это сделал кто-то из моей семьи.
— Как всплыла история, связано с нами обоими, — сказал Друскат.
— Не понимаю.
«Долгое время, — думал Друскат, — мне хотелось быть таким, как он, остроумным, находчивым, легкомысленным, нахрапистым. Иной раз я пытался, но это меня утомляло, не шло мне. Ему легко удавалось завоевывать людей, а я порой обижал их. Двадцать лет я восхищался Максом Штефаном и ненавидел его, завидовал ему и считал его достойным сожаления, он и притягивал меня и отталкивал и, быть может, победу над ним мне посчастли-"Шлось одержать потому, что в конечном счете я у него учился».
Друскат задумчиво глядел на Штефана, расчесывая гребнем волосы и приглаживая их рукой, потом сказал:
— Сколько мы друг друга знаем, мы и дружим и ссоримся. Ты вечно бросал мне вызов.
Оба стояли уже одетые, Друскат поднял чемоданчик.
— И ты тоже, — сказал Штефан, раздвинул занавес из ветвей, легонько поклонился, пропуская Друската вперед; он снова держался так, будто не в силах был принять всерьез никого и ничто.
— Я тебя раз догнал, ты не мог успокоиться, захотел перегнать меня, пришлось мне снова взять разбегу. По-моему, мы бросали друг другу вызов не от одной несговорчивости и не потому, что только один из нас мог быть первым. Уже несколько лет, как говорит Анна, мы заодно, но у нас разное представление о жизни. Тем временем мне стукнуло сорок, и нужно было наконец пробить свою жизненную концепцию, не то бы я пропал.
Они шагали рядом, насколько позволяла узкая тропинка. Друскат — он был почти на голову ниже приятеля — снизу вверх заглянул Штефану в лицо:
— Ты, Голиаф, преграждал мне дорогу, я был обязан победить тебя. И победил, потому что наконец приспело время, потому что этого ждали вместе со мной многие. Помнишь, как пару недель назад нам довелось осматривать твою образцовую деревню?
Весной Совет по вопросам сельского хозяйства направил около пятидесяти человек — крестьян, председателей кооперативов и бургомистров из округа, мужчин среди них было, конечно, большинство, — на экскурсию в Хор-бек. Ознакомительное турне включало поездку пароходом по живописному озеру Рюмицзее, предполагалось подать кофе, а обед - прошел слух насчет угря — собирались устроить у Анны Прайбиш, знаменитой хорбекской трактирщицы. Все охотно привяли приглашение.
Экскурсанты со знанием дела и тихой завистью полюбовались производственным оборудованием и общественными сооружениями кооператива «Светлое будущее» — в самом деле сегодняшний день Хорбека, казалось, предвосхищает деревню грядущего, — репортеры отсняли впечатляющие кадры, на каждой фотографии Макс Штефан, авторитетная персона. Потом все пошли смотреть кооперативный центр отдыха, который тоже слыл образцовым; Друскат помнил, как он появился.
Гости группками неспешно шли по деревенской улице, непринужденно переговариваясь, обмениваясь впечатлениями и, чуточку, пожалуй, сплетничая — как обычно, когда собираются вместе люди, которые давненько друг друга не видали. Гроссман из Совета округа, недавно выдвинутый на пост начальника отдела, шагал впереди нестройной процессии. Вот он поднял руку и крикнул, что все спокойно могут еще поглазеть на достижения деревни
Хорбек, но через полчаса нужно собраться у пристани, у той самой, которую Штефан построил за государственный счет с помощью саперного подразделения, чтобы польский генерал смог сойти на берег, — стало быть, через полчаса сбор у пристани, тогда удастся вовремя отчалить.
Гомолла — он, кстати, тоже был здесь, — опираясь на трость, в сопровождении Штефана и Друската шел позади любознательных специалистов.
Вдруг на окраине деревни шествие застопорилось, путь преградили дорожные машины. Штефан протянул Гомолле руку, на сей раз старик принял помощь: чтобы выйти на тротуар, пришлось карабкаться через кучу щебня.
Друскат остановился.
«Что это дорожники делают в Хорбеке?»
«Хотите шутку?» — ухмыльнулся Штефан.
«Конечно», — сказал Гомолла.
И Штефан, шагая дальше, рассказал:
«Звонит мне тут один недели две назад из Совета округа, Гроссман, звонит, стало быть, и говорит, заявлена-де парламентская делегация из Парижа, непременно желают осмотреть какой-нибудь кооператив, ясное дело. Значит, какой...»
«Естественно, Хорбек», — мигом догадался Друскат.
