подразделение английской разведки.
в Гамбурге в далеком сорок пятом году, получил свое развитие: события раскручивались именно так, как прикинули асы политической разведки. Да, Риктер нашел хозяев для своей идеи, да, он обосновался в Аргентине, да, здесь начали свое атомное дело; этим можно торговать с младшим братом, который не подпускает Британию к своей штуке ; подпустит, вынужден будет подпустить, если испугать как следует. Именно страх заставит американских экспертов начать диалог с британскими коллегами, ибо атомная бомба в руках Перона равно опасна и Вашингтону, и Лондону.
Шиббл решил, что ему вменят в обязанность наладить слежку за каждым шагом Риктера, он мог это сделать, крезы из Буэнос-Айреса, которых он водил по сельве, примут его с распростертыми объятиями.
Однако очередное указание, поступившее из Лондона, оказалось совершенно иным. «Мамочка» писала тайнописью, что необходимо продумать вопрос о том, чтобы Шиббл организовал утечку информации о том деле, которое раскручивал Риктер. Причем сослаться следует на Штирлица; как это сделать – задача Шиббла. Но выпустить информацию надо никак не в Аргентине, но в Бразилии или Парагвае, и таким образом, чтобы об этом узнали представители американской прессы, и опять-таки не любой газеты, но в первую очередь журнала «Нью Рипабликэн».
Шиббл написал в Лондон, что задача эта практически неосуществима. Где Штирлиц? Как его найти? Кто знает этот новый американский журнал? Как к нему можно подкрасться в Латинской Америке, где у них нет своих корреспондентов? Один шанс из миллиона.
Лондон ответил в обычной своей манере, сдобренной старым островным юмором: «Вот и реализуйте этот шанс».
Ответили так те люди из британской секретной службы» которых связывала старая и добрая дружба с ОСС, и отвечать так они считали нужным потому, что директором нового журнала был не кто-нибудь, а бывший вице-президент Соединенных Штатов Генри Уоллес.
К этой глубинной комбинации Аллен Даллес – а именно он был ее автором – Макайра не подпускал, работал наощупь, как слепой, читающий текст мягкими подушечками пальцев на особой странице, напечатанной в типографии Артура Баксли.
Его давешняя задумка каким-то образом связать Штирлица и Роумэна с людьми типа Уоллеса обрела реальную возможность именно в тот день, когда вышел первый номер журнала «Нью Рипабликэн», который выступал за дружеский диалог с Москвой и требовал немедленного и бесспорного запрещения производства ядерного оружия.
Множественность угодна зрелой политике. Даллес не имел права позволить Макайру произнести при нем слово «синдикат», хотя он был прекраснейшим образом осведомлен о том, каким образом мафия задействована в комбинации; он понимал, сколь выгоден был бы сейчас в Голливуде и Вашингтоне «треугольник» Роумэн – Эйслер – Штирлиц; он, однако, держал в поле зрения ситуацию в Колумбии, где дело идет к победе левого кандидата в президенты Гаэтана, а это недопустимо, – дурной пример заразителен, в Латинской Америке нет и не может быть левых режимов, это противно интересам Соединенных Штатов. Следовательно, дуэт Роумэн – Штирлиц может оказаться значительно более необходимым в экстремальной ситуации, которую необходимо создать в Колумбии, пограничной с Панамой (крупнейшая военная база США), Венесуэлой (нефтяная империя Рокфеллеров, интересы которых защищает «Саливэн энд Кромвэл»), Бразилией, Эквадором, предоставившими военно-морские базы США, и Перу (ключевая страна Тихоокеанского побережья). Именно этот дуэт вынудит русских убраться с юга, именно так, им здесь не место. Но венцом всего предприятия может стать «треугольник» Уоллес – Роумэн – Штирлиц (то есть гестапо плюс ГПУ), в основании которого лежит аргентинский атомный проект. На этом троица вполне сойдется, ибо ключевыми фигурами атомного дела Перона являются немцы с нацистским прошлым, – гарантия того, что Роумэн не сможет промолчать, – Дон Кихот, вертикальный характер; Уоллес будет тянуть свою политическую линию на разоружение и запрет бомбы; ну, а Штирлиц, видимо, станет отстаивать свое.
«Я чувствую комбинацию, – думал Даллес, – ауф видерзеен, курс мистера Рузвельта!»
