Я заказал фотографии трех этих домов, вышлю тебе со следующей почтой.
Твой совет по поводу споров я учел и принял к неукоснительному исполнению. Ты совершенно прав: все решает ячейка счастья, в ней рождается мир и доверие, именно то, чего лишена большая часть человечества.
Кстати, по поводу Врэнкса. Он не получал ни одного письма из той страны, которую ты имел в виду. Он писал туда пять раз, но не получил ни одного ответа. Твою рекомендацию я ему передал, он был весьма удивлен этим, тем не менее поблагодарил и пообещал обо всем подумать. Назавтра он позвонил мне и спросил, не был бы я так любезен отправить его письмо вместе с моим. Я ответил, что мое письмо тебе идет так же, как все обычные письма, это только ты мне отправляешь корреспонденцию с дипломатической почтой.
У меня очень много новостей, но я понял из твоей прежней весточки, что целесообразнее говорить обо всем этом при личной встрече. Если я тебя понял верно, тогда наговоримся обо всем, когда вы с Кристой приедете сюда следующей весной. Пожалуйста, не резервируйте отель, Элизабет и я обидимся, если вы остановитесь не у нас, мальчишки орут на улице, так что они не будут вам мешать, да и комната, которую мы для вас приготовим, окнами выходит в сад, который принадлежит другу Эйслера, композитору Дмитрию Темкину, ты помнишь его, он делал музыку для фильма «Сто мужчин и одна девушка» с Леопольдом Стоковским в роли дирижера. Он живет здесь уже двадцать лет, стал знаменитостью; но говорит с ужасающим акцентом, а Эйслера приглашает в гости только вечером, чтобы никто не видел; днем и по воскресеньям у него собираются только одни американцы, все-таки пословица, что порою надо быть святее самого папы римского, только потому и стала пословицей, что выражает суть того времени (тех времен), в которое она сделалась хрестоматийной, то есть понятной каждому и почти каждому потребной.
Если у вас в посольстве будут показывать фильм «Десант», посмотри... В титрах ты найдешь и мою фамилию. Полюбуйся на игру президента актерской Лиги Рейгана, я тебе писал о нем, он изображает одного из наших диверсантов.
К сожалению, я провалялся в постели, подцепив какую-то дикую инфлуэнцу (температуры нет, но страшный кашель), когда в Штаты приезжали русские писатели Симонов и Эренбург. О них много писали, причем по-разному, отмечали, что Эренбург личный представитель Сталина, давно и прочно связанный с русскими секретными службами, возглавлял бюро Коминтерна в Париже, а Симонов, который пишет лирические стихи, был придан ему в качестве декорационного прикрытия. Впрочем, газетная сенсация газетной сенсацией, а принимали их здесь великолепно, было очень дружественно, и, как сказал мне потом Брехт, к нему звонил затворник Лион Фейхтвангер и, кажется, был намерен выбраться из своего далекого уединения. Кстати, он ведет себя именно так, как ты советуешь мне вести себя. Ему легче – он создает миры, в которых живет, ему не скучно, а я – бездарь, лишен дара сочинять или рисовать, поэтому не могу существовать без общения с себе подобными.
А месяцем позже приехали два русских беженца, один бывший полковник, другой майор. Рассказывали совершенно ужасные истории про Россию, напичканы сюжетами, которые можно сразу же крутить в кино, их лекции собирали громадную аудиторию, здорово заработали. Я с ними потом поговорил, и выяснилось, что они перешли к Гитлеру в сорок втором, сотрудничали с генералом Власовым, ты помнишь, о нем много любопытного рассказывал Аллен. Мой интерес как-то угас, потому что у меня, как и у тебя, да и у всех наших, свое отношение к перебежчикам. Я все время видел их в немецкой форме, представляю, как бы ты себя чувствовал, ведь охранники твоего концлагеря носили такую же форму.
Брехт ходит какой-то опущенный, я спросил, отчего он не отвечает на твои письма. Он был весьма удивлен и сказал, что ничего от тебя не получал. Но со свойственной ему рассеянностью он, я думаю, сунул куда-нибудь твои послания и найдет их лишь в тот день, когда решит прибрать в своем кабинете, сплошь заваленном книгами, журналами и корреспонденцией.
Мы сердечно обнимаем Кристу и тебя.
В ожидании скорой встречи, твой

Грегори Спарк».


