А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Они принуждены были спасаться бегством.
Опьянение пляской увеличивалось, пот лил ручьями, рев участников разносился далеко по ущельям гор.
Неожиданно разъяренная толпа ринулась к пленникам, окружила их пестрым вращающимся колесом. На греков устремились острия копий, над ними засвистели топоры, сверкнули кинжалы.
Перекошенные лица горцев мелькали, как в бреду.
Греки застыли в страхе, ожидая немедленной смерти.
– Конец нам, конец! О великий Зевс!..
– Не в добрый час началось наше путешествие!..
Аристид сидел с отвисшей челюстью и водил перед собою ладонями, как бы стараясь защититься от ударов. Орик обхватил руками колена и, упершись в них подбородком, закрыл глаза.
Никто из пленных не получил ни одной царапины. Смертельный вихрь прошумел над ними и улетел прочь. Плясуны отхлынули, подобно морской волне. Раздеваясь на ходу, молодые тавры бросались в воду, вплавь добирались до «Евпатории» и продолжали свои упражнения на палубе. Голые пятки гулко стучали по деревянному настилу.
Фарзой со своим дядькой сидели поодаль, наблюдая за происходящим. Получалось впечатление, что среди пляшущих нет отдельных людей, что это извивается какая-то невиданная химера, вся состоящая из рук, ног, голов, ревущих ртов и сверкающих глаз, спаянная в единое целое страстью к убийству и разрушению.
За выполнением пляски следил Агамар. Вождь удовлетворенно кивал головой, когда воины хорошо выполняли ритуальные движения, его радовал их молодой азарт, но он тут же начинал сердиться, если танец терял свою напряженность. Младшие вожди и старые воины-воспитатели все время получали от него указания в виде едва уловимых жестов и тотчас передавали их юношам.
У ног вождя устроился Пифодор. Заметив, что Однорукий со всей серьезностью отдается руководству танцем, грек не выдержал, чтобы не задать ему вопрос:
– Скажи, великий вождь: разве так важно, если воины будут делать такие прыжки, какие хочешь ты? Почему ты не позволишь им развлекаться самим? Пусть они скачут, как молодые петухи, а мы с тобою лучше выпьем вина!
При этих словах родосец показал тавру на амфору и два фиала, стоящих рядом. Вождь с трудом понимал ломаную скифскую речь чужеземца. Подумав над сказанным, он изумленно поднял брови.
– Что ты говоришь, эллин?.. Воины не развлекаются. Они творят важное дело. Исполняют заветы предков. Они пляшут, как плясали наши отцы и деды. Никто не может изменить ни одного движения в танце, не накликавши беды на весь народ. Ведь духи предков незримо следят за нами и не простят нам отступления от их заветов. В танце происходит соединение душ предков с живущими сейчас. В пляске воинами овладевает дух храбрости и жажда битвы. Кто взялся бы вести в бой воинов, которые не сплясали накануне общего боевого танца? Много-много раз нужно молодым воинам исполнить танец, чтобы стать достойными звания мужчин. Мужчины, не воспитанные в общем танце, не воины, а большие глупые дети. Они вялы, они чужды единому общему духу, без которого нет сплоченности в бою, они робки, ибо не чувствуют близости умерших, их поддержки.
Грек в свою очередь удивился. Слова вождя сделали для него понятным скрытый смысл таврского дикого игрища, школы военных упражнений, укрепляющих тело и дух воинов.
Он налил оба фиала.
– Пей, вождь!.. Твоя мудрость и обычаи твоего племени поражают мою душу. Я уже жалею, почему я не тавр! Ты прав, молодежи нужна пляска, но поверь мне, что тебе очень кстати глоток этого вина. Пей!
Бесцеремонная настойчивость грека делала свое дело. Агамар вздыхал, мялся, хмурился сурово, но не мог не глядеть на темно-красную пахучую жидкость, действие которой он уже достаточно изведал.
Крякнув, он неловким жестом взял чашу, осторожно пригубил и глоток за глотком вытянул ее до дна.
На лице родосца появилась едва заметная ухмылка, как у сатира, соблазняющего дриад.
– Вот это достойно воина! А ну еще!
Через полчаса оба собеседника говорили с большим оживлением. Тавр старался что-то растолковать греку, причем незаметно для себя перешел на язык своего племени. Пифодор внимательно слушал и поддакивал, хотя не понимал ни слова.
