Он выровнял клинок на наковальне правой рукой и вслепую зашарил в поисках молота. Его пальцы нащупали короткую ручку; он поднял молот, сама тяжесть которого казалась надежной и успокаивающей. Затем он поднес дрожащую левую руку к искалеченному сердцу меча, держа сжатый кулак вертикально, большим пальцем вверх. Постепенно, очень медленно он стал отгибать мизинец, как если бы хотел просыпать на наковальню немного песка, зажатого в горсти.
Белый огонь, более чистый и яркий, чем звездный, пролился на наковальню – искристый, сияющий свет, слепивший даже через опущенные веки. Ему сопутствовал низкий басовый рев, в котором слилась мощь сотни водопадов, заглушавший завывания бури. Рок что-то кричал, но его голос потерялся в этой сумятице. Наблюдателям, стоявшим на вершине лестницы, крепкая фигура Элофа, озаренная светом от наковальни, казалась воплощением движения: огромный молот взлетал вверх, описывал широкую дугу и опускался с легкой, даже ленивой грацией. Молот врезался в средоточие света, поднимался и падал снова; фонтаны дыма устремлялись вверх и тут же уносились вместе с ветром. После четвертого или пятого удара свет внезапно погас, и Элоф опустил молот. Но теперь он высоко поднял латную рукавицу, по-прежнему сжатую в кулак, и обрушил ее на наковальню вместо молота. Вспышка света отразилась от наковальни и прянула в небо, к быстро несущимся облакам; звенящий удар необычайной силы сотряс башню, а кузнец пошатнулся и опустился на колени.
Было ли то результатом бегства последних остатков светоносной мощи, которую он уловил, или просто глазом бури, но в небе над головой открылся просвет. Дождь сменился мелкой моросью, как будто облака оплакивали свою утраченную силу. Наблюдатели выбрались из лестничного колодца и бросились к шатающейся фигуре кузнеца, заранее страшась ран и увечий, которые они могли обнаружить. Но хотя одежда Элофа была прожжена во многих местах, а от его влажных волос валил пар, глаза на закопченном лице сверкали диким восторгом.
– Видишь? – крикнул он и указал рукой, одетой в латную рукавицу. – Скажи, о мудрый странник, выдержал ли я испытание? А ты, из чьей руки я забрал его, – будь мне свидетелем! Скажи теперь, разве он не по праву принадлежит мне? Он был запятнан злом, но теперь сияет, как прежде! Он снова пробудился к жизни и готов разить, защищая ее! Слепи нечистых своим темным блеском, искореняй зло, поражай ложь!
Стряхнув с плеч руки своих друзей, Элоф встал, поднял с каменного пола рукоять меча и выступил вперед. Их взгляды устремились вслед, и тогда они увидели… Хьоран издал удивленный возглас, Марья взвизгнула, и Рок выругался хриплым шепотом. Черный клинок действительно стал прямым и вернулся к жизни, ибо был глубоко погружен в металл наковальни.
Элоф насадил рукоять на торчащий хвостовик меча и вставил заклепки. Затем, не позаботившись о том, чтобы расплющить их, он уперся сапогом в край наковальни и сделал один могучий рывок. С металлическим скрежетом и фонтаном искр, а потом с торжествующим звоном клинок вырвался на свободу.
Наковальня, треснувшая сверху донизу, медленно распалась пополам и рухнула на темные каменные плиты.
– Так рубит клинок кузнеца!
Элоф тихо рассмеялся, повернулся к Року и остальным и обнял их. Объятие получилось неуклюжим, потому что он не выпустил меч из рук.
– Спасибо, друзья мои, спасибо вам! Жаль, что пришлось уйти в такой спешке и без объяснений. И еще, Рок: я сделаю для тебя достаточно безделушек, чтобы ты мог купить новую наковальню, еще лучше старой…
Хьоран и Марья казались оцепеневшими и бессловесными, но Рок, более привычный к странным зрелищам, просто покачал головой и начал собирать инструменты Элофа.
– Это не имеет значения. Пока оставим ее лежать здесь и давайте-ка уйдем отсюда, пока небесная кузница снова не принялась за работу!
Он подтолкнул остальных к лестнице, хлопнул Элофа по спине и удивленно уставился на свою мокрую ладонь.
– Пошли с нами, Элоф, ты же промок до нитки! Мы найдем для тебя кружку подогретого вина и теплую постель.
