Л может быть,, сейчас, когда они должны были получить от Тэрады важные материалы, им было просто не до него.
— Чего это он так долго? — сказал Огава, показывая Катасэ пальцем на свои ручные часы.
И вдруг совершенно бесшумно в коридоре появился Тэрада. Шел он с трудом. Нога у него дрожали, и казалось, что вот-вот колени подогнутся и он рухнет на пол. Но он все же шел...
Лицо Тэрады закрывала плотная маска из марли. На голове была белая шапочка, какие носят врачи, на ногах — белые носки. Ни одной полоски обнаженного тела. И лишь черные глаза, казавшиеся нарисованными на белой маске, светились оранным острым блеском.
На рукач у него были надеты желтые резиновые перчатки, и в правой руке он держал какой-то металлический прибор, похожий па пульверизатор с продолговатым наконечником. И никаких бумаг.
—Тэрада-еэнсэй, что это значит? — зревожно спросил Муракоси.
В облике Тэрады было что-то зловещее. Медленно пройдя мимо Кохиямы, Тэрада остановился в двух-трех метрах от Муракоси и остальной компании. Остановившись, он левой, свободной рукой сдернул с себя маску. Лицо его ничего не выражало, оно пылало от жара и было похоже на странную раскрашенную гипсовую маску. - А ну-ка, вы там! Вон отсюда! — неожиданно крикнул Тэрада.
— Как вы смеете! — поднял плечи кверху Огава.
— Ну ты, невежда, все равно не поймешь, а вот господин профессор, наверное, сразу смекнет, в чем дело. — С этими словами Тэрада направил прибор, который держал в рукач, на Хыоза.
Американский ученый, который с первого момента появления Тэрады удивленно уставился на него своими голубыми глазами, испуганно отступил на шаг.
— Тэрада-сзнсэй, эго вообще... Тэрада-сэнсэй, прекратите, пожалуйста! — выкрикнули один за другим Муракоси и Кагасэ, они наконец поняли, что задумал Тэрада.
— И вы тоже убирайтесь отсюда! — крикнул им Тэрада.
Доктор Хьюз начал что-то быстро говорить Огаве по-английски, тот, не дослушав до конца, кивнул головой и с угрожающим видом двинулся на Тэраду.
— Болван! — проговорил Тэрада и приставил палец к клапану.
— Нашли чем пугать! Это же обыкновенный распылитель для аэрозолей... Огава сделал еще один шаг в сторону Тэрады, но тут доктор Хыоз схватил его сзади за руки и оттащил назад. Прибор действительно был похож па обыкновенный распылитель, но доктор Хыоз, видимо, понял, что это нечто другое.
— Вот так-то лучше, — криво усмехнулся Тэрада. — В этой игрушке содержится столько чумных бацилл, что можно истребить все население Токио. Л уж вам-то легочная чума обеспечена!
— Да, но при чем тут мы? Вы в своем уме? — мешая японские фразы с английскими, заговорил Огава. — Что за шутки?
— Я пока с ума не сошел и шутить тоже не намерен! — Тэрада весь кипел от гаева. Казалось, что сейчас он нажмет на клапан и из распылителя брызнет туманом жидкость, в каждой капельке которой кишат смертоносные бациллы.
— Тэрада-еэнсэй! Опомнитесь!
— Тэрада-еэнсэй! Перестаньте, пожалуйста!
Муракоси и Катасэ, бледные как полотно, уже не кричали, а жалобно молили. Они бросились в разные стороны, как только распылитель повернулся к ним.
— В этом распылителе устойчивые чумные бациллы, — снова заговорил Тэрада. — Они не поддаются не только сульфамидам, но и хлорамфениколу, и стрептомицину, и тетрациклину... Эти устойчивые бациллы выведены доктором Убукатой. Но секрет их изготовления я вам не открою.
Тэрада снова двинулся вперед. В резервуаре забулькала жидкость. Возможно, оттого, что у Тэрады дрожали нога и сандалии стучали по цементному полу, звук его шагов казался жутким, словно это ударялись друг о друга кости.
Муракоси и Катасэ выскочили из дому. Вслед за ними выбежали Хьюз и Огава. Огава перевел доктору последние слова Тэрады и принялся осыпать отборными ругательствами растерянного Муракоси, который совершенно не знал, что предпринять.
Тэрада тоже вышел во двор. Кохияма последовал за ним. Он шал за Тэрадой, и ему казалось, что все это происходит во сне. Хыоз и Огава мчались к воротам, они стремились как можно скорее выбраться из этою страшного дома. Муракоси и Кагасэ торопливо семенили за ними. Старый Нисидзака, сгорбившись и втянув голову в плечи, издали наблюдал за происходящим.