Штирлиц – ХVI (ноябрь сорок шестого)

Сидя за рулем своего «форда», Роумэн продолжал неистовствовать:
– Кто тебе, фашистская сука, дал задание следить за Кри...
Штирлиц быстро включил радио; передавали последние известия из Лондона.
– Убери это! – крикнул Роумэн. – Выключи к черту! Меня не подслушивают. Убери, я сказал! Сейчас ты скажешь Кристе, где и когда ты ее видел с Кемпом, сука!
– Слушай, придурок, – тихо ответил Штирлиц, – перестань орать, как истеричка в пору климакса. А подслушивать здесь могут даже в сортире. Это по правилам.
– Это по вашим нацистским правилам! Это вы никому не верите, поэтому ставите аппаратуру в сортире, чтобы знать всю подноготную, и от этого перестаете верить даже самим себе! Все про человека имеет право знать бог! А вы замахнулись и на бога, паскуды! Убери звук! Мне мешает эта шлюха с ее последними известиями!
– Не уберу. Высади меня и выключай. А мне жизнь дорога.
– Никто не угрожает твоей паскудной жизни. Кто поручил тебе следить за Кристой?! Отвечай!
– Сначала ты скажешь, когда ты узнал мое имя, а потом я отвечу на твой вопрос. Это мое усло...
– Сделай громче! – вдруг крикнул Роумэн, резко нажав на тормоз. – Найди волну, чтоб не уходила станция! Громче же!
Штирлиц не сразу понял, отчего Роумэн резко затормозил и круто взял к обочине. Он дал громкость на всю мощь и только после этого понял, отчего Роумэн так жадно подался к приемнику.
– После этого выступления, – читал лондонский диктор, – два ведущих специалиста «Нью-Йорк таймс» по вопросам международного коммунизма Фридрик Вольтман и Ховард Рашмор сделали заявление для печати, что, скорее всего, речь идет о большевистском агенте Эйслере, нашедшем приют в Соединенных Штатах после того, как Гитлер начал свою антисемитскую вакханалию в рейхе. Вольтман заметил, что, рассматривая возможную коммунистическую деятельность Эйслера, необходимо особо внимательно присмотреться к некоему автору текстов Бертольду Брехту, весьма популярному менестрелю ГПУ. Из осведомленных источников, близких к Капитолию, сообщают, что главным следователем в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности выступит Роберт Стриплинг. Передают, что он уже провел предварительные допросы Адольфа Менжу, Рональда Рейгана и Роберта Тейлора, однако подробности прессе сообщены не были. Обозреватели считают, что речь, вероятнее всего, идет о разветвленном коммунистическом заговоре. Сегодня Стриплинг вызвал для допроса сестру Эйслера миссис Рут Фишер, которая в двадцатых годах была одним из руководителей Германской коммунистической партии... Оттава. Сегодня здесь во время пожара в отеле «Принс Джодж» погибло три человека, среди которых известный горнолыжник Клод Фармье. Причины возникно...
Роумэн выключил приемник, полез за сигаретой, закурил, посмотрел на Штирлица невидящим взглядом, потом открыл окно и длинно сплюнул.
– Ну, суки, – сказал он тихо, – грязные, глупые, неграмотные суки... «Автор текстов Брехт»... Что же это такое, а?
– Я не скажу, что это фашизм, – усмехнулся Штирлиц, – но какое-то сходство есть. Фашизм всегда дает первый залп против интеллектуалов.
– А ты молчи!
– Я могу выйти?
– Нет.
Роумэн сделал две глубокие затяжки, сигарета сделалась как траурное знамя: черный пепел и красная кайма, очень страшно. Он включил зажигание, развернулся и в нарушение всех правил погнал через осевую в центр, к площади Колумба; там затормозил и, не глядя на Штирлица, сказал:
– Пошли.
Штирлиц спросил:
– Может, я подожду?
– Пошли, – повторил Роумэн. – Ты мне понадобишься как эксперт по фашизму, маленький Гитлер...
– А что, – усмехнулся Штирлиц, осторожно вылезая из машины, потому что после удара Роумэна, когда упал навзничь на скользкий пол, выложенный изразцами, в пояснице снова заворочалась боль, – вполне престижно; эксперт разведки Соединенных Штатов по вопросам гитлеризма. Положи мне хорошие деньги в неделю, я готов, проконсультирую, отчего нет?