«Вот именно».
«Погоди. — Друскат схватил Гомоллу за рукав. — Я тебе скажу, как он это провернул, — он оглянулся на Штефана: — Ты позволишь, Макс?»
«Пожалуйста». — Штефан не возражал.
«Он, очевидно, сказал: порядок, товарищи, нам есть что показать, только вот улица, она скорее смахивает на знаменитую тысячу озер в миниатюре — выбоина на выбоине, в дождик во всяком случае. А теперь шутки в сторону: что подумает капиталистическое окружение о социализме, ежели по щиколотку утонет в нашей грязи...»
Штефан хихикнул, ему было очень забавно, как ловко Друскат передразнивал его собственные шумные манеры: голос, мимику, внушительную жестикуляцию. Друскат загубил в себе актера, Штефан веселился и понукал его:
«Дальше, Даниэль, дальше».
Друскат продолжал:
«Скорее всего, он сказал: капиталисты в Хорбеке? Через мой труи! Разие что... — Он простодушно прижал руку
к сердцу и скорчил невинную мину: — Разве что вы малость ужметесь на прокладке шоссе, эдак на крохотных полмиллиончика, и быстренько развернете по моей деревне асфальтовый ковер для французского парламента, я со своими людьми, разумеется, помогу...»
Штефан не мог отказать Друскату в догадливости:
«И откуда ты это знаешь?!»
«Махинатор паршивый!» — воскликнул Друскат, а Го-молла полунеодобрительно, полувосхищенно покачал головой.
Потом они плыли по Рюмицзее. Гомолла с Друскатом поднялись на палубу и, стоя у поручней, смотрели на берег между небом и водой, мимо проплывали прибрежные рощицы, огороженные жердями луга, поля, тянувшиеся до самых дальних деревень, земля была зеленая, а озеро синее и блестящее, как небо в тот весенний день. Гомолла бросил сигарету за борт:
«С нами в лагере сидел один человек, он бывал на Капри и говорил, что это самое распрекрасное место на свете. Не знаю. Что может быть прекраснее этого?»
Друскат не ответил, вместо этого он показал на берег: там появился голый бурый участок, казалось, будто кто-то пробил в зарослях ольхи широкую просеку.
«Волчья топь. Видишь запруду? Торфяная насыпь».
«На сей раз будет держаться?» — недоверчиво спросил Гомолла.
«Уже держится!»
На палубу вышел Гроссман, у этого человека были заслуги, Друскат знал, но не слишком симпатизировал ему. Дело в том, что этот Гроссман усвоил привычку шумно и утомительно насаждать оптимизм. Теперь он подошел к Гомолле и спросил:
«Ну? Разве не замечательная идея? Небольшая увеселительная прогулка, почему бы и нет? В конце концов, на борту лучшие из крестьян, председатели кооперативов. Ведь перед партсъездом не худо позаботиться насчет кульминационных моментов. Верно, товарищ Гомолла?»
Как он и ожидал, Гомолла похвалил его многозначительным:
«Недурно!»
Гроссман находился в приподнятом настроении и принялся растолковывать Гомолле и Друскату и без того им
известное: после прогулки по озеру все вернутся в Хор-бек, небольшая дегустация у фрау Прайбиш, плюс к тому сюрприз, он выдохнул заветное словечко «угорь», потом обсуждение результатов экскурсии, приглашена пресса, радио и так далее, ведь намечено принятие резолюции, но насчет этого он еще потолкует с обоими опытными товарищами.
«Пожалуйста».
Между тем на палубу вышли и другие пассажиры, давно был съеден неизбежный бисквит с творогом, давно выпит в прокуренной каюте кофе, всем захотелось подышать свежим воздухом, на озере дул ветерок. Штефан расправил плечи, проворно сделал несколько приседаний, даже побагровел от натуги, потом, перешучиваясь с коллегами, ловко пробрался поближе к центру дискуссионной группы. Вдруг он что-то проморгал? Гроссман как раз рассуждал, теперь Штефан мог слышать: в округе около шестисот кооперативов, добрая дюжина из них передовые хозяйства вроде Хорбека — Штефан скромно потупился, — но, Гроссман поднял вверх палец, между нами говоря, сто кооперативов, к сожалению, работают по-преж-нему ниже нормы, а пятьсот — оратор схватил Друската за пуговицу, — как, например, Альтенштайн, сидят в середняках, перебиваются серединка-наполовинку. И теперь, мол, говоря о возможностях подъема сельского хозяйства в округе, в целом по стране, исходили из соображений улучшения работы среднего звена.