Элоф покачал головой, все еще переполненный внутренним ликованием.
– Благодарю тебя, но не надо. Я уже достаточно потревожил вас всех сегодня ночью. Мне нужно вернуться в дом Керморвана, лечь в собственную постель и оставить вас в покое.
– Как хочешь, – сказал Рок и обнял Марью за плечи. – Передай лорду мое глубокое почтение. Мы будем приветствовать его, когда он завтра выйдет к народу.
– Разве ты не собираешься прийти на церемонию?
– Зачем? – фыркнул Рок. – Слушать, как надутые синдики часами препираются друг с другом? Я оставлю формальности тебе и Иле, раз уж у вас голова устроена так, что они вас не утомляют. Лучше скоротать время в таверне, если в городе осталась хотя бы одна!
Элоф улыбнулся вместе с остальными.
– Если осталась хотя бы одна, уверен, что ты найдешь ее. Оставь нам немного эля напоследок!
Элоф пропустил своих спутников вперед, а сам задержался в пыльной полутьме, наслаждаясь прохладой и тишиной после грохота бури. Клинок в его руке тоже был прохладным, как и латная рукавица в поясной сумке; казалось непостижимым, что через них совсем недавно протекала такая грандиозная мощь. Элоф мысленно вернулся к моменту вспышки, к тому краткому озарению, когда он интуитивно проник в сущность меча. Действительно, клинок был сделан не из металла. В нем мерцали длинные черные пряди, причудливо свитые и перекрученные, погруженные в густую и темную связующую субстанцию. Они казались глянцевыми и блестящими, словно локоны давно умершей красавицы, сохраненные для вечности неким волшебством; правда, лезвие клинка было тоньше самого тонкого волоса.
Элоф остановился у одного из высоких лестничных окон, за которым до сих пор вспыхивали отсветы молний, и пристально посмотрел на меч, но поверхность металла снова превратилась в непроницаемое зеркало. Пораженный внезапной мыслью, он перевел взгляд на рукоять и поднес ее ближе к свету. В ней, как и прежде, переливались плывущие облачные узоры, но теперь они были уже не серыми, а черными – заряженными энергией, подобно грозовым облакам, чья живая сила помогла заново отковать клинок.
– Раньше я не давал тебе имени, – тихо сказал Элоф. – Я не мог быть уверен в тебе. Но теперь я уверен; во имя тьмы, что льнет к тебе, я назову тебя. Будь же Несущим Тьму, Вестником Ночи, или Гортауэром на сотранском языке, и да падет тьма перед глазами моих врагов!
Повинуясь внезапному порыву, он взмахнул Гортауэром, и голос меча запел во тьме – высокий, торжествующий, более чистый и ясный, чем раньше. В нем слышались слова, воспламенявшие кровь Элофа, заставлявшие его забыть о холоде, сырости и предстоящей долгой прогулке под дождем.
– Темный путь лежит передо мной, – прошептал он. – Но по крайней мере я вернул себе одного верного спутника. Интересно, кого еще я смогу найти?
Глава 2
ЖРЕБИЙ БРОШЕН
Ветер завывал над болотными пустошами на тысячу диких голосов. Он гнал перед собой клубы темных облаков и пригибал к земле бурые осенние камыши. Элоф, охваченный лихорадкой, снова оказался за дребезжащей дверью своей кузницы и слышал в голосах ветра отзвуки древних битв – отдаленные голодные крики целого сонма мертвецов, лежавших в болотной топи, но теперь восставших и отправившихся на охоту вместе с ветром. Мощные порывы стучали в дверь, как настойчивые руки, как та почерневшая и полуистлевшая рука, из которой он взял меч…
Внезапно Элоф проснулся и некоторое время лежал, дрожа всем телом, пока не ощутил под собой теплую постель, а сверху – успокаивающий вес богатого, но изрядно поношенного стеганого покрывала. Холод пронизывал его тело только во сне, а болотные земли остались далеко позади. Но Элоф знал, что это был не совсем сон; какое-то время он прислушивался, и недоброе предчувствие свинцовой тяжестью вползало в его душу. Портьеры были темными силуэтами на фоне сумеречно-серого неба. Ни одна кисть не пошевелилась, однако голодный вой все еще звучал в его ушах.
