По сердцу прошла сладкая дрожь, потому что сегодня я выпивал с таким барахлом, что аж с души воротит. По я не поверил своим глазам. Ты ведь первый человек после министра, у тебя под задницей машина. Что такой господин может делать на перроне, где снуют простые винтики и прочие мелкие гайки? Или ты уже погорел, сейчас такое время, что отовсюду песет дымом и угаром?
— Опоздал. На полминуты. Теперь обдумываю, что делать дальше. Ругаю себя.
— И я отстал от графика. Но себя я не ругаю. Пусть другие шумят и укоряют. Если я сам себя не уважаю и не обращаюсь с собой вежливо, так кто же будет это делать? Это барахло, что ли? Не надейся. Смешно, что ты этого не понимаешь.
— Ладно, Паювийдик. Ты был лихим болтуном, им и остался. По правде говоря, ты был большой ловкач. Вечно меня вокруг пальца обводил. Но все же лучшего солдата у меня не было во всей роте. С чего ты нализался?
— Я? Я передовой советский человек и знаю, что критика и самокритика — большая движущая сила. Поэтому и не сержусь, когда обращают внимание на мои недостатки. Я все признаю. Потому что признание ни к чему не обязывает. Министр строительства тоже все признает и продолжает в старом духе. Это действительно грустная и мрачная истина, что я набрался... Пьют по трем причинам. Одни лакают с горя, другие с радости, третьи потому, что им нравится водка. Я человек третьей категории. Одни могут пить, а другим — нельзя. Но вот почему ты еле на ногах стоишь? Сам на высоком посту, первый после министра. Если споткнулся — постарайся снова подняться на ноги. Да нет, ты так просто не погоришь.
— Который час?
— Объясни мне одну вещь.— Паювийдик не обратил внимания на вопрос.— Я давно уже хотел выяснить у какого-нибудь человека поумнее: с чего это вы так яростно дубасите друг друга? Так тумаки и сыпятся. Только и слышно — снять с работы, исключить из рядов... Мой умишко скромного газетного читателя ни черта не соображает.
— Сейчас наступают на мозоли классово чуждым элементам и ИХ близоруким покровителям. Вот и все.
— Словно из газеты прочел. Скажи по-человечески»
— Ты пьян. Приходи трезвый Тогда поговорим.
— Не обижай солдата. Я, как и ты, дважды ранен. Спросил как своего брата. Злость разбирает когда слы-шишь злорадное шептание: пусть, мол, грызут друг друга. А ты... Не хочешь говорить, не говори. Я, конечно, пьян, но голова у меня работает даже тогда, когда ноги уже не держат. К дьяволу все! Давай лучше споем... Нет, петь не стоит. Из-за тебя, Андрее Адович Лапетеус, отставной капитан и первый человек после министра, ибо ты лицо известное. Пение может тебя скомпрометировать. К тому же у тебя неважный голос. Моя труба тоже проржавела, но я хоть мотив держу.
— Пошли пешком! Во время войны сотни километров исходили. А то холодно.
— У меня на плече был ручной пулемет, у тебя на ремне «ТТ».
— На фронте ты бы мне так не сказал.
— Знаешь, капитан, когда одни могут говорить другим все, а другие должны молчать, когда одни могут кричать па других, а другие не смеют и рта открыть, такое положение портит людей. Я порой думаю, что когда этого положения не будет, то мир или превратится в орущий шар, где все лают друг на друга, как в хорошей семейке, или в лужок с тихими овечками, откуда доносится только жалобное и милое блеяние. И это не идеал. Но тогда по крайней мере хоть господствовало бы равноправие. А теперь: десятник лается на меня, прораб орет на десятника, директор шумит на прораба, начальник главка рявкает на директора, министр дает жизни начальнику главка и так далее. А если я хочу послать ко всем чертям министра? Не могу. Почему у меня нет такой возможности?
— Иди и посылай. Я ничего против этого не имею. Между нами говоря, наш министр — порядочная тупица.
Паювийдик с удовольствием засмеялся.
— Ого, капитан! И ты — извини маленького винтика — того... Сильнее, чем показалось на первый взгляд. Чтобы деятель твоего полета в разговоре с таким, как я, забыл газетные слова, он должен крепенько набраться. Предупреждаю — знай меру! Не позорь нашу славную роту. Много лучших ребят погибло, жаль их. Сердце щемит. Выпить у тебя есть? Нету? У меня
найдется. Глотнем капельку в память тех, кто не вернулись из-под Великих Лук, с мыса Сырве и из Курляндии
Лапетеус неохотно взял бутылку из рук Паювийдика и заставил себя выпить. Про себя решил, что сразу же уйдет. Если и Паювийдик пойдет — пусть идет. Черт с ним и с его языком. Останется — как хочет.
