Кровь во мне вскипела от несправедливого обвинения, и в уме всплыли десятки фраз, которые следовало бы сказать ему, — но прежде всего неплохо было бы заявиться в агентство и повышвыривать в окно все столы и стулья, а уж потом сказать им, что я думаю об их вшивом агентстве, а потом...Но вместо этого я позвонил на работу Джимми Фаберу. Тот выслушал меня, а потом рассмеялся.— Не был бы алкоголиком в свое время, — резонно заметил он, — не вляпался бы сейчас в дерьмо.— Он не имеет права думать, что я пьяница!..— Какое тебе дело до того, что именно он думает?— Ты хочешь сказать, что у меня нет оснований злиться?— Я говорю, что ты не можешь позволить себе это. Ты что, собрался напиться с горя?— И в мыслях не было!— После разговора с этим сукиным сыном ты теперь ближе к запою, чем раньше. Ты ведь именно этим собирался заняться? Прежде чем позвонил мне?— Возможно, — немного поразмыслив над его словами, признался я.— Однако ты все-таки взялся за телефон и теперь понемногу остываешь.Мы поболтали с ним несколько минут, и когда я повесил трубку, гнев мой уже начал остывать. Да и на кого мне злиться? На парня, пообещавшего вновь взять меня на работу, после того как кончится запой? Нет, конечно.Мотли — вот кто всему виной. Мотли!..А может быть, и я сам. Из-за своего бессилия.Ну и черт с ним! Я вновь придвинул телефон и сделал несколько звонков, а затем отправился в Северный Центральный участок, чтобы поговорить с Джо Деркином. * * * Я никогда не сталкивался с ним по службе, хотя нам и пришлось работать в одно время. Я узнал его лишь за последние три-четыре года, и он стал мне самым хорошим помощником, который работал в полицейском департаменте Нью-Йорка. Мы старались содействовать друг другу все эти годы — он пару раз направлял ко мне клиентов, а я от случая к случаю делился с ним полезной информацией, которую удавалось добыть.Когда я впервые встретился с ним, он считал месяцы, которые ему оставалось доработать до двадцатилетнего срока службы. Он всегда говорил, что не может дождаться момента, когда наконец оставит эту чертову работу и уедет из проклятого Богом Нью-Йорка. Он продолжал и сейчас говорить то же самое, но теперь твердо решил отслужить двадцать пять лет.Годы округлили его брюшко и проредили шевелюру темных волос, которые он всегда наискось приглаживал гребешком; лицо было круглым и румяным. Он постоянно бросал курить, но теперь в его руке снова дымилась сигарета, а пепельница на столе была забита окурками. В середине моего рассказа он затушил сигарету, но не успел я закончить, как он достал новую.Выслушав то, что я ему рассказал, он отъехал на кресле назад и задумчиво выпустил в потолок три дымных кольца. Сквозняков не было, и кольца поднялись до самого потолка, не потеряв своей формы.— Ну и дельце!.. — сказал он.— Не правда ли?— Этот парень из Огайо, судя по твоему рассказу, славный малый. Как ты говоришь его зовут, Гавличек? По-моему, за «Кельтов» играл кто-то с такой фамилией?— Ага.— И его также звали Том, если не ошибаюсь.— Нет, по-моему, тот был Джоном.— Ну что же, может, ты и прав. А тот парень ему не родственник?— Не знаю, не спрашивал.— Да, конечно, у тебя сейчас другим голова забита. Что же ты теперь собираешься делать?— Хочу отправить этого сукиного сына в давно заслуженное им место.— Да, за такое ему вполне светит подохнуть за решеткой. Как ты считаешь, эти ребята в Массилоне могут возбудить против него какое-нибудь дело?— Понятия не имею. Том, конечно, допустил огромную ошибку, посчитав это делом рук мужа Конни и закрыв дело.— Можно подумать, у нас поступили бы иначе.— Кто знает... Во-первых, у нас его голос был бы сразу записан на пленку, а значит, его можно было бы идентифицировать. Да и судебная экспертиза у нас была бы проведена куда более тщательно.— Все равно никто бы не догадался, что ее изнасиловали извращенным способом.