Холщовый коврик заскользил под ногами, когда Элоф встал с постели. Холодный воздух обжег его кожу, а ступни ощутили прохладу гладкого каменного пола, когда он подошел к окну. Но оно было слишком узким, а наружная решетка мешала ему выглянуть наружу и увидеть, что творится внизу. Дом, как и большинство подобных домов в старом городе, был возведен вокруг прямоугольного внутреннего двора и являл внешнему миру угрюмо-непроницаемый фасад.
Элоф повернулся и вышел на открытую галерею, а оттуда поднялся по лестнице, ведущей на крышу. К тому времени, когда он оказался на старой черепичной кровле, у него кружилась голова, сердце бешено стучало, а в груди ворочалась знакомая боль; ночные труды исчерпали его силы. Ему пришлось некоторое время постоять, опираясь на рассыпающийся каменный парапет, прежде чем он смог выглянуть наружу.
Город внизу лежал в глубоком сумраке, но тут и там мелькали яркие огоньки факелов. И хотя воздух был неподвижным, как пыльный гобелен, гул голосов заметно приблизился и стал громче. В нем слышались злобные лающие выкрики, заставившие Элофа зябко передернуть плечами.
Он вздрогнул еще сильнее от прикосновения мягкого меха к голой спине и резко обернулся.
– Неудивительно, что ты весь дрожишь, – проворчала Иле. Плотно сложенная, коренастая, она поднялась на цыпочки, чтобы накинуть меховой плащ ему на плечи. – Встал на ноги не больше месяца тому назад и уже разгуливаешь нагишом!
– Со мной все в порядке! – негодующе возразил Элоф. – Там, где я родился, это назвали бы теплым весенним утром.
Тем не менее продел руки в рукава плаща и с удовольствием ощутил тепло меховой подкладки. В городе говорили, что эта зима была самой лютой на памяти живущих, но весну тоже едва ли можно было назвать теплой.
– Вот и хорошо, – твердо сказала она. – В конце концов ты не можешь оправиться от лихорадки за один день!
Элоф улыбнулся, радуясь тому, что она готова подшутить даже над этим. Внезапное исцеление от смертельной раны на короткое время воздвигло некий барьер между ним и его друзьями, которые были свидетелями этого чуда. Иле, несмотря на всю ее привязанность к нему, была встревожена больше других. Лишь приступ лихорадки и последовавшая за ним долгая болезнь, казалось, были свидетельством его принадлежности к человеческому роду и ценой, уплаченной за столь ужасную рану. Сомнения его друзей рассеялись: они помнили, какой клинок нанес удар, и видели в этом причину невероятных событий. Элоф не разубеждал их, но, когда его разум немного прояснился, он понял, что это не так. Однако даже сейчас его мысли начинали блуждать и расплываться, когда он пытался осмыслить случившееся; он сам знал не больше, чем они, ничуть не больше…
– Этот шум разбудил и меня тоже, – пробормотала Иле, вернув Элофа к действительности. – По-моему, люди просто не могут жить спокойно. Что они опять задумали? Судя по звуку, они приближаются сюда.
– Не знаю. Боюсь… слушай!
Они ясно услышали топот бегущих ног по булыжной мостовой, словно человек из последних сил уходил от преследования. И действительно: из-за угла на улицу, пошатываясь, выбежал юноша, почти мальчик – длинноногий и очень худой. На бегу его бросало из стороны в сторону от изнеможения; его смуглое лицо налилось кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Он нырнул в проем между домами и остановился, дрожа всем телом, когда увидел каменную стену цитадели, преградившую путь. Потом он повернулся, готовый к бегству, но в страхе отпрянул назад перед волной вопящих людей, нахлынувшей на него и отрезавшей последний путь к отступлению. В одно мгновение его окружили, повалили на мостовую и принялись избивать. Охваченные ужасом наблюдатели увидели веревку, спущенную из-за оконной решетки в стене внизу. Беспомощного юношу, кричащего и брыкающегося, подтащили к веревке.
Иле выругалась и повернулась к лестнице, но остановилась. Улица находилась четырьмя этажами ниже; к тому времени, когда они попадут туда, даже вооруженные, жертве уже ничем нельзя будет помочь. Элоф огляделся по сторонам. Многие тяжелые черепицы из глазурованной обожженной глины вывалились наружу, а другие расшатались; он потянул один кусок, и тот остался у него в руке. Снизу донесся взрыв лающего смеха – кто-то в толпе уже собирался набросить петлю на шею юноше, а другие приготовились тянуть веревку. Элоф прицелился и бросил черепицу.
