воздавалась хвала тем здравствующим и ныне уже усопшим библиофилам,
которые за долгие годы упорного собирательства, находок и потерь, надежд и
разочарований не утратили главного - любви к книге, как к таковой, не
забыли: что книги пишутся и издаются для того, чтобы их читали, а не таили
за семью замками; перечислялись имена тех энтузиастов, кто раскрыл свои
книжные шкафы и полки для широкого круга читателей, а также тех, кто
передал в дар общественным и государственным библиотекам плоды
многолетнего собирательства. В числе последних упоминался и профессор
Яворский. Однако за этим следовало, казалось бы, ничего не значащая
оговорка о том, что, дескать, не все завещанные покойным профессором книги
переданы библиотеке медицинского института, и выражалось сожаление по
этому поводу. Очерк был подписан неким Верхотурцевым.
- Значит, завещание все-таки было! - воскликнул Ляшенко.
- Как я уже сказал, официального завещания Яворский не оставил. Но,
судя по всему, какое-то завещательное распоряжение было им сделано: после
его смерти Новицкий передал библиотеке мединститута более тысячи книг. В
их числе довольно ценные, относящиеся к категории раритетов.
- Однако не инкунабулы!
- Этот факт уже трудно отрицать. Но все дело в том, что неизвестно,
какие из завещанных профессором книг не были переданы институту.
- А Верхотурцев намекает, что это ему известно. Любопытно только, из
каких источников? Кстати, кто такой Верхотурцев?
- Бывший секретарь общества любителей книги, журналист. Это ответ на
ваш второй вопрос. А на первый мы не скоро получим ответ. После того, как
был опубликован очерк, Верхотурцев уехал в творческую командировку в
Восточную Сибирь. Отыскать его не так-то просто.
Ляшенко взволнованно заходил по кабинету.
- Тонко сработанно, ничего не скажешь. Скромненько, но со вкусом.
Никто персонально не назван, но людям, знающим семью Яворских, такое
уточнение не требуется, они сразу поймут, кто именно огорчил этого болвана
Верхотурцева!
- Зачем же так грубо?
- А затем, что это наилучший эпитет для него! Он сварил в своей
журналистской кастрюле то, что ему подсунули, даже не попробовав на вкус.
- Почему так считаете?
- Вы сказали, что официального завещания Яворский не оставил. Об
устном завещательном распоряжении могли знать только близкие профессору
люди, в числе которых Верхотурцев, насколько понимаю, не входил. Возникает
вопрос: каким образом он узнал о предсмертной воле Матвея Петровича?
- Видимо, кто-то проинформировал его.
- И информировал тенденциозно! Очерк бьет по Новицкому. Это
совершенно очевидно.
- В таком случае можно предположить, что Зимовец был ориентирован на
Новицкого: те же книги, те же упреки только в более резкой форме, -
заметил Билякевич. - И еще. Если мы правильно рассуждаем, то и в первом, и
во втором случаях за спиной действующих лиц стоял человек, который хорошо
знает, что делалось и что делается в семье Яворских.
- Этим человеком может быть только Боков!
- Если может, значит, уже не только, - сдержанно улыбнулся Билякевич.
- Поэтому давайте все-таки отправляться от исчезнувших книг, так будет
вернее. В первую очередь надо установить, как "Канон" Авиценны попал к
Зимовцу. Не менее важно выяснить судьбу средневековых лечебников. Поручите
это Мандзюку. Пусть займется лично...

Алексей Мандзюк был человеком действия. Он томился на оперативных
совещаниях, где анализировалось предполагаемое поведение преступников,
обсуждались меры противодействия их, варианты задержания, изобличения, что
очень редко реализовывались в первозданном виде - в последний момент
приходилось что-то менять, дополнять, импровизировать, сообразуясь с
конкретной обстановкой. Но когда Алексей оказывался в такой обстановке, он
чувствовал себя, как рыба в воде.
Дело Зимовца поначалу не заинтересовало его: на первый взгляд оно
казалось простым, обыденным - драка на почве ревности не ахти какое
преступление. Оперативнику в таких делах простора нет, тут все становится
ясным после первого допроса. Когда Алексей понял, что ошибся, то
выложился, как говорится, весь, но результата не достиг. Это дело нельзя
было брать с наскока. Он был зол на Новицкого, хотя интуиция подсказывала
ему, что эту кашу заварил кто-то другой, осторожный и изощренный, и едва
стала проявляться фигура Доната Бокова, как Мандзюк понял: тут будет над
чем поработать.
