И если это человек, то можно ли его после
всего случившегося называть человеком?
Даже располагая достаточным для раздумий временем, Виктор не смог бы
получить ответы на эти вопросы. Сам того не сознавая, он уже почти вплотную
приблизился к разгадке тайны Эльдомены. Слабые проблески будущего озарения
уже трепетали неясным мерцанием в тайниках его мозга, готовясь в кажущейся
полноте осветить чудовищную правду. Через какие-то минуты, Может, секунды,
многое станет понятным ему. Развеется наконец застилающая сознание серая
мгла непонимания. Но глубинная, прчинно-следственная цепь событий, роковых
событий, приведших планету к гибели, этот громадный необъятный айсберг,
останется все же вне пределов его осмысления. Как что-то неизмеримо
большое, как что-то вроде огромных космических расстояний, подвластных
только приборам и цифрам, но уж никак не чувствам.
Всего лишь считанные секунды длилось это фантастическое парение
взбудораженного сознания Виктора, а потом оно вернулось назад, в тело,
потому что в динамиках уже не было оглушительного треска, потому что вместо
него звучал теперь взволнованный голос Грэхэма.
- Виктор! Виктор! Как слышишь меня?
- Слышу хорошо. Как вам это удалось?
- Мы подключили к передатчику "Байкал". С тобой все в порядке.
- Элвис погиб.
На несколько секунд наступила тишина. Потом раздался голос Аартона:
- Не может быть!.. О, Господи!.. А этот, объект. Где он?
Виктор повернул голову, чтобы люди на станции смогли рассмотреть облако.
- Я в ловушке, - сказал он спокойно. - Позади стены. Бежать некуда, И как
это меня угораздило?
- Проклятье! - сказал Грэхэм. - Мы уже над окраинами города. Это
километрах в двадцати. Будем через две минуты.
- Слишком поздно, - прошептал Виктор.
Он посмотрел на облако, которое уже полностью выбралось из костра и.
теперь собиралось в правильный шар, диаметром не более трех метров.
Снова наступило молчание, а потом кто-то, кажется, Шнитке, заорал дурным
голосом:
- Виктор, у тебя же есть "лингер"! Защищайся!
- Бесполезно. Оно поглощает плазму, - ответил он попрежнему удивительно
спокойным голосом.
Он продолжал внимательно, даже с каким-то жадным любопытством
разглядывать приближающееся облако. В замысловатом сплетении пульсирующих
прожилок ему стали вдруг чудиться какие-то фантасмагорические видения:
совершенно беззвучно рушились дома, падали с неба камни, что-то вспыхивало
разноцветными искрами. Он хотел было поинтересоваться у сотрудников
станции, наблюдают ли они что-нибудь подобное - может, это всего лишь плод
его взбудораженной фантазии - но тут же забыл об этом. Долгожданная
разгадка зловещей тайны озарила наконец его сознание.
- Грэхэм!! - заорал он. - Черт возьми, Грэхэм, я понял наконец! Я понял,
чего не хватает в этих проклятых мертвых городах! Здесь не хватает гас...
Что-то тихо зашипело позади Вадима, и почти сразу же ему в спину и
затылок дохнула волна жаркого воздуха. Он обернулся и замер, замер, цепенея
от охватившего его ужаса. В комнату через распахнутую дверь сплошным
потоком валила пульсирующая черная масса...
* * *
В пятиэтажном доме, что под номером 7-б располагался на улице Волкова,
посередине спальни 22-й квартиры, принадлежавшей, как утверждали
взволнованные соседи, некоему Синицыну Вадиму Сергеевичу, стоял сотрудник
городского отделения милиции майор Дмитрий Говорухин.
В спальне царил феноменальный разгром. Старинный письменный стол,
очевидно, наследственный - таких сейчас не делают лежал, опрокинутый, на
боку, и из-под него кусочком коричневого полированного дерева торчала
спинка раздавленного стула.
Одна из дверей высокого шифоньера, стоявшего в углу, была "с мясом"
выдрана из петель и лежала на полу, под каким-то барахлом, на другой,
наполовину обгоревшей и до отказа распахнутой, висел на тоненькой ниточке
помутневший, похожий на зеленую сливу, человеческий глаз.
В не менее жутком состоянии находился и широкий матерчатый диван,
располагавшийся справа у стены. Его прожженная во многих местах обивка все
еще, несмотря на несколько вылитых на нее ведер воды, слабо дымилась.