Роумэн (зима сорок седьмого)
...Во время налета на явки нацистов в американской и британской зонах оккупации, которые ему удалось открыть, Роумэн отправился с двумя «джи ай» на квартиру вице-президента Имперской социалистической партии Лонца.
В коттедже не оказалось ни души; ощущение такое, будто отсюда только-только ушли.
– Обыщите дом, – сказал Роумэн военным, почувствовав внезапный озноб. – Весь дом, каждый ящик. Перетрясите все книги, тут должно быть то, что меня интересует.
Он отошел к телефону, снял трубку, но аппарат был гулко-безжизненный, словно тыква.
Закурив, Роумэн задумчиво посмотрел на то, как ловко работали военные контрразведчики, и сказал:
– Продолжайте, ребята, я вернусь через час.
Позже он не смог вернуться, потому что должен был вылететь в Женеву, там пересесть на машину Лангера, который привезет его в Аскону, в дом Матильды Вольф, хозяйки перевалочной базы, что снабжала людей СС и СД липой , по которой надо было явиться в Вечный город, на улицу, находящуюся в трехстах метрах от Ватикана. На этой же машине поездка в Австрию – не так уж далеко, американская зона оккупации. Оттуда возвращение в Швейцарию и вылет к Штирлицу. В это время Эронимо берет в Мадриде трех «контрабандистов» Гаузнера и Кемпа (их надо брать именно по обвинению в контрабанде кокаина, еще рано тревожить весь улей); главное, чтобы они просидели на Пуэрто-дель-Соль хотя бы три дня; основные улики даст банкир Нибель из Кордовы, он – ключевая фигура, возит нацистские деньги по миру.
Предприятие было рассчитано по часам – с учетом разницы во времени на континентах.
Однако все рухнуло , когда Роумэн приехал в штаб-квартиру оккупационного корпуса, дежурный офицер протянул ему телефонограмму: «Группа, состоявшая из сержанта Никльсона и рядовых Дэвиса и Рэндольма, при налете на квартиру, указанную в вашем рапорте, взорвалась на мине, заложенной в пустом доме; Дэвис погиб на месте, жизнь Никльсона и Рэндольма в критическом состоянии».
...Лангера на аэродроме в Женеве не было; в бюро информации на имя «доктора Брэдиса» (так было оговорено) никто не оставлял никакого сообщения.
Роумэн заказал Мадрид; полковника Эронимо не было ни на работе, ни дома: «Коронель уехал в командировку». Так было и в тот день, когда появился Гаузнер; что же могло произойти за это время, черт?!
Роумэн отошел к киоску, купил американские газеты, не для того, чтобы читать, а скорее чтобы сосредоточиться и принять какое-то решение. Страницы пролистывал машинально, не очень-то обращая внимание на заголовки; споткнулся – совершенно неожиданно – на самых броских: «Немецкий композитор из Голливуда на службе ГПУ и Коминтерна!»; «Ганса Эйслера защищает Элеонора Рузвельт!»; «Первая леди под подозрением в симпатиях к красным!»; «Москва задействовала всю свою агентуру на Западе!»; «Чарли Чаплин, Матисс, Пикассо и Кокто обратились в Белый дом!»; «Негодование Альберта Эйнштейна!»; «Ничто не спасет русского шпиона от кары!»
Сначала Роумэн не поверил глазам; ведь Макайр сказал, что с этим безумием все кончено, Америка убедилась в шаманстве Рут Фишер Сестра Ганса Эйслера, бывший член КПГ.
, катившей черт знает что на братьев: «Не может быть, бред какой-то!»
Он отошел к стойке бара, попросил кофе, принялся читать сообщение о предварительном допросе Ганса Эйслера, композитора, которого по праву называли одним из самых великих музыкантов века.
« Эйслер. – Господин председатель, могу ли я просить у вас разрешения сделать заявление перед началом собеседования?
Председатель. – Дайте мне ваше заявление. (Читает его.) Нет. Я не разрешаю вам выступить с этим заявлением...
Эйслер. – Вы не хотите позволить мне выступить с заявлением после всего того, что мне довелось пережить начиная с прошлого года?!
Председатель. – Следователь, задавайте свои вопросы.
