Необходимость побега из Лилипутии ради спасения собственной шкуры и капиталов ничуть не сбила с него спесь. Он и в Блефуску чувствовал себя как дома и был полон планов, которые с моим прибытием стали приобретать в его мозгу вполне реальные очертания. Он начал было расписывать мне перспективы, но я резко оборвал его, сказав, что не только в его предприятиях больше участвовать не намереваюсь, но горю единственным желанием – изыскать способ переместиться в родное отечество свое, где обитают люди моей породы, где ждет меня семья и дом. Хаззер от такого поворота несколько опешил, но потом, поразмыслив немного, видимо, пришёл к заключению, что можно попытаться заработать и на моем желании отбыть в отечество (слава Богу, я обошёлся собственными средствами и мне не пришлось прибегать к его услугам), и поспешил отправиться по своим лилипутским делам. А я погрузился в свои тяжкие размышления. Окажись я не в стране крошечных людей, думал я, а в стране великанов, соорудить какую-никакую лодчонку для меня не составило бы труда. А здесь, где самое большое дерево едва достигает мне до плеча, а в обхват укладывается между большим и указательным пальцами, морские путешествия приходилось ограничивать купаниями вблизи берега. Я клялся себе, что если Провидение сподобится каким-либо чудом доставить меня домой, нога моя больше не ступит на палубу корабля. Конечно же, я лукавил. Кто из нас в отчаянную минуту не дает пустых зароков? Видно, такова уж человеческая природа, которая, поддаваясь насущным нуждам, готова прибегать к лживым обещаниям. Я знавал моряков, которые, сходя на берег в порту без гроша в кармане, готовы были посулить представителям дамского сословия чуть не луну с небес, но, получив свое, мигом забывали о своих обещаниях.
К вечеру того дня, когда я окончательно – как я тогда полагал – избавился от Хаззера, у моего блефускуанского обиталища, которое, в отличие от моего лилипутского жилья, было похоже скорее на логово дикого зверя (и в самом деле, трудно назвать жилищем подобие шалаша, сооруженного наскоро из десятка чахлых деревьев, подстилку – пожертвованный мне правителем Блефуску занавес бывшего императорского театра – и одеяло, которое я предусмотрительно захватил с собой из Лилипутии), послышались какие-то шорохи, приглушенное щебетание, как если бы стайка птиц прилетела на новое место и, переговариваясь между собой, решала: стоит здесь остановиться или лучше поискать что-либо иное – более удобное и безопасное. Я прислушался, повертел головой и наконец определил источник сего шороха. Он находился в кустах футах в тридцати от меня. Но когда я поднялся, чтобы исследовать это явление, из куста врассыпную бросились десятка два лилипуток, которые, как вскоре выяснилось, оказались, конечно же, блефускуанками. Однако мое заблуждение было отнюдь не случайным – ведь я столько времени провел в Лилипутии и к тому же лилипутки были похожи на блефускуанок в той же мере, в какой блефускуанки были похожи на лилипуток, а потому отличить одних от других было невозможно.
Я попробовал было криками остановить разбегающихся девиц – а в том, что это девицы сомнений у меня не было: невзирая на миниатюрность форм, некоторые признаки были безошибочны даже на значительном расстоянии, – но они лишь припустили ещё быстрее. Преследовать их я не решился, дабы не стать причиной их нечаянного членовредительства.
Я вернулся на свое место и снова погрузился в грустные размышления. Однако из печальных мыслей меня вскоре снова вывел шорох и щебетание в кустах. На этот раз я был осторожнее. Я приветственно помахал рукой в направлении куста и сказал на чистом лилипутском языке:
– Дорогие гостьи, со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Выходите и расскажите, что привело вас ко мне.
Последовало короткое молчание, а потом из куста вышла самая, вероятно, смелая из пришедших ко мне блефускуанок. Она не без опаски приблизилась ко мне и, оглядываясь на своих не столь отважных товарок, объяснила цель их прихода. (Предвосхищая возможное недоумение читателя относительно языка, которым пользуются для общения между собой блефускуанцы и лилипуты, отсылаю его к заключительной части, где я даю разъяснения на сей счёт.)
