!»
Он сел за руль раздрызганного «Форда». Мотор завыл, сотрясаясь как в лихорадке, потом заревел; облачко дыма из выхлопной трубы сегодня было не сахарным, грозовым , но темным. «Надо подлить масла, гонки на второй скорости губят мотор, останусь без машины. Я еще не готов к тому, чтобы сейчас же ехать к Штирлицу. Я могу навести на него „хвост“, а этот чертов „хвост“ где-то таится, видимо, за мной смотрят весьма квалифицированные люди; я – после разговора с Крис – слишком в себе, чтобы стать таким собранным, каким следует быть перед началом операции. Итак, Райфель в Игуасу и Хуан-Альфрид Лопес в Кордове. Я не смогу поехать в оба места, я сойду с ума, не видя Кристу; я возьму на себя Игуасу, а оттуда вернусь в Европу. За Штирлицем – Кордова. Я не выдержу, если мне придется проторчать здесь еще недели две. Просто не выдержу, сломаюсь: нет хуже вина, чем перебродившее, нет бессильнее человека, чем тот, который ждал хотя бы на один час больше того, что по силам думающему существу...»
В тот же день, двумя часами позже, получив письмо из Лиссабона и обговорив срок и формы связи, Роумэн расстался со Штирлицем, а сам отправился в Игуасу.
– Мистер Райфель? Я не ошибся? – Роумэн посмотрел на пожилого мужчину, сидевшего под вентилятором за столом, что стоял возле окна, выходившего в складское помещение.
– Сеньор Райфель принимает товар. А кто вы, простите?
– Я из Мадрида, по вопросам, представляющим для сеньора Райфеля коммерческий интерес.
– Пожалуйста, подождите его. Присаживайтесь, – предложил мужчина, оценивающе, по-торговому глянув на Роумэна.
– Как долго ждать?
– О, не более получаса...
– Нет, я не располагаю таким временем. Если сеньор Райфель свободен в обеденное время, я бы с радостью пригласил его на ланч в отель «Палома». Скажем, в тринадцать пятнадцать...
– Погодите, может, я сбегаю за ним?
– Это было бы в высшей мере любезно с вашей стороны...
Фигура человека, оторвавшегося от вентилятора, странно дисгармонировала с его головой. Лицо – крупное, в тяжелых морщинах, что прорезали щеки сверху вниз, – оказалось посаженным на тоненькую шею, которая была словно приделана к совершенно бабьему торсу: бедра у человека были расплывшиеся, живот торчал вздувшимся громадным шаром, пояс на нем не держался, съехал куда-то вниз; ножки были непропорционально тоненькие, вроде шеи, и очень маленькие – шестой размер, не больше, шел он тоже по-женски: семенил, раскачивая задом, словно шлюха.
«Неужели „голубой“, – подумал Роумэн, – с таким-то мужественным лицом; какая гадость! Единственное, кого никогда не смогу понять, так это гомосексуалов, брррр, гнусь!» Вспомнил анекдот: в медицинском колледже профессор проводит ознакомительную беседу с будущими врачами-сексологами; в группе собрались одни девушки. Профессор: «Как называется мужчина, который хочет, но не может?» Хор голосов: «Импотент». «Верно. А тот, кто может, но не хочет?» Женский голос: «Сволочь!» «Нет, скорее всего гомосексуалист... Итак, рассмотрим строение предстательной железы гомосексуала, которая, как правило, анормальна»...
Штирлиц рассказывал, что Гиммлер санкционировал расстрел своего племянника за то, что тот грешил нездоровым влечением к мужчинам. «Если эти наци в Игуасу тоже балуются , тогда я набрал очко еще до начала состязания; впрочем, почему я решил, что они педики? Это еще надо доказывать, а у меня нет на это времени. Мне хватит того, что Грегори прислал в своем письме, этот Райфель не может не дрогнуть. Хотя, судя по тому, что он написал мне про Ланхера, эти люди умеют держаться».
Райфель был полной противоположностью толстопузой и вертлявозадой женщине с лицом страдающего монастырского аскета или же тренера по боксу. Он был поджар, степенен в движениях, ступал мягко, совершенно беззвучно, будто шел по толстому ковру, хотя в оффисе пол был красного дерева, – его здесь много, разных оттенков, очень дешево.
– Я Райфель. Вы искали меня? Здравствуйте.
– Я – Ниче, – ответил Роумэн на своем прекрасном немецком. – Думаю, мое предложение нам бы следовало обсудить с глазу на глаз.