Тэрада спустился на ступеньку и, точно какое-то заклинание, непрерывно повторял: — Это серьезное оружие, очень серьезное оружие...
ЛЮБОВЬ И ТРОПИНКА СВОБОДЫ
Было это около половины седьмого. Солнце уже село, и в небе слабо мерцали звезды. Послеполуденное солнце нагрело землю, и воздух уже не казался таким холодным. Кохияма и Эмма стояли перед лазом в заборе позади дома. Лаз этот, которым Эмма пользовалась с детских лет, вел из "загородной виллы" в парк Инокасира.
Но до того, как они вдвоем добрались сюда, было немало осложнений. Не успели американцы уехать, как явился Канагаи. Кохияма хотел помочь Тэраде встать и подняться по лестнице, но тот отстранил его и, с трудом переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, начал подниматься на второй этаж. Канагаи быстро пересек гостиную и, остановившись у лестницы, окликнул его:
— Тэрада-сан! Эго я, Канагаи.
Тэрада обернулся, но взгляд его, казалось, был устремлен не на доктора, а куда-то вдаль. Из-под марлевой маски, закрывавшей все лицо, раздались звуки, похожие на шипение воды.
— Канаган-куи? Прошу вас, уходите!
— Значит, вы знаете, чем больны?
— Знаю, — медленно произнес Тэрада. — Тем же, чем и Убуката.
— В таком случае, пожалуйста, немедленно спуститесь вниз!
— Не могу. Я еще не закончил одно дело.
— Сейчас нужно заняться вами. Л работой успеете заняться, когда выздоровеете.
— Нет, не успею. А лечение мне все равно не поможет.
— Но это по меньшей мере странно. Как может ученый, и тем более медик, так относиться к медицине!
— Считайте это странным, считайте безумием, но я должен закончить свою работу.
— Не могу же я бросить вас на произвол судьбы, когда еще не поздно спасти.
— Меня нельзя спасти.
— Почему? Даже если это устойчивые бациллы, нужно испробовать все средства.
— Ерунда! А к силе прибегать не совегую, иначе мне придется пустить в ход свой распылитель! — И Тэрада направил распылитель на Канагаи. Его указательный палец лежал на клапане.
Канагаи в испуге отскочил в сторону. Он уже знал, что здесь произошло.
— Дядя! — раздался крик Эммы. — Пожалуйста, сойдите вниз! Прощу вас!,
Она стояла за спиной Канагаи. Тэрада со сгоном что-то невнятно произнес. Но всем послышалось: "Бедная девочка!.."
Тэрада поднялся на второй этаж. Это было невероятно! Для этого нужны были сверхчеловеческие усилия. Когда белый халат Тэрады скрылся в коридоре второго этажа, Канагаи сказал Кохияме:
— Вы оказались правы. Он и меня не послушался.
— Что же теперь делать?
— Я поеду в клинику и вернусь с санитарной машиной. Нужно будет еще раз хорошенько продезинфицировать всю квартиру и внутри и снаружи.
— Значит, вы полагаете, что у него чума?
— Почти уверен. Да и он сам убежден, что это чума.
— Ну а что, если это устойчивые бациллы?
— Как бы там ни было, время от времени окликайте его. Надо же но крайней мере знать, что с ним происдодит.
Канагаи уехал. Он вернулся на санитарной машине к шести часам вечера. Кохияма, Кагасэ и Канагаи произвели тщательную дезинфекцию квартиры Убукаты внутри и снаружи. К Тэраде они больше не пошли, бьшо решено выждать, пока он, окончательно обессилев, сам не попросит помощи или не впадег в бессознательное состояние. Тогда его можно будег уувезти в больницу — иного выхода не бьшо.
Никто не знал, как долго придется ждать, и пока каждый решил заняться своим делом. Кагасэ сел к Канагаи в санитарную машину, а Кохияма и Эмма вышли во двор. Если бы их хватились, Сатико должна была сказать, что они устали и пошли отдохнул: Эмма — в своей комнате, Кохияма — в гардеробной. На всякий случай комнату Эммы заперли на ключ.
