. И я ликов
ал и плакал от счастья». Спустя четыре года он выразил это состояние в сти
хотворении «В больнице».
В четвертом номере «Знамени» за 1954 год появилось 10 стихотворений Юрия Жив
аго со вступительной заметкой:
«Б. Пастернак. Стихи из роман
а в прозе „Доктор Живаго“.
Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до
1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне.
Герой Ч Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и ху
дожественной складки, умирает в 1929 году.
После него остаются записки и среди других бумаг написанные в молодые го
ды отделанные стихи, часть которых здесь предлагается и которые во всей
совокупности составляют последнюю, заключительную главу романа. Автор
».
Знаменательно, что Пастернак относит смерть главного героя к 1929 году, вре
мени слома образа жизни страны, кануну самоубийства Маяковского, году, к
оторый в «Охранной грамоте» назван последним годом поэта.
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением
радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по погл
ощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник
души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выр
ажение этого счастья», Ч писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинока
я и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести,
светлым ощущением бессмертия, верностью ему.
Он по собственному опыту говорил, что бессмертие Ч это другое имя жизни,
немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основ
ой своего понимания новой христианской истории человечества.
«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно.
Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на ули
це под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолени
ю смерти, умирает, сам посвященный этой теме», Ч говорит в романе Веденяп
ин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социальн
о не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считал
ись больше, чем с другими, более того Ч общественно лишнего, становится Б
ожьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его
взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой соб
ытий века, а стихотворения Ч поддержкой и подтверждением надежд и веры
в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых состав
ляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее пок
азано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к ж
изни, чуткость к её голосу, доверие к её неискаженным проявлениям Ч перв
ейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях гл
авного, Ч лирического героя Ч Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает
, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательств
о человека в природу и историю.
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жиз
нь соблазн, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, у
нижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены
для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьб
е.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищат
ься её героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясн
о видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблю
дениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизн
и нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежни
е, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит вс
ех, оборачиваясь трагедией и для того, кто её исповедует и применяет. Есть
основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаг
о» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку ж
изнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного прев
осходящее возможности человека.
Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответству
ет его благим намерениям. Фанатизм губителен.
В одном из черновых вариантов романа отношению Живаго к Стрельникову да
валось такое объяснение:
«Как он любил всегда этих люд
ей убеждения и дела, фанатиков революции и религии! Как поклонялся им, как
им стыдом покрывался, каким немужественным казался себе всегда перед ли
цом их. И как никогда, никогда не задавался целью уподобиться им и последо
вать за ними. Совсем в другом направлении шла его работа над собой. Голой п
равоты, голой истины, голой святости неба не любил он. И голоса евангелист
ов и пророков не покоряли бы его своей все вытесняющей глубиной, если бы в
них не узнавал он голоса земли, голоса улицы, голоса современности, котор
ую во все века выражали наследники учителей Ч художники. Вот перед кем п
о совести благоговел он, а не перед героями, и почитал совершенство творе
ния, вышедшего из несовершенных рук, выше бесплодного самоусовершенств
ования человека».
Работая над романом, Пастернак понимал, что пишет о прошлом. Для того, чтоб
ы его текст преобразил полузабытые события в слово, необходимое совреме
нникам и рассчитанное на участие в духовной жизни последующих поколени
й, приходилось думать о языке, освобождать его от устаревающих частносте
й, острота и выразительность которых по опыту и в предвиденье не были дол
говечны. Он говорил, что намеренно упрощает стиль, стараясь «в современн
ом переводе, на нынешнем языке, более обычном, рядовом и спокойном», перед
ать хоть некоторую часть того неразделенного мира, хоть самое дорогое Ч
издали, из веков отмеченное евангельской темой «тепловое, цветовое, орг
аническое восприятие жизни».
