А еще доро-
же было удовлетворение, самоутверждение - дескать, вот я какой умный.
А теперь...
Я потянулся к телефону, набрал номер, послушал короткие гудки.
Справочная, конечно, занята. Она всегда занята. Сидит там стареющая
девушка - "Я-одна-а-вас-много", надоест ей отвечать, она снимет трубку
и болтает с другой стареющей девушкой. Я поставил телефон на автодоз-
вон и стал вспоминать, что я хотел сегодня утром сделать. А, я позавт-
ракать забыл. Я поплелся на кухню.
Домработницы у меня не было. Раньше я нанимал домработниц, преиму-
щественно молодых девушек, но все они только о том и думали, как заб-
раться ко мне в постель, и я их всех разогнал. Надо бы нанять ка-
кую-нибудь добродетельную матрону лет этак шестидесяти с гаком. Нет,
ну их! Я и сам могу о себе позаботиться, надо же чем-то занимать вре-
мя.
Телефон дозвонился, когда я запихивал в рот бутерброд с ветчиной и
сыром. Бутерброд был большой, а рот - маленький, поэтому я послушал,
как стареющая девушка с ненавистью прокричала: "Алло! Алло!" и продол-
жал жевать. Только позавтракав и выкурив сигарету я снова набрал но-
мер. До Черноземска можно добраться только поездом. И с пересадкой. Я
плюнул с досады и стал собираться.

Глава 4. Безумец.
Авраам проснулся с головной болью, опухший, не выспавшийся. Уже пя-
тую ночь подряд его тревожили странные сны. В этих снах приходил к не-
му Бог и спрашивал: - Авраам, любишь ли ты меня? Авраам падал во сне
на колени, истово стучал лбом о землю, тщился уверить Господа в том,
что да, любит, всем сердцем, больше себя самого, больше жизни своей,
но, как казалось Аврааму, Господь не верил ему. Нет, во сне Господь
уверял Авраама, что верит, что понимает его, Авраама, любовь, но сам
Авраам догадывался, что не сумел убедить Господа в своей любви оконча-
тельно. Иначе почему же Бог каждую ночь переспрашивает?
Авраам исхудал, стал тревожен и все больше и больше времени прово-
дил в молитвах. Жена и дети смотрели на него с жалостью, а по селению
распространился слух, что Авраам сошел с ума. Проводя время в молит-
вах, Авраам плакал, рвал на себе волосы, посыпал голову пеплом, стре-
мясь уверить Господа в своей искренней любви и почитании, но Господь
не хотел слышать его, точнее, это Авраам уверил себя в том, что Гос-
подь не хочет слышать его. Ему казалось, что Господь требует доказа-
тельств. И это нашло подтверждение в очередном сне. Господь явился к
нему в образе сверкающего облака, такого яркого, что Авраам закрыл
глаза, чтобы не ослепнуть, и в который раз вопросил:
- Авраам, любишь ли ты меня?
- Люблю, Господи! - прижимая руки к груди, отвечал Авраам.
- Сильно ли ты любишь меня?
- Так сильно, что не могу выразить это словами. Язык мой скуден, я
не нахожу слов для выражения моей любви к тебе, Господи.
- Докажи мне свою любовь, Авраам.
- Как? Как доказать, Господи? Скажи мне! Я сделаю все.
- Третьего дня приходи на жертвенную гору. Приведи с собой Иссу,
своего любимого сына. Принеси его мне в жертву.
Сердце Авраама оборвалось. Ему захотелось закричать: "Нет!!! Все
что угодно, только не это!" Но он не закричал, он только заплакал,
уткнувшись лицом в пыль, размазывая грязь по лицу. Исса был любимым
ребенком Авраама. До Иссы у них рождались дочери, три девочки, а Авра-
ам так хотел сына, он уже отчаялся, смирился с тем, что сына у него не
будет, ведь они уже немолоды, и тут вдруг Господь сжалился над ним и
послал ему сына, и он любил сына всем сердцем, он души в нем не чаял,
он оберегал его от напастей, он возился с ним, играл, радовался, видя,
что сын растет здоровым и крепким мальчиком. Эта любовь переполняла
его, делала счастливым, и вот... Да, Бога он тоже любил. Тоже всем
сердцем. В его сердце мирно уживались две любви, и он был самым счаст-
ливым человеком на свете, до тех пор, пока... Теперь приходилось выби-
рать, кого он любит больше. Но страшно даже подумать о том, что можно
ослушаться Бога. Это невообразимо, это кощунственно! Это святотатство!