Кохияма стал отгребать хворост и сено, скрывавшие лаз. Он старайся делать это бесшумно, хотя санитарная машина стояла далеко. Увидел, же их из дома не могли: их надежно заслонял кустарник и деревья. К тому же обитатели "загородной виллы" стали рано закрывать окна, выходящие па север. Единственным человеком, который мог бы увидеть мелькавшие в зарослях черный пиджак и красное пальто, был Тэрада. Он любил выходил, на веранду второго этажа или смотреть в окно в темноту вечернего парка. Но сейчас этого можно было не опасаться.
— Здесь, — сказала Эмма.
В згом месте забор был неровный. Забор возводился в спешке, и, очевидно, по оплошности строителей один блок был поставлен кое-как, цемент отвалился, и по краям плиты образовались просветы.
Кохияма толкнут плиту, она легко поддалась и упала. Парк был уже окутан вечерним мраком, но сквозь листву откуда-то пробивался свет, образуя дрожащую дорожку па земле,. Перед ними лежала тропинка, которая с детских лет была символом свободы для Эммы.
— Путь открыт! — воскликнула Эмма.
— Быстрее! — поторопил Кохияма.
Заглянув через отверстие в парк, он подал Эмме знак, чтобы она перелезла первой. Квадратная дыра в заборе была не более тридцати сантиметров, но гибкое тело девушки сравнительно легко проскользнула в нее.
За ней полез Кохияма. Сжав плечи и извиваясь, он старался пролезть как можно скорее, но лаз бью слишком узок и он никак не мог протиснуться. Наконец пролез и он.
— Н-да, у меня это не очень ловко получилось! — усмехнулся Кохияма.
— Запачкался весь, — сказала Эмма и принялась чистить ею пиджак. Воздух в парке был свежий, совсем не похожий на тот, которым они дышали только что, в каких-нибудь двадцати метрах отсюда. Кохияма с наслаждением втягивал в себя этот живигельный воздух.
Эмма молча смотрела ему в глаза. Ее черные зрачки блестели и в темноте, а голубоватые белки, казалось, изучали какой-то нежный снег.
Вдруг она, словно чего-то испугавшись, вскрикнула и бросилась бежать в глубь парка. Она пересекла его и спустилась со склона к белевшему внизу пруду. Всего каких-нибудь шесть дней она просидела взаперти. Но каким чудесным, свежим и сверкающим виделся ей сейчас мир! Сверкало, казалось, все: и листья, и кора деревьев, и даже сама темнота. Словно все вокруг вдруг обновилось. Никакими словами не смогла бы она передай, всю прелесть, все очарование этого вечера.
Шесть дней в карантине показались Эмме бесконечно томительным заточением, и сейчас у нее было ощущение, что она не просто вырвалась на свободу, а как бы заново родилась.
Время от времени в парковых аллеях мелькали одинокие прохожие. Они шли торопливо, очевидно, спешили с работы домой. У пруда стояли скамейки, на которых, прижавшись друг к другу, сидели парочки.
Эмме очень хотелось сказать им всем что-то хорошее, ласковое. Когда Кохияма нагнал ее, она взяла его за руку. — Пойдемте туда, — сказала она.
Взявшись за руки, как дети, они перешли через длинный мост. Белые лебеди бесшумно плыли по водной глади. То и дело из воды выпрьпивали рыбки.
- Прелесть! Все живет и радуется. Никогда не думала, что жизнь так прекрасна!
Кохияма смотрел на пустые лодки, покачивающиеся на воде у речной станции. Когда-то он приходил сюда кататься со своей прежней возлюбленной. Она непрерывно болтала, рисуя ему картины их будущей семейной жизни. Она была очень счастлива, мечтая о том, когда вместе с ними в лодку сядег их первый малыш, потом второй, потом трегий... А Кохияма молча греб, и ему казалось, что с каждой ее фразой лодка тяжелеег, принимая новых членов их будущей семьи...
- О чем вы задумались, Кохияма-сан? — спросила Эмма. — Сейчас не надо думать. — Неожиданно Эмма тоже разговорилась. - Вон сидят влюбленные! А за кого принимают нас? Муж и жена? О, нет! Влюбленные? Брат и сестра? Или просто добрые друзья? Впрочем, не все ли равно? Пусть принимают за кого угодно, не правда ли?
О том, что их могут принять за отца и дочь, она не сказала — слишком невелика была разница в возрасте. Но пустота, которая образовалась в ее жизни после смерти отца, единственного близкого человека, которого она любила и в то же время ненавидела за его деспотизм, казалось, угнетала се значительно больше, чем можно было ожидать. И сейчас ей нужно было заполнить эту пустоту.
— Я считаю, что все это можно совместить, — сказал Кохияма. — В зависимости от обстоятельств можно быть либо тем, либо другим, либо третьим. По-моему, это самое замечательное.
