С вокзала по соседству
ветер приносил плаксивые пересвистывания маневрировавших вдали паров
озов.
К вечеру сильно похолодало. Два окна на уровне земли выходили на уголок н
евзрачного огорода, обсаженного кустами желтой акации, на мерзлые лужи п
роезжей дороги и на тот конец кладбища, где днем похоронили Марию Никола
евну. Огород пустовал, кроме нескольких муаровых гряд посиневшей от холо
да капусты. Когда налетал ветер, кусты облетелой акации метались, как бес
новатые, и ложились на дорогу.
Ночью Юру разбудил стук в окно. Темная келья была сверхъестественно озар
ена белым порхающим светом. Юра в одной рубашке подбежал к окну и прижалс
я лицом к холодному стеклу.
За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюг
а, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, с
ознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатление
м. Она свистела и завывала и всеми способами старалась привлечь Юрино вн
имание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю б
елая ткань, обвивая её погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, н
ичто с ней не соперничало.
Первым движением Юры, когда он слез с подоконника, было желание одеться и
бежать на улицу, чтобы что-то предпринять.
То его пугало, что монастырскую капусту занесет и её не откопают, то что в
поле заметет маму, и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что
уйдет еще глубже и дальше от него в землю.
Дело опять кончилось слезами. Проснулся дядя, говорил ему о Христе и утеш
ал его, а потом зевал, подходил к окну и задумывался. Они начали одеваться.
Стало светать.
3
Пока жива была мать, Юра не знал, что отец давно бросил их, ездит по разным г
ородам Сибири и заграницы, кутит и распутничает, и что он давно просадил и
развеял по ветру их миллионное состояние. Юре всегда говорили, что он то в
Петербурге, то на какой-нибудь ярмарке, чаще всего на Ирбитской.
А потом у матери, всегда болевшей, открылась чахотка. Она стала ездить леч
иться на юг Франции и в Северную Италию, куда Юра её два раза сопровождал.
Так, в беспорядке и среди постоянных загадок прошла детская жизнь Юры, ча
сто на руках у чужих, которые все время менялись. Он привык к этим перемена
м, и в обстановке вечной нескладицы отсутствие отца не удивляло его.
Маленьким мальчиком он застал еще то время, когда именем, которое он носи
л, называлось множество саморазличнейших вещей.
Была мануфактура Живаго, банк Живаго, дома Живаго, способ завязывания и з
акалывания галстука булавкою Живаго, даже какой-то сладкий пирог кругло
й формы, вроде ромовой бабы, под названием Живаго, и одно время в Москве мо
жно было крикнуть извозчику «к Живаго!», совершенно как «к черту на кулич
ки!», и он уносил вас на санках в тридесятое царство, в тридевятое государс
тво. Тихий парк обступал вас. На свисающие ветви елей, осыпая с них иней, са
дились вороны. Разносилось их карканье, раскатистое, как треск древесног
о сука. С новостроек за просекой через дорогу перебегали породистые соба
ки. Там зажигали огни. Спускался вечер. Вдруг все это разлетелось. Они обед
нели.
4
Летом тысяча девятьсот третьего года на тарантасе парой Юра с дядей ехал
и по полям в Дуплянку, имение шелкопрядильного фабриканта и большого пок
ровителя искусств Кологривова, к педагогу и популяризатору полезных зн
аний Ивану Ивановичу Воскобойникову.
Была Казанская, разгар жатвы. По причине обеденного времени или по случа
ю праздника в полях не попадалось ни души. Солнце палило недожатые полос
ы, как полуобритые арестантские затылки.
Над полями кружились птицы. Склонив колосья, пшеница тянулась в струнку
среди совершенного безветрия или высилась в крестцах далеко от дороги, г
де при долгом вглядывании принимала вид движущихся фигур, словно это ход
или по краю горизонта землемеры и что-то записывали.
Ч А эти, Ч спрашивал Николай Николаевич Павла, чернорабочего и сторожа
из книгоиздательства, сидевшего на козлах боком, сутуло и перекинув нога
за ногу, в знак того, что он не заправский кучер и правит не по призванию,
Ч а это как же, помещиковы или крестьянские?
Ч Энти господсти, Ч отвечал Павел и закуривал, Ч а вот эфти, Ч отвозив
шись с огнем и затянувшись, тыкал он после долгой паузы концом кнутовища
в другую сторону, Ч эфти свои.
