Это был, если угодно, любопытный эксперимент, который Аполлинер не намеревался затягивать надолго. В то время салоны еще имели значение для того, кто прокладывал себе путь в искусстве, хотя прежней роли они не играли: графиня де Ноайль выходила из моды, что же касается графини Дебро, то она была лишь бледной тенью графини-поэтессы среди прочих теней.
На смену салонам приходили редакции. Где господствовали вольные товарищеские отношения, и в этом мужском обществе можно было высказываться свободно, выразительно жестикулировать, сбрасывать и вытряхивать пепел сигарет и трубок, куда попало. Новые литературные критерии вырабатывались в «Нувель ревю франсез», но Аполлинер не имел ничего общего с этим журналом, что же касается другого известного ежемесячника «Меркюр де Франс», то Аполлинера отталкивала его грозная покровительница — писательница Рашильд, с экзотической прической в восточном стиле, вся обвешанная серебряными побрякушками. Мадам Рашильд не жаловала поэта, и все же он аккуратно каждую неделю являлся на сборища «Меркюр де Франс», держался там в сторонке, укрывшись в амбразуре окна вместе с Полем Леото, который также не симпатизировал Рашильд из-за того, что та держала под каблуком главного редактора журнала Валлета. В редакции «Меркюр» случались любопытные происшествия: респектабельный и сдержанный Анри де Ренье был однажды вовлечен в круг танцующих самим хозяином дома; в другой раз, следуя велению моды, был устроен импровизированный спиритический сеанс, вертелись столики и т. д. и т. п. Какой смысл лишать себя столь невинных развлечений? Тем более, что Мари все чаще отказывалась проводить с Аполлинером вечера; примерно в то же время женился Делоне, дом которого стал для поэта прибежищем от скуки, одиночества и невзгод. Делоне написал портрет Аполлинера, по замыслу художника он должен был производить впечатление незаконченного; весной 1912 года портрет был выставлен вместе с другими картинами Делоне, а также Мари Лорансен. Молодая чета — Делоне женился на русской художнице Соне Терк, которая под влиянием мужа начала писать в его стиле,— молодая чета, повторяем, привлекала к себе все сердца особенно, потому что не боялась житейских трудностей и умела выходить из положения. Соня любила одеваться и, чтобы раздобыть необходимые для этого средства, решила превратить свою женскую слабость в силу: ее эксцентрические выдумки начали воплощать в жизнь лучшие портные того Бремени, по ее рисункам стали выпускать модные ткани, рекламировались ее смелые колористические контрасты. Свои изобретения она обычно пробовала на себе и чаще всего удачно. Моде этой Делоне дал название «симультанная», он сам втянулся в эту игру, и вскоре...
Аполлинер уже писал в одной из своих журнальных хроник: «Симультанный орфизм создал новый стиль одежды, который нельзя замалчивать. Стиль этот дал бы Кар-лейлю любопытный материал для одной из глав его книги.
Мсье Делоне и мадам Делоне — новаторы, они не стремятся следовать за старой модой, они тесно связаны с современностью. Их принцип не обновление покроя одежды, по указке моды, а воздействие на моду; они стараются внести новизну в окраску ткани, чрезвычайно разнообразную по своим цветам.
Вот, например, образец, созданный Робером Делоне: фиолетовый пиджак, бежевый жилет, брюки очень темного, почти черного цвета. Или: красное пальто с голубым воротником, красные носки, желто-черная обувь, черные брюки, зеленый пиджак, жилет небесного цвета, узенький красный галстук.
А вот описание одного из симультанных платьев мадам Делоне-Терк: костюм лилового цвета, длинный лилово-зеленый пояс, под жакетом — блузка, где яркие цвета чередуются с блеклыми, бледно-розовый сменяется цветом танго, лазурь и пурпур представлены различными тканями, такими, как полотно, тафта, тюль, домотканная материя и полосатый шелк.
Эта пестрота производит выгодное впечатление. Она сочетает элегантность с фантазией».
К счастью, парижскую публику удивить нелегко. В одной из рецензий на гастроли русского балета кто-то из благосклонных критиков уверял читателей, что русская художница Наталья Гончарова ввела в Петербурге футуристическую моду на разрисовку женских лиц анималистскими или просто абстрактными узорами. Рядом с такими идеями бледнели мелкие экстравагантности Сони Делоне.