— Нет, — возразила Эмма. — Это мужская логика. Рассуждения эгоиста. А я говорю о другом. Я за нерассуждаюшую любовь, за непосредственность чувств.
— Вам, кажется, очень нравятся такие сочетания: "подлинная свобода", "нерассуждающая любовь"?
— Да, — Ответила Эмма. — И это, наверное, потому, что где-то в глубине души я все-таки верю в бога...
Кончин среднюю шкоду, Эмма поступила в миссионерский католический колледж. Самым тяжелым временем были для нес годы ученья в начальной школе. Но и в колледже она не нашла ни "подлинной свободы", ни "нерассуждающей любви". Здесь ей тоже то и дело напоминали о том, что она мешена.
Со дня рождения Эмма была обречена на жизнь, полную противоречий, и только потому могла, наверное, жить, что принимала эту жизнь без всякого протеста. Они обошли вокруг пруда. Летний театр был пуст. Оркестр не игран, но в этот вечер ей не нужна была его игра, музыка звучала сейчас в ней самой.
Они подошли к турникам. Ухватившись обеими руками за перекладину, Эмма легко подтянулась и уселась на ней. Ее красное пальто па мгновение распласталось в воздухе, как распустившийся цветок, мелькнули стройные ноги.
Кохияма подтянулся на соседнем турнике, который был чуть повыше. Со времени колледжа он уже лет десять не подходил к турнику и взобраться на него с первого раза не смог.
Взглянув друг на друга, они рассмеялись.
— А у вас сальные руки! — сказал Кохияма. — Я не ожидал.
— Странно для женщины, да? Я ведь всегда была озорной девчонкой. Это мне помогало жить.
Глядя, как она, ловко усевшись на турнике, смотрит с высоты вниз, Кохияма подумал: "Возможно, она именно это и считает подлинной свободой?"
Но Эмма вдруг сказала:
— Там, за темной рощей, мой дом. Я как бы издали разглядываю свое прошлое. И если это видение издалека — свобода, то это печально.
— А ведь подлинная свобода, вероятно, и состоит в том, чтобы распрощаться со своим прошлым, уйти опуда, где твоим уделом были печаль и безнадежность, — сказал Кохияма.
Он почувствовал, что пряжка больно впилась в живот, и спрыгнул на землю. Для него, тоже подумал он, печальным местом заточения стал этот дом, который Эмма сейчас рассматривала со своей перекладины.
— Мне нужно позвонить по телефону, — сказал он.
—Позвонить? —удивленно переспросила Эмма и тоже спрыгнула вниз. — Да. Я быстро.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
Поблизости телефонной будки не было. Нужно было подняться по склону вверх и по переулку дойти до Киссёдэра. Выло рискованно появляться сейчас на улице. Его пугала не встреча с кем-либо из знакомых, он боялся, что, попав в мирную, оживленную толпу, он поддастся неодолимому желанию убежать из изолятора.
Дезертирство означало бы для него поражение. Нет, он должен остаться в изоляторе до конца и сделать все возможное, чтобы разобраться в этой загадочной истории с чумой. В противном случае он не только как журналист, но и просто как человек вынужден был бы признать свою полную несостоятельность. Чтобы испытать самого себя, он во что бы то ни стало должен выдержать срок карантина. Эмма — ваг н ком было его единственное спасение.
Когда они прошли переулок, перед ними открылась перспектива оживленной городской улицы. Чуть ли не на каждом шагу здесь были убогие магазинчики, овощные лавки, китайские харчевни. Но улица показалась им удивительно яркой и оживленной.
Торопливо шагали люди, из питейных заведений, распевая песни, уже выходили подвыпившие посетители. Еще неделю назад и Кохияма мог бы быть среди них. А сейчас он шел, Опустив голову, как бы избегая людских взглядов. Разумеется, никто не смог бы определить, кто он и откуда, но он весь сжался, будто его угнетал какой-то безотчетный стыд. В парке, где их окружала природа, у него не было такого ощущения, а сейчас, на людях, оно появилось.
Наконец рядом с небольшим баром они увидели телефон. Кохияма хотел было взяться за трубку, но при мысли о том, чго он может бьггь болен, остановился. Ему не раз приходилось писать о том, как много бациллоносителей дизентерии, тифа и даже холеры постоянно бродит по городу и насколько это затрудняет борьбу с распространением опасных болезней. Как же мог он, человек, который предостерегал ог опасности других, сам теперь сеять смерть!