«Давай, Даниэль, — крикнул Штефан, — жми сюда!»
Смех.
Гроссман многозначительно кивнул, он вошел в раж, глаза засверкали, он говорил, как на трибуне собрания, и почти кричал, чтобы перекрыть шум судового двигателя:
«Товарищи! Если пятьсот кооперативов сумеют намолотить хотя бы на пару центнеров с гектара больше, на каких-то два-три центнера, товарищи, доход придется исчислять полумиллиардрм».
«Тогда можно будет ликвидировать показательные деревни вроде Хорбека, баловней прессы», — крикнул Друскат и просиял в лицо Максу Штефану. Все вокруг зааплодировали, а Штефан, подняв бровь, иронически усмехнулся;
«Ты нынче слишком уж ядовит, малыш».
«Ну-ну, только не ссориться. — Гроссман шутливо погрозил пальцем. — Не стоит ругать газеты, товарищ Дру-скат, именно насчет тебя у нас есть кое-какие планы. — в прессе. Мы хотим создать пример, которому смогут подражать другие. Пока точно не известно, как мы это назовем».
«Может, «альтенштайнская инициатива»?» — предложил Штефан.
«Может, — сказал Гроссман. — Как бы там ни было, вы в Альтенштайне должны показать, как перекрывают средние нормы».
Он взял Друската под руку, как видно собираясь прогуляться с ним по палубе и детально обсудить кампанию в печати. Но Друскат заартачился, упрямо продолжал стоять среди коллег и насмешливо произнес:
«Выбраться из середняков — ну-ка, расскажи нам, как это делается».
Гроссман слегка обиделся, высвободил руку и раздраженно сказал:
«Порвать с окаянной привычкой, как же еще? Порвать с халатностью, насаждая у вас в деревнях — пардон! — строгую организацию труда. Применение техники, сменная работа — все это слова, совершенно не известные в Альтенштайне, да и в других кооперативах!»
На протяжении всей этой тирады лицо Друската мрачнело, остальные председатели тоже были не в восторге от рассуждений товарища начальника отдела. Вот тебе и пилюля перед угрем, с позволения сказать, а они-то радовались! Все отвернулись. Гомолла был явно недоволен, а Гроссман поднял руки и примирительно воскликнул:
«Но товарищи! Деревня вроде Хорбека, которым мы любовались, не должна оставаться исключением!»
«Тут он прав! — к изумлению Гроссмана вскричал Друскат. — Тут я с ним полностью согласен».
Итак с кампанией в печати, кажется, полный порядок. Гроссман вытащил из кармана бумажку.
«Проект, — сказал он. — Мы уже подготовили воззвание. Прочти на досуге».
Друскат взял листок, пробежал глазами текст.
«Сегодня после обеда выступишь первым и дашь обоснование, — сказал Гроссман. — Согласен?»
Друскат опустил голову. В этот момент Штефан толкнул его в бок. Друскат поднял глаза, толстяк злорадно ухмылялся, сжимая в кулаке бутылку пшеничной.
«Что ж, — сказал он, поднося бутылку ко рту, — за полные мешки, Даниэль!»
Угря Анна Прайбиш приготовила на славу, по рецепту он именовался «свежим», к нему подали пикантный соус, разные салаты, овощи и компоты. Теперь гости сидели за столом, курили и разговаривали. Через час мероприятие кончится, дискуссия, надо полагать, пройдет благополучно, за день накопилась масса впечатлений, все были сытые и усталые, да и спорить было не о чем, воззвание явно будет принято единогласно.
Друскат, сидевший в конце стола, корпел над бумажкой, очевидно желая заучить текст предложения, порой что-то тихонько бормотал, время от времени устремлял взгляд в потолок, наверно, внес кое-где поправки, вот он отодвинул листок, вытянул ноги, оперся локтем правой руки на ладонь левой и пощипал пальцами губу. Он не заметил, что фройляйн Ида подобралась к нему со щеточкой и совком, она манипулировала весьма демонстративно, а он все не замечал.
Иде пришлось наклониться к нему.
«Даниэль», — прошептала она.
Друскат улыбнулся с отсутствующим видом:
«Что такое, Ида?»
«Помнишь, как мы потихоньку улизнули отсюда — Ивена, ты и я, — с тачкой? Макс Штефан праздновал рвадьбу, почти двадцать лет прошло».
«Я этого никогда не забуду, Ида».
Фройляйн Ида вдруг хихикнула, потом стыдливо потупилась.
«Тогда меня в последний раз поцеловал мужчина».