Как оказалось, слухи о моих мужских достоинствах чудесным образом проникли в Блефуску через пролив, разделявший две могущественные державы. Поскольку сношения между двумя странами, несмотря на некоторые сдвиги последнего времени, оставались враждебными, а посему отсутствовали, меня немало удивила такая осведомленность. Каким образом узнали они о моих лилипутских похождениях? Единственным достоверным объяснением, пришедшим мне в голову, был длинный язык Хаззера, который, видимо, преследуя какие-то свои выгоды, сделал достоянием блефускуанцев то, что было хорошо известно лилипутам.
Читатель уже, конечно, догадался, что привело ко мне эту стайку, которая, невзирая на свою пугливость, видимо, была исполнена решимости причаститься тех благ, что в таком изобилии получали их сестры на соседнем острове – иначе, зачем бы они пришли сюда? Тяга к сладострастию и удовольствиям в нас, видимо, сильнее всех страхов и опасений. Разве мог я отказать этим отважным маленьким искательницам приключений? И, тяжело вздохнув, я ответил, что готов удовлетворить их любопытство, однако же ставлю условием: мы не будем превращать сие времяпрепровождение, хотя и обоюдоприятное, в привычку. Я прибыл в Блефуску для выполнения важной миссии и не могу позволить, чтобы какие-либо препятствия, пусть даже и самые усладительные, помешали мне в достижении моих целей.
Не буду утомлять читателя описанием последовавшей за этим сцены – она мало чем отличалась от подобных в башне на окраине лилипутской столицы, хотя и имела некоторую новизну не столько для меня, сколько для моих неожиданных гостий, со всеми вытекающими для них последствиями: обмороками (в чем я вижу подтверждение близкого родства блефускуанского и лилипутского племен, яростно оспариваемого некоторыми учеными мужами из Блефускуанской академии высших наук), закатываниями глазок, тоненькими повизгиваниями и прочими проявлениями их женской природы. Я же в силу моего тогдашнего умственного расположения оставался пассивным участником этого действа и лишь ближе к концу испытал некоторое воодушевление.
Тяжелые мысли не давали мне в полной мере насладиться прелестями блефускуанок, коими природа их отнюдь не обделила. Впрочем, если они чем и отличались от своих сестер за проливом, так это более звонкими голосами и чуть более бурным темпераментом. Тому есть вполне удовлетворительное объяснение: Блефуску лежит несколько южнее империи лилипутов, а, как известно, под южным солнцем созревают и более пылкие страсти.

Я уже заметил, что не мог отвечать моим новым подружкам с прежней своей истовостью, поскольку тяжелые мысли одолевали меня. К тому же я тосковал по Кульбюль, которая оставила неизгладимый след в моем сердце. Ведь я одно время даже подумывал (признаюсь в этом теперь): уж если мне не суждено покинуть эту землю, лежащую вдали от путей цивилизации, то не коротать же весь свой век в холостяцких забавах. Нужно обзавестись семьей, трудиться и воспитывать детишек. И хотя моей компанией не брезговали и самые знатные особы, лучшей спутницы жизни, чем Кульбюль я во всей Лилипутии не видел. И не моя вина в том, что судьбе было угодно распорядиться иначе.
Таким же горьким размышлениям предавался я и после ухода моих посетительниц, которые заставили меня обещать хотя бы изредка оказывать им честь. Я как истый джентльмен заметил, что напротив, это они оказывают мне честь своим желанием видеть меня, и я буду рад по мере возможности и благорасположения встречаться с ними, о чем буду извещать их особым знаком, о котором мы специально условились.
Спал я плохо, часто просыпался от холода и неустроенности, а утром меня посетил полномочный посол в ранге министра, присланный блефускуанским правителем Макуком XIII.
Здесь я должен сделать небольшое историческое отступление и сказать несколько слов о государстве Блефуску. Если у читателя сложилось впечатление, что Блефуску – монархия, то я спешу развеять это заблуждение. Монархия в этом государстве была ликвидирована после отъединения Блефуску от Лилипутии. Тогда же всенародным собранием была принята временная конституция, с тех пор так и действовавшая без всяких ревизий, если не считать нескольких десятков поправок, которые в корне изменили её содержание.