Ранней весной 1956 года Пастернак дал полную рукопись романа в редакции жур
налов «Новый мир», «Знамя», а потом и в издательство «Художественная лит
ература». Летом на дачу в Переделкино приехал сопровождаемый представи
телем иностранной комиссии Союза писателей сотрудник итальянского рад
иовещания в Москве, коммунист Серджио Д'Анджело. Он попросил рукопись дл
я ознакомления и в этой официальной обстановке получил ее. К автору руко
пись не вернулась. Анджело передал её итальянскому коммунистическому и
здателю Дж. Фельтринелли, который, ввиду того что международная конвенци
я по авторскому праву в то время не была признана СССР, мог печатать роман
без его разрешения. Тем не менее он известил Пастернака, что хочет издать
роман на итальянском языке. 30 июня 1956 года Пастернак ответил ему, что будет
рад, если роман появится в переводе, но предупреждал: «Если его публикаци
я здесь, обещанная многими журналами, задержится и Вы её опередите, ситуа
ция будет для меня трагически трудной».
Издание романа в Советском Союзе стало невозможным вследствие позиции,
занятой руководством Союза писателей. Она отразилась в коллективном пи
сьме членов редколлегии «Нового мира», подписанном А. Агаповым, Б. Лаврен
евым, К. Фединым, К. Симоновым и А. Кривицким, и определила отечественную су
дьбу Книги на 32 года вперед. В Италии же тем временем перевод был успешно с
делан, и, несмотря на то что А. Сурков специально ездил в Милан, чтобы от име
ни Пастернака забрать рукопись для доработки, Фельтринелли 15 ноября 1957 го
да выпустил книгу в свет. Вскоре им были выпущены два русских издания, обе
спечившие ему авторское право во всем мире, кроме СССР. К концу 1958 года рома
н был издан на всех европейских языках.
В это время Пастернак написал автобиографический очерк «Люди и положен
ия» и заканчивал стихотворную книгу «Когда разгуляется». Работа шла в на
пряженной обстановке вызовов, писем и тревоги. Он дважды тяжело болел и б
олее полугода провел в больницах и санатории. Волнения и страдания не по
влияли на приподнято просветленное ощущение единства со всем миром, ясн
ое восприятие истории и жажду успеть еще многое сделать.
Летом 1958 года он писал Н. А. Табидзе:
«Я думаю, несмотря на привычн
ость всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и что мы прод
олжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоял
ось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Осв
ободилось безмерно большое, покамест пустое и не занятое место для новог
о и еще небывалого, для того, что будет угадано чьей-либо гениальной незав
исимостью и свежестью, для того, что внушит и подскажет жизнь новых чисел
и дней. Сейчас мукою художников будет не то, признаны ли они и признаны ли
будут застаивающейся, запоздалой политической современностью или влас
тью, но неспособность совершенно оторваться от понятий, ставших привычн
ыми, забыть навязывающиеся навыки, нарушить непрерывность. Надо понять,
что все стало прошлым, что конец виденного и пережитого был уже, а не еще п
редстоит.
Надо отказаться от мысли, что все будет продолжать объявляться перед тем
, как начинать существовать, и допустить возможность такого времени, ког
да все опять будет двигаться и изменяться без предварительного объявле
ния. Эта трудность есть и для меня. «Живаго» это очень важный шаг, это боль
шое счастье и удача, какие мне даже не снились. Но это сделано, и вместе с пе
риодом, который эта книга выражает больше всего, написанного другими, кн
ига эта и её автор уходят в прошлое, и передо мною, еще живым, освобождаетс
я пространство, неиспользованность и чистоту которого надо сначала пон
ять, а потом этим понятым наполнить».
С 1946 года Нобелевский комитет шесть раз рассматривал кандидатуру Пастер
нака, выдвинутую на получение премии. В седьмой раз, осенью 1958 года, она был
а ему присуждена «за выдающиеся достижения в современной лирической по
эзии и продолжение традиций великой русской прозы».