Точность прицела поразила даже его самого. Черепица с глухим стуком врезалась палачу в затылок, и он без чувств растянулся на мостовой.
– Молодец! – крикнула Иле.
Спустя мгновение еще кусок черепицы попал в руку первому человеку, ухватившемуся за веревку; он согнулся пополам и завопил от боли. Остальные задрали головы и разразились сердитыми криками, но поспешно отступили, прикрываясь руками от града смертоносной черепицы.
Потом на улице раздался перестук подков, запели рожки, послышались новые крики, и внезапно высокий мужчина на белом боевом коне врезался в толпу бунтовщиков, раздавая приказы громовым голосом. У его пояса висел меч в ножнах, но он прокладывал себе дорогу огромным кнутом. Его бронзовые волосы развевались на ветру, а из толпы, подававшейся то в одну, то в другую сторону в стремлении уклониться от ударов копыт и кнута, доносились пронзительные выкрики. За всадником появились люди в доспехах городской стражи и бросились на бунтовщиков, щедро раздавая удары древками копий.
При виде стражников буйство толпы сразу же сменилось паникой. Бунтовщики бросили свою жертву и разбежались, в спешке наступая на несчастного юношу, а всадник и стражники начали разгонять немногих оставшихся. Элоф облегченно вздохнул, но в следующее мгновение увидел, как один из отставших неожиданно повернулся, наклонился над распростертым юношей и хладнокровно всадил ему в живот длинный нож. Последний бросок Элофа лишь скользнул по бедру убийцы, и тот, погрозив кулаком на прощание, исчез в ближайшем проулке. Когда всадник легкой рысью вернулся к месту первой стычки, юноша уже перестал корчиться и лежал неподвижно. По приказу всадника двое стражников подбежали к нему. Один из них склонился над телами палача и жертвы, потом посмотрел на всадника и покачал головой.
К тому времени, когда они наконец спустились вниз, Керморван уже был во внутреннем дворе. Он отвел своего коня на конюшню и на ходу громко распорядился о том, чтобы подали завтрак.
– У меня пропал аппетит, – мрачно сказал Элоф, проследовав за воином в прохладный сумрак малого обеденного зала, где седой старый слуга расставлял на столе несколько простых блюд. Иле, которой самой приходилось убивать людей без малейших колебаний, согласно кивнула.
– Вам нужно подкрепить силы, – сухо отозвался Керморван, оторвав большой кусок от буханки еще горячего пшеничного хлеба, лежавшей перед ним. – Вы, должно быть, сильно утомились, перебросав на улицу половину черепицы с моей крыши.
Он запил хлеб глотком крепкого сидра и улыбнулся уже более сочувственно.
– Знаю, вам ничего не оставалось делать. Но если без шуток, постарайтесь больше не трогать крышу: эта черепица очень старая, и ее замена обойдется недешево. Что касается мальчика, вы правильно сделали, когда отогнали этот сброд, но утешьтесь: несмотря ни на что, они в своем роде вершили правосудие. Этот юноша вместе с двумя сообщниками рано утром ограбил лавочника, пожилого человека, который вполне мог умереть от пережитого потрясения.
На высоких башнях цитадели, обращенных к морю, звонко запели трубы, приветствуя рассвет и возвещая о начале нового дня. Элоф потер щетину на подбородке.
– Но зачем? Ведь это лишь усиливает трения между горожанами и северянами и может привести к новому бунту. Ты уверен, что так оно и было на самом деле?
– Мы взяли одного из сообщников, и он во всем сознался. По его словам, они голодают, и я верю ему – одна кожа да кости. Но они также хотели отомстить за северянина, которого ограбили в пригородах на прошлой неделе. Отомстить! В результате, насколько мне известно, в сегодняшних беспорядках погибли еще двенадцать человек, причем десять из них северяне. А сейчас, наверное, жертв стало еще больше. Стоит ли удивляться, что я настаиваю на немедленном и безжалостном подавлении беспорядков? Если не положить им конец, они будут множиться.
