Ставлю в залог свою голову, что
через час здесь будет бутылка вина, перед которым это вино покажется
отвратительной кислятиной.
- Хорошо же! - воскликнул падишах. - Так шутить со мной не может
позволить себе даже лучший мой друг. Или вам придется проститься с вашей
головой, Мюнхгаузен, или вы сможете получить из моей кладовой столько
золота и драгоценных камней, сколько будет в состоянии унести с собой
самый сильный по вашему выбору человек.
Я молча поклонился, попросил бумаги и чернил и написал несколько
почтительных слов Марии-Терезии, дочери покойного императора, чрезвычайно
благоволившего ко мне. Пари заключено было ровно в четыре часа дня. Спустя
пять минут мой скороход, отстегнув на этот раз свои гири, шагал уже по
направлению к Вене с моей запиской. Мы же с султаном сели допивать начатую
уже бутылку его вина - в ожидании моего, лучшего.
Прошло 15 минут, потом 30, наконец 40, а моего скорохода все еще не
было. В пять без четверти я начал тревожиться. Мне показалось даже, что
султан стал поглядывать уже на звонок, чтобы вызвать палача. Я вышел в сад
и заметил, что какие-то подозрительные люди следуют за мною по пятам.
Один из моих слуг узнал об этом, тотчас же взобрался на высокую
лестницу и воскликнул:
- Я вижу его! Он лежит под деревом у Белграда, а возле него бутылка. Но
я его разбужу!
С этими словами он выстрелил из своего ружья в дерево, под которым спал
скороход, и тот, вскочив под дождем падающих на него листьев и сучьев,
схватил бутылку и пустился продолжать свой путь. Оставалось ровно
полминуты до пяти часов, когда скороход предстал с бутылкой пред султаном.
Мне же он передал собственноручное милостивое письмо от Марии-Терезии.
Отведав вина, падишах обнял меня и сказал:
- Мюнхгаузен, я не скуп, но этого вина я с вами не разделю. Я оставляю
его для себя, а вам предоставлю воспользоваться тем, что я проиграл.
И, позвав казначея, султан приказал выдать мне из своей сокровищницы
столько драгоценностей и золота, сколько сумеет унести тот, кого я выберу
для этой цели. Надо ли распространяться о том, что я выбрал своего
слугу-силача. Мой богатырь, нисколько не раздумывая, сгреб все сокровища и
деньги, какие он застал в султанской кладовой, и увязал их в один
громадный узел, который и взвалил себе на плечи. Остальные слуги уже
заранее снарядили для меня корабль, к которому и направился силач со своим
узлом. А перепуганный казначей побежал к султану с докладом о том, что
казна его величества осталась совершенно пуста.
Мы почти достигли уже Средиземного моря, когда вдали показались
преследующие нас многочисленные суда турецкого флота. По-видимому, его
величество не выдержало и решило вернуть себе так неожиданно исчезнувшие,
хотя и на вполне законном основании, сокровища своей казны. Но не тут-то
было. На помощь нам пришел еще доныне не использованный мой слуга, мастер
по части ветров. Он встал на корме, одну ноздрю направил в сторону турок,
а другую - к главному парусу нашего корабля. Таким образом, в одно и то же
время он выпустил бурю навстречу нашим преследователям и дал попутный
ветер нашему судну, благодаря чему враги рассеялись в разные стороны с
изломанными мачтами и растерзанными парусами. Мы же благополучно прибыли в
Италию, где могли по заслугам отдохнуть после волнений и трудов.
Вот что значит уметь выбирать людей и вот что значит не теряться перед
лицом любой опасности и доводить до конца начатое дело, если на твоей
стороне справедливость и ничем не запятнанная честь. Рассказ о токайском
вине, дорогие мои товарищи по охоте, не мог не вызвать у вас желания
отведать и нынешнее мое токайское. Разрешите мне налить вам его и
чокнуться с вами перед тем, как мы после этого прекрасного вечера
разойдемся на отдых и на ночлег.