– Сеньор Луарте, – Райфель кивнул на женщину , – не понимает по-немецки, его британская мама очень не любит нас с вами, говорите спокойно.
– У меня нет оснований волноваться, я всегда спокоен, спокойствие – мое обычное состояние, но я приехал от Ланхера, у него сестра приболела, нужны здешние травы, да и мое к вам предложение не изложишь в такой душной комнате, может, пообедаем вместе?
– Я не знал, что вы оттуда, – сразу же поднялся Райфель. – Пошли, перед обедом можно выпить кружку пива, я приглашаю.
– Спасибо, только я плохо переношу пиво в такую жару, – улыбнулся Роумэн.
Он поднялся следом за Райфелем, с трудом выбравшись из-за низкого, очень неудобного канцелярского стола с какими-то чрезвычайно острыми углами, хотя, на первый взгляд, этот стол ничем не отличался от тысяч ему подобных, только разве что слишком уж был аккуратен, – какая-то пронзительная гордость бедного, который вынужден скрывать свою нищету.
– Хотите посмотреть мои склады? – поинтересовался Райфель.
– Я, честно говоря, ни черта в этом не смыслю. Моя специальность – параграфы законоуложений и гарантированность банковских счетов.
– Вы получили образование в...
– И там, и там, – ответил Роумэн. – Во всяком случае, немецкие законы я проходил в рейхе.
– Ах, вот как...
Когда они вышли на знойную улицу, забитую повозками, полными даров сельвы, всадниками, – лица в основном смуглые, много индейской крови, – медлительными женщинами, продававшими товар в разнос (широкополые соломенные шляпы скрывают верхнюю часть лица, губы чувственные, очень яркие, взгляд – когда вскидывают голову – обжигает), Роумэн сказал:
– У меня для вас письмо.
– Я все понял, господин Ниче... Ваш немецкий прекрасен, но все же, сдается, родились вы не в Германии.
– Вы правы, я родился в Ирландии. Моя мать немка, господин Райфель. Или вам хочется, чтобы здесь, на улице, когда мы одни, я называл вас настоящим именем?
– Не надо. Нет, нет. И не потому, что я боюсь... Просто это доставляет известную боль: потеря родины всегда сопряжена с личной трагедией.
– Я понимаю. Да и ваша нынешняя профессия предполагает вычленение прошлого. В противном случае возможен провал...
Райфель улыбнулся:
– Об этом я как-то не думал, господин Ниче... Мне не грозит провал, я вполне легален...
– Человек, живущий под другой фамилией, да еще немец, никогда не может быть гарантирован от провала. Так что – осторожность и еще раз осторожность... Пошли ко мне в отель, там нет ни одного гостя, лишь я... Такой уникальный уголок в тропиках, водопады, охота, рыбалка – и ни одного туриста... Поле для бизнеса, подумайте об этом...
– Мы уже думали.
– Полагаю, одним Шибблом не обойтись.
– Я тоже так думаю. Нужны как минимум три-четыре проводника...
– Мы можем кое-кого порекомендовать.
– Спасибо, – Райфель отвечал односложно, выжидающе. «Он же еще не прочитал записку Ланхера, – подумал Роумэн, – только после того, как он получит „рекомендательное письмо“, я могу начинать разговор, сейчас рано; можно спугнуть, они очень напряжены, когда говорят с человеком, которого не знали лично по прежней службе в СС или абвере».
...Прилетев в Игуасу, Роумэн первым делом обсмотрел маленький домик аэропорта, где ютилась пограничная стража, таможня и крошечное бюро по размещению приезжающих.
Рекламы «охотничьих экспедиций», которая, по словам Штирлица, сразу же бросилась ему в глаза, не было. Девушка, сидевшая в бюро, объяснила, что эти объявления расклеивали только один раз, да и то без разрешения муниципалитета, самовольно: «Приехали ночью и расклеили по всем стенам за час до прибытия рейса из Рио, не срывать же при пассажирах?! Нет, с той поры больше не расклеивали, может, договорятся с властями, тогда другое дело, но все равно надо сделать щиты из фанеры, не портить же деревянные стены, клей у нас плохой, остаются желтые следы, некрасиво, а мы как-никак первый аргентинский город, на стыке границ с Парагваем и Бразилией, не престижно, согласитесь...»