В политическом комментарии присуждение премии было произвольно и одно
значно связано с выходом романа «Доктор Живаго», не изданного в СССР и як
обы антисоветского.
Разразился чудовищный скандал. Отчет о «Деле Пастернака», в котором ничт
о не соответствовало реальному положению вещей, занял бы сотни страниц.
То что присужденная ему почетная награда была обращена в позор и бесчест
ие, стало для Пастернака глубоким горем. Он был вынужден отказаться от пр
емии «в связи с тем, какой смысл ей придан в обществе, к которому он принад
лежит».
Переиздания его переводов были остановлены, сделанный осенью 1958 года пер
евод «Марии Стюарт» Словацкого не решались опубликовать, театральные п
остановки прекращены или, если шли, то без упоминания имени Пастернака.
Только летом 1959 года с трудом удалось получить заказ на новую работу Ч пе
ревод «Стойкого принца» Кальдерона.
Но Пастернак недаром писал, что нужно
…быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Вскоре он начинает работать над пьесой «Слепая красавица» о крепостном
театре в России. Говоря шире Ч о крепостном праве, реформах 1860-х годов и су
дьбе русского художника.
10 февраля 1960 года Пастернаку исполнилось 70 лет. Шел поток поздравительных
писем из всех стран мира. На праздничном обеде были знакомые из артистич
еского круга.
Пастернака периодически беспокоили боли в левой половине спины. Он стар
ался не обращать на них внимания, но к концу апреля они настолько усилили
сь, что пришлось позвать врача. С начала мая он слег в постель. Ему станови
лось все хуже.
Поначалу считалось, что это второй инфаркт миокарда. Сделанный в двадцат
ых числах рентгеновский снимок показал распространенный рак левого ле
гкого.
За день до конца Пастернак позвал нас, чтобы сказать, как мучит его двойст
венность его признания, которое обернулось полной неизвестностью в Рос
сии. «Вся моя жизнь была только единоборством с царящей и торжествующей
пошлостью за свободный и играющий человеческий талант. На это ушла вся ж
изнь», Ч говорил он.
Прошло тридцать лет. Лишенная каких-либо истинных причин и тем не менее а
бсолютная невозможность отечественного издания романа стала своеобра
зным олицетворением наступившего безвременья и общественного застоя.
Еще в 1953 году Пастернак писал Н. Н. Асееву о задачах искусства:
«Отличие современной советской литературы от всей предшествующей каже
тся мне более всего в том, что она утверждена на прочных основаниях незав
исимо от того, читают её или не читают.
Это Ч гордое, покоящееся в себе и самоутверждающее явление, разделяющее
с прочими государственными установлениями их незыблемость и непогреш
имость.
Но настоящему искусству в моем понимании далеко до таких притязаний. Где
ему повелевать и предписывать, когда слабостей и грехов на нем больше, че
м добродетелей. Оно робко желает быть мечтою читателя, предметом читател
ьской жажды и нуждается в его отзывчивом воображении не как в дружелюбно
й снисходительности, а как в составном элементе, без которого не может об
ойтись построение художника, как нуждается луч в отражающей поверхност
и или в преломляющей среде, чтобы играть и загораться».
В кругах московской интеллигенции «Доктор Живаго», несмотря на запреты
и изъятия, был достаточно известен, целое поколение выросло и сформирова
лось с глубоким внутренним учетом его текста.
По временам возникали издательские предположения. Мы регулярно писали
заявки и письма. Издательство встречало их с видимым одобрением и сочувс
твием, но на каком-то решающем литературно-бюрократическом уровне след
овал жесткий и не допускающий возражения отказ.
В переделкинский дом Пастернака шли люди и хотели узнать о нем и его рабо
тах. Члены семьи, сменяя друг друга, рассказывали им о судьбе Пастернака в
доме, где все сохранялось как при его жизни. Так продолжалось до осени 1984 го
да, когда семья была административно выселена и вещи вывезены из дома.