Следователь. – Я хочу зачитать выдержки из газеты «Дейли уоркер» от пятнадцатого января тридцать пятого года... Цитирую: «Выдающийся революционный композитор Ганс Эйслер прибывает двадцать седьмого января... С тех пор, как в Германии к власти пришел Гитлер, Ганс Эйслер проживает в Париже и Лондоне; всему миру известны произведения этого блистательного музыканта; нельзя не восторгаться его высокоталантливыми операми, песнями и фильмами, такими, как – немецкое название я произношу по буквам – кэй-ю-эл-и-даблью-ай-эм-пи-и...» Что это значит, Эйслер?
Эйслер. – Это опера и фильм, сделанные мною в Берлине в тридцать втором году. Называется «Куле Вампе».
Следователь. – Продолжаю цитату: «эм-ай-эс-эсэн-ай-эм-и...» Что это такое?
Эйслер. – Это мое произведение «Масснаме»... По-немецки это звучит как «мероприятие», «целесообразность»...
Следователь. – Продолжаю цитату: «Рот фронт»... Это все вы сочинили, Эйслер?
Эйслер. – Да.
Следователь. – В статье говорится, что вы один из выдающихся композиторов современности, вас называют борцом-коммунистом против гитлеровской тирании, утверждают, что вы не только великий музыкант, но и товарищ , стоящий в первой линии борьбы. Вы подтверждаете, что это написано про вас?
Эйслер. – Про меня так много писали, что я не могу помнить каждую статью...
Следователь. – Я просмотрел нью-йоркские газеты этого же периода, о вас нигде не писали как о великом композиторе, кроме как в газете американских коммунистов.
Эйслер. – Вы плохо смотрели, я могу показать вам сотни статей обо мне, они где-то валяются в моих архивах.
Следователь. – Подойдите ко мне и посмотрите фото в газете «Дейли уоркер». Это ваша фотография?
Эйслер. – Совершенно верно, моя.
Следователь. – Что за жест вы делаете на фото?
Эйслер. – Это салют немецких ра...
Следователь (перебивает). – Вы подтверждаете, что на фото изображены именно вы и именно вы держите правую руку над головой, причем пальцы сжаты в кулак?
Эйслер. – Подтверждаю, посколь...
Следователь (перебивает). – Вы не отвергаете, что вы держали руку в коммунистическом салюте?
Эйслер. – Да, подтвер...
Следователь (перебивает). – Продемонстрируйте комиссии этот жест!
Эйслер демонстрирует коммунистический салют, подняв правую руку, сжатую в кулак.
Председатель. – Вы не хотите опровергнуть подлинность фотографии?
Эйслер. – Нет. Это салют не только коммунистов, но всех антифашистов. Это не партийное приветствие, а салют антифашистов всего мира.
Следователь. – Вы писали музыку к фильмам режиссера Йориса Ивенса, работавшего с Хемингуэем в Испании?
Эйслер. – Да.
Следователь. – Им мы еще займемся, этим Ивенсом... В статье про вас написано, что вы заявили: «В единстве голосов и действий – надежда на будущее мира». Вы говорили эти слова корреспонденту?
Эйслер. – Журналист вправе писать, что он хочет. Я могу отвечать только за себя...
Следователь. – Это вы написали оперу «Мать»?
Эйслер. – Да. Опера «Мать» написана по мотивам повести Горького.
Следователь. – В одной из арий этой оперы есть слова: «Учи азбуку, не бойся, ты только начни, рабочий, и ты возьмешь власть, ты победишь!» Вы писали музыку и к этим словам?!
Эйслер. – Не мог же я писать музыку к одним словам повести и не писать ее к другим?!
Председатель. – Вы имеете в виду, что сейчас надо быть готовым к тому, чтобы «взять власть и победить»?!
Эйслер. – Я не понимаю вопроса...
Председатель. – Где вы писали эту оперу?
Эйслер. – В Берлине, в двадцать девятом, мне кажется...
Председатель. – Значит, ваша опера обращена к немецким рабочим?
Эйслер. – Не только... Это же опера, произведение искусства.
Председатель. – Но это «произведение искусства» показывали в Соединенных Штатах?
Следователь. – Да.
Председатель. – Значит, эти слова из вашей оперы обращены не только к немцам, но и к итальянцам, французам, американцам?
Эйслер. – Повторяю, опера написана по мотивам повести великого Максима Горького... Слова песни соотнесены с ситуацией, которая существовала в России в девятьсот пятом году...