Ай заснули? Ч то и дело прикрикивал он на лошадей, на хвосты и крупы котор
ых он все время косился, как машинист на манометры.
Но лошади везли, как все лошади на свете, то есть коренник бежал с прирожде
нной прямотой бесхитростной натуры, а пристяжная казалась непонимающе
му отъявленной бездельницей, которая только и знала, что, выгнувшись леб
едью, отплясывала вприсядку под бренчание бубенчиков, которое сама свои
ми скачками подымала.
Николай Николаевич вез Воскобойникову корректуру его книжки по земель
ному вопросу, которую ввиду усилившегося цензурного нажима издательст
во просило пересмотреть.
Ч Шалит народ в уезде, Ч говорил Николай Николаевич. Ч В Паньковской в
олости купца зарезали, у земского сожгли конный завод. Ты как об этом дума
ешь? Что у вас говорят в деревне?
Но оказывалось, что Павел смотрит на вещи еще мрачнее, чем даже цензор, уме
рявший аграрные страсти Воскобойникова.
Ч Да что говорят? Распустили народ. Баловство, говорят. С нашим братом не
што возможно? Мужику дай волю, так ведь у нас друг дружку передавят, истинн
ый Господь. Ай заснули?
Это была вторая поездка дяди и племянника в Дуплянку. Юра думал, что он зап
омнил дорогу, и всякий раз, как поля разбегались вширь и их тоненькой каем
кой охватывали спереди и сзади леса, Юре казалось, что он узнает то место,
с которого дорога должна повернуть вправо, а с поворота показаться и чер
ез минуту скрыться десятиверстная Кологривовская панорама с блещущей
вдали рекой и пробегающей за ней железной дорогой. Но он все обманывался.
Поля сменялись полями. Их вновь и вновь охватывали леса. Смена этих прост
оров настраивала на широкий лад. Хотелось мечтать и думать о будущем.
Ни одна из книг, прославивших впоследствии Николая Николаевича, не была
еще написана. Но мысли его уже определились. Он не знал, как близко его вре
мя.
Скоро среди представителей тогдашней литературы, профессоров универси
тета и философов революции должен был появиться этот человек, который ду
мал на все их темы и у которого, кроме терминологии, не было с ними ничего о
бщего.
Все они скопом держались какой-нибудь догмы и довольствовались словами
и видимостями, а отец Николай был священник, прошедший толстовство и рев
олюцию и шедший все время дальше. Он жаждал мысли, окрыленно-вещественно
й, которая прочерчивала бы нелицемерно различимый путь в своем движении
и что-то меняла в свете к лучшему и которая даже ребенку и невежде была бы
заметна, как вспышка молнии или след прокатившегося грома. Он жаждал нов
ого.
Юре хорошо было с дядей. Он был похож на маму. Подобно ей он был человеком с
вободным, лишенным предубеждения против чего бы то ни было непривычного
. Как у нее, у него было дворянское чувство равенства со всем живущим. Он та
к же, как она, понимал все с первого взгляда и умел выражать мысли в той фор
ме, в какой они приходят в голову в первую минуту, пока они живы и не обессм
ыслятся.
Юра был рад, что дядя взял его в Дуплянку. Там было очень красиво, и живопис
ность места тоже напоминала маму, которая любила природу и часто брала Ю
ру с собой на прогулки. Кроме того Юре было приятно, что он опять встретитс
я с Никой Дудоровым, гимназистом, жившим у Воскобойникова, который навер
ное презирал его, потому что был года на два старше его, и который, здорова
ясь, с силой дергал руку книзу и так низко наклонял голову, что волосы пада
ли ему на лоб, закрывая лицо до половины.
5
Ч Жизненным нервом проблемы пауперизма, Ч читал Николай Николаевич п
о исправленной рукописи.
Ч Я думаю, лучше сказать Ч существом, Ч говорил Иван Иванович и вносил
в корректуру требующееся исправление.
Они занимались в полутьме стеклянной террасы. Глаз различал валявшиеся
в беспорядке лейки и садовые инструменты. На спинку поломанного стула бы
л наброшен дождевой плащ. В углу стояли болотные сапоги с присохшей гряз
ью и отвисающими до полу голенищами.
Ч Между тем статистика смертей и рождений показывает, Ч диктовал Нико
лай Николаевич.
Ч Надо вставить, за отчетный год, Ч говорил Иван Иванович и записывал.