В начале 1988 года «Доктор Живаго» вышел в «Новом мире».
Сплошь и рядом видишь, как номера журнала читают в электричках, автобуса
х, стоя в очередях. Первые впечатления разнообразны и сбивчивы, Ч в знача
щее художественное слово нужно глубоко вчитаться.
Этой цели и должна послужить книга, которую автору и его поколению не суж
дено было дождаться. май 1988
Борис Пастернак.
Доктор Живаго
ПЕРВАЯ КНИГА
ЧАСТЬ первая.
ПЯТИЧАСОВОЙ СКОРЫЙ
1
Шли и шли и пели «Вечную память», и когда останавливались, казалось, что её
по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились.
Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали:
«Живаго». «Вот оно что. Тогда понятно». Ч «Да не его. Её». Ч «Все равно. Цар
ствие небесное. Похороны богатые».
Замелькали последние минуты, считанные, бесповоротные.
«Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней». Священн
ик крестящим движением бросил горсть земли на Марью Николаевну. Запели «
Со духи праведных». Началась страшная гонка. Гроб закрыли, заколотили, ст
али опускать.
Отбарабанил дождь комьев, которыми торопливо в четыре лопаты забросали
могилу. На ней вырос холмик. На него взошел десятилетний мальчик.
Только в состоянии отупения и бесчувственности, обыкновенно наступающ
их к концу больших похорон, могло показаться, что мальчик хочет сказать с
лово на материнской могиле.
Он поднял голову и окинул с возвышения осенние пустыри и главы монастыря
отсутствующим взором. Его курносое лицо исказилось. Шея его вытянулась.
Если бы таким движением поднял голову волчонок, было бы ясно, что он сейча
с завоет. Закрыв лицо руками, мальчик зарыдал. Летевшее навстречу облако
стало хлестать его по рукам и лицу мокрыми плетьми холодного ливня.
К могиле прошел человек в черном, со сборками на узких облегающих рукава
х. Это был брат покойной и дядя плакавшего мальчика, расстриженный по соб
ственному прошению священник Николай Николаевич Веденяпин. Он подошел
к мальчику и увел его с кладбища.
2
Они ночевали в одном из монастырских покоев, который отвели дяде по стар
ому знакомству. Был канун Покрова. На другой день они с дядей должны были у
ехать далеко на юг, в один из губернских городов Поволжья, где отец Никола
й служил в издательстве, выпускавшем прогрессивную газету края. Билеты н
а поезд были куплены, вещи увязаны и стояли в келье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
ал и плакал от счастья». Спустя четыре года он выразил это состояние в сти
хотворении «В больнице».
В четвертом номере «Знамени» за 1954 год появилось 10 стихотворений Юрия Жив
аго со вступительной заметкой:
«Б. Пастернак. Стихи из роман
а в прозе „Доктор Живаго“.
Роман предположительно будет дописан летом. Он охватывает время от 1903 до
1929 года, с эпилогом, относящимся к Великой Отечественной войне.
Герой Ч Юрий Андреевич Живаго, врач, мыслящий, с поисками, творческой и ху
дожественной складки, умирает в 1929 году.
После него остаются записки и среди других бумаг написанные в молодые го
ды отделанные стихи, часть которых здесь предлагается и которые во всей
совокупности составляют последнюю, заключительную главу романа. Автор
».
Знаменательно, что Пастернак относит смерть главного героя к 1929 году, вре
мени слома образа жизни страны, кануну самоубийства Маяковского, году, к
оторый в «Охранной грамоте» назван последним годом поэта.
Роман о докторе Живаго и стихи, написанные от его имени, стали выражением
радости, превозмогающей страх смерти. «По наполнению, по ясности, по погл
ощенности любимой работой жизнь последних лет почти сплошной праздник
души для меня. Я более чем доволен ею, я ею счастлив, и роман есть выход и выр
ажение этого счастья», Ч писал Пастернак в 1955 году. Послевоенная одинока
я и независимая жизнь была каждодневным преодолением смертной тяжести,
светлым ощущением бессмертия, верностью ему.
