Анка еще лежала в постели. Она встретила гостью ве< селой улыбкой.
— Ах, Анка, что у нас было!
— Спроси лучше, что у нас было. Они только что ушли.
— Кто ушел?
— Заптии.
— Да ведь они не ушли.
— Как не ушли?
— Я их только что видела... и на улице, и на дворе, и в гостиной.
— Почему же так тихо?
— Они все спят.
— Я и не знала,— ответила Анка.— Мать разбудила меня, показала какую-то бумагу, написанную по-французски, и велела не спать, не знаю почему.
— Где же мать?
— Не знаю... Она сказала, что скоро вернется.
— А... они?
— Не знаю, что с ними... Заптии, как только вошли, отправились прямо к тайнику.
— И что же? — спросила Иленка испуганно.
— Их там уже не было.
— Слава богу!
— Они были в саду. Я их предупредила... и они скры-лись...
— Почему же заптии остались?
— Они всю ночь искали.
— Может быть, еще будут искать,— заметила Илен-ка,— а в надежном ли месте они теперь?
— Не знаю,— отвечала Анка.— Кажется, мать пошла к ним с этой бумагой... Подожди немного, она придет и все расскажет.
— Ну, камень свалился у меня с сердца,— сказала Иленка, садясь на диван.— Если б ты знала, какую я ночь провела... Господи! Ни на секунду глаз не сомкнула.
— А я немного поспала.
— Ведь ты обо всем знала... а я знала только, что к вам пошли заптии и что они скрываются в таком месте, о котором заптии проведали.
— А кто им сказал об этом? — спросила Анка.
— Ах, не спрашивай меня! — горько сказала Иленка.
Появление Мокры прервало разговор. Старуха вернулась в хорошем расположении духа и очень удивилась, увидев Иленку.
— Ты? так рано? Ранняя пташка.
— Я и ночью прибежала бы, если б только можно было выходить... Мне хотелось предупредить вас.
— Так ты знала?
— Да...
— Бедная девушка... но не огорчайся... не всякому дано отличать добро от зла... Так ты знала... А ты видела, как они спят? Ну, и набегались же они... Всю ночь бродили, все углы обшарили, весь сад истоптали, под каждый куст заглядывали и малину переломали... Словом, искали усердно.
— Но... они скрылись? — спросила Иленка.
— Словно в воду канули,
Анка посмотрела на мать, слова которой напоминали ей про предание о колодце... Иленка поняла только, что они в безопасности, и радостно воскликнула:
— Слава богу! слава богу!
Мокра пошла будить прислугу, а девушки стали рассказывать друг другу подробности обысков, которые происходили ночью в их домах. Анка рассказала, как она вскочила с кровати в одной рубашке и босиком побежала в сад. Она показала подруге израненные камнями ноги.
— Но я ничего не чувствовала,— прибавила она,— я заметила, что покалечилась, только когда легла в постель.
— Так ты к ним в одной рубашке выбежала? — удивилась Иленка.
— Я не обратила на это внимания... я думала только о том, как бы их предупредить...
«Я точно так же поступила бы»,— подумала Иленка.,.
Когда разбуженная Мокрой прислуга зашевелилась, стали просыпаться один за другим и заптии. Они вскакивали, протирали глаза, кашляли и собирались в кучки. Каждый из них чувствовал свою вину: как можно спать во время исполнения служебных обязанностей? Правда, им велено было ждать, но спать никто не приказывал. Они не могли найти себе оправдания. Да и как тут оправдаться? Сказать, что ага был пьян,— невозможно. За это еще больше влетит. Хуже всех чувствовали себя двое онбашей. Им-то наверняка уже не уйти от палок, а такая перспектива была не слишком привлекательна даже для турок, которым вера велит мириться с неизбежностью. Но как примириться с мыслью о палках? После экзекуции — делать нечего, ждать же наказания весьма неприятно, даже подумать об этом страшно. Вот почему лица заптии в тот момент, когда к ним подошла Мокра, выражали неподдельную грусть.
— Что с вами, друзья?.. Не болят ли у вас животы?... Может, вы наелись в саду незрелых фруктов?.. Скажите...
— Нет,— отвечал тот заптия, который пил вино в гостиной,— мы никаких фруктов не ели.
— Так у вас животы не болят?
— Нет, не болят.
— Что же с вами? Скажите... может, я вам помогу?
— Нет, ничем ты нам не поможешь.
— Ведь я, голубчик, старая женщина,— начала Мокра,— я знаю средства не только против болезней, но и против грусти... Если у вас ничего не болит, то вам, верно, грустно? Может, вам жаль, что вы у меня не нашли комитаджи?