Русское искусство праздновало в те дни в Париже свою победу. На этот раз после триумфов Гоголя, Чехова и Достоевского Париж был завоеван русским балетом. Точнее, балетом Дягилева. Организованные Дягилевым в Париже выставки русской живописи нашумели уже в 1907—1908 годах; концерты с участием Шаляпина, которого Дягилев открыл парижской публике, стали настоящим событием; уже первое представление русского балета— его привез в Париж Дягилев, огорченный неудачей у себя на родине,— принесло полный успех. Энтузиазм публики на премьере был столь бурным, что даже нарушил изысканную атмосферу спектакля. Во время оваций дамские прически растрепались, ладони мужчин и женщин вспухли от аплодисментов: Нижинский, Павлова, Фокин вызвали своими плясками почти религиозный экстаз.
Декорации Бакста и Бенуа. Живые, яркие, увлекали, будили воображение, и глаз, привыкший к невыносимо старомодным шаблонам или же символистским полутонам, полумраку или просто туману, испытывал подлинное наслаждение. Некрасивый убогий театр Шат-ле, напоминавший рыночный павильон, казалось, рухнет под бурей приветственных кликов и рукоплесканий. В этот майский вечер дамы в легких декольтированных платьях, ниспадавших до земли, и в бриллиантовых диадемах разъезжались по домам в высоких тогдашних автомобилях и каретах, одурманенные тревожащей душу поэзией «Князя Игоря» и половецких плясок. Театральные критики всполошились не на шутку. Рецензенты начали бить тревогу: французская традиция, французское искусство, французское чувство меры поставлено под угрозу, нас может затопить восточное варварство в искусстве. Но поздно, успех русского балета уже нельзя было отменить. С тех пор Дягилев каждый год появлялся в Париже с новой премьерой, искусство его становилось все более зрелым, более национальным. Он показал парижской публике «Шехерезаду», «Жар-Птицу», «Петрушку», «Весну Священную». В равной степени владеющий искусством звуков и красок, впечатлительный и восприимчивый Дягилев, сочетавший художника и антрепренера в одном лице, все больше поддавался обаянию французского искусства. Теперь картина меняется. Сирена, которая, по всеобщему мнению, готова была увлечь спокойно плывущую ладью французского искусства, сама садится в эту ладью и покорно плывет ее курсом. Итак, компромисс: парижская публика, по-видимому, уже устала от русского репертуара. Дягилев привлекает к сотрудничеству самых способных живописцев младшего и среднего поколения, живущих в Париже. Они пишут для него эскизы декораций и костюмов, а сам он расширяет репертуар, заказывает музыку уже не только Стравинскому или Прокофьеву, но также Дебюсси, Мило, Пуленку и Сати. Таким путем вместе с новой музыкой на сцену вторгается кубистская живопись, а имена новаторов завоевывают популярность и даже славу.
Мог ли Аполлинер, чьи глаза и уши всегда были открыты новым явлениям парижской жизни, мог ли Аполлинер остаться равнодушным к достижениям русского балета? Он страстно увлекается русским искусством, у него много друзей среди русских художников в Париже, которые не перестают говорить о русском балете; они преисполнены гордости, они не пропускают ни одного выступления дягилевцев, хотя сидеть приходится на верхотуре, ибо билеты дороги, да и достать их нелегко.
Как и следовало ожидать, Аполлинер знакомится с Дягилевым. Чрезвычайно интересный рисунок Ларионова изображает Дягилева и Аполлинера на репетиции. Аполлинер в военной форме —рисунок был сделан в тот момент, когда поэт возвратился с фронта. Бескозырка небрежно сдвинута набок, Аполлинер стоит в свободной позе, подавшись вперед, засунув руки в карманы, слегка выпятив живот; за спиной Аполлинера Дягилев, которого видно в профиль, он в пальто и шляпе. В этом знаменитом рисунке, выполненном тонким и уверенным штрихом, запечатлена атмосфера кулис со стройненькой балериной на втором плане, и сюда словно ворвалось вдруг суровое дыхание войны, воздух военных лет, принесенный Аполлинером с фронта.