– Правильно, правильно, старина! Когда выпьешь, всегда на душе становится лучше и сам словно молодеешь! Эх, с тобою да с твоими ребятами оснастить бы заново «Евпаторию», вот тогда можно было бы потеребить купеческие корабли!
Говоря так, Пифодор имел вид мечтателя. Пробовал растолковать свою мысль Агамару, показывая при этом на судно, но вождь вдруг потерял свою суровость и превратился в пьяного смеющегося старика. Он что-то бормотал, обнимал грека, пробовал петь пьяным голосом. Видя безуспешность своих переговоров, Пифодор влил в горло старому тавру еще одну чашу вина, уложил его на меховой плащ и побрел к своим хозяевам.
– Ты, кажется, напоил Агамара? – спросил его Фарзой с укоризной.
– Он сам напился и сразу стал мягким, как свежая лепешка. Теперь мне ясно, что если тавры научатся пить вино, они будут побеждены любым врагом. Вино для таких, как тавры, хуже змеиного яда!
– Вино не в меру вредно всем, – ответил князь. – Напрасно ты поил Однорукого, это может уронить его в глазах воинов.
– Ничего, он скоро проспится. Слушай, Марсак, растолкуй ты таврам, чтобы они «Евпаторию» оснастили заново, проконопатили и осмолили.
– Это зачем же?
– Ах, господа мои! Никогда не плохо иметь в запасе такую посудину. Мало ли что может случиться. Она еще пригодится нам. Ведь скифы не имеют своих кораблей, а это судно неплохое.
– В твоих словах есть смысл. Скилур всегда говорил, что скифам не обойтись без мореплавания, если они хотят быть сильными.
– Вот видите, сам царь Скилур так говорил!.. Кроме того, если пришлось бы нам спасаться от врагов, мы могли бы бежать сюда к таврам и воспользоваться этим кораблем.
Марсак сделал жест крайнего удивления и досады.
– Что за вздор ты говоришь?.. Мы скоро будем у себя на родине – и какой злой дух заставит нас спасаться на море? У каждого человека первое спасение на родной земле, а не на этом проклятом море!
– Как знать, как знать, мой друг! Никто не может предугадать будущее, кроме оракула… А корабль следует сохранить! Да!
Праздник воинственных плясок был закончен. Юноши купались в морской воде, усталые, но веселые и бодрые. Их молодые тела были сильны и упруги.
Марсак вздыхал. Его удручало, что они не могут немедленно продолжить свой путь в Скифию, проводят время попусту…
Агамар проснулся поздно вечером, когда в небе начали загораться звезды. Он хмуро огляделся вокруг. Что-то сообразив, отдал приказание своим подручным и снова улегся спать.
К скифам подошел Гебр и сообщил, что завтра они тронутся в путь, по направлению к Белому Городу, главной резиденции тавров.


Глава третья.
Лагира – Белый город

1

Караван пеших носильщиков пробирался между скалами и зарослями, следуя изгибам малозаметной тропы, что шла от берега моря в глубь горной Таврики. Пегий бык с бронзовым кольцом в носу шел впереди и, казалось, сам хорошо знал дорогу. Он уверенно ступал раздвоенными копытами по хрустящему щебню, устилавшему скаты гор, карабкался на гранитные утесы и непринужденно помахивал хвостом, проходя по горным карнизам, над мглистыми провалами, дна которых не было видно. Бык возглавлял караван и вез на своей спине дремлющего вождя. Агамар не утруждал себя заботами о благополучном путешествии, не управлял рогатым иноходцем, видимо считая, что сбиться с тропы невозможно. По ней можно было следовать только вперед или назад, но никак не в стороны. Одни горные козлы могут преодолевать отвесные кручи и находить путь в зарослях, где в самый яркий день так же темно, как ночью. Торжественная тишина, не нарушаемая никем, царила вокруг. Даже случайный звук скатившегося вниз камня, клекот пролетевшего в голубом воздухе орла мгновенно замирали в молчании гор, не будучи в силах всколыхнуть тиши, спресованной тысячелетиями. Природа, облитая горячим солнечным светом, словно задумалась, замерла и затаив дыхание внимала собственному молчанию. Покой струился из каждой трещины нависших утесов, заполнял ущелья, дремал на листьях папоротников, пропитал насквозь темные купы сосновых рощ, прилепившихся в выемах стремительных скатов.