До того, как отправиться к Райфелю в его склады, Роумэн заглянул в типографию, зашел к хозяину, сеньору Карлосу Эрмида Игуэрасу (выпаливает сто слов в минуту, усы нафабрены, закручены вверх по-кавалерийски, невероятно порывист в движениях, несостоявшийся репортер, мечтает о литературной карьере, выпустил свою книгу стихов тиражом в сто экземпляров, разослал всем друзьям, родственникам и в столичные газеты, ответа ни из одной не получил, рецензий, как ни ждал, не дождался). Поинтересовавшись, можно ли к сегодняшнему вечеру напечатать пять объявлений – оплата наличными, организация отдыха и рыбной ловли на Паране, – Роумэн заметил:
– За ценой не постою, начало бизнеса предполагает вложения.
– Размер? – сразу же спросил Игуэрас. – Я могу напечатать прекрасные объявления в два цвета, черный и синий, прекрасный шрифт, возможна переработка в рифмованном стиле, стоить будет ерунду, десять процентов от общего объема работы, довольно дороги воспроизведения фотографического материала, впрочем, и качество не слишком-то хорошее. Я всегда говорю правду в начале разговора, чтобы не было каких-либо недоразумений в конце; мы, аргентинцы, люди чести, прежде всего доверие друг к другу, согласитесь, что я прав?!
Дважды Роумэн пытался перебить сеньора Эрмида Игуэраса, но понял, что дело это безнадежное, – солист ; ну, и слава богу, в таких только надо нащупать нужную точку – скажут все, в чем заинтересован. Упоминание о «рифмованном стиле» помогло Роумэну верно построить разговор, он сразу же попросил хозяина подумать, как можно положить на стихи простой текст: «Желающие отрешиться от суеты могут провести три прекрасных дня на Паране, отдаваясь рыбалке и созерцанию сказочной тропической природы».
– Вообще-то вы довольно красиво сказали текст в прозе, – заметил сеньор Эрмида Игуэрас, но в глазах его уже зажегся алчный блеск творчества, и он подвинул к себе чистый лист бумаги. – Через пять минут я предложу вам варианты.
Роумэн достал свои «Лаки страйк», закурил, подумал, что бы сказала Криста об этом человеке (она давала поразительно точные и в высшей мере краткие характеристики, схватывая самую суть человека), закурил и задумался, как лучше поставить вопрос о том объявлении, что было расклеено в авиапорту: называть имя одного лишь Шиббла или Райфеля тоже? Впрочем, вероятно, хозяин сам назовет эти имена, надо только ждать, из него льется ; как каждый поэт, он, видимо, алчет аудитории.
– Вот, – сказал сеньор Игуэрас; прошло не пять, а всего полторы минуты. – Извольте: «Кто хочет неги и покоя, объятий древней старины, кто хочет спать не сидя – стоя, рыбачьте в дельте Параны!» Как?
Роумэн понял, что сейчас самое время для сакраментальной фразы: «Неужели вы это сами сочинили прямо сейчас?» Ничто не делает поэта твоим другом, как открытая некомпетентная лесть.
– Ах, ну, конечно, сам и прямо сейчас... Но это следствие той работы, – дон Карлос Эрмида Игуэрас постучал себя по лбу, а потом ткнул пальцем в сердце, – которая происходит здесь постоянно, даже во сне.
– Прекрасно, – повторил Роумэн, – просто не верится, что за одну минуту можно написать такие прекрасные строки... Только что вы подразумеваете под строкой «кто хочет спать не сидя – стоя»?
– Как это «что»?! Человек прибыл в Игуасу, вымотанный ритмом большого города, нарушение жизненно важных циклов организма, кишечник ни к черту, позывы появляются в самое неподходящее время, унизительное бурчание в животе, невозможность нормального сна, а ничто так не изводит, как бессонница, человек мечтает о часе сна, как о манне небесной, возможность уснуть на ходу, то есть стоя, кажется ему верхом счастья, – неужели не понятно?!
– Нет, нет, теперь я все понял, – Роумэн с трудом сдержал улыбку. – А вот как объяснить про дельту Параны? Она же в другом месте, людей может отпугнуть необходимость добираться до дельты...
– Во-первых, слово «дельта» можно набрать мелко, а «Парану» укрупнить. Во-вторых, если вас это смущает, я пишу просто, без искусов: «рыбачьте в водах Параны!» Пожалуйста! Но, поверьте, в словосочетании «дельта Параны» есть что-то магическое, притягивающее...
– Лучше все же оставим «воды Параны», – заметил Роумэн. – Сколько я вам должен?
– Сотня. Включая рифму. Десять объявлений – сотня. По-моему, это вполне по-божески. А где текст с адресом и телефоном вашей фирмы?
