин.
– Домик Риллы... на его месте пепелище. А твой дом и сарай целы, но перед ними завал, вроде баррикады. Там люди... Кажется, Пергун и кто-то постарше... и Рейса – она с мечом.
Лидрал сворачивает с тракта и направляет повозку к дому. Доррин следует за ней, проклиная свою слепоту.
– Мастер Доррин... – начинает Пергун.
– Что случилось? – Доррин поворачивается на его голос.
– Что с тобой? Куда ты смотришь?
– Он ослеп, – тихо отвечает за него Лидрал. – А в повозке у нас Кадара. Она тяжело ранена, ее нужно занести в дом.
– Положите ее на мою кровать, – предлагает Доррин.
– Ослеп! – в ужасе восклицает Пергун. – Эти Белые злодеи... неужто они?..
– Это не они. Это я сам, – угрюмо произносит юноша. Он спешивается и, ориентируясь с помощью чувств, ведет Меривен в конюшню.
– Он что, свихнулся? – спрашивает Пергун.
– Давай, я помогу... – слышит Доррин голос Рейсы.
– Сказано же – ослеп! Ослеп, а не свихнулся! – ворчит Лидрал, спускаясь с повозки. – Он целитель, приверженец гармонии, а ему пришлось создать устройства, загубившие тысячи людей.
– Тысячи?
– Именно так. Правда, и этого оказалось недостаточно. Я полагаю, что благодаря Доррину и Бриду Белые потеряли более половины своего войска, но их осталось еще тысяч пять.
Доррин открывает конюшню, и в нос ему ударяет сильный конский запах. Там находится целых пять лошадей. Две привязаны в углу, в наспех отгороженных стойлах. Но стойло Меривен не занято. Поставив кобылу туда, юноша расседлывает ее, кладет седло на полку, отставляет посох к стене и привычно берется за щетку.
– Тебе нельзя оставаться здесь, – говорит Рейса. – Они сожгут все округу, лишь бы до тебя добраться.
– До меня? Кому нужен простой кузнец?
– Да уж нынче все знают, как ты прост! – хмыкает Рейса. – Скажи лучше, как твой корабль? Плавать может? Яррл по пути сюда вроде бы видел его с холма.
– А что, Яррл здесь?
– Конечно. Это разумно, здесь легче обороняться. На большом фургоне мы перевезли к тебе почти все его инструменты, только вот наковальню пришлось оставить. Пергун, ясное дело, явился сюда из-за Мерги, а когда солдаты увезли Лидрал, мы решили...
– Вы вовсе не были обязаны...
– Доррин, ты тоже много чего не был обязан делать. Ты вовсе не был обязан исцелять сына Гонсара, не был обязан брать в свой дом Мергу. Или лечить всех тех людей, которые не могли за это заплатить. Или выращивать для Риллы травы, или отказываться брать работу у заказчиков Яррла. Короче говоря, – Рейса кашляет, – ты помогал многим, так позволь хоть раз помочь тебе. Тьма свидетель, хоть ты гордец и упрямец, но сейчас тебе позарез нужна помощь...
Отложив щетку, Доррин нашаривает ларь, чтобы задать Меривен корму. Рейса поднимает крышку ларя и вручает ему железный совок – одну из вещиц, которые он смастерил мимоходом.
Прикосновение к холодному железу кажется исцеляющим.
– Тебе надо отдохнуть.
Засыпав пару совков зерна в кормушку, Доррин выходит из стойла и, закрыв за собой дверь, тяжело опускается на кучу соломы.
– А где вы все спите?
– Мы взяли на себя смелость устроиться в передней. Места там много, так что нам оставалось лишь положить тюфяки.
– Вот и прекрасно.
Доррин устал куда больше, чем ему казалось. Он почти сразу проваливается в сон.
CLII
Расхаживая по холодной кузнице и касаясь пальцами то горна, то полки с инструментами, Доррин гадает, когда же к нему вернется зрение. Если это вообще случится. За что он наказан? Или за что наказал себя? За то, что не имеет возможности остановить натиск хаоса, не прибегая к насилию? За то, что пытался помочь хорошим людям?
