— Поправится — переведут в тюрьму.
— К виновникам аварий закон суров. А он еще и пьян был. Но Лапетеуса защищает вся его жизнь. И состояние здоровья...
— Одно время я считала Андреса карьеристом.
— Карьеристом? Кто знает. Возможно, он просто.., Пыдрус запнулся. Вдруг обнаружил, что знает Лапетеуса все же поверхностно.
— И я не сумела бы написать ему характеристику,— сказала Хельви.
— Мы чертовски плохо знаем друг друга,— задумчиво заметил Пыдрус.— Тебе не кажется, что мы стали судить о людях по внешним приметам. Тех, кто дерет глотку на собраниях, привыкли называть принципиальными людьми. При этом никто не замечает, как часто такие громогласные товарищи меняют свою точку зрения. О тех, кто нормально выполняет свои рабочие обязанности, пишут, что у них большое чувство ответственности и долга. Прилежно посещающий собрания — это товарищ, активно принимающий участие в общественной жизни. Того, кто всегда вторит представителям вышестоящих органов и никому не возражает, того титулуют верным защитником основной линии. А кто осмелится в чем-то усомниться, тот уже политически незрелый. И так далее. У нас то ли нет времени, то ли желания вникать глубже...
Хельви тепло посмотрела на Пыдруса.
— Увидеть недостатки легко. Избежать их — гораздо труднее.
Пыдрус рассмеялся.
— Я терпеть не могу типов, которые из-за бедности духа или тупости любят пришпиливать людям шаблонные этикетки: «принципиальный», «с чувством долга», «политически зрелый», «политически мало развит», «ревизионист», «догматик» и тому подобное» Но я и сам не свободен от этой болезни. Между прочим, ты все же годишься в партийные работники.
— Я в этом не уверена. Звание партийного работника — это что-то очень большое. Хотя я видела среди них и мелких, поверхностных людей без внутреннего огонька, и просто казенных чиновников. Нет, не хотелось бы стать такой же.
Какое-то время оба молчали. Тишину нарушила Хельви.
— Ты считал Андреса своим другом?
— После обороны развалин, пожалуй, мы были друзьями. В мирное время отошли друг от друга.
— Я любила его.
И снова у Пыдруса возникло ощущение, что Лапе-теус еще немало значит для Хельви. Это задело его.
— Я написал ему: «Выше голову, Андрее!» А внизу: — «Хельви и Оскар».
— Ты ему говорил о нас? -Да.
— Это хорошо, что он знает. Я схожу его проведать.
Пыдрус подумал, что если бы Лапетеус женился на Хельви, тогда, наверно, многое было бы по-другому.
2
Дни Андреса Лапетеуса походили один на другой. Он почти неподвижно лежал на постели с приподнятым изголовьем. Когда его увозили на перевязку и привозили обратно, он оставался каким-то застывшим. Казался отупевшим, совершенно равнодушным к тому^ что с ним происходит.
Поправлялся он очень медленно.
Сестры и санитары говорили между собой, что Лапетеус и не хочет выздороветь. Мол, он из ревности убил своего друга и едва не погубил жену. Теперь его грызет совесть. Что он сам судил себя и приговорил к смерти,
И врачи считали, что психическое состояние больного тормозит его выздоровление.
С неизменной последовательностью Лапетеус требовал, чтобы к нему никого не пускали. И всех знакомых выпроваживали из больницы.
Письма он велел нераспечатанными класть в ящичек тумбочки. Лишь сложенный листок из блокнота Пыдруса он держал р своих восковых пальцах, время от времени поднимал его ближе к глазам, читал и потом снова опускал руку. Немного погодя читал опять. И еще раз...
Вечером он спросил у сестры, которая передала ему письмо Пыдруса:
— Их было... двое? Сестра не сразу поняла.
— Тех... кто это... мне прислал? Лапетеус с трудом шевельнул рукой.
— Ах, записку. Ее и цветы попросил передать мужчина. Такой, среднего роста, плотный товарищ. Примерно ваших лет, но пониже ростом. Хорошо одет. Короткое пальто, какие сейчас в моде. Серьезный человек. Он был один. Сочувствовал вам от всего сердца. Разве он не подписался под запиской?
Лапетеус не ответил.
Сестра подождала. Увидев, что больной вновь застыл в своем обычном безразличии, ушла из палаты.
В воображении Лапетеуса возникла картина высоко поднятой женской руки...