— Нет, не в том дело,— ответил онбаши.
— Так в чем же?
— Уснули мы, а спать нам не велено.
— И вы теперь боитесь палок?
— Ну да,— сердито отвечал заптия.
— Если так угодно аллаху, то, разумеется, ничего не поделаешь. Но, быть может, аллах постановил иначе и хочет через меня сообщить вам свое решение.
— Э? — удивились заптии.
— Может, аллаху угодно, чтобы вы сказали аге, будто все время искали и теперь еще ищете и спросили бы его, не надо ли еще где-нибудь поискать?
Заптии переглянулись и одобрительно закивали головами.
— Да,— продолжала Мокра,— верно, именно так и хочет аллах. А чтобы выполнить его святую волю,, вам следует немедленно разойтись в разные стороны и поодиночке искать то, что вам нужно. Те же, кто пойдет в сад, найдут там колодец и могут совершить намаз по закону.,. Аллах останется доволен, и ага ничего не сможет сказать. Ну, так как же?
— Ты мудрая женщина! — воскликнули онбаши.
— Ведь я вам добра желаю... Разве вы этого не знаете? У меня в лавке есть для вас особая комната и такая мастика, что сам падишах пальчики оближет... Правда?
— Правда, правда,— ответило несколько человек.
— Так вы ищите, а я пойду к аге...
Заптии разбрелись по конюшням, сараям, птичникам и по всем углам. Несколько человек пошли в сад, а Мокра отправилась в гостиную. Здесь ничто не изменилось с тех пор, как она брала протокол. Сановники спали. Она посмотрела на них со страшной ненавистью, но тотчас же взгляд ее изменился и принял сосредоточенное выражение. «Что с ними делать?» — думала она. Проще всего было разбудить их, и т,ак, вероятно, поступили бы многие на ее месте. Но разбудить сановников — значит, скомпрометировать их и настроить против себя. Надо постараться, чтобы они сами проснулись, и поскорей, а то паша чего доброго пришлет узнать о результатах обыска, и они свалят всю вину на хозяйку дома. Солнце уже встало, а паша имел обыкновение просыпаться рано и тотчас же призывать к себе агу.
Мокра в раздумье глядела на спящих. Секретарь -спал, скорчившись. Ага, развалившись на спине, храпел и сопел. Аристархи-бей лежал на боку и тоже сопел, уткнувшись носом в диван. Женщина ушла, но вскоре вернулась и, насыпав около самого носа Аристархи-бея немного какого-то порошка, спряталась в дверях за
портьерой. Через несколько секунд раздалось нечто вроде выстрела. Аристархи-бей вскочил и чихнул снова, перевел дух, чихнул еще раз,, затем вынул из кармана носовой платок и начал шумно сморкаться. Высморкавшись, он чихнул еще. Пока Аристархи-бей чихал, секретарь раскрыл сначала один глаз, потом другой, кашлянул, сел на диван и взял в руки бумагу.
Громкое чихание бея не произвело ни малейшего впечатления на агу. Должно быть, его собственное сопение заглушало для него все другие звуки. Развалившись, он продолжал крепко спать.
Аристархи-бей привел нос в порядок, сморщился, погладил себе усы и бороду, громко кашлянул, оглянулся, посмотрел на часы и спросил:
— Ну что же, ищут?
— Сам знаешь, эфенди,— ответил секретарь.
— Разбуди его,— сказал бей, указывая глазами на агу.— Что же он спит во время обыска!
Секретарь тронул агу рукой и позвал:
— Эфенди!
Тот лежал как колода.
— Потормоши его,— посоветовал Аристархи-бей.
Секретарь начал тормошить спящего, но достиг только того, что грузный ага потянулся^ пробормотал что-то и, казалось, заснул еще крепче.
— Пойду позову заптии,— сказал секретарь.
— Нет, звать заптии не надо,— заметил бей,— пойди лучше взгляни, что они делают. Сходи потом к Мокре и попроси у нее щепотку нюхательного табаку. Я хоть и не спал, но так сильно чихал даже без табака, что мог бы проснуться во время самого крепкого сна, Я думаю, что хороший нюхательный табак разбудит его,
Секретарь встал, а бей прибавил:
— Только попроси табаку покрепче. Вскоре секретарь вернулся.
— Что заптии? — спросил Аристархи-бей.
— Здесь,— отвечал секретарь.
— Что они делают? Уж не спят ли?
— Нет, эфенди, ищут.
— Гм... это хорошо. А нюхательный табак?
— И табак есть.
— Затолкай ему в нос табаку.
Секретарь приступил к операции: он нагнулся, взял в
пальцы щепотку табаку и поднес к носу аги. Тот втянул табак, но продолжал спать.