Он по собственному опыту говорил, что бессмертие Ч это другое имя жизни,
немного усиленное. Духовное преодоление смерти Пастернак считал основ
ой своего понимания новой христианской истории человечества.
«Века и поколения только после Христа вздохнули свободно.
Только после него началась жизнь в потомстве, и человек умирает не на ули
це под забором, а у себя в истории, в разгаре работ, посвященных преодолени
ю смерти, умирает, сам посвященный этой теме», Ч говорит в романе Веденяп
ин.
В свете этой исторической традиции жизнь отдельного человека, социальн
о не выделенного, не претендующего на привилегии, на то, чтобы с ним считал
ись больше, чем с другими, более того Ч общественно лишнего, становится Б
ожьей повестью. Вечной темой искусства.
Творчески одаренный герой романа стремится к занятию своим делом, и его
взгляд становится, силою обстоятельств, мерой и трагической оценкой соб
ытий века, а стихотворения Ч поддержкой и подтверждением надежд и веры
в долгожданное просветление и освобождение, предвестие которых состав
ляет историческое содержание всех послевоенных лет.
Читая и перечитывая роман, приходишь к мысли, что главное в нем скорее пок
азано читателю, чем сказано ему в жесткой, настоятельной форме. Любовь к ж
изни, чуткость к её голосу, доверие к её неискаженным проявлениям Ч перв
ейшая забота автора. Это проявляется всего сильнее в речи и действиях гл
авного, Ч лирического героя Ч Юрия Живаго. Он ценит чувство меры и знает
, к каким гибельным последствиям приводит насильственное вмешательств
о человека в природу и историю.
В первую очередь ему с детства ненавистны те, кто себялюбиво вносит в жиз
нь соблазн, пошлость, разврат, кому не претит власть сильного над слабым, у
нижение человеческого достоинства. Эти отвратительные черты воплощены
для Юрия в адвокате Комаровском, сыгравшем трагическую роль в его судьб
е.
Живаго склонен сочувствовать нравственным идеалам революции, восхищат
ься её героями, людьми прямых действий, как Антипов-Стрельников. Но он ясн
о видит и то, к чему неизменно приводят эти действия. Насилие, по его наблю
дениям, ни к чему, кроме насилия, не ведет. Общий производительный ход жизн
и нарушается, уступая место разрухе и бессмысленным, повторяющим прежни
е, призывам и приказам. Он видит, как власть идеологической схемы губит вс
ех, оборачиваясь трагедией и для того, кто её исповедует и применяет. Есть
основания считать, что именно эта убежденность отличает «Доктора Живаг
о» от прозы, над которой Пастернак работал до войны.
Юрию Андреевичу кажется дикой сама идея переделывать жизнь, поскольку ж
изнь не материал, а действующее начало, по своей активности намного прев
осходящее возможности человека.
Результат его действий лишь в меру внимания и подчинения ей соответству
ет его благим намерениям. Фанатизм губителен.
В одном из черновых вариантов романа отношению Живаго к Стрельникову да
валось такое объяснение:
«Как он любил всегда этих люд
ей убеждения и дела, фанатиков революции и религии! Как поклонялся им, как
им стыдом покрывался, каким немужественным казался себе всегда перед ли
цом их. И как никогда, никогда не задавался целью уподобиться им и последо
вать за ними. Совсем в другом направлении шла его работа над собой. Голой п
равоты, голой истины, голой святости неба не любил он. И голоса евангелист
ов и пророков не покоряли бы его своей все вытесняющей глубиной, если бы в
них не узнавал он голоса земли, голоса улицы, голоса современности, котор
ую во все века выражали наследники учителей Ч художники. Вот перед кем п
о совести благоговел он, а не перед героями, и почитал совершенство творе
ния, вышедшего из несовершенных рук, выше бесплодного самоусовершенств
ования человека».