«Ида, Ида». — Друскат тряхнул головой, потом взял ее за подбородок и, как двадцать лет назад, расцеловал старушку в обе щеки.
Ида со вздохом закрыла глаза и, высоко вздернув плечи, проговорила:
«Истинная дружба не старится, Даниэль!» — Она гордо вскинула голову и, шелестя юбками, ушла, точно унося
из зала трофей. Она чуть не налетела на Анну Прайбиш, которая, скрестив на груди руки, прислонилась к двери. Ида хотела было шмыгнуть мимо, но Анна остановила ее, указав на стол Даниэля и на щеточку с совком, забытые Идой в благородном смятении:
«Твой инструмент, дорогуша».
Наверно, любовь все-таки может изменить человека, что ни говори, Ида не испугалась — смерив властную сестрицу гордым взглядом, она холодно проговорила:
«Прошу тебя, Анна, не надо сцен!»
Ида сердито махнула рукой, Анна равнодушно посторонилась, потому что в этот момент ее внимание привлек Гроссман, сидевший во главе стола рядом со Штефаном и Гомоллой. Он встал, постучал по рюмке и обвел взглядом собравшихся. Наконец воцарилась абсолютная и нетерпеливая тишина.
«Дорогие друзья! Товарищи! — начал он. — Кое-что в Хорбеке, и в этом мы могли убедиться, поставлено образцово. Повсюду заметна известная культура, и это не случайно, ибо культура базируется, так сказать, на экономика».
А экономика — примерно так аргументировал он — это самое главное, не так ли? В том-то и дело, хорбекцы сняли с гектара пятьдесят центнеров, а остальные и тридцать-то едва собрали. Разрыв в показателях становится недопустимым. Но этому вопросу выступит товарищ Дру-скат, он же огласит текст воззвания ко всем кооперативам округа.
«Пожалуйста, Даниэль!»
Он жестом поднял Даниэля со стула, газетчики приготовились записывать, репортеры — фотографировать.
Друскат вышел на середину зала, пошире расставил ноги, он стоял в нескольких шагах от стола, напротив Гроссмана, Гомоллы и Штефана, крестьяне и бургомистры придвинули стулья так, чтобы видеть лицо оратора. В одной руке Друскат сжимал подготовленную бумажку, другой он нервно теребил непокорный чуб:
«Так вот, товарищ Гроссман, сто кооперативов отстают и несколько передовиков вроде Хорбека положения не епасают, а пятьсот кооператоров застряли в середняках — твоя статистика доказывает... диспропорцию в сельском хозяйстве, неравномерное развитие... В общем, мы сидим по уши в дерьме! Ситуация требует перемен — а ты счи-
таешь, что можно добиться чего-то обычными методами. Больше порядка, больше усидчивости? Я эту чепуху и читать не стану!»
Гроссман, не веря своим ушам, уставился на Друска-та, потом в ярости вскочил:
«Изволь объяснить!»
«Воззвание основано на ложных посылках», — спокойно сказал Друскат.
Он разорвал бумажку на мелкие клочки, подошел к столу и высыпал их в пепельницу.
Мысленно все уже были дома, после обеда никто не ожидал сенсаций, и на тебе! Зал загудел, заворчал, представители Совета округа возбужденно полезли за сигаретами, закивали, поджав губы, или неодобрительно насупились. Гроссман простер руку к пепельнице и ледяным тоном произнес:
«Воззвание обсуждалось на коллективе, со специалистами, у нас в секретариате».
Друскат, который уже собирался сесть на место, повернулся к Гроссману:
«Здесь в зале тоже сплошь специалисты, и каждый понимает: что-то должно произойти, чтобы снова могли развернуться парализованные производительные силы».
Он заметил, как Макс Штефан иронически осклабился.
«Макс, я знаю, ты не очень высокого мнения о науке, но, может быть, мне удастся пояснить на примере. Тут как с погодой. Месяцами нет дождя, все сохнет и выгорает, нет, толстячок, тут плевок не поможет...» I Наконец-то шутка, смех разрядил напряжение.
«Нам нужна самая настоящая гроза, — крикнул Друскат, — дождь, долгожданный дождь. Мы в деревнях ждем нового, захватывающего, беспримерного, а ты... — Он круто повернулся и посмотрел Гроссману прямо в глаза. — Ты опять сыплешь лозунгами, годными на все случаи жизни вот уж двадцать лет. И в самом деле требуешь, чтобы мы тиснули это в газете. Нет!»
Друскат был возбужден, тем не менее от него не укрылось, что один из репортеров записал все на магнитофон, кассеты еще вращались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Как всплыла история, связано с нами обоими, — сказал Друскат.