– Шиббл не рифмовал свой адрес? – усмехнулся Роумэн.
– Кто? – сеньор Эрмида Игуэрас нахмурился. – Шиббл? Почему он должен рифмовать свой адрес?
– Ну, его фирма... Они ведь пару недель назад печатали у вас такое же объявление...
– Это не он... Откуда у него деньги? Его фирма на грани банкротства. -Это печатал дон Мигель Райфель.
– Кто? Откуда он?
– Из фирмы по сбыту электротоваров. По-моему, сеньор Райфель перекупил фирму охотничьих экскурсий на корню, он здесь набирает силу, очень хваток... Но совершенно не понимает, как в рекламе важна рифма... Я здорово заработал, когда для фирмы «Дарвин» прорекламировал их крем в Буэнос-Айресе... Прислали текст: «Покупайте крем фирмы „Дарвин“». Лично я бы никогда не купил крем с таким названием. Во имя чего? Я понимаю – крем «Марлен Дитрих» или «Вивьен Ли». Ну, я и сочинил: «Не знал ни Дарвин и ни Брэм, как популярен этот крем! Сеньоры, помажьте им кожу и станьте лет на сто моложе!» Крем расхватали за неделю! О, рифма в рекламе – это золотое дно, прямой путь к человеческой памяти, вы же помните все детские стихи, не так ли?! Ждите, я вернусь с пробным оттиском через двадцать минут.
Роумэн поблагодарил, уплатил деньги и сказал, что придет за оттиском к вечеру, не горит; он узнал все, что ему было нужно.
...В отеле было пусто, ни одного человека, даже портье куда-то ушел из-за стойки. Обычно этот креол сидел, не отлучаясь, сосредоточенно ковыряя в носу, если в холле никого не было, а когда заходил случайный посетитель, лениво, но в то же время пристально его разглядывал, чтобы вечером было о чем поговорить с друзьями.
Ресторанчик был вынесен на улицу – столики стояли под соломенными крышами, вместо стульев – пни красного дерева, совершенно неподъемные; прейскурант был довольно скудный, печатали, видимо, в типографии сеньора Игуэраса, потому что под названием отеля «Сэнт Джордж» красовались строки: «Пьющий „Натураль де колониа“ не знает ни подагр, ни аллергии!» Сегодня давали пиво «Шнайдер де Санта-Фе», сопа негра Сопа негра (исп.) – бобовый суп.
, карнэ эн салса, арроз и эн салада Карнэ эн салса, арроз и эн салада (исп.) – мясо с салатом.
, карнэ асада Карнэ асада (исп.) – жареное мясо.
и хуго наранха Хуго наранха (исп.) – оранжевый джус.
– вот и все, не густо.
– Хорошо кормят в парижже «Пилинчо», – заметил Райфель, – хозяин дон Педро Рохо раньше был немцем, – он улыбнулся. – Забыл, бедняга, как делаются айсбайны, но прекрасно жарит мясо на огне. Если хотите, заглянем вечером.
– Спасибо, я не знаю еще, как у меня сложится вечер. Вот, это вам, – и Роумэн положил на стол конверт. – Если там есть что-то такое, что может наследить , – сожгите, об этом попросил тот, кто передал послание.
Райфель кивнул, вскрыл конверт, быстро прочитал письмо, снова кивнул, словно бы соглашаясь с написанным, и подвинул листок Роумэну.
– Зачем? Это же не мне адресовано, а вам, – Роумэн пожал плечами.
– Там указано, чтобы я и вас ознакомил с текстом.
– Да? Вообще-то я этого не люблю, знаете ли. Я получаю за свою работу деньги, выполняю то, что предписано, – и все. Чем меньше знаешь, тем лучше. А?
– Верно, – Райфель посмотрел на Роумэна иначе, чем раньше, глаза ожили, в них появился несколько недоумевающий, но, тем не менее, плохо скрываемый интерес к этому человеку: письмо Ланхера давало к тому основания.