Террасу слегка проскваживало. На листах брошюры лежали куски гранита, чт
обы они не разлетелись.
Когда они кончили, Николай Николаевич заторопился домой.
Ч Гроза надвигается. Надо собираться.
Ч И не думайте. Не пущу. Сейчас будем чай пить.
Ч Мне к вечеру надо обязательно в город.
Ч Ничего не поможет. Слышать не хочу.
Из палисадника тянуло самоварной гарью, заглушавшей запах табака и гели
отропа. Туда проносили из флигеля каймак, ягоды и ватрушки. Вдруг пришло с
веденье, что Павел отправился купаться и повел купать на реку лошадей. Ни
колаю Николаевичу пришлось покориться.
Ч Пойдемте на обрыв, посидим на лавочке, пока накроют к чаю, Ч предложил
Иван Иванович.
Иван Иванович на правах приятельства занимал у богача Кологривова две к
омнаты во флигеле управляющего. Этот домик с примыкающим к нему палисадн
иком находился в черной, запущенной части парка со старой полукруглою ал
леей въезда. Аллея густо заросла травою. По ней теперь не было движения, и
только возили землю и строительный мусор в овраг, служивший местом сухих
свалок. Человек передовых взглядов и миллионер, сочувствовавший револю
ции, сам Кологривов с женою находился в настоящее время за границей. В име
нии жили только его дочери Надя и Липа с воспитательницей и небольшим шт
атом прислуги.
Ото всего парка с его прудами, лужайками и барским домом садик управляющ
его был отгорожен густой живой изгородью из черной калины. Иван Иванович
и Николай Николаевич обходили эту заросль снаружи, и по мере того как они
шли, перед ними равными стайками на равных промежутках вылетали воробьи
, которыми кишела калина. Это наполняло её ровным шумом, точно перед Ивано
м Ивановичем и Николаем Николаевичем вдоль изгороди текла вода по трубе.
Они прошли мимо оранжереи, квартиры садовника и каменных развалин неизв
естного назначения. У них зашел разговор о новых молодых силах в науке и л
итературе.
Ч Попадаются люди с талантом, Ч говорил Николай Николаевич. Ч Но сейч
ас очень в ходу разные кружки и объединения. Всякая стадность Ч прибежи
ще неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марк
су. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит её недостат
очно. Есть ли что-нибудь на свете, что заслуживало бы верности? Таких веще
й очень мало. Я думаю, надо быть верным бессмертию, этому другому имени жиз
ни, немного усиленному.
Надо сохранять верность бессмертию, надо быть верным Христу!
Ах, вы морщитесь, несчастный. Опять вы ничегошеньки не поняли.
Ч Мда, Ч мычал Иван Иванович, тонкий белокурый вьюн с ехидною бородкой,
делавшей его похожим на американца времен Линкольна (он поминутно захва
тывал её в горсть и ловил её кончик губами). Ч Я, конечно, молчу. Вы сами пон
имаете Ч я смотрю на эти вещи совершенно иначе. Да, кстати. Расскажите, ка
к вас расстригали. Я давно хотел спросить. Небось перетрухнули? Анафеме в
ас предавали? А?
Ч Зачем отвлекаться в сторону? Хотя, впрочем, что ж.
Анафеме? Нет, сейчас не проклинают. Были неприятности, имеются последств
ия. Например, долго нельзя на государственную службу.
Не пускают в столицы. Но это ерунда. Вернемся к предмету разговора. Я сказа
л Ч надо быть верным Христу. Сейчас я объясню. Вы не понимаете, что можно б
ыть атеистом, можно не знать, есть ли Бог и для чего он, и в то же время знать,
что человек живет не в природе, а в истории, и что в нынешнем понимании она
основана Христом, что Евангелие есть её обоснование. А что такое история?
Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и е
ё будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечно
сть и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии. Двигаться вперед
в этом направлении нельзя без некоторого подъема. Для этих открытий тре
буется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Во
т они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии, пере
полняющей сердце человека и требующей выхода и расточения, и затем это г
лавные составные части современного человека, без которых он немыслим, а
именно идея свободной личности и идея жизни как жертвы. Имейте в виду, что
это до сих пор чрезвычайно ново.
