«Да ведь это же Нурберди-хан,— узнал прибывшего Ораз-хан.—
Ближайший соратник Гараоглан-хана. И тому не нравится что этот красавчик оставил родные места...»
Согласно обычаю, с соблюдением возрастной разницы перешли к вопросам и ответам приветственного церемониала. Затем Нурберди-хан с большим почтением обратился к Ораз-хану:
— О вас, почтенный Ораз-хан, слышал от своего отца много лестного. Возглавив крупнейшие кланы текинцев, вы привели их в благодатный Серахс. Мы гордились вами со стороны очень долго. И вот наконец довелось повидать вас лично...
Сказанное молодым человеком можно было принять и за обычную вежливость, но его искренний голос и открытое, лишенное даже намека на лукавость лицо, на котором выражалась неподдельная почтительность, тронули обычно бесстрастного Ораз-хана.
— Спасибо тебе, брат, за приятные слова. Можешь рассчитывать на нашу дружбу и доброе отношение. Особенно приятно, что молодость так чтит старость,— обратился Ораз-хан уже к Гараоглан-хану, чтобы загасить способную зародиться у того искорку ревности, и действительно добился смягчения взгляда, каким тот смотрел на Нурберди-хана.— С такими сподвижниками, Гараоглан, тебе не страшны любые противники. Этот юноша способен не только сокрушать, но наделен и умением захватывать в плен сердца...
— Сердце подсказывало, дорогой Говшут-хан, что повстречаемся и с вами в самое ближайшее время,— приветствовал Нурберди-хан уже другого предводителя.
— Дай аллах, чтобы остальные наши встречи происходили уже на родной земле,— ответил тот.
«Немного гнева его предводителя отвел от мальчишки,— подумал Ораз-хан, уже начав догадываться о причине недовольства Гараоглан-хана,— а дальше пускай сам выкручивается при их личной встрече...»
А личная встреча Гараоглан-хана и Нурберди-хана действительно была не из приятных.
— На кого я оставил Ахал? — резко спросил Гараоглан-хан, когда они оказались вдвоем в его шатре.
— На меня,— растерянно ответил Нурберди-хан.
— А вы?
— А мы решили прогуляться, проведать вас, узнать, не нуждаетесь ли вы в подмоге...
— Я что, не умею писать? Или вы думаете, все лучшие ахалтекинские скакуны достались вашим джигитам? Правам гонца, если бы мы тут нуждались в вашей помощи.
— Гараоглан-хан,— стал оправдываться молодой человек,— вы же знаете, что не в моем характере отлеживать бока у очага, когда другие сражаются. Что с того, что мы прибыли сюда? Велика ли беда? Неделю, другую пробудем при вас, порубаем с вами врагов, остудим свой пыл и айда домой...
— Есть притча, Нурберди, говорящая о том, что дети благородных родителей бывают смолоду толковыми, а у неблагородных — они чем старше, тем становятся глупее. Я знал тебя как дитя благородной семьи. И ты не должен опровергать моего высокого о тебе мнения...
Видя мрачное выражение лица Гараоглан-хана и не понимая причины его резких слов, Нурберди-хан полушутливо полусерьезно ответил:
— Если мы не оправдаем вашего доверия, Гараоглан-хан, то будем самыми плохими людьми!
— На кого ты оставил Ахал, Нурберди? По-твоему, его способна защитить и сорока?
— Страна осталась не без присмотра. И не сороке я поручил ее охрану, а оставил льва. Если там стоит Чопан-Батыр, кто посмеет ступить на земли ахальские, Гараоглан-хан?
Теперь уже не раздражение, а вспышка гнева сверкнула в глазах Гараоглан-хана, но он быстро погасил ее.
— Как ты думаешь, Нурберди, почему не ему, а тебе, отъезжая сюда, доверили мы свое ханство?
— Не знаю. Такова была ваша воля.
— Поэтому! — вскричал Гараоглан-хан.— Потому, что вы не знаете. Потому, что у вас в голове не может даже мысли плохой зародиться... Мой мальчик, я и вручил вам на время власть над нашей страной, ибо каждый способен прочесть у вас на лице, что в наши смутные времена не перевелись еще люди, заслуживающие доверия...
— А чем же Чопан не внушает доверия, Гараоглан-хан?
— Он утамыш. А разве не утамыши подняли на нас оружие, когда мы последовали за принцем Саларом?
— Чопан оружия не поднимал, Гараоглан-хан! Он в это время был в окрестностях Хивы,— горячо вступился Нурберди за человека, к которому питал уважение.