Роумэн прочитал письмо и, так же как Райфель, недоумевающе пожал плечами: «Дорогой друг! Податель этого письма уполномочен проверить, как идет наш бизнес в регионе. Его рекомендации следует учесть. Человек компетентен в сфере бизнеса и деловых связей. По прочтении ознакомь его с текстом. Затем надлежит сделать то, что положено. Передай с ним отчет о работе филиалов фирмы по пути следования товаров к границе. Полное доверие! Эрнесто Ланхер, генеральный директор „Бытовая химия, краски и лаки“
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Он сел за руль раздрызганного «Форда». Мотор завыл, сотрясаясь как в лихорадке, потом заревел; облачко дыма из выхлопной трубы сегодня было не сахарным, грозовым , но темным. «Надо подлить масла, гонки на второй скорости губят мотор, останусь без машины. Я еще не готов к тому, чтобы сейчас же ехать к Штирлицу. Я могу навести на него „хвост“, а этот чертов „хвост“ где-то таится, видимо, за мной смотрят весьма квалифицированные люди; я – после разговора с Крис – слишком в себе, чтобы стать таким собранным, каким следует быть перед началом операции. Итак, Райфель в Игуасу и Хуан-Альфрид Лопес в Кордове. Я не смогу поехать в оба места, я сойду с ума, не видя Кристу; я возьму на себя Игуасу, а оттуда вернусь в Европу. За Штирлицем – Кордова. Я не выдержу, если мне придется проторчать здесь еще недели две. Просто не выдержу, сломаюсь: нет хуже вина, чем перебродившее, нет бессильнее человека, чем тот, который ждал хотя бы на один час больше того, что по силам думающему существу...»
В тот же день, двумя часами позже, получив письмо из Лиссабона и обговорив срок и формы связи, Роумэн расстался со Штирлицем, а сам отправился в Игуасу.
– Мистер Райфель? Я не ошибся? – Роумэн посмотрел на пожилого мужчину, сидевшего под вентилятором за столом, что стоял возле окна, выходившего в складское помещение.
– Сеньор Райфель принимает товар. А кто вы, простите?
– Я из Мадрида, по вопросам, представляющим для сеньора Райфеля коммерческий интерес.
– Пожалуйста, подождите его. Присаживайтесь, – предложил мужчина, оценивающе, по-торговому глянув на Роумэна.
– Как долго ждать?
– О, не более получаса...
– Нет, я не располагаю таким временем. Если сеньор Райфель свободен в обеденное время, я бы с радостью пригласил его на ланч в отель «Палома». Скажем, в тринадцать пятнадцать...
– Погодите, может, я сбегаю за ним?
– Это было бы в высшей мере любезно с вашей стороны...
Фигура человека, оторвавшегося от вентилятора, странно дисгармонировала с его головой. Лицо – крупное, в тяжелых морщинах, что прорезали щеки сверху вниз, – оказалось посаженным на тоненькую шею, которая была словно приделана к совершенно бабьему торсу: бедра у человека были расплывшиеся, живот торчал вздувшимся громадным шаром, пояс на нем не держался, съехал куда-то вниз; ножки были непропорционально тоненькие, вроде шеи, и очень маленькие – шестой размер, не больше, шел он тоже по-женски: семенил, раскачивая задом, словно шлюха.
«Неужели „голубой“, – подумал Роумэн, – с таким-то мужественным лицом; какая гадость! Единственное, кого никогда не смогу понять, так это гомосексуалов, брррр, гнусь!» Вспомнил анекдот: в медицинском колледже профессор проводит ознакомительную беседу с будущими врачами-сексологами; в группе собрались одни девушки. Профессор: «Как называется мужчина, который хочет, но не может?» Хор голосов: «Импотент». «Верно. А тот, кто может, но не хочет?» Женский голос: «Сволочь!» «Нет, скорее всего гомосексуалист... Итак, рассмотрим строение предстательной железы гомосексуала, которая, как правило, анормальна»...
Штирлиц рассказывал, что Гиммлер санкционировал расстрел своего племянника за то, что тот грешил нездоровым влечением к мужчинам. «Если эти наци в Игуасу тоже балуются , тогда я набрал очко еще до начала состязания; впрочем, почему я решил, что они педики? Это еще надо доказывать, а у меня нет на это времени. Мне хватит того, что Грегори прислал в своем письме, этот Райфель не может не дрогнуть. Хотя, судя по тому, что он написал мне про Ланхера, эти люди умеют держаться».
Райфель был полной противоположностью толстопузой и вертлявозадой женщине с лицом страдающего монастырского аскета или же тренера по боксу. Он был поджар, степенен в движениях, ступал мягко, совершенно беззвучно, будто шел по толстому ковру, хотя в оффисе пол был красного дерева, – его здесь много, разных оттенков, очень дешево.
– Я Райфель. Вы искали меня? Здравствуйте.
– Я – Ниче, – ответил Роумэн на своем прекрасном немецком. – Думаю, мое предложение нам бы следовало обсудить с глазу на глаз.