ВЕЧЕР СЕДЬМОЙ
Вопрос о моем происхождении, о моих предках, естественно, интересовал
уже многих, друзья мои, и я считаю вполне возможным, что он интересует и
некоторых из вас. С удовольствием поделюсь с вами теми данными по этому
вопросу, которыми владею я сам, тем более что в дальнейшем мне придется
коснуться некоторых обстоятельств, имеющих отношение к моему роду или,
вернее, к преимуществам, связанным с ним.
Происхожу я непосредственно от известной вам по библейской истории
связи жены Урии с царем Давидом. Его величество осчастливил жену Урии
потомством из нескольких сыновей, после чего между ними произошла крупная
ссора, и они расстались. Насколько я знаю, спор между ними возник по
поводу того, где был сооружен Ноев ковчег, и так как ни к какому
соглашению они не пришли, то разрыв был неминуем. И вот в ночь после
разрыва жена Урии решила похитить у своего царственного друга сокровище,
которым он пуще всего дорожил: это была праща, при помощи которой Давид
убил Голиафа.
Едва жена Урии скрылась вместе с похищенной пращой, как пропажа была
обнаружена, и царь послал вслед за беглянкой нескольких своих стражей.
Обладая драгоценной пращой, жена Урии убила первого же из стражей, который
осмелился преследовать ее, тем же способом, как сделал это Давид с
Голиафом. Остальные стражи в ужасе повернули обратно.
Убегая, жена Урии не желала расстаться с младшим и любимейшим из своих
сыновей и взяла его с собой. Ему она и завещала впоследствии пращу царя
Давида. От этого сына и происхожу я. Чудесная праща, переходя
последовательно от отца к сыну, попала, наконец, ко мне и оказала мне, как
увидите, некоторые неоценимые услуги. Между прочим, прапрапрадед благодаря
этой же праще в свое время сначала подверг большой опасности, а потом спас
знаменитого английского поэта, которого звали, если не ошибаюсь,
Шекспиром.
Было это так. В Англии царствовала тогда королева Елизавета. Постепенно
она так обленилась, что не только одеваться или раздеваться, но даже
принимать пищу и выполнять другие неудобосказуемые отправления показалось
ей обязанностью слишком тяжелой.
Мой предок гостил в это время в Англии, где весьма подружился с этим
самым Шекспиром, любившим поохотиться за дичью и, за неимением своих
угодий, проделывавшим это в чужих. По дружбе он брал у моего
прапрапрадедушки пращу и пользовался чудесными свойствами ее для своего
браконьерства, в результате чего и попал, разумеется, в тюрьму.
Узнав о вышеупомянутых затруднениях заплывшей жиром королевы, мой
предок явился к ней и предложил, что предоставит ей возможность все
нежелательные для ее величества отправления выполнять при помощи
заместителя, на что королева с восторгом, конечно, согласилась. В награду
же за свою услугу предок мой (он-то и брал на себя тяжелую роль
заместителя) попросил освобождения из тюрьмы Шекспира. Благородный рыцарь
жертвовал собственным здоровьем для избавления друга!
Праща царя Давида дает возможность тому, кто владеет ею, проделывать
самые необыкновенные вещи, чем немало воспользовался и я как для простых
забав, так и для предприятий весьма серьезного свойства.
Для начала вам любопытно будет узнать о маленьких развлечениях, которые
я позволял себе, пользуясь чудодейственными достоинствами своей пращи. Я
скупил весь шелк, имевшийся в мануфактурных складах Лондона, и сделал из
него колоссальной величины воздушный шар. Поднявшись на этом шаре, я ночью
при помощи пращи снимал с места какой-либо густонаселенный дом и переносил
его в дальний конец города, а взамен этого дома ставил другой, тоже
перенесенный мною издалека. Можете себе представить изумление проснувшихся
утром жильцов, которым я предоставлял возможность потом всю жизнь гадать,
как это с ними случилось.
Или вспоминаю такой, тоже не лишенный юмора, случай. Ежегодно в конце
сентября все врачи города собирались обычно на торжественный акт, который
заканчивался товарищеским обедом. Происходило это в одном из обширнейших в
городе официальных зданий, кровля которого завершалась куполом и шпилем.
