Выронив рогатину, Кудеслав обеими ладонями обхватил рукоять меча и, сгорбившись, почти коснулся острием клинка земли у правой ноги.
Дальше все было точно как рассказывал волхв. За пару шагов от неподвижного врага медведь прянул в сторону. Перед глазами Мечника промелькнула отвратительная звериная морда (такого, наверное, и в похмельном сне не увидишь: вся левая половина — сплошное месиво шрамов, рубцов и наростов); смрадный выдох обжег лицо; отсвет бешеных медвежьих глаз слился в стремительную полоску багрового пламени… И Кудеслав, припав на колено, ударил клинком влево и вверх — навстречу заслонившей полмира стремительной когтистой лапе.
Отдавшийся свирепой вспышкой боли в запястьях удар был так силен, что едва не вышиб меч из Кудеславовых рук. По лицу хлестнули горячие соленые брызги; уши вымучил пронзительный вой; тяжкий толчок в плечо сшиб Мечника на спину…
Перекатиться, вскочить, вновь вскинуть клинок — дело одного мига.
Но рубить уже было некого.
Рыдая совершенно по-человечьи, людоед убегал — на задних лапах, снова-таки как человек. От его передней правой осталась лишь короткая, хлещущая кровью культя; остальное валялось у Кудеславовых ног — оно-то, верно, и сбило пытавшегося подняться с колена Мечника. Силен же был людоедов наскок, если даже срубленная лапа ударила с этакой силой. Спасибо мечу, не выдал. Не переруби клинок кости, увязни в ней, так и дух бы вон из его хозяина.
Утирая рукавом окровавленное лицо, Кудеслав глядел вслед медведю. Тот словно бы вовсе ослеп от боли. Видно было, как людоед напоролся на огорожу, проломил ее и упал. Выпутавшись из жердяных обломков, он попробовал было скакать на трех, но увечная передняя левая, похоже, худо служила ему — медведь снова взбросился на дыбы.
Все-таки с потерей лапы чудище не утратило остатки соображения.
Людоед не стал забиваться в чащу: понимал, что, ломясь на двух сквозь кусты, шуму не оберешься, да сам же себя издерешь о ветви и сучья. Чудище бросилось вниз по лощине — и лес там куда реже, чем на склонах, и под гору легче бежать. Но лощина-то упирается в ручей с крутыми обрывистыми берегами! А на ближнем берегу ручья — Родовое святилище…
Похоже, людоед бежит прямиком в ловушку, откуда ему будет лишь один выход — назад. Или это боги ведут его к Светловидову месту, давая Мечнику знать, какую жертву следует принести за ниспосланную удачу?
Вломись раненый медведь в густую чащобу, Кудеслав не решился бы кидаться вдогонку до полного света. А так… Медведи живучи. Рана-то страшна, но, судя по шрамам, людоеду уже довелось пережить почти столь же страшную. Да, у него теперь лишь одна передняя лапа — и та увечная; но вон ведь как ловок на задних-то… В любом случае его легче добить, пока он не опомнился. А добить нужно. Хоть и невелика возможность, что оклемается он, выживет, а все же такая возможность есть.
Ни один опытный медвежатник не поверил бы в то, будто шатун способен оправиться после этакой раны. Любой охотник выждал бы с преследованием, давая зверю ослабеть от потери крови (ведь по нынешней поре в лесу не бывает случайных людей, на которых могло бы наскочить разъяренное чудище).
Но Кудеслав был плохим охотником — он был воином; а людоед вел себя настолько по-человечьи… И Мечник бессознательно поступил так, будто его враг впрямь человек, способный, затаившись, перевязать рану, успокоиться и вновь стать опасным или успеть добраться к своим, которые помогут и отправятся мстить…
Проверив, не выпал ли из-за голенища нож, Кудеслав мельком оглядел избу (что-то не видать Векши на кровле — не упал ли малец с перепугу?) и торопливо пошел вслед за медведем.
Сразу оказалось, что шагом пораненную тварь не догнать. Пришлось бегом, чуть ли не во всю прыть.
Светлело. Уже четко виделся на беленной инеем земле кровяной след, а впереди пд временам различалась мелькающая среди деревьев мохнатая темная спина.
И вдруг медвежий плач прекратился, будто бы людоеду с маху заткнули пасть. Пробежав еще с полтора десятка шагов, Кудеслав обнаружил, что след подранка круто завернул влево — на поросший кустами склон. В кустах трещало, однако куда слабее, чем можно было бы ожидать: похоже, людоед опамятовывает, вспоминает об осторожности. И крови на земле вроде бы меньше стало… Как ни страшна рана, а по морозцу кровоток может и ослабеть.