Правители Блефуску, согласно той всеблефускуанской конституции, избирались всенародно: один раз в каждые двенадцать лун народ сходился на центральную площадь столицы, где и волеизъявлялся самым необычным из известных мне способов. Претенденты на высший государственный пост становились на специальные помостья, а народ забрасывал их гнилыми фруктами и яйцами. Тот, кто оказывался наиболее закиданным и считался победителем. Сожалею, что не довелось стать свидетелем столь необычного зрелища и могу поведать о нем читателю не как свидетель, а лишь как прилежный собиратель диковинок, узнавший об этом странном обычае из рассказов участников оного.
Замечу также, что блефускуанская конституция запрещала избирать на высший государственный пост одно и то же лицо больше трех раз, и я, будучи представлен Макуку XIII, решил было, что народ Блефуску питает какое-то особое пристрастие к этому имени и неизменно на высший пост в государстве избирает Макуков. Оказалось, что я ошибался. Первый же (и пока единственный) правитель так пришёлся по душе народу Блефуску, что тот пожелал выбрать его и в четвертый, и в седьмой, и в тринадцатый раз. Но дабы не нарушать закон при каждом новом (после узаконенных трех первых) избрании полюбившегося правителя переименовывали: так он из Макука I стал Макуком II, потом Макуком III и так далее до нынешнего своего явления под именем Макука XIII. Блефускуанцы, таким образом, проявили незаурядную изобретательность, сумев остаться законопослушным народом и в то же время ради общественного блага разрешив неразрешаемую, казалось бы, юридическую коллизию вот таким простым и изящным способом.
Правда, до меня доходили слухи, что блефускуанцы просто не могли отказать себе в удовольствии закидать своего правителя тухлятиной, а потому вольно или невольно продлевали мандат Макука, который вполне мог рассчитывать отойти в мир иной, сидючи в верховном кресле под именем Макука тридцатого или сорокового. Дай Бог долгих лет этому выдающемуся правителю.
Однако не буду предаваться досужим домыслам на сей счет, поскольку по другим сведениям блефускуанцы всей душой любили своего правителя и, закидывая его по народной традиции гнильем, выражали тем самым свое искреннее желание видеть его на высшем посту государства. И хотя мое знакомство с Макуком XIII было весьма непродолжительным, я могу со всей ответственностью утверждать: нет ничего удивительного в том, что он пользовался всенародной любовью и в день выборов уносил на себе знаки этой любви, в отличие от других кандидатов, уходивших с центральной площади в том же виде, в каком они там появились. Он был статен, красив, умен и, самое главное, отвечал на народную любовь не менее пылкой любовью, проводя дни и ночи в неустанных отеческих заботах о благе граждан Блефуску.
Впрочем, я отвлекся, а теперь пора рассказать читателю о деликатной миссии, с которой прибыл ко мне посол по особым поручениям правителя Макука XIII. Прежде чем начать беседу со мной, он приказал сопровождавшему его отряду блефускуанской гвардии выставить оцепление и никого под страхом наказания не подпускать ближе, чем на пятьсот кундюмов (около сотни футов). Из этого я сделал вывод, что секретность его миссии весьма высока, и не ошибся.
Невзирая на принятые меры и отсутствие вблизи чужих ушей, посол говорил вполголоса и мягким движением руки дал и мне понять, чтобы я понизил голос и никто не мог услышать нашей беседы. Соблюдение конфиденциальности потребовало, чтобы я подставил ладонь и, как в похожих случаях в Лилипутии, поднес посла поближе к своему уху.
Тут я должен сделать ещё одно краткое и неожиданное отступление и удивить читателя сообщением о том, что посол сей был женского пола, а это, кстати, немало говорит о продвинутости блефускуанского общества относительно лилипутского, где в рамках абсолютной монархии роль женщины ограничена домом и светскими приемами. И хотя отдельные лилипутские особы умеют держать своих мужей под каблучком (в чем я имел возможность убедиться), в целом это ситуации не меняет, и лилипутская женщина оказывается лишенной многих из тех прав, какими осчастливлена женщина блефускуанская.