Истории в этом смысле не было у древних. Там было сангвиническое свинств
о жестоких, оспою изрытых Калигул, не подозревавших, как бездарен всякий
поработитель. Там была хвастливая мертвая вечность бронзовых памятник
ов и мраморных колонн. Века и поколенья только после Христа вздохнули св
ободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает н
е на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных пре
одолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме. Уф, аж взопрел, что на
зывается. А ему хоть кол теши на голове!
Ч Метафизика, батенька. Это мне доктора запретили, этого мой желудок не в
арит.
Ч Ну да Бог с вами. Бросим. Счастливец! Вид-то от вас какой Ч не налюбуешь
ся! А он живет и не чувствует.
На реку было больно смотреть. Она отливала на солнце, вгибаясь и выгибаяс
ь, как лист железа. Вдруг она пошла складками. С этого берега на тот поплыл
тяжелый паром с лошадьми, телегами, бабами и мужиками.
Ч Подумайте, только шестой час, Ч сказал Иван Иванович.
Ч Видите, скорый из Сызрани. Он тут проходит в пять с минутами.
Вдали по равнине справа налево катился чистенький желто-синий поезд, си
льно уменьшенный расстоянием. Вдруг они заметили, что он остановился. На
д паровозом взвились белые клубочки пара. Немного спустя пришли его трев
ожные свистки.
Ч Странно, Ч сказал Воскобойников. Ч Что-нибудь неладное. Ему нет прич
ины останавливаться там на болоте.
Что-то случилось. Пойдемте чай пить.
6
Ники не оказалось ни в саду, ни в доме. Юра догадывался, что он прячется от н
их, потому что ему скучно с ними, и Юра ему не пара. Дядя с Иваном Ивановичем
пошли заниматься на террасу, предоставив Юре слоняться без цели вокруг д
ома.
Здесь была удивительная прелесть! Каждую минуту слышался чистый трехто
нный высвист иволог, с промежутками выжидания, чтобы влажный, как из дудк
и извлеченный звук до конца пропитал окрестность. Стоячий, заблудившийс
я в воздухе запах цветов пригвожден был зноем неподвижно к клумбам. Как э
то напоминало Антибы и Бордигеру! Юра поминутно поворачивался направо и
налево. Над лужайками слуховой галлюцинацией висел призрак маминого го
лоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании пчел. Юра вздр
агивал, ему то и дело мерещилось, будто мать аукается с ним и куда-то его по
дзывает.
Он пошел к оврагу и стал спускаться. Он спустился из редкого и чистого лес
а, покрывавшего верх оврага, в ольшаник, выстилавший его дно.
Здесь была сырая тьма, бурелом и падаль, было мало цветов и членистые стеб
ли хвоща были похожи на жезлы и посохи с египетским орнаментом, как в его и
ллюстрированном священном писании.
Юре становилось все грустнее. Ему хотелось плакать. Он повалился на коле
ни и залился слезами.
Ч Ангеле Божий, хранителю мой святый, Ч молился Юра, Ч утверди ум мой во
истиннем пути и скажи мамочке, что мне здесь хорошо, чтобы она не беспокои
лась. Если есть загробная жизнь, Господи, учини мамочку в рай, идеже лицы с
вятых и праведницы сияют яко светила. Мамочка была такая хорошая, не може
т быть, чтобы она была грешница, помилуй ее, Господи, сделай, чтобы она не му
чилась. Мамочка! Ч в душераздирающей тоске звал он её с неба, как новопри
чтенную угодницу, и вдруг не выдержал, упал наземь и потерял сознание.
Он не долго лежал без памяти. Когда он очнулся, он услышал, что дядя зовет е
го сверху. Он ответил и стал подыматься. Вдруг он вспомнил, что не помолилс
я о своем без вести пропадающем отце, как учила его Мария Николаевна.
Но ему было так хорошо после обморока, что он не хотел расставаться с этим
чувством легкости и боялся потерять его. И он подумал, что ничего страшно
го не будет, если он помолится об отце как-нибудь в другой раз.
Ч Подождет. Потерпит, Ч как бы подумал он. Юра его совсем не помнил.
7
В поезде в купе второго класса ехал со своим отцом, присяжным поверенным
Гордоном из Оренбурга, гимназист второго класса Миша Гордон, одиннадцат
илетний мальчик с задумчивым лицом и большими черными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ветер приносил плаксивые пересвистывания маневрировавших вдали паров
озов.