Самые высокие горы Таврики – Трапезунд, Киммерий и Либерон. Говорили, что на склонах одной из них есть три ключа, прозрачную воду которых не пьет ни одно животное. Путник по неведению может соблазниться отдыхом у горного родника, пожелает обмыть в нем разгоряченное лицо и с наслаждением припасть пересохшим ртом к ледяной влаге. Пока он будет пить, из-за скалы выглянет смеющаяся рожа горного духа, хозяина ключа. Выглянет и скроется. Путник, утолив жажду, почувствует приятную дремоту, приляжет на минутку – и уже не встанет никогда. Горцы хорошо знают это свойство трех источников и называют их «Ключами смерти».
Тем, кто случайно или по несчастью попадал в горную Таврику, казалось, что даже воздух гор насыщен сонным ядом, проникающим через дыхание в кровь человека. Этот яд вызывает стремление к покою, необычную задумчивость и умиротворение. Возможно, и тут не обошлось без участия лукавых горных духов. Грозная Таврика оказывалась страной мирных мечтаний, царством волшебной тишины и нерушимого покоя. Как это не вязалось с теми мрачными легендами, которые веками сочинялись досужими эллинами о стране на северном берегу Понта Эвксинского.
Тавры любили свою родину, она была для них прекраснейшей страной в мире, лучше которой не может быть. Они называли ее в своих песнях «Страной мира», «Убежищем счастья», «Твердыней свободы». Нужно думать, что горцы особенно остро чувствовали обаяние своих гор, а потому с таким упорством преграждали путь к ним не только врагам, но и друзьям, в том числе скифам, живущим на равнине.
Здесь, среди круч и провалов, горец чувствовал себя дома, слушал и понимал еле уловимый шепот трав, находил дичь для пропитания и уютные пещеры, где можно укрыться от непогоды. Он знал, что может спать у костра, не думая об охране, оставлять тушу убитого тура, положив на нее стрелу, и никто не тронет его добычи. Чужаков нет в Таврике. Никто не угрожает очагу горца на его земле. Тавр содрогался, когда чувствовал близость чужого человека, и первым его побуждением при этом было схватить топор и раскроить голову иноплеменнику.
Не диво, что молодые воины, навьюченные узлами и сосудами, взятыми с «Евпатории», с неудовольствием поглядывали на унылых эллинов, топтавших своими нечистыми ногами священную землю предков.
Греки вздыхали и охали. Ходить по горным тропам они не умели. Очень страдал Гигиенонт, задыхался на подъемах, хватался костлявыми руками за грудь, сипло дышал. Холодный пот наполнил его морщины. Но тщетно бросал несчастный умоляющие взгляды в сторону стражей, пытался что-то объяснить им. Его не слушали и не понимали. Тренированной молодежи было невдомек, что можно страдать при хождении по горам. Правда, один воин обратил внимание на страдальца, когда тот поотстал от других. Но он не помог больному, а ударил его по спине древком копья, по-видимому побуждая идти быстрее.
Никодим с начала путешествия причитал, как женщина, обращался к собратьям с жалобами, но безуспешно. Каждый раздумывал о собственной судьбе. Орик шагал в молчании, внешне спокойный и безразличный. Он ненавидел тавров и презирал гераклеотов. В его ушах до сих пор звучали покаянные речи купцов, жадных к наживе, слабых в беде и двуличных во всех случаях. Может быть, херсонесец был немногим лучше этих людей, наверняка не безгрешен в делах коммерции, как и все колонисты, но, как истый сын своего полиса, проявлял склонность к осуждению других за те недостатки, на которые смотрел сквозь пальцы в кругу земляков. Из-за стен своего города-государства херсонесцы взирали на представителей других городов с большим предубеждением, не исключая и гераклеотов, своих старых друзей. Таким был и Орик.
– Скажи, Орик, сын Гедила, – обратился к нему Автократ, – ты должен знать: туда ли ведут нас, где стоит над морем алтарь их богини и где к морю спускается лестница в тысячу ступеней, или в другое место?
– То место, о котором ты говоришь, Автократ, давно уже перестало считаться святыней тавров. Оно разрушено нами. Там же, недалеко от бывшей святыни, в прошлом году Диофант выстроил крепость и назвал ее «Евпаторией», так же, как и злосчастное судно, на котором нам пришлось плыть. В Евпатории и сейчас есть наши воины.
– Значит, нас ведут в другое место?
– По-видимому.
– Как ты думаешь, куда же?