Ярко освещенный просторный зал. Тесно сидящие люди. Их затылки и спины. И вытянутая над головами рука. Белая, округлая, обнаженная до локтя женская рука.
Картина привиделась настолько ясно, что Лапетеус почувствовал, словно он сидит в том же зале, рядов на шесть-семь позади женщины, так уверенно поднявшей руку...
Его собственные руки на синем больничном одеяле задвигались. Он заметил, что они стали беспокойными.
Видение исчезло.
Взгляд опустился па листок из блокнота, и Лапетеус подумал, что тогда у Пыдруса блокнот был большего формата. Еще несколько раз перед глазами возникала та же рука. Затылки, спины и над ними голая рука. И ощущение, что он находится в зале собрания.
Пытался думать о другом. Вероятно, приказ уже подписан. Более недели тому назад он послал в совнархоз заявление об освобождении его от работы. Послал сразу, как только пальцы смогли держать авторучку.
Дальше мысли перескочили на Пыдруса.
Пыдрус пришел один...
Рука. Затылки, спины, высоко поднятая рука. Рука, заслонившая все остальное...
И его собственные руки, будто зажившие самостоятельной жизнью.
Лапетеус заставил себя поесть. Ложка казалась тяжелой, как кусок свинца. Геркулесовая каша застревала в горле. Молоко казалось пресным. Тошнило.
Было тяжело дышать. Не хватало воздуха.
Припомнились слова Роогаса, что все они ходили на похороны. Но Лапетеусу было трудно думать о смерти Хаавика. Он чувствовал себя убийцей.
Позвал сестру и попросил дать ему снотворного.
И все же не уснул.
Он снова перенесся в переполненный зал. В шестом или седьмом ряду от него высоко поднялась женская рука...
Лапетеус повернулся к больному, лежавшему па соседней постели. Его оперировали несколько дней тому назад.
Утром новый сосед спросил Лапетеуса, не работал ли он в облисполкоме.
— Я был заместителем председателя областного исполкома.
— Я вас сразу узнал,— оживленно заговорил тот.—» Я в то время работал в торговле. Теперь пенсионер. Желудок мучает, а так можно бы жить. Вырезали половину, сказали, что рака нет. Рак они и не стали бы оперировать. Не так ли? Сегодня мне впервые дали ложку манной похлебки. Сердце у меня еще крепкое, будь оно послабее, они ко мне с ножом и не подошли бы. Так что я не ошибся. Вы были круты. Боялись мы вас не меньше, чем самого председателя. Что вы теперь делаете?
Лапетеус больше не слышал его. Он закрыл глаза, чтобы не видеть руки, мерцавшей на светлой стене палаты. Закрыл глаза, но ощущение, что он находится на собрании, усилилось...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Собрание, к которому были прикованы мысли Андре-са Лапетеуса, развивалось так.
За столом президиума поднялся Мадис Юрвен и сказал;
516
— Товарищи! Участники нашего актива обратили внимание президиума на то, что один из сидящих в зале все время пишет. Речь идет об очень хорошо известном всем нам Пыдрусе. Что он пишет? Президиум считает, что бдительность в отношении такого человека, как Пыдрус, обоснована. Есть предложение, чтобы он принес свой блокнот сюда, на стол президиума. Имеются другие взгляды?
— Правильно! — послышался из зала громкий, возбужденный голос.
Оскар Пыдрус сперва ничего не разобрал. Он услыхал свою фамилию, понял, что говорят о его блокноте и заметках, которые он там время от времени делал, но разум отказывался принять это. Что такое, взволнованно думал он, что это значит? Посмотрел на сцену, но ничего не увидел. Лица людей, сидевших в президиуме, закачались и слились в смутный ряд.
— Других мнений нет?
Пыдрус все еще не мог сообразить, что произошло. Почему требуют его блокнот? Растерянность продолжалась. Глаза и уши регистрировали происходившее вокруг, но мозг отказывался осмыслить сигналы.
— Пыдрус, принесите ваш блокнот.
Он ощутил, будто па его голову навалилось что-то большое и бесформенное. Откуда-то издалека доносились слова, которые приказывали ему куда-то отнести блокнот. Сознание по-прежнему отказывалось сработать. Все казалось ему ужасным недоразумением.
