При каждом движении черных кариатид ему мерещилось, что его попросят уйти.
Клиенты расхаживали тут с нарочито беспечным видом, фамильярно называя бармена-китайца «Ли». Ли улыбался им щелочками блестящих глаз, всей натянутой кожей лица и, не ожидая заказа, начинал готовить коктейль или хватал одну из бутылок с виски.
Это было, вероятно, самое спокойное место во всем Кристобале и Колоне. Не только негры, огромные с такой великолепной черной кожей, что она казалась искусственной, бесшумно скользили по плиткам, показывая розовые пятки, но и белые говорили тут вполголоса. Подчас слышался только шелест тридцатидвухстраничных газет, доставленных самолетами из Лондона и Нью-Йорка.
За неделю Мишель ни с кем не обмолвился здесь ни словом. Некоторые были знакомы друг с другом, входили и молча пожимали руки тем, кто уже устроился, читая или задумчиво покуривая сигареты. Им нечего было сказать друг другу или хватало всего нескольких слов для исполнения какого-то таинственного ритуала.
Естественно, Ли смотрел на Мишеля как на чужака.
Однако тот не сдавался и страдал, обещая сам Себе, что они дорого заплатят за его страдания.
Занимая всякий раз одно и то же место возле мраморной колонны, он просил принести ему бумагу с маркой отеля. На ней он каждый день писал письма Гертруде Лэмпсон. Сюда же он пришел, чтобы наедине прочитать ее ответ и невольно, положив на стол конверт, с вызовом оглянулся на Ли.
Пусть все видят, что он не только пишет, но и получает письма от людей, принадлежащих к тому же кругу, что и постояльцы «Вашингтона».
— Виски, Ли!
Предвкушая удовольствие, он нетерпеливо вскрыл конверт, из которого выпали шесть страничек на бумаге компании «Грейс Лайн», исписанных огромными буквами.
«Дорогой, немного сумасшедший мальчик…»
Таков был буквальный перевод слов, которые употребила м-с Лэмпсон, и все ее письмо было выдержано в том же тоне. Она писала из Буэнавентуры, побывав вместе с пассажирами на берегу. «Санта-Клара» выходила ночью. Шел дождь, писала она, жалуясь на эту самую безобразную в мире страну.
Он видел, как она сидит в салоне первого класса рядом с иллюминатором, розовая и спокойная, удовлетворенная и немного нервничающая, исписывая странички своим ровным крупным почерком.
«Сразу видно, что вы француз. Правы те, кто говорит, что французы — немного сумасшедшие. Я получила утром такую пачку писем, что просто не знала, прочту ли все сегодня или придется оставить на завтра.
Ладно уж!.. А то вы опять заплачете Я говорю не правду. Я прочитала их, лежа в ванне.
Как вы могли дойти до такого состояния от одного того, что старая дама однажды провела с вами вечер?
Я ведь старая дама, мне тридцать пять лет, милый мальчик, а вы всего лишь little boy — маленький мальчик.
Я уверена, что у вас в Кристобале или еще где-нибудь есть очаровательная подружка, с которой вы, вероятно, смеетесь над вашей знакомой с «Санта-Клары».
Разумеется, она шутила, стремясь сохранить хладнокровие, посмеивалась над собой и над ним. Но чувствовалось волнение, с которым ей не удавалось справиться.
Поэтому она перевела разговор на г-жу Риверо, чилийку, с которой познакомилась на борту судна и которая была «просто очаровательна»
«С ней, дорогой, вам и надо было бы встретиться в Кристобале. Если бы вы знали, как она мила! Не уверена, что не последую за ней дальше на юг, она пригласила меня провести несколько дней в их доме в Вальдивии…»
Мишель покраснел. Пальцы сжали письмо
«Мне не следовало вам говорить это, вы опять станете писать мне письма, какие только вы умеете писать.
Но разве для вас это не просто игра? Все французы любят играть в любовь…»
Он машинально ловил взгляды вокруг себя. Ему хотелось показать это письмо человеку, знающему толк в таких женщинах, чтобы спросить: «Что вы о ней думаете?»
В мыслях он еще парил далеко от действительности, когда внезапно заметил проскользнувшую между колоннами знакомую фигуру, догадавшись, кто это, лишь после того, как человек исчез за служебной дверью. Он нахмурился.
Что мог делать в «Вашингтоне» Голландец? Уже его присутствие в кафе Жефа неизвестно отчего вызывало у него чувство неловкости. Тот вел себя достойно, но как-то раболепно. Его можно было толкнуть или выгнать за дверь. Но когда этот человек смотрел на вас своими маленькими пронзительными глазками, казалось, что он разглядывает вас откуда-то издалека, свысока, с чудовищной иронией азиатского божка.