Председатель. – Могли бы вы написать подобную оперу в Соединенных Штатах с призывом «захватить власть и победить» здесь, в этой стране?
Эйслер. – Нет.
Председатель. – Вы изменили своей позиции?
Эйслер. – Нет. Просто здесь я гость, путешественник... Ваше рабочее движение будет само решать свои дела...
Следователь. – Вы когда-нибудь посылали приветствия в Советский Союз?
Эйслер. – Конечно.
Следователь. – Вы ненавидите Сталина?
Эйслер. – Простите, я не понял вопроса?
Следователь. – Вы ненавидите Сталина? Мы слышали, что вы говорили офицерам иммиграционной службы, что вы ненавидите Сталина.
Эйслер. – Я был бы идиотом, если бы говорил им это. Я считаю Сталина весьма серьезным персонажем современной истории.
Следователь. – В советской энциклопедии, изданной в тридцать третьем году в Москве, дано ваше фото и заметка: «Эйслер, композитор, коммунист, глава пролетарского направления в германской музыке...» Вы член коммунистической партии, мистер Эйслер?
Эйслер. – В России коммунистом называют каждого, кто так же активен в своем творчестве, как я. Я не имею права – особенно после тех пятнадцати лет, когда германские коммунисты сражались в подполье против
Гитлера, – считать себя членом партии, потому что все они были героями, настоящими героями... Да и в любой стране, где коммунисты работают в подполье, – они герои. А я не герой. Я просто композитор...
Следователь. – Как зовут вашу сестру, мистер Эйслер?
Эйслер. – Ее зовут Рут Фишер.
Следователь. – Вы получили от нее письмо, датированное двадцать четвертым апреля сорок четвертого года?
Эйслер. – Что за письмо?
Следователь. – В этом письме миссис Фишер обвиняет вас в том, что вы являетесь агентом ГПУ. Она пишет следующее: «Если местное отделение ГПУ попытается устроить мне „естественную“ смерть, то это у вас не получится, – ни у тебя, ни у Герхарда Эйслера, являющегося шефом германского отдела ГПУ в Соединенных Штатах. Это так легко вам не сойдет с рук. Вы всегда играли терроризмом и всегда боялись нести ответственность за это. Я сделала следующие приготовления на случай ваших террористических актов: во-первых, три врача провели тщательное медицинское обследование и засвидетельствовали, что я абсолютна здорова, так что нет никаких оснований для моей естественной смерти. При этом я нахожусь под постоянным врачебным надзором и тщательно слежу за своим состоянием. Доктора проинформированы обо всем, и в случае какого бы то ни было ухудшения моего здоровья они незамедлительно примут соответствующие шаги. Во-вторых, престижные журналисты и политики получили копию этого письма, так же как и ряд немецких иммигрантов...»
Мистер Эйслер, вы подтверждаете получение этого письма?
Эйслер. – Письмо совершенно сумасшедшее...
Председатель. – Вы получили это письмо?
Эйслер. – Я неоднократно читал подобные послания...
Следователь. – Зачитываю цитату из журнала «Советский Союз сегодня», май тридцать шестого года, страница тридцать три: «В день Первомая трудящиеся всего мира наравне с „Интернационалом“ и „Вставай, проклятьем заклейменный“ поют песни Эйслера и Брехта». Конец цитаты. Вы ни разу не называли человека, который писал слова для таких ваших песен, как «Вперед, мы не забыли», «Общий фронт», а ведь в этом журнале говорится, что для вас писал Бертольт Брехт? Да или нет?! Почему вы молчите?! Господин председатель, у меня больше нет вопросов к Эйслеру, я требую его отправки в Голливуд для новых допросов на месте.
Член комиссии. – Мистер Эйслер, вы написали «Балладу о параграфе 218»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы помните слова?
Эйслер. – Конечно.
Член комиссии. – Вы написали «Балладу о ниггере Джиме»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы помните слова?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы читали слова этой баллады перед тем, как написать музыку?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы написали «Песню о черством хлебе»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы читали слова перед тем, как писать музыку?
Эйслер. – Конечно.