Но потом он подумал, что его опасения, пожалуй, напрасны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Чего это он так долго? — сказал Огава, показывая Катасэ пальцем на свои ручные часы.
И вдруг совершенно бесшумно в коридоре появился Тэрада. Шел он с трудом. Нога у него дрожали, и казалось, что вот-вот колени подогнутся и он рухнет на пол. Но он все же шел...
Лицо Тэрады закрывала плотная маска из марли. На голове была белая шапочка, какие носят врачи, на ногах — белые носки. Ни одной полоски обнаженного тела. И лишь черные глаза, казавшиеся нарисованными на белой маске, светились оранным острым блеском.
На рукач у него были надеты желтые резиновые перчатки, и в правой руке он держал какой-то металлический прибор, похожий па пульверизатор с продолговатым наконечником. И никаких бумаг.
—Тэрада-еэнсэй, что это значит? — зревожно спросил Муракоси.
В облике Тэрады было что-то зловещее. Медленно пройдя мимо Кохиямы, Тэрада остановился в двух-трех метрах от Муракоси и остальной компании. Остановившись, он левой, свободной рукой сдернул с себя маску. Лицо его ничего не выражало, оно пылало от жара и было похоже на странную раскрашенную гипсовую маску. - А ну-ка, вы там! Вон отсюда! — неожиданно крикнул Тэрада.
— Как вы смеете! — поднял плечи кверху Огава.
— Ну ты, невежда, все равно не поймешь, а вот господин профессор, наверное, сразу смекнет, в чем дело. — С этими словами Тэрада направил прибор, который держал в рукач, на Хыоза.
Американский ученый, который с первого момента появления Тэрады удивленно уставился на него своими голубыми глазами, испуганно отступил на шаг.
— Тэрада-сзнсэй, эго вообще... Тэрада-сэнсэй, прекратите, пожалуйста! — выкрикнули один за другим Муракоси и Кагасэ, они наконец поняли, что задумал Тэрада.
— И вы тоже убирайтесь отсюда! — крикнул им Тэрада.
Доктор Хьюз начал что-то быстро говорить Огаве по-английски, тот, не дослушав до конца, кивнул головой и с угрожающим видом двинулся на Тэраду.
— Болван! — проговорил Тэрада и приставил палец к клапану.
— Нашли чем пугать! Это же обыкновенный распылитель для аэрозолей... Огава сделал еще один шаг в сторону Тэрады, но тут доктор Хыоз схватил его сзади за руки и оттащил назад. Прибор действительно был похож па обыкновенный распылитель, но доктор Хыоз, видимо, понял, что это нечто другое.
— Вот так-то лучше, — криво усмехнулся Тэрада. — В этой игрушке содержится столько чумных бацилл, что можно истребить все население Токио. Л уж вам-то легочная чума обеспечена!
— Да, но при чем тут мы? Вы в своем уме? — мешая японские фразы с английскими, заговорил Огава. — Что за шутки?
— Я пока с ума не сошел и шутить тоже не намерен! — Тэрада весь кипел от гаева. Казалось, что сейчас он нажмет на клапан и из распылителя брызнет туманом жидкость, в каждой капельке которой кишат смертоносные бациллы.
— Тэрада-еэнсэй! Опомнитесь!
— Тэрада-еэнсэй! Перестаньте, пожалуйста!
Муракоси и Катасэ, бледные как полотно, уже не кричали, а жалобно молили. Они бросились в разные стороны, как только распылитель повернулся к ним.
— В этом распылителе устойчивые чумные бациллы, — снова заговорил Тэрада. — Они не поддаются не только сульфамидам, но и хлорамфениколу, и стрептомицину, и тетрациклину... Эти устойчивые бациллы выведены доктором Убукатой. Но секрет их изготовления я вам не открою.
Тэрада снова двинулся вперед. В резервуаре забулькала жидкость. Возможно, оттого, что у Тэрады дрожали нога и сандалии стучали по цементному полу, звук его шагов казался жутким, словно это ударялись друг о друга кости.
Муракоси и Катасэ выскочили из дому. Вслед за ними выбежали Хьюз и Огава. Огава перевел доктору последние слова Тэрады и принялся осыпать отборными ругательствами растерянного Муракоси, который совершенно не знал, что предпринять.
Тэрада тоже вышел во двор. Кохияма последовал за ним. Он шал за Тэрадой, и ему казалось, что все это происходит во сне. Хыоз и Огава мчались к воротам, они стремились как можно скорее выбраться из этою страшного дома. Муракоси и Кагасэ торопливо семенили за ними. Старый Нисидзака, сгорбившись и втянув голову в плечи, издали наблюдал за происходящим.