– Сеньор Луарте, – Райфель кивнул на женщину , – не понимает по-немецки, его британская мама очень не любит нас с вами, говорите спокойно.
– У меня нет оснований волноваться, я всегда спокоен, спокойствие – мое обычное состояние, но я приехал от Ланхера, у него сестра приболела, нужны здешние травы, да и мое к вам предложение не изложишь в такой душной комнате, может, пообедаем вместе?
– Я не знал, что вы оттуда, – сразу же поднялся Райфель. – Пошли, перед обедом можно выпить кружку пива, я приглашаю.
– Спасибо, только я плохо переношу пиво в такую жару, – улыбнулся Роумэн.
Он поднялся следом за Райфелем, с трудом выбравшись из-за низкого, очень неудобного канцелярского стола с какими-то чрезвычайно острыми углами, хотя, на первый взгляд, этот стол ничем не отличался от тысяч ему подобных, только разве что слишком уж был аккуратен, – какая-то пронзительная гордость бедного, который вынужден скрывать свою нищету.
– Хотите посмотреть мои склады? – поинтересовался Райфель.
– Я, честно говоря, ни черта в этом не смыслю. Моя специальность – параграфы законоуложений и гарантированность банковских счетов.
– Вы получили образование в...
– И там, и там, – ответил Роумэн. – Во всяком случае, немецкие законы я проходил в рейхе.
– Ах, вот как...
Когда они вышли на знойную улицу, забитую повозками, полными даров сельвы, всадниками, – лица в основном смуглые, много индейской крови, – медлительными женщинами, продававшими товар в разнос (широкополые соломенные шляпы скрывают верхнюю часть лица, губы чувственные, очень яркие, взгляд – когда вскидывают голову – обжигает), Роумэн сказал:
– У меня для вас письмо.
– Я все понял, господин Ниче... Ваш немецкий прекрасен, но все же, сдается, родились вы не в Германии.
– Вы правы, я родился в Ирландии. Моя мать немка, господин Райфель. Или вам хочется, чтобы здесь, на улице, когда мы одни, я называл вас настоящим именем?
– Не надо. Нет, нет. И не потому, что я боюсь... Просто это доставляет известную боль: потеря родины всегда сопряжена с личной трагедией.
– Я понимаю. Да и ваша нынешняя профессия предполагает вычленение прошлого. В противном случае возможен провал...
Райфель улыбнулся:
– Об этом я как-то не думал, господин Ниче... Мне не грозит провал, я вполне легален...
– Человек, живущий под другой фамилией, да еще немец, никогда не может быть гарантирован от провала. Так что – осторожность и еще раз осторожность... Пошли ко мне в отель, там нет ни одного гостя, лишь я... Такой уникальный уголок в тропиках, водопады, охота, рыбалка – и ни одного туриста... Поле для бизнеса, подумайте об этом...
– Мы уже думали.
– Полагаю, одним Шибблом не обойтись.
– Я тоже так думаю. Нужны как минимум три-четыре проводника...
– Мы можем кое-кого порекомендовать.
– Спасибо, – Райфель отвечал односложно, выжидающе. «Он же еще не прочитал записку Ланхера, – подумал Роумэн, – только после того, как он получит „рекомендательное письмо“, я могу начинать разговор, сейчас рано; можно спугнуть, они очень напряжены, когда говорят с человеком, которого не знали лично по прежней службе в СС или абвере».
...Прилетев в Игуасу, Роумэн первым делом обсмотрел маленький домик аэропорта, где ютилась пограничная стража, таможня и крошечное бюро по размещению приезжающих.
Рекламы «охотничьих экспедиций», которая, по словам Штирлица, сразу же бросилась ему в глаза, не было. Девушка, сидевшая в бюро, объяснила, что эти объявления расклеивали только один раз, да и то без разрешения муниципалитета, самовольно: «Приехали ночью и расклеили по всем стенам за час до прибытия рейса из Рио, не срывать же при пассажирах?! Нет, с той поры больше не расклеивали, может, договорятся с властями, тогда другое дело, но все равно надо сделать щиты из фанеры, не портить же деревянные стены, клей у нас плохой, остаются желтые следы, некрасиво, а мы как-никак первый аргентинский город, на стыке границ с Парагваем и Бразилией, не престижно, согласитесь...»