— Да, Нурберди, вы доверчивы к людям,— задумчиво сказал Гараоглан-хан.— И дай аллах, чтобы вам было в свое время на кого опереться, как мне на вас... Но Чопан не из тех, кто способен противиться воле своих сородичей, а воля у них пока злая... И все же я враг раздоров между родами и племенами у туркмен. Вы, Нурберди, произвели хорошее впечатление на моего друга Ораз-хана. Когда унаследуете мое ханство, между текинцами Ахала и Серахса не будет неприязни...
— Я не стремлюсь занять ваше место! — вскричал молодой человек.— Вы мудры, Гараоглан-хан, а я подобен взбесившемуся от жира ишаку. Оставайтесь лучше вы подольше предводителем нашего народа...
— В любых устах, кроме ваших, мой мальчик, я бы принял эти слова за пустую лесть, а вам верю, что так и думаете... Да, но годы мои длиннее хвостов у всех лошадей вашего отряда. Даже если я не буду убит в этой войне, то и тогда мне гостить в этом мире останется не так уж долго... Но пока вы еще меня признаете своим правителем, то вот мой приказ: не две недели и даже не одну, а еще до захода солнца вы, Нурберди, усадите своих красавцев джигитов на их прекрасных лошадей и сегодня же лишите нас удовольствия лицезреть вашу молодость в Мешхеде.
— Или нашу глупость,— выговорил Нурберди-хан, которому наконец передалась тревога за судьбу покинутой родины.
— Вы будете скакать, делая остановки только для краткого отдыха лошадей,— улыбнувшись, продолжал Гараоглан-хан.— Хороший отдых дадите лошадям и себе только в конце пути, чтобы в полной силе явиться домой...
— Да будет так, Гараоглан-хан.
— А сейчас, пока мы, хозяева, будем готовить для вас, гостей наших, достойное угощение, можете посетить могилы павших в этой войне туркмен и помолиться над ними...
Во время угощения и за чаепитием Нурберди-хан поведал туркменским предводителям о положении в Туркменистане. С гневом и не без угрызения совести туркменские ханы и военачальники слушали и узнавали о том, что, пока они сражаются здесь за принца Салара, на их родине наглеют нукеры и сановники хивинского хана Мадемина. Были захвачены некий Аман-перадж с друзьями, их угнали в Хиву, где по личному фирману1 хана их обезглавили. В Мары вновь вытоптаны хлеба конницей, снаряжаемой хивинцами каждый год для подобных целей. Узнали предводители туркмен и о клятве Мадемина приумножить славу Хивы, прежде всего решить арыко-текинскую проблему и воздвигнуть такой высоты минарет, чтобы он, хан Мадемин, смог увидеть с него свои южные владения, вилайеты Ахал, Серахс и Мары...
Что и говорить, круто приходилось туркменам: Иран считает их земли своими северными владениями, Хива — своими южными вилайетами, и вместо единой формы правления, как у других народов, на подданство туркмен притязают сразу три! Тут хочешь не хочешь, а поневоле задумаешься над пламенными призывами к объединению всех туркменских племен. Три повелителя, право же, слишком много для одной спины! Уж лучше обзавестись одним. Иран, с его всеобъемлющей системой раболепия сверху донизу, где и самый малый начальник для нижестоящего — тот же падишах, не мог стать притягательным для вольнолюбивых туркмен, среди которых даже и одетый в рубище мог всегда себе позволить разговор на равных не только с баем и военачальником, но и с ханом... Хива? Но там жизнь подданного для повелителя значит еще меньше, чем в Иране. К тому же между хивинцами и туркменскими племенами слишком много пролито и продолжает литься крови по вине первых. И сколько ни вглядывались старейшины и предводители туркмен, они не видели того повелителя, который, приняв бы их под свою руку, дал воспрянуть гордому и независимому туркменскому народу...
Молодой Нурберди-хан и его красавцы джигиты покинули Мешхед с той же поспешностью, с какой прибыли сюда.
Туркменские предводители еще сидели за чаем в шатре Ораз-хана, обговаривая оставленные им Нурберди-ханом тревожные новости, когда возвратился провожавший Нурберди-хана за городские ворота Сердар.
— Я вижу, Сердар-бег, ты подружился с моим молодым Нурберди. Уж не собираешься ли ты его перетянуть от меня на службу к моему старому другу Оразу? — шутливо вымолвил Гараоглан-хан, подмигнув хозяину шатра.
— Нурберди-хана никуда перетягивать не надо, теперь он на правильном пути. Чего не скажешь обо всех нас, здесь еще остающихся,— в сердцах ответил Сердар, принимая пиалушку чая, поданную ему Ораз-ханом.