Я пожал плечами.— Да как бы там ни было, здесь сразу бы установили, чья кровь на ее муже — только его собственная или же всех жертв.— Да, это верно. За исключением того, что и мы зачастую можем многое упустить. Ты слишком давно не работаешь в полиции, Мэтт, и многое позабыл.— Возможно.Джо наклонился вперед и затушил сигарету.— Сколько раз уже я бросал курить, — сказал он, — но потом начинаю дымить еще больше, это не может не сказаться на здоровье. А как ты считаешь: если удастся установить, что сперма принадлежит не мужу Конни, они откроют дело?— Не знаю.— По-моему, у них и в мыслях этого нет. Ты не сможешь доказать, что Мотли был в Огайо. Где он теперь, как ты считаешь?Я неопределенно пожал плечами.— Я специально интересовался в водительской ассоциации: нет у него ни машины, ни водительских прав.— И тебе сообщили такую информацию?— Возможно, там подумали, что я работаю в полиции, — объяснил я.Джо внимательно посмотрел на меня.— А ты, конечно, не выдавал себя за офицера, — заметил он.— Конечно. Я вообще никак не представился.— По закону ты не имеешь права действовать таким образом, чтобы люди принимали тебя за офицера.— Если есть намерение обмануть их, не так ли?— Обмануть или заставить их сделать что-то для тебя, чего они не стали бы иначе делать. Ну да ладно! Итак, нет ни машины, ни прав. Конечно, он может водить незарегистрированную машину без прав. А где он живет?— Понятия не имею.— Он освобожден не досрочно, так что никто теперь о нем ничего не знает. А где он проживал в последний раз?— В отеле в начале Бродвея, но это было больше двенадцати лет назад.— Да, вряд ли его номер ждал своего постояльца так долго.— Я звонил туда — так, на всякий случай.— Ну и что?— Во всяком случае, под его фамилией никто не значится.— Да, это — другое дело, — согласился Джо. — Фальшивое удостоверение; у него их может быть куча. За двенадцать лет за решеткой он перезнакомился с множеством мерзавцев. Когда, говоришь, его освободили, в середине июля? Теперь у него могут быть какие угодно документы — от «Америкэн Экспресс» до шведского паспорта.— Я думал об этом.— И ты абсолютно уверен, что сейчас он в Нью-Йорке...— Наверняка.— ... и замышляет убийство еще одной девчонки. Как ее зовут?— Элейн Марделл.— А затем он, без сомнения, прикончит и тебя — для ровного счета. — Джо вновь задумался. — Если мы получим официальный запрос из Массилона, тогда сможем заняться его поисками. Но это лишь в том случае, если они откроют дело, тогда мы сможем принять меры по защите возможной жертвы от насильника.— Думаю, Гавличек не против, — высказал предположение я. — Важно, чтобы он смог убедить своего шефа.— Конечно, он был не против, пока вы сидели в ресторане и болтали о футболе. Теперь вас разделяют пятьсот миль, а у него и своих-то дел невпроворот. Наобещать можно с три короба. Какой полицейский захочет вновь открыть закрытое им самим дело?— Я все понимаю.Джо вытащил из пачки сигарету, помял ее в пальцах, но затем засунул обратно.— А как насчет фотографии? Там, в «Денморе», додумались ее сделать?— Когда он прибыл к ним. Восемь лет назад.— Ты хотел сказать — двенадцать?— Нет, восемь. Сперва он сидел в «Аттике».— Да, вспомнил, ты говорил об этом.— Значит, единственной его фотографии уже восемь лет. Я интересовался, могу ли получить копию. Того парня, с которым я разговаривал об этом, терзали сомнения. Он не был уверен, можно ли предоставить ее неофициальному лицу.— Хорошо, хоть там тебя не приняли за офицера полиции.— Не приняли.— Я могу позвонить им, — сказал Джо, — но не думаю, что это принесет нам много пользы. Тамошние ребята всегда рады помочь, но у них и своих дел хватает. А в фотографии вообще нет никакой нужды до тех пор, пока в Огайо не откроют дело, а это случится не ранее, тем они получат новый судебно-медицинский отчет.