Член комиссии. – Господин председатель, я считаю, что все члены комиссии должны тщательно проанализировать песни, которые я упомянул, и в авторстве которых Эйслер сознался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
в Гамбурге в далеком сорок пятом году, получил свое развитие: события раскручивались именно так, как прикинули асы политической разведки. Да, Риктер нашел хозяев для своей идеи, да, он обосновался в Аргентине, да, здесь начали свое атомное дело; этим можно торговать с младшим братом, который не подпускает Британию к своей штуке ; подпустит, вынужден будет подпустить, если испугать как следует. Именно страх заставит американских экспертов начать диалог с британскими коллегами, ибо атомная бомба в руках Перона равно опасна и Вашингтону, и Лондону.
Шиббл решил, что ему вменят в обязанность наладить слежку за каждым шагом Риктера, он мог это сделать, крезы из Буэнос-Айреса, которых он водил по сельве, примут его с распростертыми объятиями.
Однако очередное указание, поступившее из Лондона, оказалось совершенно иным. «Мамочка» писала тайнописью, что необходимо продумать вопрос о том, чтобы Шиббл организовал утечку информации о том деле, которое раскручивал Риктер. Причем сослаться следует на Штирлица; как это сделать – задача Шиббла. Но выпустить информацию надо никак не в Аргентине, но в Бразилии или Парагвае, и таким образом, чтобы об этом узнали представители американской прессы, и опять-таки не любой газеты, но в первую очередь журнала «Нью Рипабликэн».
Шиббл написал в Лондон, что задача эта практически неосуществима. Где Штирлиц? Как его найти? Кто знает этот новый американский журнал? Как к нему можно подкрасться в Латинской Америке, где у них нет своих корреспондентов? Один шанс из миллиона.
Лондон ответил в обычной своей манере, сдобренной старым островным юмором: «Вот и реализуйте этот шанс».
Ответили так те люди из британской секретной службы» которых связывала старая и добрая дружба с ОСС, и отвечать так они считали нужным потому, что директором нового журнала был не кто-нибудь, а бывший вице-президент Соединенных Штатов Генри Уоллес.
К этой глубинной комбинации Аллен Даллес – а именно он был ее автором – Макайра не подпускал, работал наощупь, как слепой, читающий текст мягкими подушечками пальцев на особой странице, напечатанной в типографии Артура Баксли.
Его давешняя задумка каким-то образом связать Штирлица и Роумэна с людьми типа Уоллеса обрела реальную возможность именно в тот день, когда вышел первый номер журнала «Нью Рипабликэн», который выступал за дружеский диалог с Москвой и требовал немедленного и бесспорного запрещения производства ядерного оружия.
Множественность угодна зрелой политике. Даллес не имел права позволить Макайру произнести при нем слово «синдикат», хотя он был прекраснейшим образом осведомлен о том, каким образом мафия задействована в комбинации; он понимал, сколь выгоден был бы сейчас в Голливуде и Вашингтоне «треугольник» Роумэн – Эйслер – Штирлиц; он, однако, держал в поле зрения ситуацию в Колумбии, где дело идет к победе левого кандидата в президенты Гаэтана, а это недопустимо, – дурной пример заразителен, в Латинской Америке нет и не может быть левых режимов, это противно интересам Соединенных Штатов. Следовательно, дуэт Роумэн – Штирлиц может оказаться значительно более необходимым в экстремальной ситуации, которую необходимо создать в Колумбии, пограничной с Панамой (крупнейшая военная база США), Венесуэлой (нефтяная империя Рокфеллеров, интересы которых защищает «Саливэн энд Кромвэл»), Бразилией, Эквадором, предоставившими военно-морские базы США, и Перу (ключевая страна Тихоокеанского побережья). Именно этот дуэт вынудит русских убраться с юга, именно так, им здесь не место. Но венцом всего предприятия может стать «треугольник» Уоллес – Роумэн – Штирлиц (то есть гестапо плюс ГПУ), в основании которого лежит аргентинский атомный проект. На этом троица вполне сойдется, ибо ключевыми фигурами атомного дела Перона являются немцы с нацистским прошлым, – гарантия того, что Роумэн не сможет промолчать, – Дон Кихот, вертикальный характер; Уоллес будет тянуть свою политическую линию на разоружение и запрет бомбы; ну, а Штирлиц, видимо, станет отстаивать свое.
«Я чувствую комбинацию, – думал Даллес, – ауф видерзеен, курс мистера Рузвельта!»