Сойдя со следа, Мечник бесшумно двинулся в обход приютившей медведя заросли. Густая, трудно-пролазная крепь оказалась на удивление небольшой. Случайно, намеренно ли, но людоед вновь повел себя как человек: лишенный обоняния, он выбрал для последнего своего убежища заросшую глодом впадину посреди довольно обширной полянки. Залег в крепком месте с хорошо просматривающимися подходами. Знать бы, что у медведюшки на уме. Только месть? Или, несмотря на тяжесть увечья, близость человеческого жилья и погоню, все-таки надеется отлежаться и уйти? Когда? Станет ждать следующего темна или еще до рассвета попробует вырваться в подлинную лесную чащу?
Что ж, как бы то ни было, соваться к нему сейчас — безмерная глупость. Придется ждать света. И людоедовой воли.
Тихо проскальзывая от дерева к дереву, Кудеслав выбрался на середину склона и затаился так, чтобы одинаково споро можно было заступить чудищу дорогу, кинься оно хоть вверх — в чащу, хоть вниз — на противоположный склон или к волховскому жилищу. Только один путь оставался людоеду свободным — в конец лощины, к святилищу, откуда лишь назад можно.
Темный горб заросли пучился посреди поляны, будто клок мха на раскрытой ладони. В блекнущих сумерках уже различалась путаница голых ветвей, лишь кое-где испятнанных грязной желтизной мертвых скрюченных листьев; первые предрассветные лучи нет-нет да и взблескивали на каплях вчерашней вечерней влаги, примерзших к остриям длинных шипов… Было тихо, как бывает в лесу только перед восходом. Из щетинящейся непролазными кустами впадины тоже не доносилось ни звука. Может, все-таки обессилело или подохло чудище? Хорошо бы… Только хорошее редко случается само по себе.
А потом занялся ветер. Именно занялся — внезапно и сразу на всю немалую силу, как занимается брошенная на вроде бы уже погасшие угли сухая еловая лапа.
Загудели, закачались древесные вершины, роняя истлевшие сучья да ошметки мертвого корья; скрипом и потрескиванием отозвалась ветру приютившая людоеда заросль…
Вроде бы что-то мелькнуло в мешанине раскачивающихся кустов. Нет, кажется, померещилось. Там теперь что угодно померещиться может; теперь людоедово шевеление заметишь, только если проклятая тварь выломится на открытое…
И тут краешком глаза Кудеслав разглядел-таки движение поблизости — только не в укрывшей людоеда крепи, а внизу, под склоном, у поворота кровяного медвежьего следа. В голову Мечнику не могло прийти, что нужно и за лощиной следить; даже мельком не думалось, будто кто-либо из Белоконевых окажется способным на этакую непомерную глупость. Как это Белокониха Старая ругалась с вечера — проклятие купленное? Проклятье и есть! Но волхв-то куда смотрел, как позволил?! Неужели он, наверняка слышавший, что творилось снаружи, по сию пору боится нос из избы показать?! Что-то не похоже на хранильника… Но тогда почему?!.
Векша. Идет медленно, озирается, вздрагивает, но — идет. В руках — рогатина, вчера даренная Кудеславу названым родителем. Выронил ее Мечник на Белоконевом дворе за миг до сшибки с медведеподобной жутью, не потребовалось ему доброе охотницкое оружие. А Векше, выходит, удалось разглядеть, что выронил, а вот что по ненадобности — то невдомек? Кудеслав Мечник, кидаясь добивать раненого врага, забыл оружие — это вообразить же такое! Кажется, и вовсе пустоголовый догадался бы: раз покинул, где уронил, значит, не нужна! Так нет же, тащит! Или Кудеславово отсутствие показалось чересчур долгим и эта безголовая дубина решилась идти на выручку?!
Щуплая фигурка с несообразно длинной рогатиной в неумелых руках (при иных делах такое показалось бы смешным) медленно, с явной опаской принялась было взбираться на склон, но, едва начав подъем, замялась и встала. Страшно все-таки. И наверное, видит, что след теряется в заросли. Вот сейчас самая пора поворотить восвояси… Как бы не так! Похоже, собирается окликать — наиглупейшая глупость из всех, что уже сотворены и до которых еще можно было бы додуматься. Впрочем…
Впрочем, эта глупость может оказаться на пользу.