До того, как отправиться к Райфелю в его склады, Роумэн заглянул в типографию, зашел к хозяину, сеньору Карлосу Эрмида Игуэрасу (выпаливает сто слов в минуту, усы нафабрены, закручены вверх по-кавалерийски, невероятно порывист в движениях, несостоявшийся репортер, мечтает о литературной карьере, выпустил свою книгу стихов тиражом в сто экземпляров, разослал всем друзьям, родственникам и в столичные газеты, ответа ни из одной не получил, рецензий, как ни ждал, не дождался). Поинтересовавшись, можно ли к сегодняшнему вечеру напечатать пять объявлений – оплата наличными, организация отдыха и рыбной ловли на Паране, – Роумэн заметил:
– За ценой не постою, начало бизнеса предполагает вложения.
– Размер? – сразу же спросил Игуэрас. – Я могу напечатать прекрасные объявления в два цвета, черный и синий, прекрасный шрифт, возможна переработка в рифмованном стиле, стоить будет ерунду, десять процентов от общего объема работы, довольно дороги воспроизведения фотографического материала, впрочем, и качество не слишком-то хорошее. Я всегда говорю правду в начале разговора, чтобы не было каких-либо недоразумений в конце; мы, аргентинцы, люди чести, прежде всего доверие друг к другу, согласитесь, что я прав?!
Дважды Роумэн пытался перебить сеньора Эрмида Игуэраса, но понял, что дело это безнадежное, – солист ; ну, и слава богу, в таких только надо нащупать нужную точку – скажут все, в чем заинтересован. Упоминание о «рифмованном стиле» помогло Роумэну верно построить разговор, он сразу же попросил хозяина подумать, как можно положить на стихи простой текст: «Желающие отрешиться от суеты могут провести три прекрасных дня на Паране, отдаваясь рыбалке и созерцанию сказочной тропической природы».
– Вообще-то вы довольно красиво сказали текст в прозе, – заметил сеньор Эрмида Игуэрас, но в глазах его уже зажегся алчный блеск творчества, и он подвинул к себе чистый лист бумаги. – Через пять минут я предложу вам варианты.
Роумэн достал свои «Лаки страйк», закурил, подумал, что бы сказала Криста об этом человеке (она давала поразительно точные и в высшей мере краткие характеристики, схватывая самую суть человека), закурил и задумался, как лучше поставить вопрос о том объявлении, что было расклеено в авиапорту: называть имя одного лишь Шиббла или Райфеля тоже? Впрочем, вероятно, хозяин сам назовет эти имена, надо только ждать, из него льется ; как каждый поэт, он, видимо, алчет аудитории.
– Вот, – сказал сеньор Игуэрас; прошло не пять, а всего полторы минуты. – Извольте: «Кто хочет неги и покоя, объятий древней старины, кто хочет спать не сидя – стоя, рыбачьте в дельте Параны!» Как?
Роумэн понял, что сейчас самое время для сакраментальной фразы: «Неужели вы это сами сочинили прямо сейчас?» Ничто не делает поэта твоим другом, как открытая некомпетентная лесть.
– Ах, ну, конечно, сам и прямо сейчас... Но это следствие той работы, – дон Карлос Эрмида Игуэрас постучал себя по лбу, а потом ткнул пальцем в сердце, – которая происходит здесь постоянно, даже во сне.
– Прекрасно, – повторил Роумэн, – просто не верится, что за одну минуту можно написать такие прекрасные строки... Только что вы подразумеваете под строкой «кто хочет спать не сидя – стоя»?
– Как это «что»?! Человек прибыл в Игуасу, вымотанный ритмом большого города, нарушение жизненно важных циклов организма, кишечник ни к черту, позывы появляются в самое неподходящее время, унизительное бурчание в животе, невозможность нормального сна, а ничто так не изводит, как бессонница, человек мечтает о часе сна, как о манне небесной, возможность уснуть на ходу, то есть стоя, кажется ему верхом счастья, – неужели не понятно?!
– Нет, нет, теперь я все понял, – Роумэн с трудом сдержал улыбку. – А вот как объяснить про дельту Параны? Она же в другом месте, людей может отпугнуть необходимость добираться до дельты...
– Во-первых, слово «дельта» можно набрать мелко, а «Парану» укрупнить. Во-вторых, если вас это смущает, я пишу просто, без искусов: «рыбачьте в водах Параны!» Пожалуйста! Но, поверьте, в словосочетании «дельта Параны» есть что-то магическое, притягивающее...
– Лучше все же оставим «воды Параны», – заметил Роумэн. – Сколько я вам должен?
– Сотня. Включая рифму. Десять объявлений – сотня. По-моему, это вполне по-божески. А где текст с адресом и телефоном вашей фирмы?