Не ожидавшие услышать подобного, гости Ораз-хана переглянулись между собой.
— Говори, если ты начал,— приказал Сердару Ораз-хан.
— Нет, Ораз-хан, это не я говорю. Через мои уста хотят высказаться те, кто остался в наших селениях на родине.,,
— Ну и что же они хотят мне сказать?
— Не только тебе, Ораз-хан. Я немного проводил Нур-берди-хана и узнал от него, что на Ахале думают так же, как и у нас в Серахсе. Все вместе люди говорят вам, ханы, мол, поиграли с огнем — и хватит, пора возвратиться нашим джигитам в родные селения, чтобы прекратить разбои и кровопролития, воровство и набеги...
— Но сюда, Сердар-бег,— возразил Гараоглан-хан,— мы тоже ушли не прежде, чем выслушали, что сказали люди. Можешь ли ты обвинить нас в том, что мы оказались в Иране не по воле народа?
— Не могу, Гараоглан-хан. Но народ наш блуждает в потемках. Явился к нему сиятельный принц. Всем показалось, что впереди забрезжила капелька света... Можно ли, теперь я у вас спрошу, Гараоглан-хан, упрекнуть народ в том, что он принял желаемое за действительность?
— А я думал, Ораз, что он у тебя только на саблях умеет биться,— рассмеявшись, сказал Гараоглан-хан.
— Сунь ему только палец в рот, он и всю руку отхватит,— проворчал Ораз-хан.
— Ну ладно,— вновь заговорил Гараоглан-хан.— Что говорит наш народ устами Сердар-бега — мы услышали. Ханам надлежит говорить последними. Что скажешь ты, молла Абду-рахман? И что об этом сказал бы твой и наш общий друг поэт Молланепес? Ведь это вы вдвоем страстно призывали нас идти за принцем, чтобы научиться единению...
— Шахира Молланепеса аллах наделил великим даром. Я, простой смертный, даже и уста свои не осмелюсь открывать вместо него. Да не воспримет слова эти за упрек друг мой Сердар, который говорил здесь за свой народ. За простых смертных и я готов слово молвить...
— Говори, молла Абдурахман,— сказал Говшут-хан, наливая ему в пиалушку свежего чая.— Только не забудь добавить и за себя самого словечко.
— Вы все сидите здесь, ханы, сидите очень близко друг от друга — и никто из вас не хватается за кинжал. Но это только четверть дела. Ибо ханы и раньше умели нередко ладить между собой... Взгляните на своих джигитов! Воины разных туркменских племен, кланов, родов, они все тут живут бок о бок, вместе сражаются, вместе едят и спят. Скажите, ханы, была ли меж ними хотя бы одна стычка? Драка ^ Или хотя бы перебранка?..
— Нет, ничего не было, Абдурахман,— ответил за всех Говшут-хан.— Тут джигиты живут, как братья.
— Значит, достигнута наша цель! Значит, пора нам теперь возвращаться, чтоб огромная масса наших джигитов развезла по своим селениям частички этого новорожденного братства. И да наступят такие времена, когда туркмен туркмена будет именовать только братом! Вот что я могу сказать за себя и за народ свой...
— Считай, что теперь ты и за своего друга Молланепеса сказал, молла Абдурахман,— проговорил Сердар.— Когда я покидал в этот раз Серахс, то виделся с ним. Поэт наш думает так же...
— Послушай, Сердар,— заговорил Говшут-хан.— Принц Салар готовится идти на Тегеран. В наших ли интересах отказаться от участия в таком походе?
— Если не имеешь других забот, то эта затея с Тегераном способна занять досуг. Но у нас-то забот столько, что не скоро удастся выбраться из-под их бремени.
— Ну захватим мы с вами Тегеран, а дальше что? — спросил молла Абдурахман.
— Как что! —.быстро ответил ему Гараоглан-хан.— И другие города у них есть. Отовсюду вытесним или выметем хвостами наших лошадей ставленников старого шаха...
Умел иногда старый и многоопытный правитель Ахала ставить в тупик своих собеседников: говорит вот так, как сейчас, прячет под усами улыбку, и не понять, шутит он или высказывает действительно свои мысли. Даже Ораз-хан с Говшут-ханом теперь между собой переглянулись в недоумении. Сердар, который вдоволь наслышался подобного от некоторых рядовых джигитов, ладонью по ляжке хлопнул. Не дал себя обмануть только молла Абдурахман.
— Вас мы давно раскусили, уважаемый Гараоглан-хан,— сказал он.— Уж вы-то не захотите уподобиться тому дехканину, у которого возгорается юрта, а он спешит к соседям, чтобы научить их, как надо беречься от пожаров...