Тэрада спустился на ступеньку и, точно какое-то заклинание, непрерывно повторял: — Это серьезное оружие, очень серьезное оружие...
ЛЮБОВЬ И ТРОПИНКА СВОБОДЫ
Было это около половины седьмого. Солнце уже село, и в небе слабо мерцали звезды. Послеполуденное солнце нагрело землю, и воздух уже не казался таким холодным. Кохияма и Эмма стояли перед лазом в заборе позади дома. Лаз этот, которым Эмма пользовалась с детских лет, вел из "загородной виллы" в парк Инокасира.
Но до того, как они вдвоем добрались сюда, было немало осложнений. Не успели американцы уехать, как явился Канагаи. Кохияма хотел помочь Тэраде встать и подняться по лестнице, но тот отстранил его и, с трудом переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, начал подниматься на второй этаж. Канагаи быстро пересек гостиную и, остановившись у лестницы, окликнул его:
— Тэрада-сан! Эго я, Канагаи.
Тэрада обернулся, но взгляд его, казалось, был устремлен не на доктора, а куда-то вдаль. Из-под марлевой маски, закрывавшей все лицо, раздались звуки, похожие на шипение воды.
— Канаган-куи? Прошу вас, уходите!
— Значит, вы знаете, чем больны?
— Знаю, — медленно произнес Тэрада. — Тем же, чем и Убуката.
— В таком случае, пожалуйста, немедленно спуститесь вниз!
— Не могу. Я еще не закончил одно дело.
— Сейчас нужно заняться вами. Л работой успеете заняться, когда выздоровеете.
— Нет, не успею. А лечение мне все равно не поможет.
— Но это по меньшей мере странно. Как может ученый, и тем более медик, так относиться к медицине!
— Считайте это странным, считайте безумием, но я должен закончить свою работу.
— Не могу же я бросить вас на произвол судьбы, когда еще не поздно спасти.
— Меня нельзя спасти.
— Почему? Даже если это устойчивые бациллы, нужно испробовать все средства.
— Ерунда! А к силе прибегать не совегую, иначе мне придется пустить в ход свой распылитель! — И Тэрада направил распылитель на Канагаи. Его указательный палец лежал на клапане.
Канагаи в испуге отскочил в сторону. Он уже знал, что здесь произошло.
— Дядя! — раздался крик Эммы. — Пожалуйста, сойдите вниз! Прощу вас!,
Она стояла за спиной Канагаи. Тэрада со сгоном что-то невнятно произнес. Но всем послышалось: "Бедная девочка!.."
Тэрада поднялся на второй этаж. Это было невероятно! Для этого нужны были сверхчеловеческие усилия. Когда белый халат Тэрады скрылся в коридоре второго этажа, Канагаи сказал Кохияме:
— Вы оказались правы. Он и меня не послушался.
— Что же теперь делать?
— Я поеду в клинику и вернусь с санитарной машиной. Нужно будет еще раз хорошенько продезинфицировать всю квартиру и внутри и снаружи.
— Значит, вы полагаете, что у него чума?
— Почти уверен. Да и он сам убежден, что это чума.
— Ну а что, если это устойчивые бациллы?
— Как бы там ни было, время от времени окликайте его. Надо же но крайней мере знать, что с ним происдодит.
Канагаи уехал. Он вернулся на санитарной машине к шести часам вечера. Кохияма, Кагасэ и Канагаи произвели тщательную дезинфекцию квартиры Убукаты внутри и снаружи. К Тэраде они больше не пошли, бьшо решено выждать, пока он, окончательно обессилев, сам не попросит помощи или не впадег в бессознательное состояние. Тогда его можно будег уувезти в больницу — иного выхода не бьшо.
Никто не знал, как долго придется ждать, и пока каждый решил заняться своим делом. Кагасэ сел к Канагаи в санитарную машину, а Кохияма и Эмма вышли во двор. Если бы их хватились, Сатико должна была сказать, что они устали и пошли отдохнул: Эмма — в своей комнате, Кохияма — в гардеробной. На всякий случай комнату Эммы заперли на ключ.
Кохияма стал отгребать хворост и сено, скрывавшие лаз. Он старайся делать это бесшумно, хотя санитарная машина стояла далеко. Увидел, же их из дома не могли: их надежно заслонял кустарник и деревья. К тому же обитатели "загородной виллы" стали рано закрывать окна, выходящие па север. Единственным человеком, который мог бы увидеть мелькавшие в зарослях черный пиджак и красное пальто, был Тэрада. Он любил выходил, на веранду второго этажа или смотреть в окно в темноту вечернего парка. Но сейчас этого можно было не опасаться.