— Не понимаю.
«Долгое время, — думал Друскат, — мне хотелось быть таким, как он, остроумным, находчивым, легкомысленным, нахрапистым. Иной раз я пытался, но это меня утомляло, не шло мне. Ему легко удавалось завоевывать людей, а я порой обижал их. Двадцать лет я восхищался Максом Штефаном и ненавидел его, завидовал ему и считал его достойным сожаления, он и притягивал меня и отталкивал и, быть может, победу над ним мне посчастли-"Шлось одержать потому, что в конечном счете я у него учился».
Друскат задумчиво глядел на Штефана, расчесывая гребнем волосы и приглаживая их рукой, потом сказал:
— Сколько мы друг друга знаем, мы и дружим и ссоримся. Ты вечно бросал мне вызов.
Оба стояли уже одетые, Друскат поднял чемоданчик.
— И ты тоже, — сказал Штефан, раздвинул занавес из ветвей, легонько поклонился, пропуская Друската вперед; он снова держался так, будто не в силах был принять всерьез никого и ничто.
— Я тебя раз догнал, ты не мог успокоиться, захотел перегнать меня, пришлось мне снова взять разбегу. По-моему, мы бросали друг другу вызов не от одной несговорчивости и не потому, что только один из нас мог быть первым. Уже несколько лет, как говорит Анна, мы заодно, но у нас разное представление о жизни. Тем временем мне стукнуло сорок, и нужно было наконец пробить свою жизненную концепцию, не то бы я пропал.
Они шагали рядом, насколько позволяла узкая тропинка. Друскат — он был почти на голову ниже приятеля — снизу вверх заглянул Штефану в лицо:
— Ты, Голиаф, преграждал мне дорогу, я был обязан победить тебя. И победил, потому что наконец приспело время, потому что этого ждали вместе со мной многие. Помнишь, как пару недель назад нам довелось осматривать твою образцовую деревню?
Весной Совет по вопросам сельского хозяйства направил около пятидесяти человек — крестьян, председателей кооперативов и бургомистров из округа, мужчин среди них было, конечно, большинство, — на экскурсию в Хор-бек. Ознакомительное турне включало поездку пароходом по живописному озеру Рюмицзее, предполагалось подать кофе, а обед - прошел слух насчет угря — собирались устроить у Анны Прайбиш, знаменитой хорбекской трактирщицы. Все охотно привяли приглашение.
Экскурсанты со знанием дела и тихой завистью полюбовались производственным оборудованием и общественными сооружениями кооператива «Светлое будущее» — в самом деле сегодняшний день Хорбека, казалось, предвосхищает деревню грядущего, — репортеры отсняли впечатляющие кадры, на каждой фотографии Макс Штефан, авторитетная персона. Потом все пошли смотреть кооперативный центр отдыха, который тоже слыл образцовым; Друскат помнил, как он появился.
Гости группками неспешно шли по деревенской улице, непринужденно переговариваясь, обмениваясь впечатлениями и, чуточку, пожалуй, сплетничая — как обычно, когда собираются вместе люди, которые давненько друг друга не видали. Гроссман из Совета округа, недавно выдвинутый на пост начальника отдела, шагал впереди нестройной процессии. Вот он поднял руку и крикнул, что все спокойно могут еще поглазеть на достижения деревни
Хорбек, но через полчаса нужно собраться у пристани, у той самой, которую Штефан построил за государственный счет с помощью саперного подразделения, чтобы польский генерал смог сойти на берег, — стало быть, через полчаса сбор у пристани, тогда удастся вовремя отчалить.
Гомолла — он, кстати, тоже был здесь, — опираясь на трость, в сопровождении Штефана и Друската шел позади любознательных специалистов.
Вдруг на окраине деревни шествие застопорилось, путь преградили дорожные машины. Штефан протянул Гомолле руку, на сей раз старик принял помощь: чтобы выйти на тротуар, пришлось карабкаться через кучу щебня.
Друскат остановился.
«Что это дорожники делают в Хорбеке?»
«Хотите шутку?» — ухмыльнулся Штефан.
«Конечно», — сказал Гомолла.
И Штефан, шагая дальше, рассказал:
«Звонит мне тут один недели две назад из Совета округа, Гроссман, звонит, стало быть, и говорит, заявлена-де парламентская делегация из Парижа, непременно желают осмотреть какой-нибудь кооператив, ясное дело. Значит, какой...»
«Естественно, Хорбек», — мигом догадался Друскат.