Зацепка была одна - "Медицинский Канон". Мандзюк считал, что книга
попала к Зимовцу не без стараний Бокова, у которого были какие-то счеты с
Новицким. Сыграть на чувстве уважения к покойному профессору, разжечь
обиду, а быть может, и ревность вспыльчивого паренька, напоить его, а
затем спровоцировать, для Бокова было все равно, что чихнуть. Но каким
образом Донат реализовал столь изощренную комбинацию?
Алексей не стал гадать, начал действовать. Рассудил просто: Зимовец
был пьян, возбужден, озлоблен вечером 28 июня. Если это связано с книгой,
то, очевидно, он заполучил ее в конце дня, поскольку до 16:30 находился в
училище, и его товарищи утверждают, что настроение у Анатолия было
нормальное. Книги у него при себе не было, учащиеся-полиграфисты
непременно обратили бы внимание на такую книгу. Стало быть, он заполучил
ее где-то после 16:30. Дома Анатолий появился около 20 часов, заскочил на
несколько минут. Сестры не было, мать купала внука, отец работал за
верстаком. От разговора с отцом Анатолий уклонился, на предложение матери
поужинать что-то буркнул в ответ, когда умывался, едва не опрокинул
выварку с бельем. Если к тому же учесть, что через 15-20 минут он уже
метался на перекрестке Харьковской и Пасечной улиц в поисках транспорта,
то можно смело утверждать - разволновался и выпил он еще до того, как
заскочил домой. Значит, надо установить, где он был и с кем встречался с
16:30 до 20 часов. И здесь Мандзюку недолго пришлось ломать голову - один
из товарищей Анатолия надоумил его: 28 июня в сквере, что на улице
Валовой, был книжный базар, а Анатолий не пропускал таких базаров.
Все это Алексей установил, не дожидаясь указаний свыше. В едва
таковые поступили, отложил все другие дела и разыскал капитана Чопея из
ОБХСС, с которым уже говорил о Бокове, поделился своими заботами. Внешне
Чопей никак не походил на офицера милиции: долговязый, нескладный, с
костистым бледным лицом и близорукими глазами, он скорее сошел бы за
школьного учителя или ревизора-бухгалтера. Но Чопей был знатоком своего
дела: в необозримом книжном море ориентировался не хуже городских
библиофилов, а спекулянты книгами были объектами его служебных рвений.
Выслушав Мандзюка, Чопей призадумался и некоторое время, близоруко
щурясь, смотрел куда-то за окно.
- Толика я знал, - наконец сказал он. - Любители называли его
Переплетчиком, дельцы - Корешком.
- Дельцы - это спекулянты?
- Не только. Среди книжных дельцов встречаются мошенники, даже воры.
А чему удивляться? Наша страна по праву считается самой читающей в мире.
Вы можете назвать человека, у которого нет десятка-другого книг? А я знаю
людей, у каждого из которых по нескольку тысяч томов, и они не считают
свои библиотеки полными. Спрос на книги растет из года в год. Бумажная и
полиграфическая промышленность пока не могут за ним поспеть. А
неудовлетворенный спрос, как известно, рождает ажиотаж, взвинчивание цен,
спекуляцию и прочие аномалии. Но суть не в правовой оценке этих аномалий:
для дельца книга представляет интерес только как средство наживы, ее
познавательная, нравственная, эстетическая ценность ему, как говорится, до
лампочки... Покажите еще раз эту книгу.
Мандзюк передал ему "Канон". Чопей открыл книгу на титульном листе:
- ...Авиценна. Санкт-Петербург... Это не первое издание на русском
языке, есть более раннее. Но книга редкая. Сотни полторы-две может
потянуть. Если, конечно, на соответствующего любителя. Делец вам больше
четвертной не даст, такую книгу не просто сбыть, далеко не все любители
интересуются историей медицины. За переплет могут набросить
десятку-другую... Толика работа?
- Его.