К вечеру сильно похолодало. Два окна на уровне земли выходили на уголок н
евзрачного огорода, обсаженного кустами желтой акации, на мерзлые лужи п
роезжей дороги и на тот конец кладбища, где днем похоронили Марию Никола
евну. Огород пустовал, кроме нескольких муаровых гряд посиневшей от холо
да капусты. Когда налетал ветер, кусты облетелой акации метались, как бес
новатые, и ложились на дорогу.
Ночью Юру разбудил стук в окно. Темная келья была сверхъестественно озар
ена белым порхающим светом. Юра в одной рубашке подбежал к окну и прижалс
я лицом к холодному стеклу.
За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюг
а, воздух дымился снегом. Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, с
ознавая, как она страшна, наслаждается производимым на него впечатление
м. Она свистела и завывала и всеми способами старалась привлечь Юрино вн
имание. С неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю б
елая ткань, обвивая её погребальными пеленами. Вьюга была одна на свете, н
ичто с ней не соперничало.
Первым движением Юры, когда он слез с подоконника, было желание одеться и
бежать на улицу, чтобы что-то предпринять.
То его пугало, что монастырскую капусту занесет и её не откопают, то что в
поле заметет маму, и она бессильна будет оказать сопротивление тому, что
уйдет еще глубже и дальше от него в землю.
Дело опять кончилось слезами. Проснулся дядя, говорил ему о Христе и утеш
ал его, а потом зевал, подходил к окну и задумывался. Они начали одеваться.
Стало светать.
3
Пока жива была мать, Юра не знал, что отец давно бросил их, ездит по разным г
ородам Сибири и заграницы, кутит и распутничает, и что он давно просадил и
развеял по ветру их миллионное состояние. Юре всегда говорили, что он то в
Петербурге, то на какой-нибудь ярмарке, чаще всего на Ирбитской.
А потом у матери, всегда болевшей, открылась чахотка. Она стала ездить леч
иться на юг Франции и в Северную Италию, куда Юра её два раза сопровождал.
Так, в беспорядке и среди постоянных загадок прошла детская жизнь Юры, ча
сто на руках у чужих, которые все время менялись. Он привык к этим перемена
м, и в обстановке вечной нескладицы отсутствие отца не удивляло его.
Маленьким мальчиком он застал еще то время, когда именем, которое он носи
л, называлось множество саморазличнейших вещей.
Была мануфактура Живаго, банк Живаго, дома Живаго, способ завязывания и з
акалывания галстука булавкою Живаго, даже какой-то сладкий пирог кругло
й формы, вроде ромовой бабы, под названием Живаго, и одно время в Москве мо
жно было крикнуть извозчику «к Живаго!», совершенно как «к черту на кулич
ки!», и он уносил вас на санках в тридесятое царство, в тридевятое государс
тво. Тихий парк обступал вас. На свисающие ветви елей, осыпая с них иней, са
дились вороны. Разносилось их карканье, раскатистое, как треск древесног
о сука. С новостроек за просекой через дорогу перебегали породистые соба
ки. Там зажигали огни. Спускался вечер. Вдруг все это разлетелось. Они обед
нели.
4
Летом тысяча девятьсот третьего года на тарантасе парой Юра с дядей ехал
и по полям в Дуплянку, имение шелкопрядильного фабриканта и большого пок
ровителя искусств Кологривова, к педагогу и популяризатору полезных зн
аний Ивану Ивановичу Воскобойникову.
Была Казанская, разгар жатвы. По причине обеденного времени или по случа
ю праздника в полях не попадалось ни души. Солнце палило недожатые полос
ы, как полуобритые арестантские затылки.
Над полями кружились птицы. Склонив колосья, пшеница тянулась в струнку
среди совершенного безветрия или высилась в крестцах далеко от дороги, г
де при долгом вглядывании принимала вид движущихся фигур, словно это ход
или по краю горизонта землемеры и что-то записывали.
Ч А эти, Ч спрашивал Николай Николаевич Павла, чернорабочего и сторожа
из книгоиздательства, сидевшего на козлах боком, сутуло и перекинув нога
за ногу, в знак того, что он не заправский кучер и правит не по призванию,
Ч а это как же, помещиковы или крестьянские?
Ч Энти господсти, Ч отвечал Павел и закуривал, Ч а вот эфти, Ч отвозив
шись с огнем и затянувшись, тыкал он после долгой паузы концом кнутовища
в другую сторону, Ч эфти свои.
Ай заснули? Ч то и дело прикрикивал он на лошадей, на хвосты и крупы котор
ых он все время косился, как машинист на манометры.