— Здесь, — сказала Эмма.
В згом месте забор был неровный. Забор возводился в спешке, и, очевидно, по оплошности строителей один блок был поставлен кое-как, цемент отвалился, и по краям плиты образовались просветы.
Кохияма толкнут плиту, она легко поддалась и упала. Парк был уже окутан вечерним мраком, но сквозь листву откуда-то пробивался свет, образуя дрожащую дорожку па земле,. Перед ними лежала тропинка, которая с детских лет была символом свободы для Эммы.
— Путь открыт! — воскликнула Эмма.
— Быстрее! — поторопил Кохияма.
Заглянув через отверстие в парк, он подал Эмме знак, чтобы она перелезла первой. Квадратная дыра в заборе была не более тридцати сантиметров, но гибкое тело девушки сравнительно легко проскользнула в нее.
За ней полез Кохияма. Сжав плечи и извиваясь, он старался пролезть как можно скорее, но лаз бью слишком узок и он никак не мог протиснуться. Наконец пролез и он.
— Н-да, у меня это не очень ловко получилось! — усмехнулся Кохияма.
— Запачкался весь, — сказала Эмма и принялась чистить ею пиджак. Воздух в парке был свежий, совсем не похожий на тот, которым они дышали только что, в каких-нибудь двадцати метрах отсюда. Кохияма с наслаждением втягивал в себя этот живигельный воздух.
Эмма молча смотрела ему в глаза. Ее черные зрачки блестели и в темноте, а голубоватые белки, казалось, изучали какой-то нежный снег.
Вдруг она, словно чего-то испугавшись, вскрикнула и бросилась бежать в глубь парка. Она пересекла его и спустилась со склона к белевшему внизу пруду. Всего каких-нибудь шесть дней она просидела взаперти. Но каким чудесным, свежим и сверкающим виделся ей сейчас мир! Сверкало, казалось, все: и листья, и кора деревьев, и даже сама темнота. Словно все вокруг вдруг обновилось. Никакими словами не смогла бы она передай, всю прелесть, все очарование этого вечера.
Шесть дней в карантине показались Эмме бесконечно томительным заточением, и сейчас у нее было ощущение, что она не просто вырвалась на свободу, а как бы заново родилась.
Время от времени в парковых аллеях мелькали одинокие прохожие. Они шли торопливо, очевидно, спешили с работы домой. У пруда стояли скамейки, на которых, прижавшись друг к другу, сидели парочки.
Эмме очень хотелось сказать им всем что-то хорошее, ласковое. Когда Кохияма нагнал ее, она взяла его за руку. — Пойдемте туда, — сказала она.
Взявшись за руки, как дети, они перешли через длинный мост. Белые лебеди бесшумно плыли по водной глади. То и дело из воды выпрьпивали рыбки.
- Прелесть! Все живет и радуется. Никогда не думала, что жизнь так прекрасна!
Кохияма смотрел на пустые лодки, покачивающиеся на воде у речной станции. Когда-то он приходил сюда кататься со своей прежней возлюбленной. Она непрерывно болтала, рисуя ему картины их будущей семейной жизни. Она была очень счастлива, мечтая о том, когда вместе с ними в лодку сядег их первый малыш, потом второй, потом трегий... А Кохияма молча греб, и ему казалось, что с каждой ее фразой лодка тяжелеег, принимая новых членов их будущей семьи...
- О чем вы задумались, Кохияма-сан? — спросила Эмма. — Сейчас не надо думать. — Неожиданно Эмма тоже разговорилась. - Вон сидят влюбленные! А за кого принимают нас? Муж и жена? О, нет! Влюбленные? Брат и сестра? Или просто добрые друзья? Впрочем, не все ли равно? Пусть принимают за кого угодно, не правда ли?
О том, что их могут принять за отца и дочь, она не сказала — слишком невелика была разница в возрасте. Но пустота, которая образовалась в ее жизни после смерти отца, единственного близкого человека, которого она любила и в то же время ненавидела за его деспотизм, казалось, угнетала се значительно больше, чем можно было ожидать. И сейчас ей нужно было заполнить эту пустоту.
— Я считаю, что все это можно совместить, — сказал Кохияма. — В зависимости от обстоятельств можно быть либо тем, либо другим, либо третьим. По-моему, это самое замечательное.