Роумэн (зима сорок седьмого)
...Во время налета на явки нацистов в американской и британской зонах оккупации, которые ему удалось открыть, Роумэн отправился с двумя «джи ай» на квартиру вице-президента Имперской социалистической партии Лонца.
В коттедже не оказалось ни души; ощущение такое, будто отсюда только-только ушли.
– Обыщите дом, – сказал Роумэн военным, почувствовав внезапный озноб. – Весь дом, каждый ящик. Перетрясите все книги, тут должно быть то, что меня интересует.
Он отошел к телефону, снял трубку, но аппарат был гулко-безжизненный, словно тыква.
Закурив, Роумэн задумчиво посмотрел на то, как ловко работали военные контрразведчики, и сказал:
– Продолжайте, ребята, я вернусь через час.
Позже он не смог вернуться, потому что должен был вылететь в Женеву, там пересесть на машину Лангера, который привезет его в Аскону, в дом Матильды Вольф, хозяйки перевалочной базы, что снабжала людей СС и СД липой , по которой надо было явиться в Вечный город, на улицу, находящуюся в трехстах метрах от Ватикана. На этой же машине поездка в Австрию – не так уж далеко, американская зона оккупации. Оттуда возвращение в Швейцарию и вылет к Штирлицу. В это время Эронимо берет в Мадриде трех «контрабандистов» Гаузнера и Кемпа (их надо брать именно по обвинению в контрабанде кокаина, еще рано тревожить весь улей); главное, чтобы они просидели на Пуэрто-дель-Соль хотя бы три дня; основные улики даст банкир Нибель из Кордовы, он – ключевая фигура, возит нацистские деньги по миру.
Предприятие было рассчитано по часам – с учетом разницы во времени на континентах.
Однако все рухнуло , когда Роумэн приехал в штаб-квартиру оккупационного корпуса, дежурный офицер протянул ему телефонограмму: «Группа, состоявшая из сержанта Никльсона и рядовых Дэвиса и Рэндольма, при налете на квартиру, указанную в вашем рапорте, взорвалась на мине, заложенной в пустом доме; Дэвис погиб на месте, жизнь Никльсона и Рэндольма в критическом состоянии».
...Лангера на аэродроме в Женеве не было; в бюро информации на имя «доктора Брэдиса» (так было оговорено) никто не оставлял никакого сообщения.
Роумэн заказал Мадрид; полковника Эронимо не было ни на работе, ни дома: «Коронель уехал в командировку». Так было и в тот день, когда появился Гаузнер; что же могло произойти за это время, черт?!
Роумэн отошел к киоску, купил американские газеты, не для того, чтобы читать, а скорее чтобы сосредоточиться и принять какое-то решение. Страницы пролистывал машинально, не очень-то обращая внимание на заголовки; споткнулся – совершенно неожиданно – на самых броских: «Немецкий композитор из Голливуда на службе ГПУ и Коминтерна!»; «Ганса Эйслера защищает Элеонора Рузвельт!»; «Первая леди под подозрением в симпатиях к красным!»; «Москва задействовала всю свою агентуру на Западе!»; «Чарли Чаплин, Матисс, Пикассо и Кокто обратились в Белый дом!»; «Негодование Альберта Эйнштейна!»; «Ничто не спасет русского шпиона от кары!»
Сначала Роумэн не поверил глазам; ведь Макайр сказал, что с этим безумием все кончено, Америка убедилась в шаманстве Рут Фишер Сестра Ганса Эйслера, бывший член КПГ.
, катившей черт знает что на братьев: «Не может быть, бред какой-то!»
Он отошел к стойке бара, попросил кофе, принялся читать сообщение о предварительном допросе Ганса Эйслера, композитора, которого по праву называли одним из самых великих музыкантов века.
« Эйслер. – Господин председатель, могу ли я просить у вас разрешения сделать заявление перед началом собеседования?
Председатель. – Дайте мне ваше заявление. (Читает его.) Нет. Я не разрешаю вам выступить с этим заявлением...
Эйслер. – Вы не хотите позволить мне выступить с заявлением после всего того, что мне довелось пережить начиная с прошлого года?!
Председатель. – Следователь, задавайте свои вопросы.