— Пыдрус, вы подчиняетесь мнению актива или нет? Слова Мадиса Юрвена вывели его из растерянности,
в которую он впал и в которой не воспринимал больше конкретных фактов. Еще не осознав, почему он должен отнести свой блокнот в президиум, он понял, что это от него требуют. Поднялся и стал пробираться к проходу. Промежутки между рядами кресел были узкие, и он все время ощущал прикосновение чужих колен. «Кресла поставлены слишком близко»,— подумал Пыдрус, словно расстояние между рядами было для него самой важной проблемой. «Извините»,— пробормотал он, наступив на ногу незнакомому пожилому мужчине, сидевшему на крайнем стуле. «Пожалуйста, пожалуйста»,— буркнули в ответ.
В проходе стало просторнее. Но и здесь из-за дополнительных стульев было теснее обычного. И тут наткнулся на кого-то,
Оскар Пыдрус сознавал, что его провожают взгляды всех сидящих в зале. С испугом почувствовал, что в глазах все опять расплывается. «Только бы не упасть»,— подумал он. Заставил себя посмотреть на Юрвена, который стоя говорил что-то сидевшему рядом товарищу. Фигура Мадиса Юрвена, его узкие плечи, высокий лоб и тупой подбородок становились яснее, приобретали отчетливость. Юрвсн повернул голову и уставился на него своим острым взглядом.
Пыдрус подошел к сцене. Можно было бы отсюда же, снизу, подать свой блокнот. Но что-то заставило его повернуть влево, где были ступеньки, ведшие на помост. Он поднялся по ним, подошел к длинному столу президиума и положил блокнот на зеленое сукно. Теперь, очутившись перед столом, Пыдрус никому из членов президиума не мог взглянуть в лицо. В том числе и Мадису Юрвену, первым протянувшему за его блокнотом руку с большими толстыми пальцами. Все существо Оскара Пыдруса охватило чувство тяжелого оскорбления.
Потом он вернулся в зал, в предпоследний ряд, где сидел до этого. Опять споткнулся о чьи-то ноги, пробормотал «извините» и услыхал в ответ «пожалуйста» пожалуйста».
Кому-то дали слово. Пыдрус не смог сконцентрироваться и следить за выступавшим. Левая рука механически сунулась в карман пиджака, и лишь тогда, когда пальцы не обнаружили там знакомой книжечки, Пыдрус понял, что он сделал. Уши воспринимали слова, доносившиеся с трибуны, а в голове вертелись другие мысли и думы. И вдруг ему стало безразлично, о чем говорят и что говорят о нем. Страшнее ударить его уже никто не сможет.
Пыдрус видел, как его блокнот в президиуме переходил из рук в руки. В горле встал комок.
Он не думал о содержании записной книжки. О том, было ли там что-нибудь такое, что можно использовать против него, или нет. Его выбил из равновесия сам факт беспричинного унижения.
Оскар Пыдрус пришел на собрание с твердой уверенностыо, что и его деятельность будет подвергнута критике. Но он не боялся критики. Конечно, когда его критиковали, он не сиял от радости. Пыдрус считал, что люди, которые на каждом собрании просили: «Товарищи, давайте критикуйте нас, стегайте похлестче»—»
это люди неискренние или просто хитрецы, которые заранее хотят смягчить воздействие возможного удара. На замечания в свой адрес Пыдрус не скрежетал зубами и на следующий день не спешил в приемные руководящих товарищей спасать свою репутацию. Он ясно видел недостатки своей работы. Текучка частенько захлестывала его, и он терял перспективу. Только потом понимал, что многое можно было сделать лучше. Но такого нападения, как сегодня, он не ожидал.
У Оскара Пыдруса была привычка на собраниях записывать мысли, которые казались ему существенными. Так делал он и на этот раз. Обычно под наиболее интересными высказываниями он проводил жирную черту, а рядом с явными глупостями ставил толстые вопросительные знаки. Если совещание проходило вяло, малоинтересно, он набрасывал на страницах блокнота запутанные многоугольники и различные орнаменты, карикатуры и головы диких зверей. Но сегодня некогда было рисовать: его привлекла мысль, которая показалась ему существеннее других. И одно слово повторялось им в различных вариантах: кадры директоров. Проверить социальный состав. Или: политическая сознательность учителей. В скобках: честность, притворство, пережитки...
Из-за этих записей у него душа не болела. Угнетало другое. Почему с ним так поступили? Что он сделал, что к нему относятся, как... Он не отважился рассуждать дальше.
2
Объявили перерыв.
Оскар Пыдрус пошел в вестибюль, который во время конференций и совещаний использовался как комната для курения. Достал из кармана пачку сигарет, закурил.
Люди сновали взад-вперед, с ним здоровались, и он здоровался. Подумал, что все так же, как обычно.