– Да, но будь осторожен, – хмуро сказала Иле. – Ты накличешь беду на себя, если окончательно утратишь популярность среди горожан. Спроси Рока или Ферхаса: они слушают местные сплетни. Повсюду говорят, что ты слишком мягко обходишься с северянами. Они загнали этого юношу и собирались повесить его перед твоими окнами… сделать тебе небольшой подарок, раз уж ты так любишь северян. А ведь ты до сих пор лишь кандидат на должность Стража Границы и еще не имеешь надлежащей власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Белый огонь, более чистый и яркий, чем звездный, пролился на наковальню – искристый, сияющий свет, слепивший даже через опущенные веки. Ему сопутствовал низкий басовый рев, в котором слилась мощь сотни водопадов, заглушавший завывания бури. Рок что-то кричал, но его голос потерялся в этой сумятице. Наблюдателям, стоявшим на вершине лестницы, крепкая фигура Элофа, озаренная светом от наковальни, казалась воплощением движения: огромный молот взлетал вверх, описывал широкую дугу и опускался с легкой, даже ленивой грацией. Молот врезался в средоточие света, поднимался и падал снова; фонтаны дыма устремлялись вверх и тут же уносились вместе с ветром. После четвертого или пятого удара свет внезапно погас, и Элоф опустил молот. Но теперь он высоко поднял латную рукавицу, по-прежнему сжатую в кулак, и обрушил ее на наковальню вместо молота. Вспышка света отразилась от наковальни и прянула в небо, к быстро несущимся облакам; звенящий удар необычайной силы сотряс башню, а кузнец пошатнулся и опустился на колени.
Было ли то результатом бегства последних остатков светоносной мощи, которую он уловил, или просто глазом бури, но в небе над головой открылся просвет. Дождь сменился мелкой моросью, как будто облака оплакивали свою утраченную силу. Наблюдатели выбрались из лестничного колодца и бросились к шатающейся фигуре кузнеца, заранее страшась ран и увечий, которые они могли обнаружить. Но хотя одежда Элофа была прожжена во многих местах, а от его влажных волос валил пар, глаза на закопченном лице сверкали диким восторгом.
– Видишь? – крикнул он и указал рукой, одетой в латную рукавицу. – Скажи, о мудрый странник, выдержал ли я испытание? А ты, из чьей руки я забрал его, – будь мне свидетелем! Скажи теперь, разве он не по праву принадлежит мне? Он был запятнан злом, но теперь сияет, как прежде! Он снова пробудился к жизни и готов разить, защищая ее! Слепи нечистых своим темным блеском, искореняй зло, поражай ложь!
Стряхнув с плеч руки своих друзей, Элоф встал, поднял с каменного пола рукоять меча и выступил вперед. Их взгляды устремились вслед, и тогда они увидели… Хьоран издал удивленный возглас, Марья взвизгнула, и Рок выругался хриплым шепотом. Черный клинок действительно стал прямым и вернулся к жизни, ибо был глубоко погружен в металл наковальни.
Элоф насадил рукоять на торчащий хвостовик меча и вставил заклепки. Затем, не позаботившись о том, чтобы расплющить их, он уперся сапогом в край наковальни и сделал один могучий рывок. С металлическим скрежетом и фонтаном искр, а потом с торжествующим звоном клинок вырвался на свободу.
Наковальня, треснувшая сверху донизу, медленно распалась пополам и рухнула на темные каменные плиты.
– Так рубит клинок кузнеца!
Элоф тихо рассмеялся, повернулся к Року и остальным и обнял их. Объятие получилось неуклюжим, потому что он не выпустил меч из рук.
– Спасибо, друзья мои, спасибо вам! Жаль, что пришлось уйти в такой спешке и без объяснений. И еще, Рок: я сделаю для тебя достаточно безделушек, чтобы ты мог купить новую наковальню, еще лучше старой…
Хьоран и Марья казались оцепеневшими и бессловесными, но Рок, более привычный к странным зрелищам, просто покачал головой и начал собирать инструменты Элофа.
– Это не имеет значения. Пока оставим ее лежать здесь и давайте-ка уйдем отсюда, пока небесная кузница снова не принялась за работу!
Он подтолкнул остальных к лестнице, хлопнул Элофа по спине и удивленно уставился на свою мокрую ладонь.
– Пошли с нами, Элоф, ты же промок до нитки! Мы найдем для тебя кружку подогретого вина и теплую постель.
Элоф покачал головой, все еще переполненный внутренним ликованием.
– Благодарю тебя, но не надо. Я уже достаточно потревожил вас всех сегодня ночью. Мне нужно вернуться в дом Керморвана, лечь в собственную постель и оставить вас в покое.