– Шиббл не рифмовал свой адрес? – усмехнулся Роумэн.
– Кто? – сеньор Эрмида Игуэрас нахмурился. – Шиббл? Почему он должен рифмовать свой адрес?
– Ну, его фирма... Они ведь пару недель назад печатали у вас такое же объявление...
– Это не он... Откуда у него деньги? Его фирма на грани банкротства. -Это печатал дон Мигель Райфель.
– Кто? Откуда он?
– Из фирмы по сбыту электротоваров. По-моему, сеньор Райфель перекупил фирму охотничьих экскурсий на корню, он здесь набирает силу, очень хваток... Но совершенно не понимает, как в рекламе важна рифма... Я здорово заработал, когда для фирмы «Дарвин» прорекламировал их крем в Буэнос-Айресе... Прислали текст: «Покупайте крем фирмы „Дарвин“». Лично я бы никогда не купил крем с таким названием. Во имя чего? Я понимаю – крем «Марлен Дитрих» или «Вивьен Ли». Ну, я и сочинил: «Не знал ни Дарвин и ни Брэм, как популярен этот крем! Сеньоры, помажьте им кожу и станьте лет на сто моложе!» Крем расхватали за неделю! О, рифма в рекламе – это золотое дно, прямой путь к человеческой памяти, вы же помните все детские стихи, не так ли?! Ждите, я вернусь с пробным оттиском через двадцать минут.
Роумэн поблагодарил, уплатил деньги и сказал, что придет за оттиском к вечеру, не горит; он узнал все, что ему было нужно.
...В отеле было пусто, ни одного человека, даже портье куда-то ушел из-за стойки. Обычно этот креол сидел, не отлучаясь, сосредоточенно ковыряя в носу, если в холле никого не было, а когда заходил случайный посетитель, лениво, но в то же время пристально его разглядывал, чтобы вечером было о чем поговорить с друзьями.
Ресторанчик был вынесен на улицу – столики стояли под соломенными крышами, вместо стульев – пни красного дерева, совершенно неподъемные; прейскурант был довольно скудный, печатали, видимо, в типографии сеньора Игуэраса, потому что под названием отеля «Сэнт Джордж» красовались строки: «Пьющий „Натураль де колониа“ не знает ни подагр, ни аллергии!» Сегодня давали пиво «Шнайдер де Санта-Фе», сопа негра Сопа негра (исп.) – бобовый суп.
, карнэ эн салса, арроз и эн салада Карнэ эн салса, арроз и эн салада (исп.) – мясо с салатом.
, карнэ асада Карнэ асада (исп.) – жареное мясо.
и хуго наранха Хуго наранха (исп.) – оранжевый джус.
– вот и все, не густо.
– Хорошо кормят в парижже «Пилинчо», – заметил Райфель, – хозяин дон Педро Рохо раньше был немцем, – он улыбнулся. – Забыл, бедняга, как делаются айсбайны, но прекрасно жарит мясо на огне. Если хотите, заглянем вечером.
– Спасибо, я не знаю еще, как у меня сложится вечер. Вот, это вам, – и Роумэн положил на стол конверт. – Если там есть что-то такое, что может наследить , – сожгите, об этом попросил тот, кто передал послание.
Райфель кивнул, вскрыл конверт, быстро прочитал письмо, снова кивнул, словно бы соглашаясь с написанным, и подвинул листок Роумэну.
– Зачем? Это же не мне адресовано, а вам, – Роумэн пожал плечами.
– Там указано, чтобы я и вас ознакомил с текстом.
– Да? Вообще-то я этого не люблю, знаете ли. Я получаю за свою работу деньги, выполняю то, что предписано, – и все. Чем меньше знаешь, тем лучше. А?
– Верно, – Райфель посмотрел на Роумэна иначе, чем раньше, глаза ожили, в них появился несколько недоумевающий, но, тем не менее, плохо скрываемый интерес к этому человеку: письмо Ланхера давало к тому основания.
Роумэн прочитал письмо и, так же как Райфель, недоумевающе пожал плечами: «Дорогой друг! Податель этого письма уполномочен проверить, как идет наш бизнес в регионе. Его рекомендации следует учесть. Человек компетентен в сфере бизнеса и деловых связей. По прочтении ознакомь его с текстом. Затем надлежит сделать то, что положено. Передай с ним отчет о работе филиалов фирмы по пути следования товаров к границе. Полное доверие! Эрнесто Ланхер, генеральный директор „Бытовая химия, краски и лаки“
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71