«Вот именно».
«Погоди. — Друскат схватил Гомоллу за рукав. — Я тебе скажу, как он это провернул, — он оглянулся на Штефана: — Ты позволишь, Макс?»
«Пожалуйста». — Штефан не возражал.
«Он, очевидно, сказал: порядок, товарищи, нам есть что показать, только вот улица, она скорее смахивает на знаменитую тысячу озер в миниатюре — выбоина на выбоине, в дождик во всяком случае. А теперь шутки в сторону: что подумает капиталистическое окружение о социализме, ежели по щиколотку утонет в нашей грязи...»
Штефан хихикнул, ему было очень забавно, как ловко Друскат передразнивал его собственные шумные манеры: голос, мимику, внушительную жестикуляцию. Друскат загубил в себе актера, Штефан веселился и понукал его:
«Дальше, Даниэль, дальше».
Друскат продолжал:
«Скорее всего, он сказал: капиталисты в Хорбеке? Через мой труи! Разие что... — Он простодушно прижал руку
к сердцу и скорчил невинную мину: — Разве что вы малость ужметесь на прокладке шоссе, эдак на крохотных полмиллиончика, и быстренько развернете по моей деревне асфальтовый ковер для французского парламента, я со своими людьми, разумеется, помогу...»
Штефан не мог отказать Друскату в догадливости:
«И откуда ты это знаешь?!»
«Махинатор паршивый!» — воскликнул Друскат, а Го-молла полунеодобрительно, полувосхищенно покачал головой.
Потом они плыли по Рюмицзее. Гомолла с Друскатом поднялись на палубу и, стоя у поручней, смотрели на берег между небом и водой, мимо проплывали прибрежные рощицы, огороженные жердями луга, поля, тянувшиеся до самых дальних деревень, земля была зеленая, а озеро синее и блестящее, как небо в тот весенний день. Гомолла бросил сигарету за борт:
«С нами в лагере сидел один человек, он бывал на Капри и говорил, что это самое распрекрасное место на свете. Не знаю. Что может быть прекраснее этого?»
Друскат не ответил, вместо этого он показал на берег: там появился голый бурый участок, казалось, будто кто-то пробил в зарослях ольхи широкую просеку.
«Волчья топь. Видишь запруду? Торфяная насыпь».
«На сей раз будет держаться?» — недоверчиво спросил Гомолла.
«Уже держится!»
На палубу вышел Гроссман, у этого человека были заслуги, Друскат знал, но не слишком симпатизировал ему. Дело в том, что этот Гроссман усвоил привычку шумно и утомительно насаждать оптимизм. Теперь он подошел к Гомолле и спросил:
«Ну? Разве не замечательная идея? Небольшая увеселительная прогулка, почему бы и нет? В конце концов, на борту лучшие из крестьян, председатели кооперативов. Ведь перед партсъездом не худо позаботиться насчет кульминационных моментов. Верно, товарищ Гомолла?»
Как он и ожидал, Гомолла похвалил его многозначительным:
«Недурно!»
Гроссман находился в приподнятом настроении и принялся растолковывать Гомолле и Друскату и без того им
известное: после прогулки по озеру все вернутся в Хор-бек, небольшая дегустация у фрау Прайбиш, плюс к тому сюрприз, он выдохнул заветное словечко «угорь», потом обсуждение результатов экскурсии, приглашена пресса, радио и так далее, ведь намечено принятие резолюции, но насчет этого он еще потолкует с обоими опытными товарищами.
«Пожалуйста».
Между тем на палубу вышли и другие пассажиры, давно был съеден неизбежный бисквит с творогом, давно выпит в прокуренной каюте кофе, всем захотелось подышать свежим воздухом, на озере дул ветерок. Штефан расправил плечи, проворно сделал несколько приседаний, даже побагровел от натуги, потом, перешучиваясь с коллегами, ловко пробрался поближе к центру дискуссионной группы. Вдруг он что-то проморгал? Гроссман как раз рассуждал, теперь Штефан мог слышать: в округе около шестисот кооперативов, добрая дюжина из них передовые хозяйства вроде Хорбека — Штефан скромно потупился, — но, Гроссман поднял вверх палец, между нами говоря, сто кооперативов, к сожалению, работают по-преж-нему ниже нормы, а пятьсот — оратор схватил Друската за пуговицу, — как, например, Альтенштайн, сидят в середняках, перебиваются серединка-наполовинку. И теперь, мол, говоря о возможностях подъема сельского хозяйства в округе, в целом по стране, исходили из соображений улучшения работы среднего звена.