Аполлинер, побывавший на фронте, стал поэтом-героем, и это, вероятно, облегчило его сближение с Дягилевым; теперь он, тяжело раненный, стал настоящей знаменитостью и не нуждается ни в чьей помощи или протекции, теперь он полноправный французский гражданин, чьи патриотические чувства закреплены пролитой кровью и на бумаге. Кроме того, Дягилев работал тогда над «Парадом» Жана Кокто, юного друга Гийома, а это также способствовало сближению с русской знаменитостью. Еще до войны Аполлинер завязал, как уже говорилось выше, знакомство с русской колонией в Париже. Однажды Аполлинер и Рене Дализ появились у Луизы Фор-Фавье в ее прелестной квартире на острове Сен-Луи, желая пригласить с собой Луизу — эссеистку из «Меркюр де Франс», выступавшую под псевдонимом Донья Заде,— на премьеру русского балета в Шатле. Оба друга были в смокингах и с нескрываемым удовлетворением рассматривали свое отражение в большом трюмо, висевшем в гостиной Луизы, щедро осыпая самих себя лестными комплиментами. Аполлинер решился даже открыто похвалить свою красоту, и хотя говорил он не без иронии, не мог скрыть своего торжества. Впрочем, и по мнению мадам, смокинг очень ему шел, так же как и его спутнику; казалось, Дализ родился в смокинге, безупречно облегавшем его худощавую фигуру. Однако ипохондрик Дализ куда внимательнее рассматривал в зеркале собственный язык, чем собственный туалет. Бедняга редко чувствовал себя здоровым и еще реже смеялся, что придавало его лицу выражение вечной усталости и горечи. В то время Дализ был близок с одной русской красавицей, которая и достала для троих своих друзей драгоценные билеты на русский спектакль. Ехали на грохочущем таксомоторе. На площади Шатле уже толпились зеваки, молодые люди с билетами в руках поджидали своих опаздывавших подруг; все сулило интересный и приятный вечер. Первую встречу с русским искусством можно было бы считать вполне удачной, если бы не то обстоятельство, что Аполлинер в антракте исчез где-то за кулисами и, если верить симпатичной и рассудительной мадам Луизе, отыскался только через несколько дней.
Мода на русский балет сменилась модой на русских жен. Наиболее дальновидные не ждали очередных гастролей балета из России. Русская колония в Париже располагала множеством милых, красивых и талантливых девушек, так что удалось обеспечить женами весь авангард французской живописи. Делоне, женившись на Соне Терк, положил начало этой золотой серии. Второй парой были Леже и Надя; однако приказ о мобилизации, вскоре призвавший Фернана на фронт, разлучил их; Пикассо взял себе жену прямо из балетной труппы: он познакомился с ней и влюбился во время недолгого пребывания дягилевцев в Италии, когда там готовили «Парад» Жана Кокто. Такие примеры можно бы умножить. В этих нежных и чутких девушках с их ласковой улыбкой, с проникающим в самое сердце взглядом, тяжелыми косами, уложенными по русскому обычаю вокруг головы, было особое обаяние, с ними мужчина чувствовал себя легко и просто не в пример общению со слишком жеманными и предприимчивыми парижскими дивами, не отличавшимися бескорыстием. В ряде случаев эти отношения укреплялись, создавая с течением времени в некоторых парижских домах особый уют. К сожалению, были и такие случаи, когда славянское неистовство, несдержанность падали на слишком благодатную почву — и это приводило к печальным результатам. Еще и сейчас ветераны той эпохи с ужасом вспоминают семейные баталии в славянском стиле, которые с истинно мелодраматическим мастерством разыгрывали представительницы прекрасного пола из Восточной Европы, кстати сказать, далеко не всегда русские.
Поездки в Россию привлекали своей необычностью; те, кому удавалось совершить такое путешествие, приобретали популярность. Так Мерсеро, редактор журнала «Вер э проз» прибыл из России в меховой шапке, с щедрым запасом рассказов, однако делился он ими скупо, как и полагается разборчивому и скептическому собеседнику. Целых три года провел в России молодой Озан-фан, который создал совместно с Ле Корбюзье (тогда еще Жаннере) теорию пуризма. «Моя живопись лежит где-то посредине между тем Озанфаном, который был в России, и тем, который не поддался кубизму»,— пишет Озанфан в начале первой мировой войны. Еще недавно интерес и симпатии к России находили себе выражение в приветственных возгласах по адресу императора Александра III, прибывшего в Париж с молодой супругой и крошечной дочкой на торжества по случаю открытия моста, названного в его честь мост Александра III. Теперь все яснее становится, что времена переменились, отголоски революции 1905 года доходят из тамошней дали, как рокот невидимого моря.