— Нет, — возразила Эмма. — Это мужская логика. Рассуждения эгоиста. А я говорю о другом. Я за нерассуждаюшую любовь, за непосредственность чувств.
— Вам, кажется, очень нравятся такие сочетания: "подлинная свобода", "нерассуждающая любовь"?
— Да, — Ответила Эмма. — И это, наверное, потому, что где-то в глубине души я все-таки верю в бога...
Кончин среднюю шкоду, Эмма поступила в миссионерский католический колледж. Самым тяжелым временем были для нес годы ученья в начальной школе. Но и в колледже она не нашла ни "подлинной свободы", ни "нерассуждающей любви". Здесь ей тоже то и дело напоминали о том, что она мешена.
Со дня рождения Эмма была обречена на жизнь, полную противоречий, и только потому могла, наверное, жить, что принимала эту жизнь без всякого протеста. Они обошли вокруг пруда. Летний театр был пуст. Оркестр не игран, но в этот вечер ей не нужна была его игра, музыка звучала сейчас в ней самой.
Они подошли к турникам. Ухватившись обеими руками за перекладину, Эмма легко подтянулась и уселась на ней. Ее красное пальто па мгновение распласталось в воздухе, как распустившийся цветок, мелькнули стройные ноги.
Кохияма подтянулся на соседнем турнике, который был чуть повыше. Со времени колледжа он уже лет десять не подходил к турнику и взобраться на него с первого раза не смог.
Взглянув друг на друга, они рассмеялись.
— А у вас сальные руки! — сказал Кохияма. — Я не ожидал.
— Странно для женщины, да? Я ведь всегда была озорной девчонкой. Это мне помогало жить.
Глядя, как она, ловко усевшись на турнике, смотрит с высоты вниз, Кохияма подумал: "Возможно, она именно это и считает подлинной свободой?"
Но Эмма вдруг сказала:
— Там, за темной рощей, мой дом. Я как бы издали разглядываю свое прошлое. И если это видение издалека — свобода, то это печально.
— А ведь подлинная свобода, вероятно, и состоит в том, чтобы распрощаться со своим прошлым, уйти опуда, где твоим уделом были печаль и безнадежность, — сказал Кохияма.
Он почувствовал, что пряжка больно впилась в живот, и спрыгнул на землю. Для него, тоже подумал он, печальным местом заточения стал этот дом, который Эмма сейчас рассматривала со своей перекладины.
— Мне нужно позвонить по телефону, — сказал он.
—Позвонить? —удивленно переспросила Эмма и тоже спрыгнула вниз. — Да. Я быстро.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
Поблизости телефонной будки не было. Нужно было подняться по склону вверх и по переулку дойти до Киссёдэра. Выло рискованно появляться сейчас на улице. Его пугала не встреча с кем-либо из знакомых, он боялся, что, попав в мирную, оживленную толпу, он поддастся неодолимому желанию убежать из изолятора.
Дезертирство означало бы для него поражение. Нет, он должен остаться в изоляторе до конца и сделать все возможное, чтобы разобраться в этой загадочной истории с чумой. В противном случае он не только как журналист, но и просто как человек вынужден был бы признать свою полную несостоятельность. Чтобы испытать самого себя, он во что бы то ни стало должен выдержать срок карантина. Эмма — ваг н ком было его единственное спасение.
Когда они прошли переулок, перед ними открылась перспектива оживленной городской улицы. Чуть ли не на каждом шагу здесь были убогие магазинчики, овощные лавки, китайские харчевни. Но улица показалась им удивительно яркой и оживленной.
Торопливо шагали люди, из питейных заведений, распевая песни, уже выходили подвыпившие посетители. Еще неделю назад и Кохияма мог бы быть среди них. А сейчас он шел, Опустив голову, как бы избегая людских взглядов. Разумеется, никто не смог бы определить, кто он и откуда, но он весь сжался, будто его угнетал какой-то безотчетный стыд. В парке, где их окружала природа, у него не было такого ощущения, а сейчас, на людях, оно появилось.
Наконец рядом с небольшим баром они увидели телефон. Кохияма хотел было взяться за трубку, но при мысли о том, чго он может бьггь болен, остановился. Ему не раз приходилось писать о том, как много бациллоносителей дизентерии, тифа и даже холеры постоянно бродит по городу и насколько это затрудняет борьбу с распространением опасных болезней. Как же мог он, человек, который предостерегал ог опасности других, сам теперь сеять смерть!
Но потом он подумал, что его опасения, пожалуй, напрасны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18