Кудеслав отлепился от двуохватного древесного ствола, за которым хоронился, и торопливо заскользил вниз по склону. О бесшумности шага можно было особо не заботиться (теперь-то ветер не одному людоеду на пользу); лишь бы остаться незамеченным и для залегшего в кустах чудища, и для Векши…
Ну, так и есть! Тихий перехваченный окрик:
— Э-гей!
Вертит головой, вслушивается в гудение шатаемой ветром чащи. И снова — чуть громче, прерывисто (кажется, даже слыхать дробное пристукивание зубов):
— Эгей, где ты?
Ну, все: Кудеслав добрался до нужного места. Теперь он ничего уже так не хотел, как чтоб людоед расслышал наконец Векшины призывы. Лишь бы только невольная приманка с перепугу не испустила дух… Ничего, авось обойдется — боги добры к полоумным.
— Эгей! Ты живой еще? Отзовись!
Отозвался.
Только не Кудеслав.
С оглушительным ревом выломилось из кустов вздыбленное мохнатое чудище. Только теперь, при свете занимающегося утра, Мечник до конца осознал, с чем ему пришлось иметь дело. Непомерный даже для вздыбленного медведя рост; отвратительная голова, будто бы в огромной ступе-давилке побывавшая; стесанные с левой половины морды уродливо сросшиеся губы, обнажающие кровяные десны (а местами и посеревшую засохшую кость); клыки — желтые, капающие вязкой слюной, способные одним движением раздавить человечью голову, хоть бы даже упрятанную в железный урманский шлем… В довершение всей этой жути от резкого броска вновь открылся кровоток из нанесенной Мечником раны, и на бегу людоед хлестал себя, деревья и землю вокруг горячей алой струей.
Даже крик ужаса не сумел вырваться из вмиг пересохшего Векшиного горла: выпискнулось оттуда что-то неразборчивое, жалкое, утонувшее в громовом медвежьем реве — и все. Тоненькая фигурка, казавшаяся хворостиной на пути камнепада, выронила рогатину и скорчилась, заслоняя ладонями голову. Обороняться оружием, бежать — хоть бы мысли такие шевельнулись в вымороженной страхом голове Векши! Ничего, небось умней будет, ежели уцелеет.
Уцелеет.
Выскочивший из новой своей засады Кудеслав в два прыжка очутился между людоедом и его беспомощной жертвой. Он не успел как следует утвердить ноги на склоне, не успел даже повернуться лицом к чудищу — пускай. С разворота, обеими руками Кудеслав ударил острием клинка туда, где под свалявшейся, мокрой от крови шкурой яростно колотилось медвежье сердце. И всей тяжестью огромной туши, всей невероятной скоростью своего двулапого бега людоед помог по самую рукоять всадить в себя крепкое, отточенное железо.
Сила удара вышвырнула Кудеслава из-под рушащегося медведя. Наверное, боги все-таки берегли хранильникова наперсника; а может, душа покойного отца-кудесника витала нынче поблизости. Так ли, иначе, но Мечник дивом каким-то не врезался затылком в древесный ствол и опять-таки дивом не напоролся на наконечник рогатины, когда всей спиной грянулся оземь возле самых Векшиных ног.
Падение было сильным — в первый миг Кудеславу показалось, что придется старому хранильнику сращивать сыну своего давнего друга переломанные кости. Нет, обошлось. Мечник сумел сперва сесть, а потом и подняться. Он не спешил — чувствовал, что спешить больше не нужно.
Медведь валялся на брюхе в пяти-шести шагах выше по склону — неподвижно, раскинув увечные лапы, нелепо вывернув исполосованную шрамами голову. Полуприкрытые глаза мутны и тусклы; уши не прижаты — мягко обвисают, будто у разомлевшего на жаре сонного пса…
Не притворяется.
Труп.
Кончилось.
Где-то там — клинком в этой груде мертвого мяса, рукоятью в земле — застрял драгоценный Кудеславов меч. Пока — пусть.
А тут, рядом — Векша. Конечно же, эта попытка прийти на выручку была иэ глупостей глупостью. Но это была попытка прийти на выручку. Обмирая от страха. В одиночку. Сознавая собственную никчемность перед людоедовой яростью. Прийти на выручку. Тебе. Так что, повернется язык бранить, выговаривать, хоть единое слово худое сказать?
Нет.
Еле стоит, лицо белей снега, губы посерели, трясутся, с ресниц срываются частые прозрачные капли… Кудеслав увидел, как вдруг закатились немыслимо поог-ромневшие глаза, в которых словно бы навсегда решил угнездиться только что пережитый ужас, — увидел и еле успел подхватить под мышки запрокидывающееся, оседающее мальчишечье тело.