Что касается чисто физической неловкости, которую тот вызывал своим видом, то Мишель знал тому причину. Однажды он заговорил с Жефом о бесформенных и несоразмерных руках Суски, и Жеф со смехом сказал:
— Ты еще не понял? Не знаешь, что такое слоновая болезнь?
Именно болезнь придавала Голландцу вид бледной и бесплотной вещи.
— Что он тут делает? — настойчиво спросил Мишель.
— Продает головки индейцев.
— А еще?
— Он за ними куда-то ходит.
— Куда?
— Конечно, не к хиваро, иначе бы отлучался надолго.
— Не хотите ли вы сказать…
— Никто не знает, малыш. Да и какое это имеет значение? Во всяком случае, нас не касается, изготовляет он их сам или покупает.
— Вы серьезно? Вы думаете, он способен…
— Иногда среди головок индейцев попадаются головы белых. Как и остальные, сильно закопченные, но легко узнаваемые. Неблагоразумные туристы их покупают. Кто-то мне однажды признался, что узнал одну из головок.
Что делал Суска в «Вашингтоне»? Продавал свои зловещие мумии?
— Бармен!
Мишелю надо было перечитать письмо, чтобы лучше вникнуть в его содержание. Иногда ему казалось, что Гертруда Лэмпсон насмехается над ним. Его мучил вопрос, не показывает ли она его письма забавы ради подруге Риверо. Разве не поступают точно так же и мужчины, добившись победы?
Да нет же! Если она и насмехалась, то только над собой. Потому, что была влюблена и стыдилась этого.
Вначале она решила просто развлечься в течение одной ночи, как делала, видимо, и прежде. Теперь же была тронута, он мог в этом поклясться.
Но почему в таком случае она писала о намерении продлить поездку и задержаться в Чили? Вот чего никак нельзя было допустить. Ведь она могла там встретить нового соблазнителя. И воспоминание о Мишеле понемногу станет стираться.
— Письменные принадлежности!
— Он не стал перечитывать свой ответ и четверть часа спустя уже шел к почтовому отделению. Хотя его нетерпение и не улеглось, оно уж? не было окрашено былой тревогой.
Он прожил самую скверную неделю в жизни. Письма не было. И он уже вообразил, что м-с Лэмпсон не ответит ему вовсе, небрежно выбросив в море его пламенные послания.
Фершо тоже не подавал признаков жизни. Так что Жеф подчас насмешливо поглядывал на Мишеля.
— Ты напрасно отказался съездить в Панаму, — говорила ему Рене, видя, как он нервничает.
Ему действительно было плохо. Он проиграл крупную сумму в покер Нику. Пришлось во всем признаться Рене.
— Не играй с Ником. Он играет сильнее тебя.
С чего она взяла? Просто у того есть деньги, чтобы позволить себе проигрывать. Так считал Мишель. Но чувствовал, что не прав, что просто не годится для игры в покер. Он не умел себя контролировать и так стремился выиграть, что забывал о всякой осторожности.
Жеф со знанием дела утверждал, что о человеке можно судить по тому, как он играет в покер.
Чуть позже Мишель перечитает письмо м-с Лэмпсон.
Радуясь, что оно лежит у него в кармане, он вспоминал некоторые фразы, всякий раз придавая им разное значение.
Толкнув дверь в кафе, он еще не решил, надо ли рассказывать Рене о письме. Но понял, что не сможет не поделиться с ней такой новостью.
— Ты был у старика? — с таинственным видом, чего никогда прежде не делал, спросил его Жеф.
— С какой стати?
— Не знаю. Но тебе придется туда сходить.
Он стал рыться в ящике, притворяясь, что не может чего-то найти, а затем проворчал сквозь зубы:
— Куда же я его подевал?
Затем, сунув руку в карман брюк, вынул смятый конверт:
— Вот! Его принес негр с четверть часа назад.
Мишель узнал почерк Фершо, который, как начинающий школьник, не умел писать в строку.
Итак, всему, о чем он мечтал, суждено было сбыться в один и тот же день, как раз тогда, когда он уже начал терять всякую надежду. В глазах у него загорелся огонек.
Он торжествовал. Почувствовал свою силу. Снова поверил в свою звезду, хотя уже стал в этом сомневаться.
— Не хочешь прочесть?
Сейчас он прочтет. Ему надо было справиться со своим волнением. Итак, он выигрывал сразу две партии, раз Фершо наконец-то пошел на попятную.