— Возможно, и тогда не откроют.— Возможно. К тому времени у тебя будет фотография Мотли из «Денмора». Если только они решатся отправить ее тебе.— Я не могу ждать так долго.— Почему?— Потому что хочу начать его поиски.— Значит, фотография тебе нужна позарез.— Хотя бы карандашный набросок.Джо внимательно посмотрел на меня.— А это неплохая идея, — сказал он. — Ты имеешь в виду одного из наших художников?— Надеюсь, ты знаешь кого-нибудь, кто согласится на это?— За небольшую плату?— Конечно.— Да, это я могу устроить. Ты посидишь с художником, а он с твоих слов нарисует портрет того, кого ты не видел уже двенадцать лет.— Это лицо забыть невозможно.— Угу.— Да и в связи с его арестом в деле должно было быть фото.— У тебя нет копии?— Нет, но я могу посмотреть микрофильм в библиотеке. Он освежит память.— А потом ты посидишь с художником?— Хоть сейчас он наверняка выглядит иначе — столько лет прошло! — но приблизительное сходство, надеюсь, получится.— Хороший художник сможет его немного состарить, они умеют это делать.— Чего только они не умеют делать! Возможно, вам стоит встретиться втроем — тебе, художнику и этой...— Элейн.— Да, верно, Элейн.— Я не думал об этом, — сказал я, — но в принципе это хорошая идея.— Да, я просто переполнен хорошими идеями, это моя работа. В принципе у меня есть трое таких парней на примете, но я сначала должен договориться с ними. Как ты посмотришь, если это обойдется тебе в сотню баксов?— Нормально, можно и больше, если потребуется.— Сотни более чем достаточно. — Джо взялся за телефон. — Это отличный художник, — сказал он, набирая номер. — И что особенно важно: такая задача его наверняка заинтересует. Глава 7 Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, — среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять — двенадцать.Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.— Возможно, потом, мэм, — вежливо ответил он. — Сейчас я не отказался бы от стакана воды.К нам он обращался «сэр» и «мэм»; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.— Ну что же, это вполне возможно, — ответил он, выслушав меня. — Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: «Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого». Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.— Чем больше вы вспомните деталей, — сказал он, — тем подробнее получится рисунок.После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая — во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли — такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.— Уже на этом рисунке, — сказал он, — человек выглядит несколько старше своих двадцати восьми лет — частично потому, что, как нам известно, ему сейчас примерно сорок или сорок один, и наш мозг непроизвольно подправляет собственную память. С возрастом черты лица изменяются только в одну сторону — они становятся более рельефными, выступающими. Нарисуйте карикатуру на человека, и через десять — двадцать лет она отнюдь не будет казаться преувеличением. Моя учительница любила повторять, что с возрастом мы становимся похожи на собственные карикатуры. Что касается нашего рисунка, то мы слегка увеличим нос, немного утопим глаза под бровями... — Рассказ сопровождался короткими, быстрыми движениями карандаша и резинки по бумаге, слегка затемнявшими рисунок в одних местах и чуть-чуть уточнявшими линии — в других; демонстрация была вполне убедительной.— Кроме того, давит груз возраста, — продолжил он, — изменяя черты лица здесь и там. — Еще одно легкое движение резинкой, незаметный штришок карандашом. — И еще — линия волос; в этом вопросе у нас полная неясность. Сохранил ли он свою шевелюру? Может, сейчас он лысый, как яйцо? Мы ничего не знаем об этом. Разумно предположить, что у него, как и у большинства мужчин в его возрасте, появились залысины. Это отнюдь не означает, что он сколько-нибудь заметно облысел — просто эта линия слегка изменилась и отступила назад... Примерно вот так.