Слева от окна лежали два - синее и зеленое - шерстяных одеяла, оба
слепленные в какой-то бесформенный комок и покрытые засохшими пятнами
крови. Рядом с ними - тоже вся в крови - валялась разорванная надвое
подушка, и птичий пух, просыпавшийся из нее, устилал грязно-белым снегом
пол спальни и небольшой частью проник даже в коридор.
Везде - на оклееных зелененькими обоями стенах, на белом некогда потолке,
на искалеченной мебели - везде чернели жирные следы копоти. Создавалось
впечатление, будто бы в комнате то ли варили смолу, то ли жгли резину. Но
ни того, ни другого здесь и в помине не было...
Без суеты, без спешки в квартире уже работали криминалисты. Кто-то, шурша
газетами, ползал на четвереньках в поисках отпечатков пальцев, кто-то
щелкал фотоаппаратом, кто-то, аккуратно выуживая пинцетом из птичьего пуха
какие-то мелкие предметы, складывал их затем в полиэтиленовый мешочек. В
коридоре вполголоса переговаривались двое приехавших с Говорухиным мужчин в
штатском. И только один, доносившийся из туалета, звук диссонировал с этой
деловой рабочей атмосферой. Там, распятый над унитазом, все никак не мог
укротить свой желудок молоденький лейтенант.
Заметив под ногами полузасыпанный пухом листок, Дмитрий Говорухин поднял
его, расправил и, с трудом разбирая мелкий убористый почерк, стал читать:
...обследуем уже шестой город, - ворчливо сказал Элвис. - Конца и краю не
видать этой сизифовой работе. Иногда мне кажется, что планета просто
посмеивается над нами, этак издевательски: бейтесь, бейтесь, мол, все равно
рано или поздно расшибете себе лоб.
- Может, ты и Прав, - задумчиво проговорил Виктор.
Они прошли еще метров двадцать, обогнули полусгоревший автобус и,
остановившись рядом с расколотой в нескольких местах витриной, заглянули
внутрь. Открывшаяся им картина была хоть и удручающей, но ничем не
примечательной. Плиточный, в зеленую и белую клетку, пол обширного
помещения устилала какая-то порыжевшая рухлядь, на покрытых плесенью стенах
еще можно было разглядеть веселенькие картинки обнаженных девиц, а вдоль
широких стеллажей, очевидно, прилавков, сидели враскоряку десятка полтора
увешанных металлическими побрякушками скелетов. Скука...
Виктор посмотрел налево. Сразу же за витриной начиналась и тянулась
неизвестно куда, куда-то за приткнувшийся к стене грузовик, длинная доска
объявлений. Полуоборванные плакаты кино- и театральных афиш, когда-то яркие
от многоцветных красок, а теперь выцветшие под лучами Мэя, чередовались с
менее броскими, небольшими заметками служебного или хозяйственного
порядков. Скука еще большая.
- Ты знаешь, Виктор, - сказал Элвис, - и все-таки я думаю, что причины
катастрофы следует искать в международных конфликтах стран Эльдомены.
Виктор поморщился.
- Опять ты за свое. Ну сколько можно? Мы уже триста раз говорили на эту
тему. Вспомни Ларссена, Кравчука. Даром, что ли, они копались в этой
свалке... Пойми, на Эльдомене не могло быть ядерной войны. Все данные...
- Подожди, - перебил Виктора Элвис. - Говоря о конфликтах, я не имел в
виду ядерный. Помимо ядерного, существует и другое, не менее страшное
оружие, генетическое.
Виктор задумался.
- Ну хорошо, - сказал он через минуту. - Пусть будет по-твоему, пусть
будет генетическое оружие. Но скажи мне в таком разе, куда подевалась
прочая фауна? Ведь на планете погибли не только люди, но и животные. Не
кажется ли тебе немного странным такой способ ведения войны? Нет, Элвис...
На этом месте текст обрывался.
"Фантастика, что ли? - подумал Говорухин с недоумением. - Писатель, что
ли?"
Он внимательно посмотрел на опрокинутый стол, потом на покрытые копотью
стены. На его лице отразилась усиленная работа мысли.
- Александр Иванович, - обратился он через несколько секунд к одному из
штатских, - все говорит за то, что здесь был ха-ароший взрыв. Надо бы
опросить соседей.
- Что ж, опросите,- откликнулся штатский.- А мы послушаем.
Говорухин промычал в ответ что-то неопределенное, достал из кармана
смятый носовой платок и принялся старательно протирать вспотевшие лицо и
шею. Жара в квартире стояла немилосердная. С ума можно сойти. Да еще этот
запашок - то ли жир тут топили, то ли мясо пережарили.
Хоть противогаз одевай.