Нет-нет, просто невозможно ослушаться Бога! Разве сможет Авраам жить с
таким грехом на душе? И разве не накажет его за это Господь? Нет-нет,
ослушаться Господа... Но как же быть? Надо уговорить Господа. Надо
умолить его взять жизнь его, Авраама, и оставить жизнь Иссе. Однако из
глубины души все всплывала и всплывала страшная мысль о том, что ослу-
шаться все-таки можно, более того, ослушаться надо, мыслимое ли дело -
приносить в жертву любимое чадо, отрезать часть души своей, причем
большую и лучшую часть... Авраам страшился этой мысли, шарахался от
нее, но она все лезла и лезла в голову, и никуда нельзя было скрыться
от нее. Он гнал ее, он убегал от нее, но она возвращалась, жгла голо-
ву, разрывала ее на части. Нет! - твердил он себе, - я не ослушаюсь
Бога. Я выполню его требование. Я убью сына своего... И тут же он пу-
гался и этой мысли. Убить сына своего? Плоть от плоти своей? Разве мо-
жет быть угодно Богу убийство, хоть и будет оно называться жертвопри-
ношением? Почему Господь так жесток? Стоп! Да какое право имеет он,
Авраам, осуждать Господа?! Да как смеет он, тварь пресмыкающаяся, су-
дить о делах Господних? Два последующие дня и две ночи Авраам силился
умолить Бога отменить свое решение, смягчить участь раба его Авраама,
но все было тщетно. Господь не приходил больше во сне, и Авраам чувс-
твовал, что он непреклонен.
И вот настал назначенный день. Авраам проснулся с восходом солнца,
встал, оделся, умылся, действуя механически, разбудил Иссу, заставил
его одеть лучшую, праздничную одежду и сказал, что Исса пойдет вместе
с ним на жертвенную гору, где они вдвоем принесут в жертву ягненка.
Исса с готовностью стал собираться, ведь он ни разу еще не ходил с от-
цом на жертвенную гору, и ему было интересно.
Авраам вдруг почувствовал, что сознание его как бы раздвоилось: он
увидел себя со стороны. Будто он сидит и наблюдает за собой и своим
сыном, как они готовятся к походу, как ловят в загоне для скота ягнен-
ка, как кричат потревоженные овцы, как у Иссы вдруг меняется лицо -
ему становится жалко ни в чем не повинного барашка - как он, Авраам,
объясняет Иссе, что для барашка большая честь пойти на заклание для
Господа, как Исса успокаивается и оживляется, как помогает посадить
ягненка в мешок... Он, этот наблюдатель, хочет крикнуть Иссе: "Беги!
Беги отсюда как можно дальше!", но язык прилип к небу и не поворачива-
ется во рту, а они уже идут по дороге, и Авраам несет мешок, а другой
рукой сжимает руку сына, неосознанно крепко сжимает, и Иссе больно,
очень больно, он просит разжать руку, но Авраам не слышит его, и он
вырывается и отбегает в сторону, а Авраам смотрит на него с удивлени-
ем. "Надо же", - думает наблюдатель, - "не посмел сказать сыну правду,
взял барашка для отвода глаз. А ведь правильно сделал, Исса ни за что
не пошел бы за ним, зная правду."
Они вышли из деревни и стали подниматься по извилистой тропинке на
гору. Подъем был долгим и трудным, Авраам задыхался и часто присажи-
вался отдохнуть. Исса торопил его, ему не терпелось приступить к дейс-
твию. И вот они поднялись на вершину. Исса с интересом осматривал
жертвенное ложе, залитое почерневшей кровью, бегал туда-сюда, а Авраам
устало присел на камень и опустил руки между колен. Пора, подумал он
отрешенно, и нащупал под таллифом нож. Вдруг что-то сверкнуло в его
голове, что-то случилось с ним, он принялся озираться по сторонам, не
понимая, где он и что делает. И когда он понял, где он и что он соби-
рается сделать, в душе его раздался вопль отчаяния. Нет! - вдруг ска-
зал он себе. Этого я не сделаю! Он почувствовал себя так, будто прыг-
нул в пропасть. Дух захватило, он посмотрел бешеными глазами на Иссу и
сдавленно сказал:
- Уходи.
Мальчик смотрел на него, не понимая.
- Уходи, - повторил Авраам. - Я передумал. Я один проведу обряд. Да
уходи же!
Исса стал пятиться, продолжая не понимать. И тогда Авраам рявкнул:
- Быстро!