По лестнице спускался Андрее Лапетеус. Пыдрус сразу же заметил его. Широкие, угловатые плечи Лапете-уса было трудно не узнать. Лапетеус явно кого-то разыскивал, он оглядывался вокруг, заглянул в мужскую комнату. Выйдя оттуда, поговорил с редактором газеты.
Подошел к Пыдрусу, спросила
— Моего хозяина не видал?
— Нет. Да я его толком и не знаю.
— Требовал данные для своего выступления, а теперь куда-то исчез.
— Посмотри в комнате президиума.
— Как я раньше не догадался! Спасибо. Который час?
— Половина девятого.
— Половина девятого,— повторил Андрее Лапетеус и поспешил вверх по лестнице.
Лапетеус оставил после себя какое-то неопределенное впечатление. Но Пыдрус не стал размышлять над поведением друга. По правде говоря, он сразу же забыл о нем, как только последний отошел от него. Снова остался один.
Он стоял и курил. Мимо проходили люди. Пыдрус замечал любопытствуюшие взгляды. Рядом с ним оживленно беседовала группа из четырех-пяти человек. То один, то другой украдкой посматривал на него.
Нет, все было не так, как обычно. Острее, чем в зале, он ощутил, что стал объектом внимания. Понял и то, что глядел на угловатые плечи Андреса Лапетеуса так, как, наверное, тонущий смотрел бы на соломинку. Подсознательно ожидал, что Лапетеус задержится с ним и скажет несколько дружеских слов. Но Лапетеус разыскивал своего хозяина.
И все же Оскар Пыдрус не остался в одиночестве до конца перерыва. Словно ничего не случилось, к нему подошла Хельви Каартна и попросила огня. Он тоже достал новую сигарету. Оттою, что Каартна пришла и закурила с ним, у Пыдруса немного отлегло от сердца.
Хельви, казалось, излучала нечто такое, что поддерживало его и успокаивало. В ее присутствии он всегда хорошо чувствовал себя. Сейчас он особенно ясно осознал это.
— Я ничего не понимаю,— сказала Хельви.
— И я тоже,— признался Пыдрус.— Нет, о многом я догадываюсь. Остроту классовой борьбы мы действительно недооцениваем. И что об этом говорят откровенно, с полной прямотой, это хорошо. Но почему...
Пыдрус не нашел подходящих слов. Вернее, он не смог говорить о себе.
— Мне стыдно за то, что сделали с вами. Речь идет не о том, что в президиум потребовали именно вашу записную книжку. Если бы потребовали чью-нибудь другую, я все равно хотела бы от стыда провалиться сквозь землю. Мы не смеем так относиться друг к другу. Ведь мы члены одной партии, товарищи, делаем общую работу. Мы должны друг друга поддерживать, а не бить по лицу.
Хельви Каартна была взволнована и, говоря, разволновалась еще сильнее.
— Сила партии не в том, что все друг друга только похваливают да поглаживают,— тихонько сказал ПыдРУС.
Хельви посмотрела ему прямо в глаза.
— Я ничего не понимаю, И вас тоже. Как будто вдруг все сошли с ума. Только и слышишь — распни его, распни его! Как вы можете так говорить! С вами обращаются как... с врагом, а вы одобряете.
При слове «враг» выражение лица Пыдруса изменилось. Хельви заметила это, и ее голос потеплел.
— Простите. Я не хотела... Никто так не думает о вас.
Пыдрус попытался улыбнуться.
— Вещи нужно называть своими именами. Пыдрус не сказал, что полчаса назад он чувствовал
то же самое. Только не посмел додумать до конца.
Звонок известил о конце перерыва.
Они вместе вошли в зал и прошли каждый на свое место.
Председательствовал опять Мадис Юрвен. Он оперся обеими руками о стол и подождал, пока в зале утихнет.
-- Прежде чем продолжить выступления, президиум предлагает решить вопрос о пребывании здесь Оскара Пыдруса. Во время перерыва многие товарищи высказывали мнение, что Пыдрусу не место на нашем активе. Президиум разделяет эту точку зрения.
Кто-то начал аплодировать.
Юрвен поднял свою большую руку, прося тишины, и продолжал:
— Других мнений нет? Нет. Ставлю предложение президиума на голосование. Кто за то, чтобы лишить Оскара Пыдруса права находиться на активе? Благодарю. Кто против? Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь... Разрешите мне дальше не считать, так как за предложение президиума абсолютное большинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25