— Вали еще! — приказал бей.
Секретарь поднес еще одну, щепотку—и отскочил. Ага чихнул с такой силой, что весь запас табаку полетел секретарю прямо в глаза. Ага проснулся, вскочил, сел на диван и, обняв руками голову, начал изо всех сил чихать, как только что чихал следователь, в то время как секретарь бегал по комнате, стонал и протирал себе глаза.
Аристархи-бей, как ни старался сохранить серьезность, не смог удержаться от смеха. Таким образом, один сановник смеялся, другой чихал, третий стонал. Это продолжалось несколько минут. Наконец все приняли серьезный вид, заняли свои места, и Аристархи-бей спросил агу:
— Ты велел заптиям покинуть дом?
— Нет.
— Может быть, пора прекратить обыск?
— Посмотрим, который час! — С этими словами ага посмотрел на свои карманные часы.— Э!.. паша... мне надо спешить в конак.
— Прежде всего надо выслушать рапорт об обыске!— напомнил бей. Это замечание остановило агу, который уже вставал. Он хлопнул несколько раз в ладоши. На лестнице послышались шаги — вошел онбаши, отдал честь и остановился у дверей.
— Ну, что? — спросил его ага.
— Все обыскали и теперь ищут, даже в колодец заглядывали, все углы обшарили.
— Нашли что-нибудь?
— Буйволов, коров, лошадей, кур, свиней...
— А комитаджи?
— Даже и следа нет.
Секретарь все записал. Вошла Мокра, неся на подносе черный кофе.
— Гей,— приказал ага, обращаясь к онбаши,— собери заптий и ступайте в конак.
Мокра подала кофе Аристархи-бею, потом аге.
— Нет,— сказал ага, отодвигая поднос и вставая.— У меня столько дел, что нет времени даже выпить чашку кофе.
Мокра потчевала секретаря.
— Ему тоже некогда,— сказал бей и обратился к секретарю: — Ступай скорее в канцелярию и напиши протокол, который мне нужен для доклада.
Ага и секретарь ушли, а Мокра спросила бея:
— Не угодно ли наргиле, эфенди?
— Хорошо, принеси сюда. Мокра принесла хрустальную бутылку, наверху которой была трубка, а сбоку кожаный чубук.
— Садись возле меня — поговорим,— сказал Аристархи-бей.
— Разве я молодая, чтобы со мной беседовать? — отвечала Мокра, садясь.
— Беседуют и со старыми.
— Говори, я слушаю.
— Сначала я хочу убедить тебя в своей искренности и дружелюбии.
— А что такое?
— Я мог бы попросить сто, двести, но прошу пятьдесят. Во-первых, я вовсе не желаю обирать тебя, а во-вторых, хочу, чтобы ты могла говорить со мной свободно, как тот, кто платит.
— А чего мне бояться? Я и без того буду откровенна, и вот что скажу, эфенди: я дам тебе пятьдесят меджидие, но знаешь за что?
— За что? — спросил бей.
— Угадай.
— За то, чтоб я не делал у тебя обыска?
— Нет... Ищи сколько хочешь, ничего ты у меня не найдешь.
— За то, чтобы не впутывал Петра?
— Попробуй его впутать... за него я спокойна.
— Так за что же?
— Скажи прежде, что хотел сказать.
— Я хотел предложить тебе выдать Стояна Кривено-ва. Я убежден, что ты знаешь, где он скрывается. За пятьдесят меджидие я, во-первых, не скажу, что узнал это от тебя, а во-вторых, я охранял бы Петра — не ради политики, как паша, который очень легко может ее менять, но потому, что взял у тебя деньги. Понимаешь?
— Понимаю. Пойми и ты меня. То, что ты предлагаешь, мне не нужно. Стояна я не выдам, а насчет Петра я совершенно спокойна. Но если ты хочешь получить пятьдесят меджидие, то приведи мне сюда Станко.
— Станко? — изумился беи.
— Как хочешь. Хочешь получить пятьдесят меджидие, приведи мне Станко, а иначе ни одной парички не получишь.
Петр приехал с утренним поездом и прежде всего направился в лавку, где встретился с матерью. Там было много народу. Весть о продолжительном обыске у Мокры быстро разошлась по городу, и явилось много любопытных, желавших узнать подробности. Мокра сообщила сыну,'что обыск ничего не дал, и Петр пошел домой.
— Обыск был,— сказала Анка брату.
— Знаю,— отвечал Петр.
— Ты видел мать?
— Я только что был в лавке.
— Но ведь они, наверно, голодные.
— Кто это «они»? — спросил Петр.