Таков уж был Ораз-хан. Можно было ему очень долго доказывать что-то серьезно, а он будет сидеть, слушать и упираться, как суслик, которого выживают водой из норы. Но стоит только выставить его в смешном виде, как он мгновенно из своей норы выскочит.
— По-твоему, мы с Говшутом стремимся уподобиться тому дехканину! Хорошего же ты мнения о своем хане, молла. Нечего сказать. А еще ученый человек...
— Эй, Говшут,— заговорил в этот момент Гараоглан-хан.— Пока Ораз будет отчитывать моллу, давай-ка сыграем с тобой в шахматы.
Правитель Ахала повернулся на другой бок, взял мешок и высыпал из него шахматные фигурки. Говшут-хан расстелил на ковре кусок четырехугольного белого полотна, на котором искусно были вышиты клеточки.
— Что должен отдавать проигравший? — войдя в шатер и увидев, как расставляют костяные фигурки, спросил громко Джафар-Кули-хан, предводитель примкнувших к принцу Салару курдов.
— Кроме коня, все, что здесь имею, могу поставить,— беспечно ответил Гараоглан-хан.
— Что ты здесь имеешь, то и у меня есть,— сказал Говшут-хан.— Будем играть без ставок.
Партия длилась недолго и окончилась вничью. Будучи азартным игроком, Джафар-Кули-хан потянул к себе полотно и с сильным акцентом сказал по-туркменски:
— Пустой ваш игра, Говшут-хан! Если кито ыз нас про-игрыть, тота побадитель будыт женит на крысавыца. А?
Такое предложение вызвало смех. Желая подзадорить противников, Гараоглан-хан стал уточнять условия партии.
— А где проигравший должен взять невесту?
— Каждыя из наса в своя народ,— ответил Джафар-Кули-хан.— Да, в своя народ! У мэна есть разны жон, нэт туркмэнка...
— Как мне быть, Гараоглан-бег? Подобная сделка мне встречается впервые. На кон ставится не только мое имя шахматиста, но и доброе имя народа,— с притворным испугом заговорил Говшут-хан.
— Но ведь и отказавшись, Говшут, ты поставишь под угрозу то же самое. Джафар-Кули-хан может подумать, что туркмены трусы. Как говорится: за честь — хоть голову с плеч. Давай, сражайся,— ответил Гараоглан-хан.
— Сыражайся, не сыражайся, а моя брать верх будэт. Минэ и принц Салар прыиграл. Тепэр должнык он...
— Как, неужели у принца рабыни перевелись? — искренне удивился Сердар
— Нэт, нэ рабоша. На тэ мы ыграл, какые обытают в шахский дворэц в Тыгеран!
— Тогда он немногим рисковал,— задумчиво сказал молла Абдурахман, и многие встревоженно переглянулись на эти слова.
— Нэ многым,— согласился Джафар-Кули-хан, не уловивший главного смысла слов моллы Абдурахмана.— Ыран просторын. Ыран хватыт дла нас... Толко прынц Салар в эты дны пэрэставал ыграт шахматы.
— Это отчего же? — живо заинтересовался Гараоглан-хан.
— К нэму ходат ыныстранцы. Прынц ставыт часовой у своя покоев. Ныково нэ допускай.
— Похоже, там идет совсем другая игра,— встревоженно молвил молла Абдурахман, и все переглянулись.
— Да, дыругая. На то жы самое матыриал-полотно. Ты-ко гырода там названый напысан и река...
— Мат,— объявил в этот момент Говшут-хан.
— Да, мат эта,— легко согласился Джафар-Кули-хан, сметая фигурки.— Тэбэ, Говшут-хан, какыя болшэ ныравятса: короткыя илы длынный, черны глаз илы сыный? Я сын курда, обыщал — пырывэду крысотка,— расхохотавшись, сказал Джафар-Кули-хан и ушел.
Шахматные страсти между тем разгорались. Не утерпел и Ораз-хан, после того как обошел полный круг челим, он пересел на место, освобожденное Джафар-Кули-ханом.
— А ну-ка, Говшут, посмотрим, сумеешь ли ты выиграть и у меня.
— Раз уж ты так распетушился, хан, то сыграл бы лучше с моллой Абдурахманом,— сказал Говшут-хан.— У вас, кажется, затеялся спор, вот и решите его за шахматами: кто из вас проиграет, тот и уступит другому. А?