Они поднялись на третий этаж нового дома, прошли по длинному коридору, остановились возле двери, на которой была укреплена медная табличка «Юнайтед Пресс интернэйшнл». Роумэн нажал большую медную кнопку, раздался мелодичный перезвон; дверь отворил низенький человечек в мятой рубашке, выбившейся из жеваных, слишком длинных брюк.
– Здравствуй, Пол, – сказал он, – сядь и не путайся под ногами. Идет очень важная информация.
И, повернувшись, засеменил в телетайпную, где большие машины, урчаще дергаясь, выдавали новости.
Роумэн прошел следом за ним, оторвал бумажный лист с только что переданными сообщениями и углубился в чтение. Он пробежал текст стремительно, и Штирлиц отметил, что Роумэн читает как человек, привыкший работать профессионально: он сначала проглатывал новость, потом выделял части и только после этого брал сообщение вкупе, выявив для себя главное и отбросив ненужное. Однако, судя по тому, как двигались зрачки американца, Штирлиц понял, что в этом тексте ему было важно каждое слово.
Роумэн прочитал его не три, а четыре раза, молча протянул Штирлицу и, резко поднявшись, снова пошел в телетайпную.
Штирлиц пробежал сообщение, полез за сигаретами, вспомнив тот весенний день в Берне, когда он сидел с пастором Шлагом на набережной, спустившись по красивым дорожкам, устланным бурой, ржавой прошлогодней листвой, к вольерам, где содержались олени: самое пустынное место в зоопарке, только утки летают, безлюдье и тишина. Именно там он впервые подумал, что может случиться с миром, если Даллес договорится с Вольфом, диффузия идей – штука сложная, проникновение концепции нацизма в буржуазно-демократическое общество незаметно; он помнил Берлин тридцать второго года, он хорошо помнил тот год, лучше б ему не помнить ту пору, так она была страшна, так горько было ощущение собственной беспомощности; видишь и понимаешь, куда катится страна, но ничего не можешь сделать, чтобы предотвратить ее сползание в ужас...
«Здесь передают, – прочитал он сообщение еще раз, – что комиссии по расследованию антиамериканской деятельности в составе председателя Перкэна Томаса, сенаторов Карла Мундта, Южная Дакота, Джона Макдоуэла, Пенсильвания, Ричарда Никсона, Калифорния, Ричарда Вайля, Иллинойс, Джона Ранкина, Миссисипи, Хардина Петерсона, Флорида, и Герберта Боннера, Северная Каролина, провели предварительную беседу с Герхардом Эйслером, братом известного композитора, работающего в Голливуде. По поручению комиссии материалы к собеседованию готовили главный следователь Роберт Стриплинг и следователь Луис Рассел. Официальное слушание назначено на начало сорок седьмого года.
Приводим текст стенографического отчета, полученный от адвокатов.
Стриплинг. – Мистер Эйслер, встаньте.
Эйслер. – Я не намерен вставать.
Стриплинг. – У вас есть адвокат?
Эйслер. – Да.
Стриплинг. – Господин председатель, я считаю, что мы можем разрешить свидетелю пригласить адвоката.
Председатель. – Мистер Эйслер, поднимите вашу правую руку.
Эйслер. – Я не подниму мою правую руку до тех пор, пока мне не будет предоставлена возможность сделать заявление.
Стриплинг. – Господин председатель, я думаю, вы должны объявить, чему посвящено слушание, прежде чем принимать решение о правах свидетеля Эйслера.
Председатель. – Мистер Эйслер, вы в Комиссии по антиамериканской деятельности. На основании шестьсот первого параграфа гражданского права нам вменено в обязанность расследовать характер и объект антиамериканской пропаганды в Соединенных Штатах, а также выяснить, какие иностранные государства стоят за этой пропагандой и является ли ее целью свержение правительства США, а также иные вопросы, возникающие в связи с исследованием главного. Поскольку Коммунистическая партия США признана подрывной организацией, все формы ее деятельности подлежат рассмотрению в нашей комиссии. Поэтому ваши ответы на вопросы должны быть прямыми и ответственными, никаких двусмысленностей. Мы не намерены дать вам возможность выступать с какими бы то ни было заявлениями до тех пор, пока вы не принесете присягу. Лишь после присяги комиссия рассмотрит ходатайство о приобщении вашего заявления к делу. Итак, поднимите вашу правую руку.
Эйслер. – Нет.