Работая над романом, Пастернак понимал, что пишет о прошлом. Для того, чтоб
ы его текст преобразил полузабытые события в слово, необходимое совреме
нникам и рассчитанное на участие в духовной жизни последующих поколени
й, приходилось думать о языке, освобождать его от устаревающих частносте
й, острота и выразительность которых по опыту и в предвиденье не были дол
говечны. Он говорил, что намеренно упрощает стиль, стараясь «в современн
ом переводе, на нынешнем языке, более обычном, рядовом и спокойном», перед
ать хоть некоторую часть того неразделенного мира, хоть самое дорогое Ч
издали, из веков отмеченное евангельской темой «тепловое, цветовое, орг
аническое восприятие жизни».
Ранней весной 1956 года Пастернак дал полную рукопись романа в редакции жур
налов «Новый мир», «Знамя», а потом и в издательство «Художественная лит
ература». Летом на дачу в Переделкино приехал сопровождаемый представи
телем иностранной комиссии Союза писателей сотрудник итальянского рад
иовещания в Москве, коммунист Серджио Д'Анджело. Он попросил рукопись дл
я ознакомления и в этой официальной обстановке получил ее. К автору руко
пись не вернулась. Анджело передал её итальянскому коммунистическому и
здателю Дж. Фельтринелли, который, ввиду того что международная конвенци
я по авторскому праву в то время не была признана СССР, мог печатать роман
без его разрешения. Тем не менее он известил Пастернака, что хочет издать
роман на итальянском языке. 30 июня 1956 года Пастернак ответил ему, что будет
рад, если роман появится в переводе, но предупреждал: «Если его публикаци
я здесь, обещанная многими журналами, задержится и Вы её опередите, ситуа
ция будет для меня трагически трудной».
Издание романа в Советском Союзе стало невозможным вследствие позиции,
занятой руководством Союза писателей. Она отразилась в коллективном пи
сьме членов редколлегии «Нового мира», подписанном А. Агаповым, Б. Лаврен
евым, К. Фединым, К. Симоновым и А. Кривицким, и определила отечественную су
дьбу Книги на 32 года вперед. В Италии же тем временем перевод был успешно с
делан, и, несмотря на то что А. Сурков специально ездил в Милан, чтобы от име
ни Пастернака забрать рукопись для доработки, Фельтринелли 15 ноября 1957 го
да выпустил книгу в свет. Вскоре им были выпущены два русских издания, обе
спечившие ему авторское право во всем мире, кроме СССР. К концу 1958 года рома
н был издан на всех европейских языках.
В это время Пастернак написал автобиографический очерк «Люди и положен
ия» и заканчивал стихотворную книгу «Когда разгуляется». Работа шла в на
пряженной обстановке вызовов, писем и тревоги. Он дважды тяжело болел и б
олее полугода провел в больницах и санатории. Волнения и страдания не по
влияли на приподнято просветленное ощущение единства со всем миром, ясн
ое восприятие истории и жажду успеть еще многое сделать.
Летом 1958 года он писал Н. А. Табидзе:
«Я думаю, несмотря на привычн
ость всего того, что продолжает стоять перед нашими глазами и что мы прод
олжаем слышать и читать, ничего этого больше нет, это уже прошло и состоял
ось, огромный, неслыханных сил стоивший период закончился и миновал. Осв
ободилось безмерно большое, покамест пустое и не занятое место для новог
о и еще небывалого, для того, что будет угадано чьей-либо гениальной незав
исимостью и свежестью, для того, что внушит и подскажет жизнь новых чисел
и дней. Сейчас мукою художников будет не то, признаны ли они и признаны ли
будут застаивающейся, запоздалой политической современностью или влас
тью, но неспособность совершенно оторваться от понятий, ставших привычн
ыми, забыть навязывающиеся навыки, нарушить непрерывность. Надо понять,
что все стало прошлым, что конец виденного и пережитого был уже, а не еще п
редстоит.