Говорухин снова посмотрел под ноги и заметил еще один полузасыпанный
пухом листок. "Писатель", - вспомнил он, сморкаясь в повлажневший платок и
одновременно с этим отодвигая носком листок в сторону.
Под листком лежала оторванная у запястья мужская кисть, посиневшие
скрюченные пальцы которой все еще сжимали портативный радиоприемник
"Селга"...
ИЗ ПОКАЗАНИЙ СОСЕДЕЙ
Василенко Андрей Валентинович. НПИ, ОКТБ "Орбита". Инженер.
"...М-м... Д-даже не знаю, что сказать... В-вадим Сергеевич - б-бальшой
оригинал... Б-был... П-простите, воволнуюсь очень... Он не всегда д-даже
здоровался. Рассеянный был... и з-замкнутый... и... как бы это с-сказать...
М-м... не любил г-гостей... Хотя один раз я у него б-был в квартире...
Б-беспорядок ужасный... П-посуда, одежда - в-все грязь... Ему ж-жениться
надо было... Раньше, к-когда молодой был. Д-дети бы остались. Все же
п-память... А в-взрыва я не припоминаю. Н-не было взрыва... А может, и
б-был. Я спал..."
Корякин Юрий Гербертович. НЭВЗ. Инженер.
"...14 мая я не спал. Взял у приятеля "Мастера и Маргариту" на пару дней,
и вот, чтобы успеть, пришлось читать ночью. До двух часов сверху не
доносилось ни звука. Иногда, правда, слышались шаги, но я не обращал на них
внимания. Привык уже за пять лет. Вадим Сергеевич имел обыкновение работать
ночью. В общем, тихо было. А вот после двух, точное время назвать не могу,
что-то там у него упало, что-то тяжелое очень, я еще подумал, может, шкаф,
и удивился, зачем это человеку ночью шкаф ронять? Но потом опять стало
тихо, и я обо всем забыл, книга очень интересная попалась. До самого утра я
ее читал и ничего больше не слышал. Но вот сейчас припоминаю, был, кажется,
еще какой-то шум - то ли хлюпанье, то ли бульканье, неприятный такой звук,
не могу его классифицировать... А вот взрыва не было, это я вам с
уверенностью могу заявить. Если бы был взрыв, я бы его обязательно услышал.
Я же не спал..."
Ильченко Александр Петрович. Ресторан "Южный". Музыкант.
"...Не знаю, что там вам до меня говорили, но я вам скажу, клевый был
Вадим тузок. Странноватый, правда, немного, но клевый. Бывало мы с ним за
киром сиживали, толковали про всякие битовые дела, так он иногда такое
выдавал, у меня просто уши вяли. Грамотный он был очень, не чета другим...
И лобовики его уважали. Сам-то он лабать не умел, так, шкрябал потихоньку
на гагарке, но зато в лабне разбирался сурово, халтуру сразу отметал. За
это битовые тузки его и любили... А еще у него была потрясная коллекция
дисков. Чего там только не было. "Брэд", "Холлиз", "Зе ху", "Роллинги", Том
Джонс. За каждый руку бы отдал. Ой, да что там вспоминать. Кому оно теперь
все достанется?.. Сейчас-то такого и нет уж нигде. Гонят всякую халтуру.
Молодежь-то нынешняя не ворчит, жует всякие амебные группки, смотреть
тошно... Да, жаль тузка. Кто бы мог подумать. И вообще, с каждым годом нас,
старых битовиков, все меньше и меньше остается. О-хо-хо... Нет, не слышал я
никакого взрыва. Может, и было что, не знаю. Я спал..."
Газеты, шурша, съехали на пол, но Роман не обратил на них ни малейшего
внимания. Содержание прочитанных статей вызывало в нем какое-то непонятное
глухое раздражение. Появилось и окрепло стойкое желание выйти на улицу и
какому-нибудь прохожему смачно, со вкусом нахамить. Конечно же, это было бы
проще всего, сорвать злость на первом встречном, но пока доберешься до этих
истеричных сочинителей, пока приготовишь розги, весь запал и пройдет.