Мальчик повернулся и побежал вниз. Он был обижен, несправедливо,
непонятно и неожиданно обижен. Он бежал, плача и размазывая слезы по
лицу. Авраам проводил его взглядом, встал, воздел руки к небу и прок-
ричал, срывая голос:
- Господи! Я не выполню твое требование. Прокляни меня Господи,
убей меня, испепели на месте, ввергни в ад, но я не могу послушаться
тебя, это выше моих сил. Я - ничтожный раб твой, признаюсь тебе в том,
что люблю тебя меньше, чем своего сына. Я готов понести любое наказа-
ние, я готов есть землю, я готов умереть и вечно гореть в аду, я на
все готов... Он замолчал, опустился на колени и стал ждать. И раздался
Голос.
- Встань, Авраам. Ступай домой. Живи. Радуйся жизни. Это было испы-
тание. Быть может жестокое, но необходимое испытание. И ты с честью
выдержал его. Ты поступил именно так, как и следовало поступить. Сту-
пай, Авраам.
Авраам боялся поверить. Из глаз его брызнули слезы. Господь не ос-
тавил его в бесконечной милости своей. Забыв про барашка и нож, он за-
семенил прочь с горы, и закричал от переполнявшей его радости...

Глава 5. Сын.

- Отец, я хочу поговорить с тобой.
- Я слушаю тебя.
- Я хочу поговорить об Эксперименте.
- Гм... О каком именно Эксперименте ты хочешь поговорить?
- На планете возле желтого солнца.
- Хорошо.
- Я ... Мне не нравится Эксперимент... Точнее, мне не нравится, как
вы его проводите. Еще точнее - мне не нравятся ваши методы воздейс-
твия.
- Вот как...
- Да. Скажи, зачем вы устроили потоп?
- Но, сынок, мы не устраивали потопа. Вернее, это, конечно, наших
рук дело, но не по умыслу, а по недосмотру. Ошибка в расчетах.
- Хороша ошибка, Отец. Погибло столько людей. И животных.
- Я понимаю твое негодование, но, поверь, я был огорчен не меньше
тебя. Я целую неделю не мог толком уснуть. Я и теперь с содроганием
вспоминаю про потоп.
- А город? Вы же просто стерли его с лица планеты! Опять ошибка в
расчетах? Или это было наказанием?
- Видишь ли... Все это не так просто. Это можно рассматривать и как
наказание, но, поверишь ли - стечение обстоятельств и невезение. Мы
пытались предотвратить катастрофу, но... как бы тебе сказать... Не
слишком усердно... Словом - катастрофа произошла. Но этот город... Жи-
тели его...
- Но ведь не все же они были бесповоротно испорчены! В числе прочих
погибли и невинные! Дети, наконец!
- Поверь, сынок, мне это тоже неприятно.
- А остров?
- Остров... Тут катаклизм в чистом виде. Такие катаклизмы неизбеж-
ны, уж так устроена планета.
- Но ведь вы могли его предотвратить?
- Нет. Переделывать целую планету, да еще населенную вдобавок... Ты
представляешь, чем это могло кончиться?
- Хорошо. А зачем вы разрушили башню?
- О, насчет башни я полностью оправдаюсь перед тобой. Законы тяго-
тения. В определенный момент нагрузка на грунт стала такой большой,
что он просто не выдержал и, что называется, "поплыл". Башня разруши-
лась сама. А воспитательное значение разрушения ...
- Понимаю. Неуемная гордыня... А тот человек, Авраам, вы же чуть не
свели его с ума! Эксперимент Экспериментом, Отец, но так жестоко пос-
тупать нельзя. Это же живые души, и делать из них подопытных кроликов,
устраивать такие вивисекции... Это тоже воспитание? Собственно о вос-
питании я и хотел поговорить. Прости, Отец, но я считаю, что твоя ру-
ка, шлепающая нерадивое чадо, слишком тяжела. За каждый проступок чадо
получает непропорционально сильный удар. Скажи мне, ты любишь людей?
Впрочем, не отвечай. Верю - любишь. Но по-своему. Как-то эгоистично и,
прости еще раз, грубо. Разве можно так, Отец?
- Вот как... Эгоистично и грубо... Может быть. Я знаю, что в этом
Эксперименте мы наделали много ошибок, но поверь, исправляя одни ошиб-
ки, мы тут же совершаем другие, и от этого никуда не деться. Возьми,
хотя бы, Эксперимент на Зирейте...
- О Зирейте мы еще поговорим в свое время.
- Прости, я отвлекся. Что ты хочешь предложить?
- Еще одно вмешательство.