— Как кто? Стоян и Никола.
— Откуда они взялись?
— Разве мать не говорила тебе ничего?
— В лавке был народ.
— Их искали.
— Так они у нас скрывались?
— Да, в тайнике...— И Анка рассказала брату, как все произошло. Петр знал из константинопольских газет, что произведены аресты, но подробности, о которых рассказывала сестра, были ему неизвестны. Он с жадностью слушал, а когда девушка кончила, заметил:
— Как это кстати... Я все время думал, кого бы послать в Румынию. Где же они?
— В колодце,— неуверенно отвечала Анка.— Сходи туда, а я приготовлю им поесть.
— Только поторопись, а то мне надо еще побывать у паши, чтобы отдать ему отчет о поручениях в Константинополь.
Приготовление еды продолжалось не больше четверти часа. Петр взял корзинку и позвал Анку с собой в сад, чтобы она стояла и караулила, пока он будет спускаться, и особенно когда будет подниматься. Он условился с ней насчет сигналов, и она видела, как брат спускался и поднимался. Таким образом она узнала тайну колодца.
Когда брат ушел, она караулила сначала одна, а потом вместе с Пленкой, которая приходила два раза. Анка не сводила теперь глаз с колодца. Во время первого визита Пленки в сад пришел Петр.
— Слава богу, отбыл повинность,— сказал он, усаживаясь в беседке с девушками,— иду от паши.
Обе девушки вопросительно посмотрели на него.
— Какой вежливый! какой гостеприимный!.. и неглупый человек. Если не знать, с кем имеешь дело, можно было бы поверить в его искренность.
— О чем он говорил?.. Не о заговорщиках ли? — спросила Анка.
— Нет, о них ни слова. Он много говорил о просвещении.
— Вот как! — воскликнула Пленка.
— А что? — спросил Петр, удивленный восклицанием Иленки.
— Я удивилась потому,— пояснила девушка,— что и мне сегодня пришлось много слышать о просвещении.
— Что же ты слышала?
— Что просвещение вредно,— отвечала Пленка, зарумянившись,— что это заграничный яд, что было лучше и спокойнее, когда он не проникал к нам.
— Паша не разделяет такого мнения. С ним можно даже до некоторой степени согласиться. Он сравнивает просвещение в Болгарии с первой выкуренной трубкой, которая вначале вызывает головокружение... После второй трубки голова кружится меньше, после третьей еще меньше, пока наконец совсем не привыкнешь курить и даже находишь в этом удовольствие. Он прав, что образование многим из нас вскружило голову.
— А правда, что нужно закрыть школы и читальни, сжечь книги и газеты и изгнать всех, кто получил образование за границей.
— А кто это тебе проповедовал?
— Я так слышала,— ответила девушка, не смея взглянуть на Петра.
— Такое радикальное средство, конечно, излечило бы от головокружения, но превратило бы нас в животных. А чтобы не впасть в животное состояние, надо претерпеть небольшое головокружение. Паша так именно и говорит, и он совершенно прав. Однако он ошибается, думая, что, когда головокружение пройдет, болгары станут
самыми лояльными верноподданными турецкого падишаха. Он даже сделал мне честь, поставив меня в пример. Конечно, я промолчал.
— На каком языке вы говорили? — спросила Анка, желая похвастать ученостью брата.
— На французском.
— Ты говорил ему монсиньер?
— Нет, я титуловал его: ваше превосходительство.
— А он тебя называл монсиньер?
— Нет, он все говорил: топ мой доктор. Да, это лощеный человек, потому-то он и опаснее других.
В присутствии Пленки не было речи о Стояне и Николе. Петр, впрочем, недолго оставался в саду. Он зашел только для того,, чтобы немного побеседовать с красивой девушкой,— что всегда очень приятно,— и, разумеется,, не спешил бы. уходить, но ему нужно было написать несколько писем и приготовить депеши, с которыми он вечером явился в подземелье.
В ту же ночь Петр с помощью устроенной им подъемной машины спускал из подземелья в лодку сначала Стояна, а потом Николу. Анка была свидетелем этого предприятия. Прислонясь к стене, она пристально глядела на Дунай, но рассмотреть лодку ей не удавалось. Она видела слабый блеск воды, отражение звезд, какие-то тени. Девушка напрягла слух, но тщетно. Шум воли заглушал плеск весел, да и подъемная машина немного скрипела.
— Ведь я смазал оба колеса,— досадовал Петр,—чего же она скрипит?-Надо будет хорошенько ее осмотреть.
Когда все было кончено, он втащил веревку и сказал:
— Я впервые отправляю людей таким способом, и, слава богу, удачно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30