— Вы побоялись поставить на кон коня, Гараоглан-хан, неужели я поставлю на шахматы судьбу своего народа! —^отказался от такого условия молла Абдурахман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Ближайший соратник Гараоглан-хана. И тому не нравится что этот красавчик оставил родные места...»
Согласно обычаю, с соблюдением возрастной разницы перешли к вопросам и ответам приветственного церемониала. Затем Нурберди-хан с большим почтением обратился к Ораз-хану:
— О вас, почтенный Ораз-хан, слышал от своего отца много лестного. Возглавив крупнейшие кланы текинцев, вы привели их в благодатный Серахс. Мы гордились вами со стороны очень долго. И вот наконец довелось повидать вас лично...
Сказанное молодым человеком можно было принять и за обычную вежливость, но его искренний голос и открытое, лишенное даже намека на лукавость лицо, на котором выражалась неподдельная почтительность, тронули обычно бесстрастного Ораз-хана.
— Спасибо тебе, брат, за приятные слова. Можешь рассчитывать на нашу дружбу и доброе отношение. Особенно приятно, что молодость так чтит старость,— обратился Ораз-хан уже к Гараоглан-хану, чтобы загасить способную зародиться у того искорку ревности, и действительно добился смягчения взгляда, каким тот смотрел на Нурберди-хана.— С такими сподвижниками, Гараоглан, тебе не страшны любые противники. Этот юноша способен не только сокрушать, но наделен и умением захватывать в плен сердца...
— Сердце подсказывало, дорогой Говшут-хан, что повстречаемся и с вами в самое ближайшее время,— приветствовал Нурберди-хан уже другого предводителя.
— Дай аллах, чтобы остальные наши встречи происходили уже на родной земле,— ответил тот.
«Немного гнева его предводителя отвел от мальчишки,— подумал Ораз-хан, уже начав догадываться о причине недовольства Гараоглан-хана,— а дальше пускай сам выкручивается при их личной встрече...»
А личная встреча Гараоглан-хана и Нурберди-хана действительно была не из приятных.
— На кого я оставил Ахал? — резко спросил Гараоглан-хан, когда они оказались вдвоем в его шатре.
— На меня,— растерянно ответил Нурберди-хан.
— А вы?
— А мы решили прогуляться, проведать вас, узнать, не нуждаетесь ли вы в подмоге...
— Я что, не умею писать? Или вы думаете, все лучшие ахалтекинские скакуны достались вашим джигитам? Правам гонца, если бы мы тут нуждались в вашей помощи.
— Гараоглан-хан,— стал оправдываться молодой человек,— вы же знаете, что не в моем характере отлеживать бока у очага, когда другие сражаются. Что с того, что мы прибыли сюда? Велика ли беда? Неделю, другую пробудем при вас, порубаем с вами врагов, остудим свой пыл и айда домой...
— Есть притча, Нурберди, говорящая о том, что дети благородных родителей бывают смолоду толковыми, а у неблагородных — они чем старше, тем становятся глупее. Я знал тебя как дитя благородной семьи. И ты не должен опровергать моего высокого о тебе мнения...
Видя мрачное выражение лица Гараоглан-хана и не понимая причины его резких слов, Нурберди-хан полушутливо полусерьезно ответил:
— Если мы не оправдаем вашего доверия, Гараоглан-хан, то будем самыми плохими людьми!
— На кого ты оставил Ахал, Нурберди? По-твоему, его способна защитить и сорока?
— Страна осталась не без присмотра. И не сороке я поручил ее охрану, а оставил льва. Если там стоит Чопан-Батыр, кто посмеет ступить на земли ахальские, Гараоглан-хан?
Теперь уже не раздражение, а вспышка гнева сверкнула в глазах Гараоглан-хана, но он быстро погасил ее.
— Как ты думаешь, Нурберди, почему не ему, а тебе, отъезжая сюда, доверили мы свое ханство?
— Не знаю. Такова была ваша воля.
— Поэтому! — вскричал Гараоглан-хан.— Потому, что вы не знаете. Потому, что у вас в голове не может даже мысли плохой зародиться... Мой мальчик, я и вручил вам на время власть над нашей страной, ибо каждый способен прочесть у вас на лице, что в наши смутные времена не перевелись еще люди, заслуживающие доверия...
— А чем же Чопан не внушает доверия, Гараоглан-хан?
— Он утамыш. А разве не утамыши подняли на нас оружие, когда мы последовали за принцем Саларом?
— Чопан оружия не поднимал, Гараоглан-хан! Он в это время был в окрестностях Хивы,— горячо вступился Нурберди за человека, к которому питал уважение.