— Что он пишет? — спросил Жеф, видя, что Мишель складывает бумажку.
Тот протянул ее с безразличным видом. Секрета в ней не было никакого.
«Мой дорогой Мишель!
Я был бы рад Вас увидеть как можно скорее, если сможете — сегодня. Мне надо решить с Вами несколько важных вопросов. Ваш Д. Ф.».
— Что-нибудь выпьешь? — спросил Жеф, протянув руку к бутылке перно.
Мысли Мишеля проносились вихрем. Вероятно, от матери он унаследовал способность догадываться о тайных мыслях других людей. Со своей стороны, Жеф понимал, какое значение имеет для Мишеля встреча с Фершо, какого хладнокровия она от него потребует. Он знал также, какое действие оказывает на молодого человека спиртное, в частности перно, делая его более подозрительным, озлобленным, склонным к насилию.
Словно поняв это и подтрунивая над ним, Жеф подержал бутылку над рюмкой Мишеля, ожидая, когда тот скажет: «Налейте!»
Мишель уже выпил две порции виски и теперь, добавив к ним две перно с Жефом, поправил костюм перед зеркалом и отправился к дому Вуольто. Еще издали он увидел на веранде голубую наколку медсестры и полускрытый решеткой балюстрады ратиновый шезлонг Фершо.
Он вздрогнул. В доме Вуольто было две двери — одна вела в кондитерскую, а другая — на второй этаж, где жили Вуольто, и на третий, занятый Фершо.
В тот самый момент, когда он поднял глаза, в метре от этой двери он увидел Суску. Вполне возможно, что тот вынырнул из-за угла. Но столь же вероятно было и другое предположение — что он вышел из подъезда.
Мишель насупился. Второй раз с утра он встречал на своем пути Суску. Он вспомнил, как еще в «Вашингтоне» это неприятно удивило его.
Был ли Суска знаком с Фершо? Какие отношения могли существовать между этими людьми? Неужели Фершо использовал Голландца, чтобы следить за Мишелем?
Он вошел в подъезд и стал подниматься по скрипучей лестнице, затем постучал в дверь, в которую прежде никогда не стучал, ожидая, как обычный гость, что ему откроют. В дверях он увидел улыбающуюся во весь рот цветную женщину.
— Господин Луи дома?
— Да, мусье.
Он не узнавал запаха квартиры. Присутствие двух женщин все здесь изменило. Кухня, в которую прежде никто не заходил и которая служила складом ненужных вещей, была вычищена, и на газовой горелке кипятилась вода. В салоне-столовой на столе, который он купил у старьевщика, лежала ковровая скатерть, вульгарная, конечно, но все-таки скатерть. Пол был чисто подметен, а электрическая лампочка протерта и помещена под розовый абажур.
— Господин Мишель? — спросила вошедшая медсестра, которая вблизи оказалась красивой девушкой лет двадцати — двадцати пяти.
Что она думала о нем, разглядывая его? Быть может, удивилась, что он такой молодой и симпатичный?
— Господин Луи очень болен? — тихо спросил ее Мишель.
Она рассмеялась, как поступают, чтобы успокоить больного, и громко ответила:
— Да нет же! Ему гораздо лучше. Он был, конечно, нездоров, но это прошло. Я осталась у него скорее вместо секретаря, чем как медсестра. Идите за мной.
Она провела его на веранду, где в знакомом шезлонге лежал Фершо. Избегая смотреть на Мишеля, он обратился к медсестре:
— Оставьте нас, мисс Дженни. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.
И бросил ей вдогонку:
— Скажите Марте, что она может идти за покупками и пусть не спешит.
Бессознательно ожидая увидеть его изменившимся, Мишель был несколько сбит с толку и раздосадован, обнаружив своего бывшего патрона таким же, как прежде.
— Садитесь, Мишель.
Впрочем, какие-то перемены в нем все-таки произошли. Так, вместо сомнительной свежести пижамы на нем был чистый костюм. Однако рубашки не было, и виднелась седая щетина на груди. Борода была причесана.
Чувствовалось, что он умывался холодной водой, на мочке уха осталось мыло. На веранде слабо пахло одеколоном.
— Вы не поверили, что я болен?
Взгляд его остался таким же. Как только Мишелю могло прийти в голову, что у Жефа и Фершо одинаковое выражение глаз? Взгляд Фершо был более острым, прозорливым, в нем чувствовалась горечь.
Фершо явно нервничал, потому что потирал руки, не решаясь встать, а ему недоставало самоуверенности, когда он сидел в шезлонге.