– Как хочешь, – сказал Рок и обнял Марью за плечи. – Передай лорду мое глубокое почтение. Мы будем приветствовать его, когда он завтра выйдет к народу.
– Разве ты не собираешься прийти на церемонию?
– Зачем? – фыркнул Рок. – Слушать, как надутые синдики часами препираются друг с другом? Я оставлю формальности тебе и Иле, раз уж у вас голова устроена так, что они вас не утомляют. Лучше скоротать время в таверне, если в городе осталась хотя бы одна!
Элоф улыбнулся вместе с остальными.
– Если осталась хотя бы одна, уверен, что ты найдешь ее. Оставь нам немного эля напоследок!
Элоф пропустил своих спутников вперед, а сам задержался в пыльной полутьме, наслаждаясь прохладой и тишиной после грохота бури. Клинок в его руке тоже был прохладным, как и латная рукавица в поясной сумке; казалось непостижимым, что через них совсем недавно протекала такая грандиозная мощь. Элоф мысленно вернулся к моменту вспышки, к тому краткому озарению, когда он интуитивно проник в сущность меча. Действительно, клинок был сделан не из металла. В нем мерцали длинные черные пряди, причудливо свитые и перекрученные, погруженные в густую и темную связующую субстанцию. Они казались глянцевыми и блестящими, словно локоны давно умершей красавицы, сохраненные для вечности неким волшебством; правда, лезвие клинка было тоньше самого тонкого волоса.
Элоф остановился у одного из высоких лестничных окон, за которым до сих пор вспыхивали отсветы молний, и пристально посмотрел на меч, но поверхность металла снова превратилась в непроницаемое зеркало. Пораженный внезапной мыслью, он перевел взгляд на рукоять и поднес ее ближе к свету. В ней, как и прежде, переливались плывущие облачные узоры, но теперь они были уже не серыми, а черными – заряженными энергией, подобно грозовым облакам, чья живая сила помогла заново отковать клинок.
– Раньше я не давал тебе имени, – тихо сказал Элоф. – Я не мог быть уверен в тебе. Но теперь я уверен; во имя тьмы, что льнет к тебе, я назову тебя. Будь же Несущим Тьму, Вестником Ночи, или Гортауэром на сотранском языке, и да падет тьма перед глазами моих врагов!
Повинуясь внезапному порыву, он взмахнул Гортауэром, и голос меча запел во тьме – высокий, торжествующий, более чистый и ясный, чем раньше. В нем слышались слова, воспламенявшие кровь Элофа, заставлявшие его забыть о холоде, сырости и предстоящей долгой прогулке под дождем.
– Темный путь лежит передо мной, – прошептал он. – Но по крайней мере я вернул себе одного верного спутника. Интересно, кого еще я смогу найти?
Глава 2
ЖРЕБИЙ БРОШЕН
Ветер завывал над болотными пустошами на тысячу диких голосов. Он гнал перед собой клубы темных облаков и пригибал к земле бурые осенние камыши. Элоф, охваченный лихорадкой, снова оказался за дребезжащей дверью своей кузницы и слышал в голосах ветра отзвуки древних битв – отдаленные голодные крики целого сонма мертвецов, лежавших в болотной топи, но теперь восставших и отправившихся на охоту вместе с ветром. Мощные порывы стучали в дверь, как настойчивые руки, как та почерневшая и полуистлевшая рука, из которой он взял меч…
Внезапно Элоф проснулся и некоторое время лежал, дрожа всем телом, пока не ощутил под собой теплую постель, а сверху – успокаивающий вес богатого, но изрядно поношенного стеганого покрывала. Холод пронизывал его тело только во сне, а болотные земли остались далеко позади. Но Элоф знал, что это был не совсем сон; какое-то время он прислушивался, и недоброе предчувствие свинцовой тяжестью вползало в его душу. Портьеры были темными силуэтами на фоне сумеречно-серого неба. Ни одна кисть не пошевелилась, однако голодный вой все еще звучал в его ушах.
Холщовый коврик заскользил под ногами, когда Элоф встал с постели. Холодный воздух обжег его кожу, а ступни ощутили прохладу гладкого каменного пола, когда он подошел к окну. Но оно было слишком узким, а наружная решетка мешала ему выглянуть наружу и увидеть, что творится внизу. Дом, как и большинство подобных домов в старом городе, был возведен вокруг прямоугольного внутреннего двора и являл внешнему миру угрюмо-непроницаемый фасад.