Балеты были только великолепной интермедией. Даже не слишком умудренные политическим опытом парижане ощущали какое-то небывалое веяние, идущее из этих необозриь ых просторов, где происходит нечто важное и неотвратимое. Именно к таким людям, которые умели чутким слухом уловить то, что еще недоступно обычному слуху, принадлежал Аполлинер. Были и такие, в чьих глазах Россия являлась землей обетованной для экспериментов в искусстве. В 1910 году в Петербурге выступил с докладом итальянский футурист Маринетти, и многие поверили, что ему суждена какая-то особая миссия в искусстве. Можно представить себе, как страстно волновали Аполлинера рассказы Блэза Сандрара о его поездках в Россию и как он завидовал своему другу.
Оба бродили по сонным улицам Парижа, Сандрар — худое треугольное лицо, узкие щелки бегающих глаз как-то странно контрастируют с огромным картофелеобраз-ным носом и мясистым ртом — Сандрар ошеломлял Аполлинера фразами, словно содержавшими электрический заряд, фразами, повторявшимися как рефрен: «Помню, я тогда ехал на транссибирском экспрессе... Было это на пароходе, увозившем эмигрантов в Америку... Когда я посетил ярмарку в Нижнем Новгороде... Во время первого путешествия в Китай, когда меня обвинили в сделках с контрабандистами...»
Знакомство Аполлинера с Сандраром состоялось в 1911 году, когда тот уже совершил два больших путешествия, пережил множество приключений, в которых этот мирный пчеловод искал рассеяния от надоевших ему ульев. Сандрар побывал в Брюсселе, в Лондоне, зарабатывал на жизнь, выступая жонглером в мюзик-холле, где подвизался такой же юный Чарли Чаплин, еще и не мечтавший о мировой славе. Сандрар снова отправляется в Россию, потом в Америку, в Канаду. Пресытившись странствованиями, опять садится за книги, целые дни проводит в Национальной библиотеке, где и встречается с Аполлинером. Сблизила их любовь к диковинным книгам. Сандрар становится специалистом по процессам ведьм, знахарству и чернокнижию; его страстью, как, впрочем, и страстью многих поэтов того времени, стала демонология. Он, разумеется, попадает в среду художников; любая незаурядная личность испытала на себе гипнотическое воздействие молодых художников, добавим, что художники были наиболее творчески мыслящими и неуемными искателями; в первых рядах шли Шагал и Леже, были там Пикассо и Брак и обаятельная чета Делоне.
Аполлинер бывал иногда в сопровождении Мари Лорансен в мастерской Делоне на улице Пти-Огюсген. Как-то вечером они — Сандрар и Аполлинер — пришли туда вместе. Блэз Сандрар рассказывал о своем последнем путешествии в Америку, о незабываемом дне, который закончился созданием поэмы «Пасха в Нью-Йорке».
Поэт придавал большое значение своей работе. Его рассказ, сохранивший творческую историю поэмы, прочно вошел в летопись французской поэзии, стал ее примечательной страницей... Однажды — было это в апреле 1912 года — Сандрар, измученный бесконечно долгим днем, в течение которого он, голодный, бродил по улицам Нью-Йорка, вдруг заметил на стене храма афишу, извещавшую об исполнении оратории Гайдна «Сотворение мира». Он входит в церковь. Под влиянием великолепной и суровой музыки, страдающий от голода и одиночества, измученный до последней степени, он впадает в состояние некоей галлюцинации,— никогда еще он не испытывал такого огромного внутреннего потрясения. Как будто рухнула плотина, сдерживавшая Ниагару лиризма во всей его необоримой силе. Сандрар возвращается в гостиницу, съедает ломоть черствого хлеба, случайно оказавшийся на столе, и записывает одну-единственную строку стихотворения; продолжать у него нет сил, он бросается на постель и засыпает. В три часа утра он проснулся и одним махом написал стихотворение — это как бы долгий диалог с господом богом на тему человеческого раскаяния, человеческой скорби и любви некоего Блэза Сандрара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32