Следователь. – Я хочу зачитать выдержки из газеты «Дейли уоркер» от пятнадцатого января тридцать пятого года... Цитирую: «Выдающийся революционный композитор Ганс Эйслер прибывает двадцать седьмого января... С тех пор, как в Германии к власти пришел Гитлер, Ганс Эйслер проживает в Париже и Лондоне; всему миру известны произведения этого блистательного музыканта; нельзя не восторгаться его высокоталантливыми операми, песнями и фильмами, такими, как – немецкое название я произношу по буквам – кэй-ю-эл-и-даблью-ай-эм-пи-и...» Что это значит, Эйслер?
Эйслер. – Это опера и фильм, сделанные мною в Берлине в тридцать втором году. Называется «Куле Вампе».
Следователь. – Продолжаю цитату: «эм-ай-эс-эсэн-ай-эм-и...» Что это такое?
Эйслер. – Это мое произведение «Масснаме»... По-немецки это звучит как «мероприятие», «целесообразность»...
Следователь. – Продолжаю цитату: «Рот фронт»... Это все вы сочинили, Эйслер?
Эйслер. – Да.
Следователь. – В статье говорится, что вы один из выдающихся композиторов современности, вас называют борцом-коммунистом против гитлеровской тирании, утверждают, что вы не только великий музыкант, но и товарищ , стоящий в первой линии борьбы. Вы подтверждаете, что это написано про вас?
Эйслер. – Про меня так много писали, что я не могу помнить каждую статью...
Следователь. – Я просмотрел нью-йоркские газеты этого же периода, о вас нигде не писали как о великом композиторе, кроме как в газете американских коммунистов.
Эйслер. – Вы плохо смотрели, я могу показать вам сотни статей обо мне, они где-то валяются в моих архивах.
Следователь. – Подойдите ко мне и посмотрите фото в газете «Дейли уоркер». Это ваша фотография?
Эйслер. – Совершенно верно, моя.
Следователь. – Что за жест вы делаете на фото?
Эйслер. – Это салют немецких ра...
Следователь (перебивает). – Вы подтверждаете, что на фото изображены именно вы и именно вы держите правую руку над головой, причем пальцы сжаты в кулак?
Эйслер. – Подтверждаю, посколь...
Следователь (перебивает). – Вы не отвергаете, что вы держали руку в коммунистическом салюте?
Эйслер. – Да, подтвер...
Следователь (перебивает). – Продемонстрируйте комиссии этот жест!
Эйслер демонстрирует коммунистический салют, подняв правую руку, сжатую в кулак.
Председатель. – Вы не хотите опровергнуть подлинность фотографии?
Эйслер. – Нет. Это салют не только коммунистов, но всех антифашистов. Это не партийное приветствие, а салют антифашистов всего мира.
Следователь. – Вы писали музыку к фильмам режиссера Йориса Ивенса, работавшего с Хемингуэем в Испании?
Эйслер. – Да.
Следователь. – Им мы еще займемся, этим Ивенсом... В статье про вас написано, что вы заявили: «В единстве голосов и действий – надежда на будущее мира». Вы говорили эти слова корреспонденту?
Эйслер. – Журналист вправе писать, что он хочет. Я могу отвечать только за себя...
Следователь. – Это вы написали оперу «Мать»?
Эйслер. – Да. Опера «Мать» написана по мотивам повести Горького.
Следователь. – В одной из арий этой оперы есть слова: «Учи азбуку, не бойся, ты только начни, рабочий, и ты возьмешь власть, ты победишь!» Вы писали музыку и к этим словам?!
Эйслер. – Не мог же я писать музыку к одним словам повести и не писать ее к другим?!
Председатель. – Вы имеете в виду, что сейчас надо быть готовым к тому, чтобы «взять власть и победить»?!
Эйслер. – Я не понимаю вопроса...
Председатель. – Где вы писали эту оперу?
Эйслер. – В Берлине, в двадцать девятом, мне кажется...
Председатель. – Значит, ваша опера обращена к немецким рабочим?
Эйслер. – Не только... Это же опера, произведение искусства.
Председатель. – Но это «произведение искусства» показывали в Соединенных Штатах?
Следователь. – Да.
Председатель. – Значит, эти слова из вашей оперы обращены не только к немцам, но и к итальянцам, французам, американцам?
Эйслер. – Повторяю, опера написана по мотивам повести великого Максима Горького... Слова песни соотнесены с ситуацией, которая существовала в России в девятьсот пятом году...