Но лошади везли, как все лошади на свете, то есть коренник бежал с прирожде
нной прямотой бесхитростной натуры, а пристяжная казалась непонимающе
му отъявленной бездельницей, которая только и знала, что, выгнувшись леб
едью, отплясывала вприсядку под бренчание бубенчиков, которое сама свои
ми скачками подымала.
Николай Николаевич вез Воскобойникову корректуру его книжки по земель
ному вопросу, которую ввиду усилившегося цензурного нажима издательст
во просило пересмотреть.
Ч Шалит народ в уезде, Ч говорил Николай Николаевич. Ч В Паньковской в
олости купца зарезали, у земского сожгли конный завод. Ты как об этом дума
ешь? Что у вас говорят в деревне?
Но оказывалось, что Павел смотрит на вещи еще мрачнее, чем даже цензор, уме
рявший аграрные страсти Воскобойникова.
Ч Да что говорят? Распустили народ. Баловство, говорят. С нашим братом не
што возможно? Мужику дай волю, так ведь у нас друг дружку передавят, истинн
ый Господь. Ай заснули?
Это была вторая поездка дяди и племянника в Дуплянку. Юра думал, что он зап
омнил дорогу, и всякий раз, как поля разбегались вширь и их тоненькой каем
кой охватывали спереди и сзади леса, Юре казалось, что он узнает то место,
с которого дорога должна повернуть вправо, а с поворота показаться и чер
ез минуту скрыться десятиверстная Кологривовская панорама с блещущей
вдали рекой и пробегающей за ней железной дорогой. Но он все обманывался.
Поля сменялись полями. Их вновь и вновь охватывали леса. Смена этих прост
оров настраивала на широкий лад. Хотелось мечтать и думать о будущем.
Ни одна из книг, прославивших впоследствии Николая Николаевича, не была
еще написана. Но мысли его уже определились. Он не знал, как близко его вре
мя.
Скоро среди представителей тогдашней литературы, профессоров универси
тета и философов революции должен был появиться этот человек, который ду
мал на все их темы и у которого, кроме терминологии, не было с ними ничего о
бщего.
Все они скопом держались какой-нибудь догмы и довольствовались словами
и видимостями, а отец Николай был священник, прошедший толстовство и рев
олюцию и шедший все время дальше. Он жаждал мысли, окрыленно-вещественно
й, которая прочерчивала бы нелицемерно различимый путь в своем движении
и что-то меняла в свете к лучшему и которая даже ребенку и невежде была бы
заметна, как вспышка молнии или след прокатившегося грома. Он жаждал нов
ого.
Юре хорошо было с дядей. Он был похож на маму. Подобно ей он был человеком с
вободным, лишенным предубеждения против чего бы то ни было непривычного
. Как у нее, у него было дворянское чувство равенства со всем живущим. Он та
к же, как она, понимал все с первого взгляда и умел выражать мысли в той фор
ме, в какой они приходят в голову в первую минуту, пока они живы и не обессм
ыслятся.
Юра был рад, что дядя взял его в Дуплянку. Там было очень красиво, и живопис
ность места тоже напоминала маму, которая любила природу и часто брала Ю
ру с собой на прогулки. Кроме того Юре было приятно, что он опять встретитс
я с Никой Дудоровым, гимназистом, жившим у Воскобойникова, который навер
ное презирал его, потому что был года на два старше его, и который, здорова
ясь, с силой дергал руку книзу и так низко наклонял голову, что волосы пада
ли ему на лоб, закрывая лицо до половины.
5
Ч Жизненным нервом проблемы пауперизма, Ч читал Николай Николаевич п
о исправленной рукописи.
Ч Я думаю, лучше сказать Ч существом, Ч говорил Иван Иванович и вносил
в корректуру требующееся исправление.
Они занимались в полутьме стеклянной террасы. Глаз различал валявшиеся
в беспорядке лейки и садовые инструменты. На спинку поломанного стула бы
л наброшен дождевой плащ. В углу стояли болотные сапоги с присохшей гряз
ью и отвисающими до полу голенищами.
Ч Между тем статистика смертей и рождений показывает, Ч диктовал Нико
лай Николаевич.
Ч Надо вставить, за отчетный год, Ч говорил Иван Иванович и записывал.
Террасу слегка проскваживало. На листах брошюры лежали куски гранита, чт
обы они не разлетелись.