Надо отказаться от мысли, что все будет продолжать объявляться перед тем
, как начинать существовать, и допустить возможность такого времени, ког
да все опять будет двигаться и изменяться без предварительного объявле
ния. Эта трудность есть и для меня. «Живаго» это очень важный шаг, это боль
шое счастье и удача, какие мне даже не снились. Но это сделано, и вместе с пе
риодом, который эта книга выражает больше всего, написанного другими, кн
ига эта и её автор уходят в прошлое, и передо мною, еще живым, освобождаетс
я пространство, неиспользованность и чистоту которого надо сначала пон
ять, а потом этим понятым наполнить».
С 1946 года Нобелевский комитет шесть раз рассматривал кандидатуру Пастер
нака, выдвинутую на получение премии. В седьмой раз, осенью 1958 года, она был
а ему присуждена «за выдающиеся достижения в современной лирической по
эзии и продолжение традиций великой русской прозы».
В политическом комментарии присуждение премии было произвольно и одно
значно связано с выходом романа «Доктор Живаго», не изданного в СССР и як
обы антисоветского.
Разразился чудовищный скандал. Отчет о «Деле Пастернака», в котором ничт
о не соответствовало реальному положению вещей, занял бы сотни страниц.
То что присужденная ему почетная награда была обращена в позор и бесчест
ие, стало для Пастернака глубоким горем. Он был вынужден отказаться от пр
емии «в связи с тем, какой смысл ей придан в обществе, к которому он принад
лежит».
Переиздания его переводов были остановлены, сделанный осенью 1958 года пер
евод «Марии Стюарт» Словацкого не решались опубликовать, театральные п
остановки прекращены или, если шли, то без упоминания имени Пастернака.
Только летом 1959 года с трудом удалось получить заказ на новую работу Ч пе
ревод «Стойкого принца» Кальдерона.
Но Пастернак недаром писал, что нужно
…быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Вскоре он начинает работать над пьесой «Слепая красавица» о крепостном
театре в России. Говоря шире Ч о крепостном праве, реформах 1860-х годов и су
дьбе русского художника.
10 февраля 1960 года Пастернаку исполнилось 70 лет. Шел поток поздравительных
писем из всех стран мира. На праздничном обеде были знакомые из артистич
еского круга.
Пастернака периодически беспокоили боли в левой половине спины. Он стар
ался не обращать на них внимания, но к концу апреля они настолько усилили
сь, что пришлось позвать врача. С начала мая он слег в постель. Ему станови
лось все хуже.
Поначалу считалось, что это второй инфаркт миокарда. Сделанный в двадцат
ых числах рентгеновский снимок показал распространенный рак левого ле
гкого.
За день до конца Пастернак позвал нас, чтобы сказать, как мучит его двойст
венность его признания, которое обернулось полной неизвестностью в Рос
сии. «Вся моя жизнь была только единоборством с царящей и торжествующей
пошлостью за свободный и играющий человеческий талант. На это ушла вся ж
изнь», Ч говорил он.
Прошло тридцать лет. Лишенная каких-либо истинных причин и тем не менее а
бсолютная невозможность отечественного издания романа стала своеобра
зным олицетворением наступившего безвременья и общественного застоя.
Еще в 1953 году Пастернак писал Н. Н. Асееву о задачах искусства:
«Отличие современной советской литературы от всей предшествующей каже
тся мне более всего в том, что она утверждена на прочных основаниях незав
исимо от того, читают её или не читают.
Это Ч гордое, покоящееся в себе и самоутверждающее явление, разделяющее
с прочими государственными установлениями их незыблемость и непогреш
имость.