Председатель. – Могли бы вы написать подобную оперу в Соединенных Штатах с призывом «захватить власть и победить» здесь, в этой стране?
Эйслер. – Нет.
Председатель. – Вы изменили своей позиции?
Эйслер. – Нет. Просто здесь я гость, путешественник... Ваше рабочее движение будет само решать свои дела...
Следователь. – Вы когда-нибудь посылали приветствия в Советский Союз?
Эйслер. – Конечно.
Следователь. – Вы ненавидите Сталина?
Эйслер. – Простите, я не понял вопроса?
Следователь. – Вы ненавидите Сталина? Мы слышали, что вы говорили офицерам иммиграционной службы, что вы ненавидите Сталина.
Эйслер. – Я был бы идиотом, если бы говорил им это. Я считаю Сталина весьма серьезным персонажем современной истории.
Следователь. – В советской энциклопедии, изданной в тридцать третьем году в Москве, дано ваше фото и заметка: «Эйслер, композитор, коммунист, глава пролетарского направления в германской музыке...» Вы член коммунистической партии, мистер Эйслер?
Эйслер. – В России коммунистом называют каждого, кто так же активен в своем творчестве, как я. Я не имею права – особенно после тех пятнадцати лет, когда германские коммунисты сражались в подполье против
Гитлера, – считать себя членом партии, потому что все они были героями, настоящими героями... Да и в любой стране, где коммунисты работают в подполье, – они герои. А я не герой. Я просто композитор...
Следователь. – Как зовут вашу сестру, мистер Эйслер?
Эйслер. – Ее зовут Рут Фишер.
Следователь. – Вы получили от нее письмо, датированное двадцать четвертым апреля сорок четвертого года?
Эйслер. – Что за письмо?
Следователь. – В этом письме миссис Фишер обвиняет вас в том, что вы являетесь агентом ГПУ. Она пишет следующее: «Если местное отделение ГПУ попытается устроить мне „естественную“ смерть, то это у вас не получится, – ни у тебя, ни у Герхарда Эйслера, являющегося шефом германского отдела ГПУ в Соединенных Штатах. Это так легко вам не сойдет с рук. Вы всегда играли терроризмом и всегда боялись нести ответственность за это. Я сделала следующие приготовления на случай ваших террористических актов: во-первых, три врача провели тщательное медицинское обследование и засвидетельствовали, что я абсолютна здорова, так что нет никаких оснований для моей естественной смерти. При этом я нахожусь под постоянным врачебным надзором и тщательно слежу за своим состоянием. Доктора проинформированы обо всем, и в случае какого бы то ни было ухудшения моего здоровья они незамедлительно примут соответствующие шаги. Во-вторых, престижные журналисты и политики получили копию этого письма, так же как и ряд немецких иммигрантов...»
Мистер Эйслер, вы подтверждаете получение этого письма?
Эйслер. – Письмо совершенно сумасшедшее...
Председатель. – Вы получили это письмо?
Эйслер. – Я неоднократно читал подобные послания...
Следователь. – Зачитываю цитату из журнала «Советский Союз сегодня», май тридцать шестого года, страница тридцать три: «В день Первомая трудящиеся всего мира наравне с „Интернационалом“ и „Вставай, проклятьем заклейменный“ поют песни Эйслера и Брехта». Конец цитаты. Вы ни разу не называли человека, который писал слова для таких ваших песен, как «Вперед, мы не забыли», «Общий фронт», а ведь в этом журнале говорится, что для вас писал Бертольт Брехт? Да или нет?! Почему вы молчите?! Господин председатель, у меня больше нет вопросов к Эйслеру, я требую его отправки в Голливуд для новых допросов на месте.
Член комиссии. – Мистер Эйслер, вы написали «Балладу о параграфе 218»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы помните слова?
Эйслер. – Конечно.
Член комиссии. – Вы написали «Балладу о ниггере Джиме»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы помните слова?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы читали слова этой баллады перед тем, как написать музыку?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы написали «Песню о черством хлебе»?
Эйслер. – Да.
Член комиссии. – Вы читали слова перед тем, как писать музыку?
Эйслер. – Конечно.
Член комиссии. – Господин председатель, я считаю, что все члены комиссии должны тщательно проанализировать песни, которые я упомянул, и в авторстве которых Эйслер сознался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71