— Да, Нурберди, вы доверчивы к людям,— задумчиво сказал Гараоглан-хан.— И дай аллах, чтобы вам было в свое время на кого опереться, как мне на вас... Но Чопан не из тех, кто способен противиться воле своих сородичей, а воля у них пока злая... И все же я враг раздоров между родами и племенами у туркмен. Вы, Нурберди, произвели хорошее впечатление на моего друга Ораз-хана. Когда унаследуете мое ханство, между текинцами Ахала и Серахса не будет неприязни...
— Я не стремлюсь занять ваше место! — вскричал молодой человек.— Вы мудры, Гараоглан-хан, а я подобен взбесившемуся от жира ишаку. Оставайтесь лучше вы подольше предводителем нашего народа...
— В любых устах, кроме ваших, мой мальчик, я бы принял эти слова за пустую лесть, а вам верю, что так и думаете... Да, но годы мои длиннее хвостов у всех лошадей вашего отряда. Даже если я не буду убит в этой войне, то и тогда мне гостить в этом мире останется не так уж долго... Но пока вы еще меня признаете своим правителем, то вот мой приказ: не две недели и даже не одну, а еще до захода солнца вы, Нурберди, усадите своих красавцев джигитов на их прекрасных лошадей и сегодня же лишите нас удовольствия лицезреть вашу молодость в Мешхеде.
— Или нашу глупость,— выговорил Нурберди-хан, которому наконец передалась тревога за судьбу покинутой родины.
— Вы будете скакать, делая остановки только для краткого отдыха лошадей,— улыбнувшись, продолжал Гараоглан-хан.— Хороший отдых дадите лошадям и себе только в конце пути, чтобы в полной силе явиться домой...
— Да будет так, Гараоглан-хан.
— А сейчас, пока мы, хозяева, будем готовить для вас, гостей наших, достойное угощение, можете посетить могилы павших в этой войне туркмен и помолиться над ними...
Во время угощения и за чаепитием Нурберди-хан поведал туркменским предводителям о положении в Туркменистане. С гневом и не без угрызения совести туркменские ханы и военачальники слушали и узнавали о том, что, пока они сражаются здесь за принца Салара, на их родине наглеют нукеры и сановники хивинского хана Мадемина. Были захвачены некий Аман-перадж с друзьями, их угнали в Хиву, где по личному фирману1 хана их обезглавили. В Мары вновь вытоптаны хлеба конницей, снаряжаемой хивинцами каждый год для подобных целей. Узнали предводители туркмен и о клятве Мадемина приумножить славу Хивы, прежде всего решить арыко-текинскую проблему и воздвигнуть такой высоты минарет, чтобы он, хан Мадемин, смог увидеть с него свои южные владения, вилайеты Ахал, Серахс и Мары...
Что и говорить, круто приходилось туркменам: Иран считает их земли своими северными владениями, Хива — своими южными вилайетами, и вместо единой формы правления, как у других народов, на подданство туркмен притязают сразу три! Тут хочешь не хочешь, а поневоле задумаешься над пламенными призывами к объединению всех туркменских племен. Три повелителя, право же, слишком много для одной спины! Уж лучше обзавестись одним. Иран, с его всеобъемлющей системой раболепия сверху донизу, где и самый малый начальник для нижестоящего — тот же падишах, не мог стать притягательным для вольнолюбивых туркмен, среди которых даже и одетый в рубище мог всегда себе позволить разговор на равных не только с баем и военачальником, но и с ханом... Хива? Но там жизнь подданного для повелителя значит еще меньше, чем в Иране. К тому же между хивинцами и туркменскими племенами слишком много пролито и продолжает литься крови по вине первых. И сколько ни вглядывались старейшины и предводители туркмен, они не видели того повелителя, который, приняв бы их под свою руку, дал воспрянуть гордому и независимому туркменскому народу...
Молодой Нурберди-хан и его красавцы джигиты покинули Мешхед с той же поспешностью, с какой прибыли сюда.
Туркменские предводители еще сидели за чаем в шатре Ораз-хана, обговаривая оставленные им Нурберди-ханом тревожные новости, когда возвратился провожавший Нурберди-хана за городские ворота Сердар.
— Я вижу, Сердар-бег, ты подружился с моим молодым Нурберди. Уж не собираешься ли ты его перетянуть от меня на службу к моему старому другу Оразу? — шутливо вымолвил Гараоглан-хан, подмигнув хозяину шатра.
— Нурберди-хана никуда перетягивать не надо, теперь он на правильном пути. Чего не скажешь обо всех нас, здесь еще остающихся,— в сердцах ответил Сердар, принимая пиалушку чая, поданную ему Ораз-ханом.