Вслух он произнес:
— Я пойду... назад.
Эта мысль возникла у него лишь тогда, когда пер-» вые два слова уже были сказаны...
— Хогел с тобой еще по душам поговорить, но ничего не поделаешь. Одно я все же спрошу. Ты замолвил слово в защиту нашего комиссара? Пыдрус — черт побери, разве мы его не знаем?! Человека, который не дал нам сбежать из развалин, теперь любая газета обзывает врагом народа. А может, ты воды в рот набрал? Я послал партии письмо, меня вызывали и какому-то секретарю, то ли Юрвену, то ли Ярвену, разругались мы с ним в пух и прах. Пошел он к... Ничего, рано или поздно партия поймет, что такие люди не должны играть первую скрипку.
— Потише, браток, потише,— успокаивал его Лапетеус.
— Кричать нужно, капитан, кричать! — вспылил Паювийдик.— А ты и не пикнешь. Эх, гвардеец, гвардеец! Или считаешь, что Пыдруса и вправду нужно было заклеймить как врага народа? Я понимаю, что в мире еще предостаточно сволочи, которая подсыпает песок в подшипники, и этой дряни следует наступить на пальцы, крепко дать по рукам. Новую жизнь в шелковых перчатках не построишь. Но ведь такие, как Пыдрус, на вес золота!
Лапетеус пожал плечами.
— Ладно, браток, ладно. Молчи, коль охота. Почему ты сейчас не спросишь, который час? Ты ведь всегда, если разговор поворачивается не той стороной, любишь перевести его на другое. Между прочим, скажи, первый человек после министра, сам себя ты понимав ешь? Свое сердце, легкие, печень и так далее? Всегда делаешь то, что считаешь правильным? И знаешь, чего хочешь? Не отвечай, если не желаешь. Я, кажется, начал чушь пороть... Там, куда ты возвращаешься, женщины есть? А? Не пугайся, я в попутчики не напрашиваюсь. Это не атака на фронте, где сержант кое-что стоил. До свидания, капитан. Равнение на-ле-во!
Лапетеус поспешил уйти.
Он хорошо знал Нымме и был не настолько пьян, чтобы не найти дорогу на аллею Свободы. Там ходят такси.
Он радовался, что удалось избавиться от Паювнйдика.
«Может, ты воды в рот набрал?»
Лапетеус оглянулся — никого. Так кто же сказал, Нто он воды в рот набрал?
И тут же пробормотал вслух:
— Который час?..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Посещение совнархоза не принесло Реэт желаемых результатов. Начальника управления не было. Ее принял заместитель начальника, человек со сверлящим елым взглядом, сразу же не понравившийся ей.
— Меня зовут Реэт Лапетеус, — начала она, несколько разочарованная тем, что ей пришлось говорить с заместителем.— Я жена директора Лапетеуса.
Взгляд заместителя начальника смягчился.
— Супруга товарища Лапетеуса? Очень приятно. Как его дела?
— Плохо, очень плохо,— ответила Реэт, размышляя, как продолжать.— Заранее прошу извинить, что трачу ваше дорогое время. Меня привело к вам горе. Состояние моего мужа крайне тяжелое. Врачи скрывают от меня правду. Порой мне кажется, что он не выдержит. Вы, вероятно, информированы о трагическом несчастье Лапетеуса?
Он кивнул головой.
— Нам доложили. Поразительное совпадение. В машине, с которой столкнулся Лапетеус, ехали, если не ошибаюсь, вы? Вмесге с товарищем Хаавиком. Так, так. Помню. Товарищ Хаавик был на редкость принципиальным человеком, твердым защитником генеральной линии. И ваш супруг принципиальный работник. До сих пор он показал себя с самой положительной стороны. Вы говорите, что он, ну, как это сказать, умирает?
Реэт подняла глаза и с несчастным видом посмотрела на заместителя начальника управления.
— Вы правы. Это действительно было потрясающее совпадение. Я ехала к своей подруге. В Пирита. Мы одноклассницы, я часто бываю у нее. Она ждала меня и на этот раз. Хотя уже совсем стемнело... Нет, что я говорю, была уже ночь, я решила все же сдержать слово и пойти. Я как раз спешила на стоянку такси, когда мимо проехал товарищ Хаавик. Он возвращался из Раквере, из командировки. Заметил меня и остановился. Мой муж и Хаавик —фронтовые друзья, и Хаавик часто навещал нас. Услыхав, что я ищу такси, он любезно предложил свою помощь, Я села в его машину, и мы поехали. На Пиритаской дороге все и произошло... Виктор... Виктор Хаавик умер, я только позавчера вышла из больницы. Андресу, наверно, придется еще несколько месяцев лежать под надзором врачей. Если он вообще поправится. Его состояние кри-тическое.