Элоф повернулся и вышел на открытую галерею, а оттуда поднялся по лестнице, ведущей на крышу. К тому времени, когда он оказался на старой черепичной кровле, у него кружилась голова, сердце бешено стучало, а в груди ворочалась знакомая боль; ночные труды исчерпали его силы. Ему пришлось некоторое время постоять, опираясь на рассыпающийся каменный парапет, прежде чем он смог выглянуть наружу.
Город внизу лежал в глубоком сумраке, но тут и там мелькали яркие огоньки факелов. И хотя воздух был неподвижным, как пыльный гобелен, гул голосов заметно приблизился и стал громче. В нем слышались злобные лающие выкрики, заставившие Элофа зябко передернуть плечами.
Он вздрогнул еще сильнее от прикосновения мягкого меха к голой спине и резко обернулся.
– Неудивительно, что ты весь дрожишь, – проворчала Иле. Плотно сложенная, коренастая, она поднялась на цыпочки, чтобы накинуть меховой плащ ему на плечи. – Встал на ноги не больше месяца тому назад и уже разгуливаешь нагишом!
– Со мной все в порядке! – негодующе возразил Элоф. – Там, где я родился, это назвали бы теплым весенним утром.
Тем не менее продел руки в рукава плаща и с удовольствием ощутил тепло меховой подкладки. В городе говорили, что эта зима была самой лютой на памяти живущих, но весну тоже едва ли можно было назвать теплой.
– Вот и хорошо, – твердо сказала она. – В конце концов ты не можешь оправиться от лихорадки за один день!
Элоф улыбнулся, радуясь тому, что она готова подшутить даже над этим. Внезапное исцеление от смертельной раны на короткое время воздвигло некий барьер между ним и его друзьями, которые были свидетелями этого чуда. Иле, несмотря на всю ее привязанность к нему, была встревожена больше других. Лишь приступ лихорадки и последовавшая за ним долгая болезнь, казалось, были свидетельством его принадлежности к человеческому роду и ценой, уплаченной за столь ужасную рану. Сомнения его друзей рассеялись: они помнили, какой клинок нанес удар, и видели в этом причину невероятных событий. Элоф не разубеждал их, но, когда его разум немного прояснился, он понял, что это не так. Однако даже сейчас его мысли начинали блуждать и расплываться, когда он пытался осмыслить случившееся; он сам знал не больше, чем они, ничуть не больше…
– Этот шум разбудил и меня тоже, – пробормотала Иле, вернув Элофа к действительности. – По-моему, люди просто не могут жить спокойно. Что они опять задумали? Судя по звуку, они приближаются сюда.
– Не знаю. Боюсь… слушай!
Они ясно услышали топот бегущих ног по булыжной мостовой, словно человек из последних сил уходил от преследования. И действительно: из-за угла на улицу, пошатываясь, выбежал юноша, почти мальчик – длинноногий и очень худой. На бегу его бросало из стороны в сторону от изнеможения; его смуглое лицо налилось кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Он нырнул в проем между домами и остановился, дрожа всем телом, когда увидел каменную стену цитадели, преградившую путь. Потом он повернулся, готовый к бегству, но в страхе отпрянул назад перед волной вопящих людей, нахлынувшей на него и отрезавшей последний путь к отступлению. В одно мгновение его окружили, повалили на мостовую и принялись избивать. Охваченные ужасом наблюдатели увидели веревку, спущенную из-за оконной решетки в стене внизу. Беспомощного юношу, кричащего и брыкающегося, подтащили к веревке.
Иле выругалась и повернулась к лестнице, но остановилась. Улица находилась четырьмя этажами ниже; к тому времени, когда они попадут туда, даже вооруженные, жертве уже ничем нельзя будет помочь. Элоф огляделся по сторонам. Многие тяжелые черепицы из глазурованной обожженной глины вывалились наружу, а другие расшатались; он потянул один кусок, и тот остался у него в руке. Снизу донесся взрыв лающего смеха – кто-то в толпе уже собирался набросить петлю на шею юноше, а другие приготовились тянуть веревку. Элоф прицелился и бросил черепицу.
Точность прицела поразила даже его самого. Черепица с глухим стуком врезалась палачу в затылок, и он без чувств растянулся на мостовой.