– Думаю, что в Лагиру, или, иначе, в Белый Город. Так горные варвары называют главную деревню своего племени. Там они решат нашу судьбу.
– О боги!.. Но ты бывал в этом Белом Городе?
– Нет, мне впервые пришлось попасть в плен к таврам.
– Как, по-твоему, успеет нас выкупить Херсонес?
Орик молча пожал плечами.
Скифы вместе с воинами шли за хвостом пегого быка. Поскольку путь шел на север, Марсак особенно не ворчал, считая, что они приближаются к границам Скифии. Девственная тишина гор действовала и на него. Он как-то особенно щурился, расправлял плечи и поглядывал на родосца с таким видом, словно ждал от него ответа на немой вопрос: «А ну, скажи – какова на твой взгляд Таврика?.. Хороша?.. То-то же! А это еще не Скифия, а только ее порог!»
Однако горы были не по душе старому степняку, ему хотелось бы видеть вокруг родные просторы степей. Да и тавры в его глазах немного стоили. Они вызывали у него чувство пренебрежения. Вспоминались их былые набеги и грабежи пограничных селений.
Пифодор прервал длительное молчание.
– Если таврские старики не выжили из ума, они отпустят нас подобру-поздорову. А если выжили – не миновать нам с тобою, старина, каменного обуха.
– Не посмеют. У них сейчас союз с нами.
К вечеру на скате горного хребта показались дымки, залаяли собаки. Бык Агамара замычал и более оживленно стал взмахивать хвостом.
– Вот он, Белый Город!
– Где?.. Где?..
Многие с любопытством шарили глазами, надеясь увидеть зубчатые стены города или хотя бы скопления домов, но ничего подобного здесь не оказалось.
– Неужели эти каменные глыбы заменяют им дома?
– Где же сам город, да еще и белый?
По мере приближения таврская столица предстала перед путниками в виде многочисленных пещер, выходящих из земли отверстиями, обрамленными каменной кладкой из гигантских плит, ворочать которые могли бы только великаны. Входы в эти странные жилища были очень закопчены и невелики, едва в рост среднего человека. Только струйки дыма, выходившие через многочисленные щели между камнями, да какие-то серые фигуры, мелькавшие около, наводили на мысль, что это не древние могилы, а обиталище живых людей. Кое-где виднелись жалкие загородки с козами. Вдоль тропы потянулись небольшие делянки обработанной земли.
Но не это поразило внимание пленников. Их взоры привлекла другая достопримечательность таврского селения.
Несколько в стороне от подземных жилищ и загонов для скота среди огороженного места прямо из земли торчала конусовидная скала, изборожденная трещинами и покрытая мхом. На скале высоко стоял уродливый деревянный истукан, в очертаниях которого угадывалось, что это и есть женское божество тавров. Проходя мимо святилища, гераклеоты с ужасом увидели на кольях его ограды высушенные человеческие головы с остатками ссохшейся кожи и оскаленными зубами.
– Спаси нас Зевс-Громовержец!.. Вот она, таврская Артемида!..
Дикий вид окружающих гор, необычные жилища горцев, нелепая и страшная фигура Девы – страшилища в окружении мертвых голов – все это удручающе подействовало на греков, они совсем пали духом. Их душевное состояние нельзя было назвать просто страхом, но каким-то оцепенением, тяжелым сном. Охваченные чувством полной безнадежности, несчастные пленники считали себя навсегда оторванными от того веселого, смеющегося мира, где живут «настоящие люди». Окружающее представлялось подобным подземному царству мертвых – Аиду, проклятому и забытому небесными, «верхними», богами. Даже сами тавры показались не хозяевами здешних мест, но всего лишь печальными тенями умерших, обреченных на беспросветное существование и принужденных выполнять волю жестокого демона – божества.
– О, сколь дико проливать драгоценную человеческую кровь во имя этой отвратительной бестии!
– Мы спустились на последнюю ступень живого мира, ниже ее – вечный мрак и небытие.
– Это страна, для которой время остановилось… Здесь не живут, но медленно увядают.
– Какая может быть жизнь и радость рядом с идолом, что жрет человечину!
– Прощай, жизнь!
Даже Орик поддался общему настроению. Ему вдруг показалось, что Херсонес, этот уголок уюта и человеческих утех, совсем не здесь, поблизости, но за тридевять земель, и нет силы, которая помогла бы ему выбраться из проклятой Таврики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82