Жалко... Обычно в таких случаях рекомендуется грызть сырую картошку или же
бежать куда-нибудь в поле - копать яму, а потом кричать в нее до посинения,
но, будь его воля. Роман, конечно же, предпочел бы отвести душу на самих
сочинителях. И никакие соображения морального или этического характера не
смогли бы его остановить. Положил бы всех рядком где-нибудь на широкой
площади при большом стечении народу и собственноручно, долго и со вкусом
порол. И чтобы какой-нибудь занюханный чинуша - старый, лысый и в очках -
читал при этом противным менторским голосом длиннющий гроссбух о правилах
хорошего тона. Тогда, быть может, и другим неповадно будет. Тогда, быть
может, хоть какой-то порядок появится... А проще всего, конечно, плюнуть на
все это с высокой горки, мол, дураки вы, что с вас, горбатых, возьмешь,
живите, мол, как хотите, но ведь не отвяжутся же, припрутся, любители
дешевых сенсаций, достанут своими газетными розгами, затопчут. И будет это
уже не встречей равных соперников, что, в общем-то, никогда таковой и не
было, а позорной игрой в одни ворота. Все время не ты их, а все время они
тебя. Под дых, и в голову, и в грудь. Чтобы опомниться не успел. Недаром же
во все времена и у всех народов лучшим способом защиты почиталось
нападение... Эх вы, сочинители крикливые, воинствующие противники теплового
равновесия. На словах вы зрячие и могучие, а на деле слабые и слепые, как
новорожденные котята. Вся сила ваша не в умении и не в глубоких знаниях -
ведь вы всего лишь полуобразованная аморфная масса - ваша сила в вашей
многочисленности, в вашей активности, в вашем любовно взлелеянном
догматизме. И хотя вы все валите на стихию, на саморазвитие и спонтанность,
втайне вы сладострастно мечтаете переделать мир по образу и подобию своему,
сделать его таким же порочным и грязным, как вы сами. Но самого главного
вам никогда не постичь, никогда вам не создать своего мира, а с теми, что
созданы другими, вам не найти единения. Поэтому, быть может, не пороть вас
надо, а жалеть, тихо и с улыбкой, усмиряя гордыню, ибо если что и может
спасти этот мир, то только милосердие и благородство." Эта последняя мысль
внесла успокоение в смятенную душу Романа. Конечно же, невозможно не
принимать все это близко к сердцу, невозможно изолировать душу от сердца,
но поберечь его, найти дня разума спасительную нишу в котле Бытия -
выполнить это первейшее условие душевного равновесия - было для него
жизненно необходимым. В противном случае, все могло закончиться нервным
срывом. Роман это прекрасно понимал. И совладать со своими чувствами ему
удалось. Раздражение его улетучилось. Он снова стал воспринимать мир, как
спокойный сторонний созерцатель.
Он встал с дивана и, ступая по мягкому ворсистому ковру, подошел к окну.
Обе его створки были распахнуты, но вползавший в душную атмосферу квартиры
августовский уличный воздух желаемого облегчения не приносил. Температура
снаружи была, пожалуй, даже выше комнатной, и у Романа уже давно повлажнела
от пота рубашка и как-то невнятно расслабляюще кружилась голова. В такой
день самое подходящее место для отдыха - глубокая ванна с холодной водой.
Но внизу, на залитом солнечными лучами дворе, жизнь била ключом. То туг, то
там мельтешила разнокалиберная детвора, дряхлые старухи, оккупировав
низенькие скамеечки, трещали бесконечными разговорами о погоде, болезнях,
ценах и прочей чепухе, чуть в стороне, под раскидистыми кленами,
одобрительно крякал под костяшками домино широкий деревянный стол,
облепленный мужиками. И явно не вписываясь в этот дворовой оркестр
откуда-то из глубины подъезда - слава Богу, не романового - кто-то
невидимый читал замогильным, кажется, пьяным голосом "Комету" Цветаевой.
Роман поморщился и отвернулся, закрыв глаза. На мгновение ему
представилось, будто бы город, это безобразное нагромождение камней и
бетона, внезапно исчез - не стало домов и автомобилей, не стало старух и
детворы, растворились в Небытие газеты с паническими статьями о
надвигающемся конце света, и народ, в угоду которому печатались эти статьи,
тоже растворился, как тяжелый кошмарный сон ушла в далекое прошлое истерия
последних лет: зловещие предсказания астрологов, бодренький оптимизм
политиков, экономическая нестабильность, гангстерские войны,
психологические тесты, голод и землетрясения - все исчезло. Во всем мире
воцарились только лютый холод да еще белое безмолвие до самого горизонта.
Да еще снежинки, холодные колючие снежинки, закружились, засверкали, падая
с голубого хрустального неба. И тишина, мгновенно опаутинившая всю планету
от одного полюса до другого, а Вселенную - до первоатома мироздания,
глубокая баюкающая тишина, тоже воцарилась здесь, в этом мире, словно бы
сплавилась со временем в единое целое, и каждая часть ее, неизмеримо малое
мгновение, обратилась в легкое, как пушинка, и тяжелое, как свинец,
зернышко, имя которому - Вечность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10