– Молодец! – крикнула Иле.
Спустя мгновение еще кусок черепицы попал в руку первому человеку, ухватившемуся за веревку; он согнулся пополам и завопил от боли. Остальные задрали головы и разразились сердитыми криками, но поспешно отступили, прикрываясь руками от града смертоносной черепицы.
Потом на улице раздался перестук подков, запели рожки, послышались новые крики, и внезапно высокий мужчина на белом боевом коне врезался в толпу бунтовщиков, раздавая приказы громовым голосом. У его пояса висел меч в ножнах, но он прокладывал себе дорогу огромным кнутом. Его бронзовые волосы развевались на ветру, а из толпы, подававшейся то в одну, то в другую сторону в стремлении уклониться от ударов копыт и кнута, доносились пронзительные выкрики. За всадником появились люди в доспехах городской стражи и бросились на бунтовщиков, щедро раздавая удары древками копий.
При виде стражников буйство толпы сразу же сменилось паникой. Бунтовщики бросили свою жертву и разбежались, в спешке наступая на несчастного юношу, а всадник и стражники начали разгонять немногих оставшихся. Элоф облегченно вздохнул, но в следующее мгновение увидел, как один из отставших неожиданно повернулся, наклонился над распростертым юношей и хладнокровно всадил ему в живот длинный нож. Последний бросок Элофа лишь скользнул по бедру убийцы, и тот, погрозив кулаком на прощание, исчез в ближайшем проулке. Когда всадник легкой рысью вернулся к месту первой стычки, юноша уже перестал корчиться и лежал неподвижно. По приказу всадника двое стражников подбежали к нему. Один из них склонился над телами палача и жертвы, потом посмотрел на всадника и покачал головой.
К тому времени, когда они наконец спустились вниз, Керморван уже был во внутреннем дворе. Он отвел своего коня на конюшню и на ходу громко распорядился о том, чтобы подали завтрак.
– У меня пропал аппетит, – мрачно сказал Элоф, проследовав за воином в прохладный сумрак малого обеденного зала, где седой старый слуга расставлял на столе несколько простых блюд. Иле, которой самой приходилось убивать людей без малейших колебаний, согласно кивнула.
– Вам нужно подкрепить силы, – сухо отозвался Керморван, оторвав большой кусок от буханки еще горячего пшеничного хлеба, лежавшей перед ним. – Вы, должно быть, сильно утомились, перебросав на улицу половину черепицы с моей крыши.
Он запил хлеб глотком крепкого сидра и улыбнулся уже более сочувственно.
– Знаю, вам ничего не оставалось делать. Но если без шуток, постарайтесь больше не трогать крышу: эта черепица очень старая, и ее замена обойдется недешево. Что касается мальчика, вы правильно сделали, когда отогнали этот сброд, но утешьтесь: несмотря ни на что, они в своем роде вершили правосудие. Этот юноша вместе с двумя сообщниками рано утром ограбил лавочника, пожилого человека, который вполне мог умереть от пережитого потрясения.
На высоких башнях цитадели, обращенных к морю, звонко запели трубы, приветствуя рассвет и возвещая о начале нового дня. Элоф потер щетину на подбородке.
– Но зачем? Ведь это лишь усиливает трения между горожанами и северянами и может привести к новому бунту. Ты уверен, что так оно и было на самом деле?
– Мы взяли одного из сообщников, и он во всем сознался. По его словам, они голодают, и я верю ему – одна кожа да кости. Но они также хотели отомстить за северянина, которого ограбили в пригородах на прошлой неделе. Отомстить! В результате, насколько мне известно, в сегодняшних беспорядках погибли еще двенадцать человек, причем десять из них северяне. А сейчас, наверное, жертв стало еще больше. Стоит ли удивляться, что я настаиваю на немедленном и безжалостном подавлении беспорядков? Если не положить им конец, они будут множиться.
– Да, но будь осторожен, – хмуро сказала Иле. – Ты накличешь беду на себя, если окончательно утратишь популярность среди горожан. Спроси Рока или Ферхаса: они слушают местные сплетни. Повсюду говорят, что ты слишком мягко обходишься с северянами. Они загнали этого юношу и собирались повесить его перед твоими окнами… сделать тебе небольшой подарок, раз уж ты так любишь северян. А ведь ты до сих пор лишь кандидат на должность Стража Границы и еще не имеешь надлежащей власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50