«Давай, Даниэль, — крикнул Штефан, — жми сюда!»
Смех.
Гроссман многозначительно кивнул, он вошел в раж, глаза засверкали, он говорил, как на трибуне собрания, и почти кричал, чтобы перекрыть шум судового двигателя:
«Товарищи! Если пятьсот кооперативов сумеют намолотить хотя бы на пару центнеров с гектара больше, на каких-то два-три центнера, товарищи, доход придется исчислять полумиллиардрм».
«Тогда можно будет ликвидировать показательные деревни вроде Хорбека, баловней прессы», — крикнул Друскат и просиял в лицо Максу Штефану. Все вокруг зааплодировали, а Штефан, подняв бровь, иронически усмехнулся;
«Ты нынче слишком уж ядовит, малыш».
«Ну-ну, только не ссориться. — Гроссман шутливо погрозил пальцем. — Не стоит ругать газеты, товарищ Дру-скат, именно насчет тебя у нас есть кое-какие планы. — в прессе. Мы хотим создать пример, которому смогут подражать другие. Пока точно не известно, как мы это назовем».
«Может, «альтенштайнская инициатива»?» — предложил Штефан.
«Может, — сказал Гроссман. — Как бы там ни было, вы в Альтенштайне должны показать, как перекрывают средние нормы».
Он взял Друската под руку, как видно собираясь прогуляться с ним по палубе и детально обсудить кампанию в печати. Но Друскат заартачился, упрямо продолжал стоять среди коллег и насмешливо произнес:
«Выбраться из середняков — ну-ка, расскажи нам, как это делается».
Гроссман слегка обиделся, высвободил руку и раздраженно сказал:
«Порвать с окаянной привычкой, как же еще? Порвать с халатностью, насаждая у вас в деревнях — пардон! — строгую организацию труда. Применение техники, сменная работа — все это слова, совершенно не известные в Альтенштайне, да и в других кооперативах!»
На протяжении всей этой тирады лицо Друската мрачнело, остальные председатели тоже были не в восторге от рассуждений товарища начальника отдела. Вот тебе и пилюля перед угрем, с позволения сказать, а они-то радовались! Все отвернулись. Гомолла был явно недоволен, а Гроссман поднял руки и примирительно воскликнул:
«Но товарищи! Деревня вроде Хорбека, которым мы любовались, не должна оставаться исключением!»
«Тут он прав! — к изумлению Гроссмана вскричал Друскат. — Тут я с ним полностью согласен».
Итак с кампанией в печати, кажется, полный порядок. Гроссман вытащил из кармана бумажку.
«Проект, — сказал он. — Мы уже подготовили воззвание. Прочти на досуге».
Друскат взял листок, пробежал глазами текст.
«Сегодня после обеда выступишь первым и дашь обоснование, — сказал Гроссман. — Согласен?»
Друскат опустил голову. В этот момент Штефан толкнул его в бок. Друскат поднял глаза, толстяк злорадно ухмылялся, сжимая в кулаке бутылку пшеничной.
«Что ж, — сказал он, поднося бутылку ко рту, — за полные мешки, Даниэль!»
Угря Анна Прайбиш приготовила на славу, по рецепту он именовался «свежим», к нему подали пикантный соус, разные салаты, овощи и компоты. Теперь гости сидели за столом, курили и разговаривали. Через час мероприятие кончится, дискуссия, надо полагать, пройдет благополучно, за день накопилась масса впечатлений, все были сытые и усталые, да и спорить было не о чем, воззвание явно будет принято единогласно.
Друскат, сидевший в конце стола, корпел над бумажкой, очевидно желая заучить текст предложения, порой что-то тихонько бормотал, время от времени устремлял взгляд в потолок, наверно, внес кое-где поправки, вот он отодвинул листок, вытянул ноги, оперся локтем правой руки на ладонь левой и пощипал пальцами губу. Он не заметил, что фройляйн Ида подобралась к нему со щеточкой и совком, она манипулировала весьма демонстративно, а он все не замечал.
Иде пришлось наклониться к нему.
«Даниэль», — прошептала она.
Друскат улыбнулся с отсутствующим видом:
«Что такое, Ида?»
«Помнишь, как мы потихоньку улизнули отсюда — Ивена, ты и я, — с тачкой? Макс Штефан праздновал рвадьбу, почти двадцать лет прошло».
«Я этого никогда не забуду, Ида».
Фройляйн Ида вдруг хихикнула, потом стыдливо потупилась.
«Тогда меня в последний раз поцеловал мужчина».