Когда они кончили, Николай Николаевич заторопился домой.
Ч Гроза надвигается. Надо собираться.
Ч И не думайте. Не пущу. Сейчас будем чай пить.
Ч Мне к вечеру надо обязательно в город.
Ч Ничего не поможет. Слышать не хочу.
Из палисадника тянуло самоварной гарью, заглушавшей запах табака и гели
отропа. Туда проносили из флигеля каймак, ягоды и ватрушки. Вдруг пришло с
веденье, что Павел отправился купаться и повел купать на реку лошадей. Ни
колаю Николаевичу пришлось покориться.
Ч Пойдемте на обрыв, посидим на лавочке, пока накроют к чаю, Ч предложил
Иван Иванович.
Иван Иванович на правах приятельства занимал у богача Кологривова две к
омнаты во флигеле управляющего. Этот домик с примыкающим к нему палисадн
иком находился в черной, запущенной части парка со старой полукруглою ал
леей въезда. Аллея густо заросла травою. По ней теперь не было движения, и
только возили землю и строительный мусор в овраг, служивший местом сухих
свалок. Человек передовых взглядов и миллионер, сочувствовавший револю
ции, сам Кологривов с женою находился в настоящее время за границей. В име
нии жили только его дочери Надя и Липа с воспитательницей и небольшим шт
атом прислуги.
Ото всего парка с его прудами, лужайками и барским домом садик управляющ
его был отгорожен густой живой изгородью из черной калины. Иван Иванович
и Николай Николаевич обходили эту заросль снаружи, и по мере того как они
шли, перед ними равными стайками на равных промежутках вылетали воробьи
, которыми кишела калина. Это наполняло её ровным шумом, точно перед Ивано
м Ивановичем и Николаем Николаевичем вдоль изгороди текла вода по трубе.
Они прошли мимо оранжереи, квартиры садовника и каменных развалин неизв
естного назначения. У них зашел разговор о новых молодых силах в науке и л
итературе.
Ч Попадаются люди с талантом, Ч говорил Николай Николаевич. Ч Но сейч
ас очень в ходу разные кружки и объединения. Всякая стадность Ч прибежи
ще неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву, или Канту, или Марк
су. Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит её недостат
очно. Есть ли что-нибудь на свете, что заслуживало бы верности? Таких веще
й очень мало. Я думаю, надо быть верным бессмертию, этому другому имени жиз
ни, немного усиленному.
Надо сохранять верность бессмертию, надо быть верным Христу!
Ах, вы морщитесь, несчастный. Опять вы ничегошеньки не поняли.
Ч Мда, Ч мычал Иван Иванович, тонкий белокурый вьюн с ехидною бородкой,
делавшей его похожим на американца времен Линкольна (он поминутно захва
тывал её в горсть и ловил её кончик губами). Ч Я, конечно, молчу. Вы сами пон
имаете Ч я смотрю на эти вещи совершенно иначе. Да, кстати. Расскажите, ка
к вас расстригали. Я давно хотел спросить. Небось перетрухнули? Анафеме в
ас предавали? А?
Ч Зачем отвлекаться в сторону? Хотя, впрочем, что ж.
Анафеме? Нет, сейчас не проклинают. Были неприятности, имеются последств
ия. Например, долго нельзя на государственную службу.
Не пускают в столицы. Но это ерунда. Вернемся к предмету разговора. Я сказа
л Ч надо быть верным Христу. Сейчас я объясню. Вы не понимаете, что можно б
ыть атеистом, можно не знать, есть ли Бог и для чего он, и в то же время знать,
что человек живет не в природе, а в истории, и что в нынешнем понимании она
основана Христом, что Евангелие есть её обоснование. А что такое история?
Это установление вековых работ по последовательной разгадке смерти и е
ё будущему преодолению. Для этого открывают математическую бесконечно
сть и электромагнитные волны, для этого пишут симфонии. Двигаться вперед
в этом направлении нельзя без некоторого подъема. Для этих открытий тре
буется духовное оборудование. Данные для него содержатся в Евангелии. Во
т они. Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии, пере
полняющей сердце человека и требующей выхода и расточения, и затем это г
лавные составные части современного человека, без которых он немыслим, а
именно идея свободной личности и идея жизни как жертвы. Имейте в виду, что
это до сих пор чрезвычайно ново.