— Минуточку,— сказал заместитель начальника управления.— В какой он больнице? Я поговорю с главным врачом.
Он снял трубку и набрал номер больницы. Реэт подсушила носовым платком уголки глаз.
— Алло! Говорят из совнархоза. Соедините меня с главным врачом... Я обожду.— Потом к Реэт: — От всего сердца сочувствую вам.— Снова в трубку: — Здравствуйте. Это Юрвен... Да-да, я тот самый Юрвен. Как состояние товарища Лапетеуса?.. Так, так... Что вы сказали?.. Понимаю, понимаю... От своего имени и от имени председателя прошу сделать все необходимое... Вот так... Возьмите товарища Лепетеуса под личное наблюдение... Совет народного хозяйства надеется, что вы быстро поставите его на ноги... Всего хорошего.
Реэт, внимательно следившая за разговором, быстро сказала:
— Вечно буду вам благодарна. Мой муж с глубоким уважением отзывался о вас.
Юрвен потер свои большие руки.
— Дело обстоит серьезно, но не безнадежно.
— Еще раз благодарю вас. Теперь и я начинаю верить, что все окончится хорошо.
— Его вылечат.
Теребя и комкая в руках носовой платок, Реэт продолжала
— Товарищ Юрвен, ваше отношение к Лапетеусу, придает мне смелость сказать и о том, что его гнетет. Мой муж не знает, что я пошла к вам, он никогда не позволил бы мне этого. Но поймите меня Я не могу видеть его мучений. Он коммунист до мозга костей. Я беспартийная, но я жена коммуниста и знаю своего мужа. И давно поняла, что самое важное для Лапете-уса — это его работа. Работа и партия Теперь его мучает то, как к нему отнесутся. Он не говорит об этом, но я вижу по его глазам. Сейчас он, как ответственный работник и коммунист, предъявляет себе жесточайшие обвинения. Потому что он виновник несчастья.
Реэт основилась и ожидала, что скажет на ее слова заместитель начальника управления.
Юрвен посмотрел на нее колючим взглядом:
— Любой человек, а коммунист особенно, отвечает за свои дела. И для Лапетеуса нет других законов.
— Что его ждет? Легче терпеть, когда знаешь об этом.
Глаза Реэт снова наполнились слезами.
— Решение вопроса вашего мужа зависит не только от нас,— продолжал Юрвен.— Его решают, так сказать, по трем линиям. По служебной, партийной и по линии прокуратуры и суда. Точка зрения одного человека не много здесь значит. Прошли те времена, когда нарушали советскую законность и ленинские нормы партийной жизни. Теперь дела решают коллективно. Что касается лично меня, то я считаю, что к делу Лапетеуса нужно отнестись со всей принципиальностью. Я уверен, что его предыдущую деятельность примут во внимание. Он всегда стоял на позициях партии. Поручения, которые ему доверялись, он выполнял с чувством ответственности. С другой стороны, он все ж& задавил насмерть человека. Ответственного товарища, способного журналиста. Это усложняет дело. Многое зависит от того, какое решение примет суд. Могу вас заверить в одном: ничего не будет предпринято излишне поспешно. Служебную характеристику мы дадим ему положительную. Одно замечание: меня лично удивляет, что ваш супруг был пьян. Он часто употреблял алкоголь?
— Я не помню, чтобы он когда-нибудь напивался. На этот раз у него в гостях были фронтовые товарищи. Мы решили, что без меня им будет свободнее в своей компании. Иначе я не пошла бы к подруге. Мы обо всем договорились с Андресом Возможно, что за старыми воспоминаниями он и перебрал немного.
— Кто эти его фронтовые друзья? — спросил Юрвен.
— Всех я не знаю. Но с двумя встречалась и раньше. Товарищ Пыдрус и майор Роогас.
Юрвен резко подчеркнул:
— Я считаю, что Пыдрус и Роогас также виновны в этом деле.
— Я не думала об этом,— произнесла Реэт. Она не поняла Юрвена.
— Вся история заслуживает самого серьезного расследования.
— Мой муж выехал один. Его гости к тому времени ушли.
— Это немного меняет дело. Но моральная ответственность все же ложится на Пыдруса и Роогаса.
— Я рада, что вы понимаете Лапетеуса.
— Трудно поверить, что Лапетеус мог так поступить. Забыть, кто он и что он может себе позволить.
— Из-за этого он страшно страдает. Юрвен умолк.