Не ожидавшие услышать подобного, гости Ораз-хана переглянулись между собой.
— Говори, если ты начал,— приказал Сердару Ораз-хан.
— Нет, Ораз-хан, это не я говорю. Через мои уста хотят высказаться те, кто остался в наших селениях на родине.,,
— Ну и что же они хотят мне сказать?
— Не только тебе, Ораз-хан. Я немного проводил Нур-берди-хана и узнал от него, что на Ахале думают так же, как и у нас в Серахсе. Все вместе люди говорят вам, ханы, мол, поиграли с огнем — и хватит, пора возвратиться нашим джигитам в родные селения, чтобы прекратить разбои и кровопролития, воровство и набеги...
— Но сюда, Сердар-бег,— возразил Гараоглан-хан,— мы тоже ушли не прежде, чем выслушали, что сказали люди. Можешь ли ты обвинить нас в том, что мы оказались в Иране не по воле народа?
— Не могу, Гараоглан-хан. Но народ наш блуждает в потемках. Явился к нему сиятельный принц. Всем показалось, что впереди забрезжила капелька света... Можно ли, теперь я у вас спрошу, Гараоглан-хан, упрекнуть народ в том, что он принял желаемое за действительность?
— А я думал, Ораз, что он у тебя только на саблях умеет биться,— рассмеявшись, сказал Гараоглан-хан.
— Сунь ему только палец в рот, он и всю руку отхватит,— проворчал Ораз-хан.
— Ну ладно,— вновь заговорил Гараоглан-хан.— Что говорит наш народ устами Сердар-бега — мы услышали. Ханам надлежит говорить последними. Что скажешь ты, молла Абду-рахман? И что об этом сказал бы твой и наш общий друг поэт Молланепес? Ведь это вы вдвоем страстно призывали нас идти за принцем, чтобы научиться единению...
— Шахира Молланепеса аллах наделил великим даром. Я, простой смертный, даже и уста свои не осмелюсь открывать вместо него. Да не воспримет слова эти за упрек друг мой Сердар, который говорил здесь за свой народ. За простых смертных и я готов слово молвить...
— Говори, молла Абдурахман,— сказал Говшут-хан, наливая ему в пиалушку свежего чая.— Только не забудь добавить и за себя самого словечко.
— Вы все сидите здесь, ханы, сидите очень близко друг от друга — и никто из вас не хватается за кинжал. Но это только четверть дела. Ибо ханы и раньше умели нередко ладить между собой... Взгляните на своих джигитов! Воины разных туркменских племен, кланов, родов, они все тут живут бок о бок, вместе сражаются, вместе едят и спят. Скажите, ханы, была ли меж ними хотя бы одна стычка? Драка ^ Или хотя бы перебранка?..
— Нет, ничего не было, Абдурахман,— ответил за всех Говшут-хан.— Тут джигиты живут, как братья.
— Значит, достигнута наша цель! Значит, пора нам теперь возвращаться, чтоб огромная масса наших джигитов развезла по своим селениям частички этого новорожденного братства. И да наступят такие времена, когда туркмен туркмена будет именовать только братом! Вот что я могу сказать за себя и за народ свой...
— Считай, что теперь ты и за своего друга Молланепеса сказал, молла Абдурахман,— проговорил Сердар.— Когда я покидал в этот раз Серахс, то виделся с ним. Поэт наш думает так же...
— Послушай, Сердар,— заговорил Говшут-хан.— Принц Салар готовится идти на Тегеран. В наших ли интересах отказаться от участия в таком походе?
— Если не имеешь других забот, то эта затея с Тегераном способна занять досуг. Но у нас-то забот столько, что не скоро удастся выбраться из-под их бремени.
— Ну захватим мы с вами Тегеран, а дальше что? — спросил молла Абдурахман.
— Как что! —.быстро ответил ему Гараоглан-хан.— И другие города у них есть. Отовсюду вытесним или выметем хвостами наших лошадей ставленников старого шаха...
Умел иногда старый и многоопытный правитель Ахала ставить в тупик своих собеседников: говорит вот так, как сейчас, прячет под усами улыбку, и не понять, шутит он или высказывает действительно свои мысли. Даже Ораз-хан с Говшут-ханом теперь между собой переглянулись в недоумении. Сердар, который вдоволь наслышался подобного от некоторых рядовых джигитов, ладонью по ляжке хлопнул. Не дал себя обмануть только молла Абдурахман.
— Вас мы давно раскусили, уважаемый Гараоглан-хан,— сказал он.— Уж вы-то не захотите уподобиться тому дехканину, у которого возгорается юрта, а он спешит к соседям, чтобы научить их, как надо беречься от пожаров...