Но настоящему искусству в моем понимании далеко до таких притязаний. Где
ему повелевать и предписывать, когда слабостей и грехов на нем больше, че
м добродетелей. Оно робко желает быть мечтою читателя, предметом читател
ьской жажды и нуждается в его отзывчивом воображении не как в дружелюбно
й снисходительности, а как в составном элементе, без которого не может об
ойтись построение художника, как нуждается луч в отражающей поверхност
и или в преломляющей среде, чтобы играть и загораться».
В кругах московской интеллигенции «Доктор Живаго», несмотря на запреты
и изъятия, был достаточно известен, целое поколение выросло и сформирова
лось с глубоким внутренним учетом его текста.
По временам возникали издательские предположения. Мы регулярно писали
заявки и письма. Издательство встречало их с видимым одобрением и сочувс
твием, но на каком-то решающем литературно-бюрократическом уровне след
овал жесткий и не допускающий возражения отказ.
В переделкинский дом Пастернака шли люди и хотели узнать о нем и его рабо
тах. Члены семьи, сменяя друг друга, рассказывали им о судьбе Пастернака в
доме, где все сохранялось как при его жизни. Так продолжалось до осени 1984 го
да, когда семья была административно выселена и вещи вывезены из дома.
В начале 1988 года «Доктор Живаго» вышел в «Новом мире».
Сплошь и рядом видишь, как номера журнала читают в электричках, автобуса
х, стоя в очередях. Первые впечатления разнообразны и сбивчивы, Ч в знача
щее художественное слово нужно глубоко вчитаться.
Этой цели и должна послужить книга, которую автору и его поколению не суж
дено было дождаться. май 1988
Борис Пастернак.
Доктор Живаго
ПЕРВАЯ КНИГА
ЧАСТЬ первая.
ПЯТИЧАСОВОЙ СКОРЫЙ
1
Шли и шли и пели «Вечную память», и когда останавливались, казалось, что её
по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра.
Прохожие пропускали шествие, считали венки, крестились.
Любопытные входили в процессию, спрашивали: «Кого хоронят?» Им отвечали:
«Живаго». «Вот оно что. Тогда понятно». Ч «Да не его. Её». Ч «Все равно. Цар
ствие небесное. Похороны богатые».
Замелькали последние минуты, считанные, бесповоротные.
«Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней». Священн
ик крестящим движением бросил горсть земли на Марью Николаевну. Запели «
Со духи праведных». Началась страшная гонка. Гроб закрыли, заколотили, ст
али опускать.
Отбарабанил дождь комьев, которыми торопливо в четыре лопаты забросали
могилу. На ней вырос холмик. На него взошел десятилетний мальчик.
Только в состоянии отупения и бесчувственности, обыкновенно наступающ
их к концу больших похорон, могло показаться, что мальчик хочет сказать с
лово на материнской могиле.
Он поднял голову и окинул с возвышения осенние пустыри и главы монастыря
отсутствующим взором. Его курносое лицо исказилось. Шея его вытянулась.
Если бы таким движением поднял голову волчонок, было бы ясно, что он сейча
с завоет. Закрыв лицо руками, мальчик зарыдал. Летевшее навстречу облако
стало хлестать его по рукам и лицу мокрыми плетьми холодного ливня.
К могиле прошел человек в черном, со сборками на узких облегающих рукава
х. Это был брат покойной и дядя плакавшего мальчика, расстриженный по соб
ственному прошению священник Николай Николаевич Веденяпин. Он подошел
к мальчику и увел его с кладбища.
2
Они ночевали в одном из монастырских покоев, который отвели дяде по стар
ому знакомству. Был канун Покрова. На другой день они с дядей должны были у
ехать далеко на юг, в один из губернских городов Поволжья, где отец Никола
й служил в издательстве, выпускавшем прогрессивную газету края. Билеты н
а поезд были куплены, вещи увязаны и стояли в келье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10