Затем он коснулся уголков глаз, слегка загнул книзу кончики губ, чуть резче обозначил скулы; подержал рисунок на вытянутой руке, потом еще несколько раз тронул его карандашом и резинкой.— Ну что? — спросил наконец он. — Можно в рамку — и на стену?Закончив работу, Галиндес не стал отказываться от предложенного Элейн «Хайнекена», а мы с ней выпили пополам бутылку «Перрьера». Гость немного рассказал о себе — сначала неохотно, но Элейн мастерски сумела разговорить его, сказывался профессиональный талант. Галиндес рассказал, что с детства умел неплохо рисовать и настолько свыкся с этим, что никогда и не думал зарабатывать этим деньги. Ему всегда хотелось стать полицейским: в департаменте служил его любимый дядюшка, так что он смог пройти вступительные экзамены сразу же по окончании двухлетних курсов в колледже Кингсборо.На службе он развлекался, рисуя карикатуры на сослуживцев, пока однажды не пришлось подменить отсутствовавшего штатного художника и составить со слов жертвы портрет насильника. Теперь он был завален подобной работой, она нравилась ему, но вместе с тем у него появилось ощущение, что рано или поздно работу в полиции придется бросить — возможности для самовыражения, которые она предоставляла, были не слишком велики, а он чувствовал в себе силы на большее. Окончательный выбор Галиндес еще не сделал и сейчас находился на распутье.Элейн предложила ему второй бокал пива, но он отказался, поблагодарил меня за две полусотенные купюры, которые я ему вручил, и попросил нас поставить его в известность о том, как будут идти дела.— Хотелось бы взглянуть на него, — объяснил он, — или хотя бы на фотографию. Интересно, насколько я оказался прав. Иногда бывает, что пойманный преступник ничего общего с моим портретом не имеет, а иногда любой признает, что я будто с натуры его рисовал.Галиндес попрощался и ушел; Элейн закрыла за ним дверь и методично заперла все замки и засовы.— Я чувствую себя дурочкой, когда делаю это, — призналась она, — но все равно ничего не могу с собой поделать.— Некоторые ставят по полдюжины замков на каждую дверь, устанавливают сигнализацию и все такое, хотя никто не угрожает им расправой.— Приятно думать. А он славный парень, этот Рэй. Интересно, уйдет он из полиции или нет?..— Трудно сказать.— А кем бы ты хотел стать, кроме как полицейским?— Я даже полицейским стать не собирался. Это как-то само собой получилось: я еще во время учебы в Академии понял, что рожден именно для этой работы, но раньше ни о чем подобном и не подозревал. Ребенком я мечтал стать Джо Ди-Маджио, но об этом тогда мечтал каждый мальчишка. Я ничего не предпринимал в этом направлении.— Ты мог бы жениться на Мерилин Монро.— И рекламировать кофеварки по телевизору. Не приведи Господь.Элейн собрала пустые стаканы и понесла их на кухню, а я пошел следом за ней. Прополоскав их в струе воды, она поставила стаканы в сушилку.— Я теперь боюсь каждого шороха, — сказала она. — Что ты делаешь вечером? У тебя есть какие-нибудь дела?Я взглянул на часы. Обычно по пятницам в восемь тридцать у нас проводились собрания в Соборе Святого Павла, но туда я опоздал — собрание уже началось. Кроме того, на дневной встрече в Даунтауне я успел побывать. Я ответил Элейн, что никаких дел у меня нет.— Как насчет того, чтобы сходить в кино?Я согласился. Мы пошли в кинотеатр «1 и 2» на углу Шестидесятой улицы и Третьей авеню. Был уик-энд, и там шла целая серия фильмов; последним шло неплохое, веселое и динамичное кино с Кевином Кестнером и Мишель Пфайффер.— Она совсем не красавица, — сказала мне Элейн, когда мы вышли из кинотеатра, — но что-то в ней есть такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28