Председатель. – Мистер Эйслер, не забывайте, что вы являетесь гостем этой страны.
Эйслер. – С гостями так не обращаются, потому что я...
Председатель. – Эта комиссия...
Эйслер. – Потому что я не гость, а политический заключенный в Соединенных Штатах.
Председатель. – Одну минуту! Вы готовы присягнуть?
Эйслер. – Я не могу присягнуть, прежде чем не сделаю нескольких замечаний.
Председатель. – Нет, сейчас вы не будете делать никаких замечаний.
Эйслер. – Значит, не будет никакого слушания моего дела – во всяком случае, в моем присутствии.
Председатель. – Вы отказываетесь присягнуть? Я правильно вас понял, мистер Эйслер? Вы отказываетесь присягать?!
Эйслер. – Я готов ответить на все ваши вопросы.
Председатель. – Одну минуту... Вы отказываетесь дать присягу?
Эйслер. – Я готов ответить на все ваши вопросы.
Председатель. – Мистер Стриплинг, вызовите другого свидетеля. Комиссия будет соблюдать свой порядок. Вы ведь отказываетесь присягнуть перед лицом нашей комиссии.
Эйслер. – Я не отказывался и не отказываюсь присягать.
Стриплинг. – Господин председатель, по-моему, свидетель должен замолчать. Или же встать и присягнуть. Или же быть выведенным из зала – во всяком случае, до тех пор, пока мы не придем к единому мнению.
Сенатор Мундт. – Господин председатель, спросите его еще раз: готов ли он присягнуть?
Председатель. – Вы снова отказываетесь принести присягу, мистер Эйслер?
Эйслер. – Я никогда не отказывался дать показания под присягой. Я доставлен сюда как политический заключенный. Я прошу дать мне возможность сделать несколько замечаний по делу – всего три минуты – перед тем, как я присягну и отвечу на ваши вопросы, а потом выступлю с моим заявлением.
Председатель. – Я уже сказал, что вы получите право на слово лишь после того, как ответите на наши вопросы под присягой. Затем ваши замечания – если следствие найдет их заслуживающими внимания – будут рассмотрены комиссией. Но сначала вы должны присягнуть.
Эйслер. – Вы ошибаетесь в этом пункте. Я ничего не должен , ибо я политический заключенный. А политический заключенный ничего никому не должен.
Председатель. – Вы отказываетесь присягнуть?
Эйслер. – Я прошу дать мне три минуты для того, чтобы я мог разъяснить комиссии то, что я на...
Председатель. – Мы будем дискутировать ваш вопрос только после того, как вы присягнете.
Сенатор Мундт. – Господин председатель, я полагаю, что свидетель должен быть удален.
Сенатор Ренкин. – Согласен.
Председатель. – Уведите свидетеля.
Стриплинг. – Господин председатель, я бы хотел, чтобы знали, в какую тюрьму отправят Эйслера.
Председатель. – Кто его сюда доставил?
Стриплинг. – Два присутствующих здесь джентльмена. Назовите ваши имена.
Греннан. – Я – Стив Греннан, офицер секретной службы, министерство юстиции, отдел иммиграции.
Бросман. – Я – Бросман, офицер секретной службы, министерство юстиции, отдел иммиграции.
Председатель. – Это вы привезли сюда Эйслера? Офицеры секретной службы подтверждают это.
Председатель. – Куда вы его берете?
Греннан. – В городскую тюрьму Вашингтона.
Затем была приглашена для дачи показаний Рут Фишер, которая является родной сестрой Ганса Эйслера, композитора, проживающего по адресу 122, Вавэрли-плэйс, Нью-Йорк, и Герхардта Эйслера, находящегося в тюрьме Вашингтона. Будучи приведенной к присяге, миссис Фишер на предварительном слушании, в частности, показала:
– Герхардт и я вступили в ряды Коммунистической партии Германии в 1920 году. Я была секретарем берлинской организации, затем членом Политбюро, а также членом президиума ИККИ Коминтерна в Москве. Мы очень дружили с Герхардтом, особенно в ту пору, когда он вернулся с фронта, где провел в окопах четыре года, однако в двадцать третьем наша дружба кончилась, потому что я встала в оппозицию к Политбюро и Коминтерну. Я потому решилась сегодня выступить с заявлением перед уважаемой комиссией, что считаю Герхардта одним из самых опасных террористов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73