- Способный был паренек, что и говорить... В общем ваши заботы
понятны. Постараюсь помочь. Надо кое с кем встретиться.
- Если можно, не затягивайте, - попросил Мандзюк.
- Я не волокитчик. Договоримся так, в пятнадцать часов ждите меня в
кафе "Мороженое" на Валовой. Вы любите мороженое?
- Не очень.
- Тогда заказывайте себе кофе, а мне - пломбир с орехами.
Мандзюк не ограничился разговором с Чопеем: снова побывал в областной
больнице, разговаривал с доктором Самсоновым, младшей кадровичкой,
медсестрой второго отделения и таким образом уточнил место нахождения
Доната Бокова, а также координаты его дачи. Затем посетил библиотеку
медицинского института, букинистический магазин, позвонил Инне Антоновне и
даже отважился просить аудиенции у профессора Пастушенко. К моменту второй
встречи с Чопеем у него уже был список полутора десятка редких книг, что
при жизни профессора Яворского составляли гордость его библиотеки. В их
числе были не только труды медиков - в списке значились и пятитомные
"Русские картинки", издания 1881 года. Непосвященному человеку это
название ничего не говорит и даже может вызвать недоверие к
букинистическим достоинствам пятитомника. Подумаешь, какие-то картинки! Но
эти самые "Картинки" официально оценены каталогомпрейскурантом 1977 года в
сногшибательную сумму - две тысячи пятьсот рублей. Не меньше стоят и
"Древности Российского государства", также занесенные Мандзюком в свой
список...
Чопей не заставил себя долго ждать, пришел точно в назначенное время.
Едва взглянув на список, он уважительно посмотрел на Алексея, сказал, что
"Русские картинки" примерно месяц назад приобрел скульптор и художник
Саенко по цене чуть ли не вдвое превышающей прейскурантную.
- Как понимаете, такая сделка не осталась без внимания местных
книголюбов. Саенко искал "Картинки" несколько лет, они нужны ему для
работы... Спекулятивная цена? Прейскурантная тоже не из милосердных. Но вы
попробуйте их купить!.. Саенко не говорит, у кого купил.
- А вы как думаете?
- Есть у меня на примете один делец, некий Рубашкин. Когда-то он по
вашей епархии проходил: был вором, имел две или три судимости. Помнить
этот период его жизни вы не должны, потому что вот уже лет десять, как он
переквалифицировался в дельца, занялся спекуляцией книгами, за что
заработал еще одну судимость. Делец он мелкотравчатый, собственного товара
у него на грош, в основном работает как посредник. Но последнее время за
ним стоит кто-то из крупных спекулянтов.
- Боков?
- С учетом и того, что вы рассказали, можно думать и о Бокове. Но
Боков, имейте в виду, крепкий орешек и ключи к нему надо без ошибки
подобрать.
Мандзюк напомнил о средневековых лечебниках, спросил, не появились ли
они на рынке.
- Инкунабулы на рынок не выносят. Это все равно, что продавать на
барахолке подлинные полотна Репина или Куинджи. Вы представляете себе эти
лечебники хотя бы внешне?
- Что-то наподобие Библии дореволюционного издания. Эдакие
тяжеловесные фолианты в толстых изъеденных тараканами переплетах.
Пожелтевшая ломкая бумага с истрепанными углами...
- Алексей Алексеевич, библиофил из вас не получится! В двенадцатом
веке в Европе бумага ценилась на вес золота. Эти лечебники напечатаны на
пергаменте с наборных форм, их переплетные крышки сработаны из серебряных
пластин, корешки из кожи, крытой муаром. Это абсолютно точное описание
интересующих вас книг. А теперь попробуйте угадать их цену.
- Что-то на уровне "Картинок"?
Чопей рассмеялся:
- Простите, Алексей Алексеевич, вы наивный человек! К сумме, за
которую были проданы "Картинки", припишите справа еще один ноль. Именно
столько предложил профессору Яворскому за эти лечебники пять лет назад
некий американский турист. Причем дал понять, что названную сумму не
считает предельной. Но Яворский отклонил его предложение.
- Откуда сведения?
- Об этой истории местные библиофилы до сих пор судачат на разные
лады.
- Ваш "лад" - один из них?