Взлетев на своем шаре над куполом этого здания и уцепившись пращою за
шпиль, я поднял все это сооружение на невероятную высоту вместе с
пирующими врачами и продержал их там более трех месяцев. Врачи, впрочем,
не испытывали все это довольно продолжительное время никакого недостатка в
пище, так как для ежегодного пира своего запасались обычно яствами
поистине в чудовищных размерах.
Гораздо печальнее невинная шутка моя, должен сознаться, отразилась на
таких почетных лицах города, как священники, гробовщики и могильщики. Дело
в том, что, пока медицинская коллегия в полном составе своем висела в
воздухе и доктора не могли навещать своих больных, пациенты, естественно,
выздоравливали, и в городе не наблюдалось ни одного смертного случая, если
не считать нескольких не достойных упоминания самоубийц. Положение
гробовщиков и прочих заинтересованных лиц действительно можно было назвать
отчаянным, и лишь к концу указанного трехмесячного срока им до некоторой
степени пришли на помощь аптекари, начавшие самостоятельно отпускать
лекарства и, таким образом, спасшие вышеназванных почтенных лиц от полного
банкротства.
Впоследствии мне еще раз пришлось использовать свою пращу для поднятия
большой тяжести, но уже в деле более серьезном и оставившем в истории след
в виде воспоминаний обо мне, дорогих для каждого англичанина и по сие
время. Происходило это во французской гавани Кале, где я заметил корабль с
пленными английскими моряками, которых зорко стерегли французские матросы.
Воздушного шара тогда уже при мне, к сожалению, не было, и мне пришлось
для выполнения задуманного плана изготовить себе пару огромных крыльев.
Ночью, когда и пленники и стража заснули, я поднялся на крыльях над
кораблем, зацепил пращою, к которой приделал соответствующие крюки, за
мачты корабля, вытащил его из воды и в какие-нибудь полчаса перелетел
вместе с ним через канал и спустил корабль в английской гавани Дувр.
И пленные англичане, и сторожившие их французы проснулись лишь через
несколько часов после этой моей операции, и предоставляю вам вообразить
себе удивленные лица и тех, и других. Разумеется, пленникам и стражам
пришлось тотчас же обменяться местами, со всеми последствиями, вытекавшими
из этой перемены. Нужно отдать должное англичанам в том, что они, отобрав
награбленное французами, не стали мстить и в свою очередь грабить
неожиданно плененного врага.
Еще более серьезную услугу оказала моя праща двум английским офицерам -
генералу и полковнику - во время осады Гибралтарской крепости, где я
гостил в это время у моего друга генерала Эллиота, храброго защитника
Гибралтара. Кстати, расскажу вам сначала о военном происшествии,
участником которого мне довелось стать тотчас же по прибытии в крепость.
После первых радостных излияний, обычных при встрече старых друзей, я
отправился вместе с генералом Эллиотом взглянуть на наши и неприятельские
позиции. Подняв свою великолепную подзорную трубу, я увидел, что
осаждающие готовятся как раз выпустить в нас ядро из своей самой большой
пушки. Я немедленно предложил генералу, чтобы мне доставили с батарей еще
большую пушку, сам установил прицел, и в то мгновение, когда неприятель
поднес фитиль к своему орудию, я приказал сделать то же и у нас.
Наблюдая все время в подзорную трубу, я увидел следующее: на полпути
между обоими орудиями ядра столкнулись. Наше, как более сильное, отбросило
неприятельское ядро обратно, причем удар был так мощен, что вернувшееся к
врагу ядро снесло голову не только солдату, заряжавшему орудие, но и
двадцати человекам, стоявшим позади него. Затем оно срезало еще и мачты у
нескольких судов, но, видимо, от этого сила его ослабела, так что,
перелетев на другой берег, оно лишь пробило кровлю в избушке какого-то
бедняка и выбило несколько зубов у старухи, спавшей, к сожалению, с
открытым ртом. Наше же ядро, оттолкнув неприятельское, в свою очередь,
принесло врагу немалый урон: достаточно уже того, что, снеся все на своем
пути, оно попало в ту самую ушку, которая выстрелила в нас, бросило ее на
стоявший вблизи испанский корабль, где сила удара выбила дно, и корабль
неприятеля немедленно пошел ко дну, увлекая за собою и тысячу испанских
матросов.