– Тьма! – бормочет он, досадуя на собственное бессилие. Белые уже в ближайшие дни двинутся на Дью, если только Спидлария каким-то чудом не устоит. Но о какой обороне может идти речь, если после кровавой битвы за Клет уцелело лишь несколько сот спидларских солдат!
Юноша выходит из кузницы, прислушиваясь к стуку деревянных учебных мечей. Даже хромоногий Рик настоял на том, чтобы его обучили владеть клинком.
– Защищайся! Парируй!
Можно себе представить, какой страх наводила некогда на противников Рейса!
С юга вот-вот нахлынет вал хаоса, а Доррин совершенно бессилен. Может быть, стоило бы сходить на «Черный Алмаз»... но что толку? По заверениям Пергуна и Яррла, с кораблем все в порядке, а Тирел работает над оснасткой. Однако Доррину необходимо устранить все выявленные недостатки в зажимном устройстве и конденсаторе. Сделать же это, будучи слепым, он не может.
Правда, смастерить коллектор и тубы может и Яррл, но скользящие пластины надо ковать из черного железа, а с этим материалом старый кузнец не работал. Конечно, опытный мастер может освоить многое, но времени-то почти не осталось.
– Ну что, все хандришь да жалеешь себя? – раздается насмешливый голос Риллы.
– Не столько хандрю, сколько думаю, как привести в порядок корабль.
– Корабль? А как насчет того, чтобы сперва привести в порядок себя? – спрашивает целительница.
– Каким же это, интересно, манером?
– Спрашивается, кто из нас великий Черный целитель? Но будь я им... я, пожалуй, наведалась бы в сад и там, среди трав, пораскинула бы умишком... – Рилла смеется.
– Умишком?
– Вот именно. То, что тебя тревожит, коренится не в твоем теле, а в душе.
Сказанное не лишено резона, ведь рост и цветение имеют в своей основе гармонию. Он направляется к саду, скрытому за завалом, сооруженным из наспех срубленных кустов и деревьев.
– Ваос! – слышится позади голос Яррла. – Ты не сможешь орудовать тяжелым клинком с помощью одного запястья.
– Так ведь никто не сможет, кроме тебя, – замечает Рейса.
– Да ладно тебе...
Похоже, за деревянные мечи взялись все – и Ваос, и Рик, и Пергун, и Лидрал, и даже Мерга. Только вот будет ли от этого прок? Чему можно научиться за восьмидневку? Впрочем, вражеские новобранцы тоже не ахти как обучены.
Солнце слепит глаза, но вершина холма продувается прохладным северным ветерком. Осторожно присев на борозду между грядками, юноша перебирает пальцами прохладные листья бринна.
О чем же ему «пораскинуть умишком»? Не иначе, как снова о природе гармонии. Что есть гармония и почему приверженцы ее могут быть подвергнуты каре, даже если стремятся к благой цели? Не потому ли, что деяниями своими они, пусть ненамеренно, способствуют возрастанию хаоса? Значит ли это, что гармония есть не более чем сочетание незыблемых установлений, и никакая, пусть благая из благих, цель не может оправдать использование силы гармонии, коль скоро оно способствует умножению хаоса?
А вот любовь или дружба – не являются ли они одним из проявлений гармонии? Ведь, надо полагать, истинный хаос и истинная любовь несовместимы. Любящие не причиняют своим любимым боли, во всяком случае намеренно. То же можно сказать и о друзьях. Боль как таковая есть проявление хаоса; не что иное, как вызванное той или иной причиной нарушение гармонии тела. А как насчет боли душевной?
Так и не найдя ответа на многие свои вопросы, Доррин тянется к травам, но белесо-красное ощущение хаоса в подгнивающем корешке разрушает его сосредоточенность. В результате он не черпает силу гармонии из трав, а, напротив, направляет остатки своей, чтобы подкрепить бринн.
– Мастер Доррин, ты чего сидишь между грядок? Можно я рядышком посижу? – раздается детский голосок.
– Конечно, Фриза, – невольно улыбнувшись, отвечает юноша. – Садись, только не на грядку. Не нужно мять травку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63