— Не смею вас дольше беспокоить,— поднимаясь, сказала она и протянула ему руку с тонкими девичьими пальцами,— Разрешите еще раз поблагодарить вас.
— Пожалуйста, пожалуйста. Всего хорошего, товарищ Лапетеус. Всего хорошего.
Реэт улыбнулась сквозь слезы, повернулась и мелкими, семенящими шагами направилась к двери. Юрвен остановил ее:
— Минутку. Чуть не забыл. Передайте своему супругу, что мы не спешим с рассмотрением его заявления об уходе. Сейчас комбинатом управляет главный инженер, он временно исполняет обязанности директора.
Эти слова сильно подействовали на Реэт. Она смогла только пробормотать:
— Я скажу ему.
Домой она шла подавленная. Задело, что Андрее не сказал ей о заявлении, отправленном в совнархоз. Он не должен поступать так необдуманно. Не посоветовавшись с ней, не сказав даже полслова.
«Андрее не считает меня больше своей женой,— подумала Реэт.— Я дам ему развод». Но тут же это решение показалось ей чересчур поспешным. Что о них подумают, если они теперь разойдутся? На нее будутсмотреть косо. Но ведь во всем виноват Андрее, только он. Так размышляла она, сама не веря в свои рассуждения. Все казалось бессмысленным.
Вдруг ей до боли стало жалко Виктора Хаавика, Почувствовал а, будто вся ее жизнь растоптана,
2
М у р у к. Я восхищаюсь тобой.
Р е э т А что я должна делать? Плакать? Разве лучше, зели бы я плакала?
My рук. Ты редкостный человек. Древняя эстонка. Как ни сгибают тебя, ты все же гордо выпрямляешься.
Р е э т О, господи, неужели нельзя без пышных слов. Я хочу жить, и я живу. Редкостный человек, древняя эсгонка и другие подобные слова — все это пустозвонство.
М у р у к. Ты любишь его.
Р е э г. Он мой муж.
М у р у к. Как его состояние?
Р е э т. Плохо. Очень плохо. Я говорила с главным врачом и с хирургом. Попросила вызвать консультанта из Ленинграда. Обещали. Я не привыкла к бездеятельности. Теперь приходится. Завтра пойду в райком партии. В совнархозе к Аидресу относятся хорошо. Его даже не освободили от работы. Андрее послал им заявление об уходе, но заместитель начальника управления заверил меня, что они не спешат дать ему ход» Товарищ Лапетеус не преступник, а жертва глупого несчастья. Именно так сказали мне.
М у р у к. Своих людей они оберегают.
Р е э т. Андрее достоин этого. Невероятный работяга,
М у р у к. И я уважаю Андреса.
Реэт. Судебный процесс, наверно, не состоится.
М у р у к. Не будь пессимисткой.
Реэт. Руки и лицо у него словно у покойника.
My рук. Длительная высокая температура, пребывание в постели — от этого всегда желтеет кожаПройдет.
Реэт. Для Андреса было бы лучше умереть.
Мурук оторопел.
Реэт. Я знаю, что так говорить нельзя. Но что лучше: год балансировать на грани жизни и смерти или сразу умереть?
556
My рук. Я понимаю тебя. Успокойся. Ты желаешь ему добра.
P е э т. Видишь, я плачу. Скоро и ты перестанешь восхищаться мной. Я сейчас ненавижу себя. Завтра схожу в райком партии. Как ты думаешь: исключат его из партии или нет?
My рук. Я уже сказал, что своих людей они берегут.
Р е э т. Это было бы хорошо.
М у р у к. Андрее отделается легко.
Р е э т. Самое ужасное то, что он не хочет легко отделаться. Я предчувствую, что в суде Андрее не скажет в свою защиту ни слова. Несчастье странно подействовало на него. Он предлагает мне развод.
М у р у к. Предлагает развод? Почему?
Р е э т. Что он мог бы сказать на суде?
М у р у к. Мне кажется, ты чего-то боишься. Доверься мне. Ты знаешь, что я всегда готов помочь тебе.
Р е э т. Нет, нет. Мне нечего бояться. Я просто представила себе, как он будет держаться на процессе. Вероятно, станет обвинять себя.
М у р у к. Он все же убил человека. Реэт. Я хочу думать о смерти Виктора. Мурук. Вы хорошо подходили друг к другу. Я тоже сохранил о Хаавике добрые воспоминания. Реэт. Да. Я собралась поехать к Тийветам, и Вик-
тор заметил меня на Центральной площади. На том месте, где раньше был футбольный стадион «Калева».
Или примерно на том месте. Он возвращался из Рак-вере. Пусть люди говорят что хотят.
My рук. Я же сказал тебе—наплюй на болтовню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25