Но возвращаюсь к услуге, оказанной англичанам моей пращой. Мы сидели с
генералом Эллиотом за завтраком, который, правду сказать, был превосходен,
когда на наш стол неожиданно упала вражеская бомба. Генерал, как это
сделал бы каждый на его месте, убежал, а я схватил бомбу и, прежде чем она
успела разорваться, отнес ее на пустынное место на краю крепости. Не успел
я передохнуть после этого, как внимание мое привлекло какое-то движение у
неприятеля. Взбежав на высокую скалу, я направил туда подзорную трубу. И
что же оказалось? Английский генерал и английский полковник, с которыми
лишь накануне мы прекрасно провели вечер, оказались захваченными в плен во
время разведки и сейчас должны были быть повешены.
Раздумывать было некогда. Я схватил бомбу, только что принесенную мною,
и при помощи своей пращи метнул ее в неприятельскую группу. Расчет мой
оказался правильным: бомба убила всех присутствующих, кроме двух
пленников, висевших уже высоко над землею, ибо я приурочил свое движение к
моменту, когда их только вздернули. От сотрясения же почвы виселица,
разумеется, упала, и повешенные оказались лежащими на земле. Они тотчас же
вскочили на ноги, освободили друг друга и бросились к берегу, где без
труда нашли испанскую лодку, и через несколько минут мы уже все вместе,
после радостных приветствий, продолжали прерванный завтрак у
гостеприимного генерала Эллиота.
Боюсь, дорогие друзья и товарищи, что немного наскучил вам сегодня
рассказами о подвигах, которые совершил, в сущности, не я, а доставшаяся
мне как последнему представителю рода наша наследственная праща. Как
видите, славное начало ее деятельности, положенное еще при царе Давиде,
имело не менее славное продолжение. А засим - в этот поздний час позвольте
пожелать вам спокойной ночи!

ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ
Человек, жизнь которого принадлежит охоте и войне, как вы сами знаете,
дорогие друзья, должен уметь с одинаковой стойкостью встречать и леденящий
холод и сжигающий зной.
Никогда не забуду морозов, которые мне пришлось перенести, когда я,
покинув Рим, направился в Россию. Как сейчас вижу больного и нищего
старца, которого я встретил где-то в Польше, почти нагого, в то время как
я дрожал от холода, будучи одет, конечно, гораздо теплее, чем он.
Разумеется, я тотчас же бросил старику свою верхнюю одежду, а сам погнал
возможно быстрее своего коня. Путь я совершал верхом, и, к тому же, совсем
не зная дороги.
Немудрено, что вскоре я сбился с пути. Настала ночь, и, чувствуя
страшную усталость, я остановился среди равнины, сплошь покрытой снегом, и
привязал коня к какому-то чуть торчавшему из-под белого покрова пеньку.
Сам же лег на снег и от утомления вскоре заснул. Когда я проснулся, в
глаза мне ударил дневной свет. Оглянувшись, я увидел себя лежащим среди
церковного двора. Вдали виднелись деревенские избушки, а конь мой куда-то
исчез. Вдруг я услышал знакомое ржание где-то над собой. Взглянув вверх, я
понял все: оказалось, что я лег спать у церкви, сплошь занесенной снегом,
а коня привязал к шпилю колокольни, который я и принял за пенек. Теперь,
когда снег растаял и я опустился вниз, лошадь моя продолжала висеть там же
на уздечке, конец которой был прикреплен к шпилю. Метким выстрелом из
пистолета я перешиб уздечку и, таким образом, получил обратно сверху
своего коня, после чего беспрепятственно продолжал путь по оттаявшим уже
дорогам.
Как ни холодно было мне во время только что описанного путешествия, но
эта температура, конечно, не может идти в сравнение с той, какую
приходилось мне выносить в то время, когда я вместе с капитаном Фиппсом
совершил известную экспедицию к Северному полюсу. Огромные льдины окружали
нас со всех сторон, и на одной из таких льдин мне пришлось сыграть как-то
довольно трудную роль, о чем я сейчас вам расскажу, если хотите.
Началось с того, что я заметил на глыбе льда двух дерущихся белых
медведей и решил их громадными и великолепными шкурами овладеть.
1 2 3 4