- Обижаете, Алексей Алексеевич! В серьезных разговорах я оперирую
только достоверными данными. Есть у меня знакомый старичок-боровичок,
который в курсе всех более или менее значительных событий в книжном мире.
Имя у него непритязательное: Иван Иванович. Книголюбы называют его
Патриархом, дельцы - Книжным червем, я - Ходячей Букинистической
Энциклопедией. К нему обращаются за консультациями и любители, и дельцы.
Он никому не отказывает, но при этом блюдет свой интерес.
- А какой его интерес?
- Знать все, что делается в мире книг, - улыбнулся Чопей. - Я к нему
обращаюсь нечасто, но мои просьбы он всегда уваживает. Вот сегодня утром,
после разговора с вами, я посетил его, озадачил. А уже к обеду он передал
мне информацию, полученную из надежных источников, что должна
заинтересовать вас...
Если верить источникам Ивана Ивановича, в конце дня 28 июня на
книжном базаре произошло событие, которое не было сочтено из ряда вон
выходящим, а потому не привлекло особого внимания очевидцев. Где-то около
пяти часов на базаре появился Толик-Переплетчик, хорошо известный как
любителям, так и дельцам. Толик появился на базаре без определенной цели:
книг для продажи или обмена у него при себе не было, а покупает он редко,
так как свободными деньгами не располагает. Откуда у учащегося ПТУ
свободные деньги! Чаще всего он меняет. Обмен для книголюба - процесс
творческий и увлекательный сам по себе. Допустим, ты хочешь заполучить
однотомник Бабеля, но его владелец меняет книгу только на Эжена Сю, у тебя
Сю нет, но есть лишний Эдгар По, к которому уже давно приглядывается
третий книголюб. У него тоже нет Сю, но он знает четвертого любителя,
который готов отдать Сю за Булгакова... Опять не получается? Тогда ищи, у
кого есть Булгаков... Сложно? А вы думали быть книголюбом просто! На одной
любви далеко не уедешь - тут соображать надо. Так вот Толик уже умел
решать такие ребусы... На этот раз он тоже стал приглядываться к какой-то
книге, которую владелец - шофер 3-го таксопарка Габа менял на рассказы
Зощенко. Толик обратился за содействием к знакомым любителям, но ему ничем
не могли помочь: Зощенко ни у кого не было. Как раз в это время к Толику
подошел Рубашкин и предложил заказ на кожаный переплет с медной застежкой.
Толик отмахнулся от него, дельцов он не уважал и старался держаться от них
подальше. Но Рубашкин посулил ему Зощенко с тем, однако, условием, что
Толик сделает для него такой же переплет, как на книге, которая лежала в
портфеле Рубашкина. Он раскрыл портфель, показал книгу в кожаном переплете
с застежкой. Едва завидев книгу, Толик разволновался, вцепился в
Рубашкина, затащил его в ближайший подъезд, стал допытываться, как попала
к дельцам книга в сработанном им переплете. Рубашкин сначала юлил, но
потом стал оправдываться (что на него не похоже - человек он довольно
грубый и в излишней совестливости до сих пор не замечен). Толик кричал на
него, тряс за плечи. Но потом они вроде бы поладили и пошли в бар
"Медовица" о чем-то договариваться. А в этом баре только за вход трешку
берут и там не столько разговаривают, сколько балдеют от поп-музыки и
водки с медом. Поэтому нет ничего удивительного в том, что из бара Толик
вышел нетвердой походкой. Книга в кожаном переплете была у него в руке...
- Не Рубашкина это затея! - выслушав Чопея, убежденно сказал Мандзюк.
- Рубашкин сделал то, что ему велели, - согласился Чопей. - Но
беседовать с ним на эту тему бесполезно: мужик он тертый и битый не
единожды.
- Бокова проделка, чует мое сердце!
- Сердце к делу не подошьешь.
- Надо что-то придумать.
- Давайте думать вместе, - предложил Чопей. - Я на Бокова большой зуб
имею за библиотеку Дома ученых. И еще кое-какие делишки за ним по нашему
ведомству числятся. Но он имеет высоких заступников, а потому брать его
надо только с поличным.
Идея возникла вдруг, как выстрел. Чопей поддержал ее, Ляшенко
отредактировал. Билякевич не возражал, но советовал поторопиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18