Мальчишечье?
Как бы не так.
Нет, Мечник не удивился. И без этого прикосновения он давно уже был готов догадаться, что Векша не купленник — купленница. И догадался бы, да только мешали мысли о людоеде.
Ведь взять хоть ту же лисью безрукавку: кто же это по доброй охоте уляжется спать в меховой одежде? Да, общинная изба была не протоплена — так что же? Для такого случая на полати теплое покрывало положено.
Разденься, ляг да заройся хоть с головой — и не придется потом в волглом от сонного пота выезжать на мороз… Это, конечно, ежели не боишься, что под тонким сорочечным полотном досужие глаза распознают немальчишечью высокую грудь.
Или давешняя вроде бы нелепая озлобленность Белоконихи Старой. Как это она сказала? «И тебя… Все вы одинаковы — что мудрецы, что воины…» Одно дело — голоусый малец, тут и впрямь такая злоба казалась странной. А если не малец? Если хозяин-кормилец купленницу себе раздобыл? Если он на немыслимой старости лет своих будто разума из-за нее лишился, красотой привороженный? Парнишкой-то она глядится нескладненьким, хилым, но вот так, если энать… Ой, есть ей чем мужиков привораживать! За такую иной гость и впрямь не поскупился бы на шестьдесят соболей, даже не будь она выучена редкому ремеслу. Да что шестьдесят — Кудеслав, выпади случай, может, и больше бы отдал…
Векша шевельнулась, растерянно глянула на склонившегося к ней Мечника. И вдруг глаза ее вновь помутнели, лицо исказилось от ужаса — вспомнила.
— Тихо, тихо! — Кудеслав еле успел схватить за плечи рванувшуюся с земли девушку. — Все уже, все! Дохлый он. Можешь подойти да хоть за язык подергать.
Приподнявшись, Векша осторожно выглянула из-за Кудеславова плеча. Мгновенье-другое она, по-прежнему хоронясь за стоявшим перед ней на коленях Мечником, напряженно разглядывала неподвижную, будто бы собственной тяжестью сплющенную тушу людоеда. А потом…
Потом с внезапным надрывным плачем девушка вцепилась в Кудеслава и изо всех сил прижалась лицом к его плечу. Треух свалился с Векшиной головы; ветер рвал-шевелил холодное пламя коротких волос, щекотал ими лицо опешившего Мечника… Ох и дивная же небось была коса! Тяжкая, пышная… Рыжая-рыжая, как зимний беличий хвост… У кого же это поднялась рука обкорнать такую красу?!
— Ну, будет уже. — Кудеславовы руки помимо хозяйской воли принялись успокаивать, гладить эту безжалостно остриженную голову, спину, вздрагивающую от судорожных рыданий. — Одна в лес сунуться не побоялась, а теперь… Поздно уже бояться, слышишь? Некого уже стало бояться! Вот ведь глупая…
Векша вдруг с силой оттолкнулась от него, суетливым движением попыталась запахнуть на груди полушубок (хотя вовсе не он приоткрыл девичью тайну). Мечник с легкой насмешкой глянул в заплаканную синеву Векшиных глаз, повторил тихонько:
— Вот глупая… — И вдруг посерьезнел. — Ты уж извиняй за тот удар — ну, рогатиной, во дворе. Я же еще не знал…
Векша подалась навстречу и легонько потерлась щекой о Мечникову ладонь. Но длилось это не более мига. Девушка внезапно прянула, вскочила; и сам Кудеслав тоже вскочил, круто разворачиваясь и выдергивая из-за голенища нож. Потому что от безжизненной медвежьей туши отчетливо донеслось этакое ехидное покашливание.
Кашлял, конечно же, не медведь. Возле мертвого зверя стоял боги знают как очутившийся здесь волхв. Вместо привычного посоха в руках у него был лук — огромный, длиною почти в Кудеславов рост; из-за пояса хранильника торчали две стрелы, от наконечника до оперенья словно бы вымаранные сохлой кровью (от вида этих стрел Мечника передернуло).
С нарочитым вниманием Белоконь поглядывал то на нож, стиснутый в руке Кудеслава, то поверх Кудеславова плеча, и в черных глазах старика Мечник высмотрел нечто мало приятное для себя и для Векши. Однако лицо хранильника выражало лишь добродушную насмешку; эта же незлая насмешливость зазвучала и в голосе волхва, когда он наконец решил поломать затянувшуюся молчанку:
— Ты что же, мил-друг, никак резать меня собрался? Уж не из-за той ли причины, которая у тебя за спиною носом пошмыгивает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44