Истории в этом смысле не было у древних. Там было сангвиническое свинств
о жестоких, оспою изрытых Калигул, не подозревавших, как бездарен всякий
поработитель. Там была хвастливая мертвая вечность бронзовых памятник
ов и мраморных колонн. Века и поколенья только после Христа вздохнули св
ободно. Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает н
е на улице под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных пре
одолению смерти, умирает, сам посвященный этой теме. Уф, аж взопрел, что на
зывается. А ему хоть кол теши на голове!
Ч Метафизика, батенька. Это мне доктора запретили, этого мой желудок не в
арит.
Ч Ну да Бог с вами. Бросим. Счастливец! Вид-то от вас какой Ч не налюбуешь
ся! А он живет и не чувствует.
На реку было больно смотреть. Она отливала на солнце, вгибаясь и выгибаяс
ь, как лист железа. Вдруг она пошла складками. С этого берега на тот поплыл
тяжелый паром с лошадьми, телегами, бабами и мужиками.
Ч Подумайте, только шестой час, Ч сказал Иван Иванович.
Ч Видите, скорый из Сызрани. Он тут проходит в пять с минутами.
Вдали по равнине справа налево катился чистенький желто-синий поезд, си
льно уменьшенный расстоянием. Вдруг они заметили, что он остановился. На
д паровозом взвились белые клубочки пара. Немного спустя пришли его трев
ожные свистки.
Ч Странно, Ч сказал Воскобойников. Ч Что-нибудь неладное. Ему нет прич
ины останавливаться там на болоте.
Что-то случилось. Пойдемте чай пить.
6
Ники не оказалось ни в саду, ни в доме. Юра догадывался, что он прячется от н
их, потому что ему скучно с ними, и Юра ему не пара. Дядя с Иваном Ивановичем
пошли заниматься на террасу, предоставив Юре слоняться без цели вокруг д
ома.
Здесь была удивительная прелесть! Каждую минуту слышался чистый трехто
нный высвист иволог, с промежутками выжидания, чтобы влажный, как из дудк
и извлеченный звук до конца пропитал окрестность. Стоячий, заблудившийс
я в воздухе запах цветов пригвожден был зноем неподвижно к клумбам. Как э
то напоминало Антибы и Бордигеру! Юра поминутно поворачивался направо и
налево. Над лужайками слуховой галлюцинацией висел призрак маминого го
лоса, он звучал Юре в мелодических оборотах птиц и жужжании пчел. Юра вздр
агивал, ему то и дело мерещилось, будто мать аукается с ним и куда-то его по
дзывает.
Он пошел к оврагу и стал спускаться. Он спустился из редкого и чистого лес
а, покрывавшего верх оврага, в ольшаник, выстилавший его дно.
Здесь была сырая тьма, бурелом и падаль, было мало цветов и членистые стеб
ли хвоща были похожи на жезлы и посохи с египетским орнаментом, как в его и
ллюстрированном священном писании.
Юре становилось все грустнее. Ему хотелось плакать. Он повалился на коле
ни и залился слезами.
Ч Ангеле Божий, хранителю мой святый, Ч молился Юра, Ч утверди ум мой во
истиннем пути и скажи мамочке, что мне здесь хорошо, чтобы она не беспокои
лась. Если есть загробная жизнь, Господи, учини мамочку в рай, идеже лицы с
вятых и праведницы сияют яко светила. Мамочка была такая хорошая, не може
т быть, чтобы она была грешница, помилуй ее, Господи, сделай, чтобы она не му
чилась. Мамочка! Ч в душераздирающей тоске звал он её с неба, как новопри
чтенную угодницу, и вдруг не выдержал, упал наземь и потерял сознание.
Он не долго лежал без памяти. Когда он очнулся, он услышал, что дядя зовет е
го сверху. Он ответил и стал подыматься. Вдруг он вспомнил, что не помолилс
я о своем без вести пропадающем отце, как учила его Мария Николаевна.
Но ему было так хорошо после обморока, что он не хотел расставаться с этим
чувством легкости и боялся потерять его. И он подумал, что ничего страшно
го не будет, если он помолится об отце как-нибудь в другой раз.
Ч Подождет. Потерпит, Ч как бы подумал он. Юра его совсем не помнил.
7
В поезде в купе второго класса ехал со своим отцом, присяжным поверенным
Гордоном из Оренбурга, гимназист второго класса Миша Гордон, одиннадцат
илетний мальчик с задумчивым лицом и большими черными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10