Итак, посол при ближайшем рассмотрении оказался очень миленькой блефускуаночкой, что совсем не вязалось с важной миссией, о которой она сообщала, расположившись на моей ладони и блестя бисеринками глаз, в которых я читал не только чиновничье бесстрастие, но и любопытство, неизменно присутствовавшее, когда я имел дело с особами женского пола будь то в Лилипутии или в Блефуску. Ей, видимо, приходилось делать над собой немалое усилие, чтобы подавлять это свое любопытство (забегая вперед скажу, что это удалось ей лишь до поры до времени – женская природа взяла свое), дабы вначале изложить свою миссию, которая сводилась к следующему предложению от имени Макука XIII.
Правитель изъявлял мне свое дружеское расположение и предлагал покровительство и защиту от преследований со стороны императора Лилипутии, который уже потребовал моей немедленной и безусловной выдачи. Макук XIII доводил через своего посла до моего сведения, что о выдаче не может быть и речи, однако в то же время он не хотел вконец портить отношения с могущественным соседом, который к тому же до недавнего времени обладал подавляющим преимуществом на море. Здесь посол сделала паузу, чтобы у меня не осталось сомнений на тот счет, кто несет ответственность за столь несправедливое в недавнем прошлом соотношение военно-морских сил.
Затем последовало и само предложение, которое сводилось к следующему: точно таким же манером, каким я прежде лишил флота Блефуску, я теперь лишаю флота Лилипутию, восстанавливая тем самым справедливость. Правитель, конечно, понимает, что в Лилипутии теперь, видимо, готовы к такому развитию событий, а значит, флот усиленно охраняется и вернуть его будет не так просто, как просто было похитить. Поэтому правитель предлагает восстановить великанскую лодку. «Какую лодку? – сразу же спросил я себя. – Что это ещё за лодка?» Объяснение не замедлило последовать: лодку, которую прибило к блефускуанскому берегу некоторое время назад, и с её помощью осуществить операцию по лишению Лилипутии флота.
Я старался, слушая посла, не проявлять нетерпения и не задавать лишних вопросов – в особенности касательно «великанской лодки». Эта лодка представляла для меня, конечно же, особый интерес, который я, естественно, намеревался тщательно скрывать от власти, чьи планы разнились с моими. Я ответствовал в том смысле, что буду счастлив служить правителю и народу Блефуску. Но мне, конечно же, понадобится осмотреть лодку, чтобы понять, насколько она пригодна для намечаемой операции. Лодка, как выяснилось, находилась неподалеку от моего обиталища, и мне было обещано показать её в тот же день, а пока…
Но прежде чем покончить с официальной частью своего визита, посол добавила, что и со своей стороны тоже обещает мне покровительство, а её слово имеет солидный вес в государстве Блефуску. (И почему так много лилипутов, а потом и блефускуанцев желало оказывать мне покровительство, до сих пор никак не могу взять в толк).
После этого в её интонации появились более непринужденные нотки: она доверительно сообщила мне, что хотела бы лично убедиться, насколько верны (а лично она, будучи блефускуанкой образованной и просвещенной, убеждена, что неверны абсолютно) те слухи, что доходили до нее через пролив (типичные блефускуанские обороты: «через пролив», «за проливом» – блефускуанцы, словно не желая утруждать свой язык именем соседней державы, широко используют для этих целей слова-заменители). Опустив глазки и чуть зардевшись, она сообщила, что имеет в виду слухи о моих мужских достоинствах, которые считает пустыми россказнями, потому что никак не может поверить в подобные небылицы. В первую очередь, конечно, она имеет в виду размеры, которые вызывают у нее большие сомнения. Она читала древние лилипутско-блефускуанские сказания о происхождении мира, так даже там, в повествованиях о могучих великанах, нет и намека на что-либо близкое тому, что довелось ей выслушивать обо мне. Ну, например, эти нелепые утверждения, будто все (буквально все!) лилипутки (я мог бы ей сообщить, что уже и не только лилипутки, но не стал этого делать) при виде моих достоинств впадают в некую временную прострацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30