- О, их было много. Я бы сказал - слишком много. Ничего не помога-
ет, уверяю тебя. Главная ошибка была допущена в самом начале Экспери-
мента, и от нее и происходят все беды. Впрочем, ход истории заставляет
задуматься о том, что, возможно, это была и не ошибка. С этим можно
спорить, можно категорически не соглашаться, и я стою как бы посереди-
не - соглашаюсь и отрицаю одновременно. Это сложный вопрос. Другое де-
ло, что вмешательства эти были, как бы сказать... мелкими, что ли. Мы
могли бы заменять жестоких и глупых правителей двойниками и править
миром через них, но мы этого не делаем. Мы предоставляем людям полную
свободу действий. Пусть люди управляют собой сами. А какого рода вме-
шательство предлагаешь ты?
- Это должно быть последнее вмешательство. Людей надо спасать, при-
чем не только от самих себя, но и от вас, экспериментаторов. Мир надо
затопить любовью. Только любовь спасет людей. Я собираюсь спуститься
туда. Я должен родиться там человеком, пройти путь от рождения до
смерти и дать им новую веру. Веру в любовь. Они должны полюбить друг
друга как самих себя. Они должны переделать сами себя, только так они
смогут выжить без поддержки извне. Без вашей поддержки. И после этого,
последнего, вмешательства людей надо предоставить самим себе.
- Едва ли затея обречена на успех. Ничего хорошего из этого не вый-
дет. Но идея интересна, не спорю. Нам она не приходила в голову. Мы
подумаем об этом.
- Ты сказал - подумаем? Отец, ты можешь запретить мне?
- Значит ты уже решил? И никакие уговоры не подействуют?
- Да.
- Хорошо... Однако - не торопись. Мы просчитаем все последствия...
- Не надо просчитывать. Там, где речь идет о любви...
- Понимаю. Ты советовался с Матерью?
- Я не советовался. Я просто изложил ей свою идею. Так же как и те-
бе. Со мной ведь ничего не случится. Что-то может случиться с челове-
ком, которым я стану. Его могут убить. Он может умереть от болезней...
- Ну, уж об этом мы позаботимся...
- Умоляю тебя - не надо. Все должно быть естественно.
- Люди могут не поверить тебе.
- Поверят.
- Тебе придется творить так называемые чудеса. Только чудеса могут
заставить их поверить во что бы то ни было. Убеждением и любовью ты не
обойдешься. Это удивительно туговерующие существа.
- Что ж, если надо...
* * *
До двенадцати лет Ешу был обычным ребенком - играл со сверстниками,
дергал девчонок за косы, дрался, лазал по заборам, шалил. Отец никогда
не наказывал его. Даже когда Ешу разбил его любимую вазу караимского
фарфора, которой он очень дорожил - единственную дорогую вещь в доме -
даже тогда отец ничего не сказал. В его глазах на мгновение мелькнуло
бешенство и тут же сменилось испугом. Отец поспешно отвел глаза и вы-
шел. Мать молча убрала черепки и инцидент был исчерпан. Мать всегда
смотрела на Ешу с обожанием, но Ешу замечал, что обожание это было ка-
кое-то странное, что-то еще пряталось в глазах матери, но что - Ешу
никак не мог уловить. До двенадцати лет он мало задумывался над этим,
но после того, как начал видеть Сны, что-то переменилось в нем и он
вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.
Вот, например, Мафу. Когда он расшалился и разбил кувшин, не кара-
имского фарфора, а обычный глиняный кувшин, которому цена - грош, его
отец так выпорол, что крики было слышно за два квартала. Ешу видел,
как старики, вечно сидящие на скамейке под яблоней во внутреннем дво-
рике, услыхав крики, покивали головами и заговорили о том, что детей
за шалости надо наказывать, а как же, обязательно, если детей не нака-
зывать, они вырастут разбойниками, это мыслимое ли дело - не наказать
сорванца, сегодня не накажешь за кувшин, завтра он голову кому-нибудь
разобьет... Ешу часто слышал такие разговоры, и не понимал, почему же
не наказывают его. Однажды он решил выяснить это у родителей и прямо
спросил: почему? Они переглянулись и отец начал говорить что-то о том,
что они его очень любят и не считают нужным наказывать, ведь он маль-
чик умный и сам понимает, что хорошо, а что плохо, и зачем же его на-
казывать... При этом Ешу никак не мог поймать его взгляд и понял, что
отец обманывает его. Нет, в том, что они любят его, Ешу не сомневался,
это была чистая правда, но что касается наказаний, тут Ешу почувство-
вал, что они боятся его наказывать. Это было непонятно. Как будто он
был чужим ребенком в семье, любимым, но все-таки чужим, а чужих детей
никто никогда не наказывал, это считалось неприличным, примерно так же
неприличным, как изрубить дерево, об которое стукнулся и набил шишку.
Мол, не ты посадил, не тебе и рубить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10