«Ида, Ида». — Друскат тряхнул головой, потом взял ее за подбородок и, как двадцать лет назад, расцеловал старушку в обе щеки.
Ида со вздохом закрыла глаза и, высоко вздернув плечи, проговорила:
«Истинная дружба не старится, Даниэль!» — Она гордо вскинула голову и, шелестя юбками, ушла, точно унося
из зала трофей. Она чуть не налетела на Анну Прайбиш, которая, скрестив на груди руки, прислонилась к двери. Ида хотела было шмыгнуть мимо, но Анна остановила ее, указав на стол Даниэля и на щеточку с совком, забытые Идой в благородном смятении:
«Твой инструмент, дорогуша».
Наверно, любовь все-таки может изменить человека, что ни говори, Ида не испугалась — смерив властную сестрицу гордым взглядом, она холодно проговорила:
«Прошу тебя, Анна, не надо сцен!»
Ида сердито махнула рукой, Анна равнодушно посторонилась, потому что в этот момент ее внимание привлек Гроссман, сидевший во главе стола рядом со Штефаном и Гомоллой. Он встал, постучал по рюмке и обвел взглядом собравшихся. Наконец воцарилась абсолютная и нетерпеливая тишина.
«Дорогие друзья! Товарищи! — начал он. — Кое-что в Хорбеке, и в этом мы могли убедиться, поставлено образцово. Повсюду заметна известная культура, и это не случайно, ибо культура базируется, так сказать, на экономика».
А экономика — примерно так аргументировал он — это самое главное, не так ли? В том-то и дело, хорбекцы сняли с гектара пятьдесят центнеров, а остальные и тридцать-то едва собрали. Разрыв в показателях становится недопустимым. Но этому вопросу выступит товарищ Дру-скат, он же огласит текст воззвания ко всем кооперативам округа.
«Пожалуйста, Даниэль!»
Он жестом поднял Даниэля со стула, газетчики приготовились записывать, репортеры — фотографировать.
Друскат вышел на середину зала, пошире расставил ноги, он стоял в нескольких шагах от стола, напротив Гроссмана, Гомоллы и Штефана, крестьяне и бургомистры придвинули стулья так, чтобы видеть лицо оратора. В одной руке Друскат сжимал подготовленную бумажку, другой он нервно теребил непокорный чуб:
«Так вот, товарищ Гроссман, сто кооперативов отстают и несколько передовиков вроде Хорбека положения не епасают, а пятьсот кооператоров застряли в середняках — твоя статистика доказывает... диспропорцию в сельском хозяйстве, неравномерное развитие... В общем, мы сидим по уши в дерьме! Ситуация требует перемен — а ты счи-
таешь, что можно добиться чего-то обычными методами. Больше порядка, больше усидчивости? Я эту чепуху и читать не стану!»
Гроссман, не веря своим ушам, уставился на Друска-та, потом в ярости вскочил:
«Изволь объяснить!»
«Воззвание основано на ложных посылках», — спокойно сказал Друскат.
Он разорвал бумажку на мелкие клочки, подошел к столу и высыпал их в пепельницу.
Мысленно все уже были дома, после обеда никто не ожидал сенсаций, и на тебе! Зал загудел, заворчал, представители Совета округа возбужденно полезли за сигаретами, закивали, поджав губы, или неодобрительно насупились. Гроссман простер руку к пепельнице и ледяным тоном произнес:
«Воззвание обсуждалось на коллективе, со специалистами, у нас в секретариате».
Друскат, который уже собирался сесть на место, повернулся к Гроссману:
«Здесь в зале тоже сплошь специалисты, и каждый понимает: что-то должно произойти, чтобы снова могли развернуться парализованные производительные силы».
Он заметил, как Макс Штефан иронически осклабился.
«Макс, я знаю, ты не очень высокого мнения о науке, но, может быть, мне удастся пояснить на примере. Тут как с погодой. Месяцами нет дождя, все сохнет и выгорает, нет, толстячок, тут плевок не поможет...» I Наконец-то шутка, смех разрядил напряжение.
«Нам нужна самая настоящая гроза, — крикнул Друскат, — дождь, долгожданный дождь. Мы в деревнях ждем нового, захватывающего, беспримерного, а ты... — Он круто повернулся и посмотрел Гроссману прямо в глаза. — Ты опять сыплешь лозунгами, годными на все случаи жизни вот уж двадцать лет. И в самом деле требуешь, чтобы мы тиснули это в газете. Нет!»
Друскат был возбужден, тем не менее от него не укрылось, что один из репортеров записал все на магнитофон, кассеты еще вращались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40