— Вы ведь не удивились, получив мое письмо? Признайтесь, вы его ждали и удивлялись лишь тому что оно не пришло раньше.
— Может быть.
Что еще говорил Мишель? Он не помнил. Отвечал, чтобы ответить. Ему недоставало обычной самоуверенности. Он оглядел террасу и удивился, увидев цветы в вазе. Вероятно, их принесла медсестра и составила букет по своему вкусу. Она же, по-видимому, работала за столом — его столом! — на котором стояла пишущая машинка и лежали бумаги.
Он ревновал, увидев, что ему нашли замену, хотя понимал, что это не так уж плохо. На какое-то мгновение ему показалось, что его позвали лишь для того, чтобы над ним посмеяться. И едва не вскочил с места. Фершо, угадав его движение, поспешил сказать:
— Что бы вы ни думали, я был очень несчастен. Но это не имеет значения. Расскажите, чем вы занимались?
Перно ли Жефа так подействовало на него или это была реакция на происшедшие изменения в доме? Он угрюмо ответил:
— Думаю, вам это известно не хуже, чем мне.
И вспомнил Голландца. Фершо не стал отрицать, но оставив без внимания это косвенное обвинение, настойчиво спросил:
— Вы довольны?
Мишель ожидал другого. Он предвидел мольбы, думал, что Фершо начнет уговаривать его вернуться. А выходило, что допросу подвергся он сам, на него были устремлены маленькие глазки старика, буквально проникавшие в его душу.
— Мне следовало написать вам раньше. Мне хотелось это сделать каждый день. Я боялся, что вы откажетесь вернуться.
Мишель было открыл рот, но ему не дали сказать.
— Это моя вина, и я не сержусь на вас. Помните наш разговор в Дюнкерке?
— Помню.
— Я вам сказал… Однако важно не то, что я сказал, а то, чего не сказал. В то время вы были озабочены тем, что я думаю о вас, точнее — о ваших возможностях в будущем. Ведь это, и только это, всегда заботило вас. Вам хотелось ощутить свою силу, попробовать…
Движением руки он остановил его. Было ясно, что Фершо тщательно продумал свою речь и хотел произнести ее до конца.
— Не помню, что я вам ответил. Знаю только, что не был до конца искренен. Я привык к вам. Вы это знаете.
Вы уже тогда злоупотребляли этим. Вы чувствовали, как отрастают ваши когти. Вы спешили познать свою силу, хотели узнать, стали ли человеком, способным идти вперед. Вы помните об этом, Мишель? Сжавшись в кресле, Мишель ответил:
— Да.
— Видите ли, мне надо было бы вам ответить, что, с одной стороны, действительно бывают сильные личности, а с другой — куда больше лишь жадных до всего людей. Понимаете?
Понимал ли он! Каждое слово било его, словно камень. И он упорно смотрел на деревяшку Фершо.
— Поначалу они могут сбить с толку. Чисто внешне они обладают сходной энергией. Я сам себя спрашиваю, не ошибался ли я насчет вас с самого начала. Но в Дюнкерке уже знал. Только не признался вам. Из-за отсутствия настоящей силы наступит момент, когда возникнет искушение использовать другие средства.
Помните чемоданчик с остатками моих денег, который я вам доверил, когда один поднялся на борт. Я почти мечтал, чтобы вы…
Лина ошиблась в нем. Рене тоже ошибалась, и м-с Лэмпсон. Но ни Фершо, ни Жеф не могли ошибиться.
Фершо сидел в кресле, как надувшийся ребенок. Кровь прилила к его щекам, глаза блестели, слезы дрожали на кончиках ресниц.
Три женщины решили бы, что это слезы унижения и ярости.
— Вот и все, Мишель. Мне нужно было вам это сказать. Больше я никогда не буду об этом вспоминать.
Я только хотел дать вам понять, что действовал обдуманно и, стало быть, не мог испытать разочарование.
— Поэтому вы позвали меня?
Его ответ прозвучал грубо, неловко. Мишель это понимал, и в его глазах появилось выражение ненависти.
— Нет. Я позвал вас потому, что очень стар, что у меня есть свои привычки, и мне трудно с ними расстаться.
Он взглянул на цветы, на прибранную веранду, на пишущую машинку и бумагу на столе.
— Позднее вы поймете, гораздо позднее, если вообще поймете. Не думаю, чтобы вы уже где-то нашли то, что искали.
Все было так, но Мишелю показалось невыносимым, что сказано все было так естественно и так просто.
— Я ведь с самого начала предупреждал вас, что у Жефа вы будете скверно себя чувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28