Таков уж был Ораз-хан. Можно было ему очень долго доказывать что-то серьезно, а он будет сидеть, слушать и упираться, как суслик, которого выживают водой из норы. Но стоит только выставить его в смешном виде, как он мгновенно из своей норы выскочит.
— По-твоему, мы с Говшутом стремимся уподобиться тому дехканину! Хорошего же ты мнения о своем хане, молла. Нечего сказать. А еще ученый человек...
— Эй, Говшут,— заговорил в этот момент Гараоглан-хан.— Пока Ораз будет отчитывать моллу, давай-ка сыграем с тобой в шахматы.
Правитель Ахала повернулся на другой бок, взял мешок и высыпал из него шахматные фигурки. Говшут-хан расстелил на ковре кусок четырехугольного белого полотна, на котором искусно были вышиты клеточки.
— Что должен отдавать проигравший? — войдя в шатер и увидев, как расставляют костяные фигурки, спросил громко Джафар-Кули-хан, предводитель примкнувших к принцу Салару курдов.
— Кроме коня, все, что здесь имею, могу поставить,— беспечно ответил Гараоглан-хан.
— Что ты здесь имеешь, то и у меня есть,— сказал Говшут-хан.— Будем играть без ставок.
Партия длилась недолго и окончилась вничью. Будучи азартным игроком, Джафар-Кули-хан потянул к себе полотно и с сильным акцентом сказал по-туркменски:
— Пустой ваш игра, Говшут-хан! Если кито ыз нас про-игрыть, тота побадитель будыт женит на крысавыца. А?
Такое предложение вызвало смех. Желая подзадорить противников, Гараоглан-хан стал уточнять условия партии.
— А где проигравший должен взять невесту?
— Каждыя из наса в своя народ,— ответил Джафар-Кули-хан.— Да, в своя народ! У мэна есть разны жон, нэт туркмэнка...
— Как мне быть, Гараоглан-бег? Подобная сделка мне встречается впервые. На кон ставится не только мое имя шахматиста, но и доброе имя народа,— с притворным испугом заговорил Говшут-хан.
— Но ведь и отказавшись, Говшут, ты поставишь под угрозу то же самое. Джафар-Кули-хан может подумать, что туркмены трусы. Как говорится: за честь — хоть голову с плеч. Давай, сражайся,— ответил Гараоглан-хан.
— Сыражайся, не сыражайся, а моя брать верх будэт. Минэ и принц Салар прыиграл. Тепэр должнык он...
— Как, неужели у принца рабыни перевелись? — искренне удивился Сердар
— Нэт, нэ рабоша. На тэ мы ыграл, какые обытают в шахский дворэц в Тыгеран!
— Тогда он немногим рисковал,— задумчиво сказал молла Абдурахман, и многие встревоженно переглянулись на эти слова.
— Нэ многым,— согласился Джафар-Кули-хан, не уловивший главного смысла слов моллы Абдурахмана.— Ыран просторын. Ыран хватыт дла нас... Толко прынц Салар в эты дны пэрэставал ыграт шахматы.
— Это отчего же? — живо заинтересовался Гараоглан-хан.
— К нэму ходат ыныстранцы. Прынц ставыт часовой у своя покоев. Ныково нэ допускай.
— Похоже, там идет совсем другая игра,— встревоженно молвил молла Абдурахман, и все переглянулись.
— Да, дыругая. На то жы самое матыриал-полотно. Ты-ко гырода там названый напысан и река...
— Мат,— объявил в этот момент Говшут-хан.
— Да, мат эта,— легко согласился Джафар-Кули-хан, сметая фигурки.— Тэбэ, Говшут-хан, какыя болшэ ныравятса: короткыя илы длынный, черны глаз илы сыный? Я сын курда, обыщал — пырывэду крысотка,— расхохотавшись, сказал Джафар-Кули-хан и ушел.
Шахматные страсти между тем разгорались. Не утерпел и Ораз-хан, после того как обошел полный круг челим, он пересел на место, освобожденное Джафар-Кули-ханом.
— А ну-ка, Говшут, посмотрим, сумеешь ли ты выиграть и у меня.
— Раз уж ты так распетушился, хан, то сыграл бы лучше с моллой Абдурахманом,— сказал Говшут-хан.— У вас, кажется, затеялся спор, вот и решите его за шахматами: кто из вас проиграет, тот и уступит другому. А?
— Вы побоялись поставить на кон коня, Гараоглан-хан, неужели я поставлю на шахматы судьбу своего народа! —^отказался от такого условия молла Абдурахман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45