Сассь мошенничал, Аннесу тоже казалось, что он играет нечестно. Рихи сказал об этом Сассю, вспыхнула ссора. Рихи не задал тягу, а защищался отчаянно; неизвестно, чем кончилась бы драка, если бы Рихи не поскользнулся и не полетел навзничь. Сассь мгновенно оседлал его, и Рихи не смог больше сопротивляться. Когда Сассь ушел, Рихи с трудом встал, шатаясь, но глаза у него были сухие. Лицо распухло, покрылось синими и красными пятнами, сквозь разбитые губы он сплевывал большие кровавые сгустки, но ни одной слезинки не скатилось по щекам. Ни единой — Аннес готов ручаться головой.
Тийя торопливо продолжала:
— Ночью братьев Рихи увели. Полицейские и шпики увели. Они были красные, поэтому и забрали. Теперь всех красных ловят. И расстреливают. В ко... дан — нет, ко...ман...дан...туре, во дворе, стреляют. Заводят моторы грузовиков и стреляют. Машины заводят, чтоб выстрелов не было слышно.
Тийя говорила так уверенно, что у Аннеса исчезли всякие сомнения. Он только спросил, что такое ко... дан, нет — ко...ман...дан...тура, где грохочут моторы, заглушая выстрелы.
Этого не знала даже всезнайка Тийя. Но обещала разузнать. И действительно, на следующий день объяснила Аннесу, что комендатура — на этот раз Тийя
произнесла заковыристое слово без запинки — это такой дом, где живет генерал, который командует всеми офицерами и солдатами в Таллине. Отец, правда, говорил Аннесу о комендатуре немного иначе, но что это учреждение имеет дело с военными, что это военное учреждение — так объяснял и отец. Поэтому Аннес не стал спорить с Тийей. А еще и потому, что она сказала о братьях Рихи правду. Мама подтвердила слова Тийи и вздохнула: что же теперь будет с Рихи, ведь старшие братья его кормили. У Рихи нет отца, его отец не вернулся с войны, мать ходит на работу только временами, когда попадается случайный заработок. Даже не всякому мужчине удается найти работу, что же говорить о женщинах, не имеющих никакой специальности. Отец заметил, что теперь ни один рабочий левых взглядов не может спать спокойно. Левые взгляды — это опять были непонятные Аннесу слова. Даже чтение газеты не помогало. В газете не писалось ни о братьях Рихи, ни о комендатуре, где расстреливают людей.
Самого Рихи Аннес теперь не встречал. Рихи как в воду канул. Неужели и он арестован? Тийя считала, что подростков не забирают. И разве Рихи бросал гранаты в казармы Тонди или захватывал Балтийский вокзал и почту, что его надо теперь расстрелять? Аннес опять не стал спорить. Авторитет Тийи в его глазах сильно вырос. Аннес сказал только, что ведь братья Рихи тоже не участвовали в бунте. Стало быть, бунтовал ты или не бунтовал — это ничего не значит. Спасти Рихи может лишь то, что он недоросток. Тийя назидательно заметила что надо говорить не «недоросток», а «подросток», и Аннес без возражений позволил себя поправить. Так высоко он ценил теперь Тийю. И когда она предложила пойти к комендатуре посмотреть, Аннес сразу согласился, хотя в душе боялся страшного дома, во дворе которого убивают людей. Тийе он не показал, что боится. Впрочем, он почувствовал страх не в ту минуту, когда Тийя его позвала, а позже, когда они уже отправились в путь.
Они пошли утром, до школы. Тийя разведала, что комендатура помещается на Тартуском шоссе, но где Тартуское шоссе, она не знала. Зато знал Аннес — бродя следом за старшими ребятами, он исходил весь город вдоль и поперек.
Погода была такая же свинцово-серая, как и в день бунта, ветер пронизывающий. Когда вышли во двор,
сразу пробрала дрожь от холода и сырости, но, несмотря на это, Аннес уже в воротах завернул чулки ниже колен. Мама была уже такая, как всегда, и с отвернутыми чулками Аннес из комнаты выбраться не смог. Мама потребовала, чтобы чулки были подтянуты и шарф на шее завязан. Аннес не стал упрямиться. Немножко, правда, надулся, но больше для отвода глаз, чтобы мама не поняла, что они с Тийей задумали. Аннес молчал о том, куда они собрались, чувствовал, что говорить нельзя, мама не разрешит идти. Сказал как бы мимоходом, что пойдет с Тийей поиграть. Мама спросила, сделаны ли уроки. Аннес ответил, что сделаны.
Проходя мимо кинотеатра «Кунгла», они долго рассматривали рекламные картинки. Тийя сказала, что в кино нельзя ходить часто, кино портит глаза, и Аннес кивнул головой. Их общая затея делала его совсем покладистым, сегодня Тийя казалась ему почти мальчишкой. Чем больше они удалялись от дома, тем сильнее оба волновались. Тийя несколько раз допытывалась, не заблудился ли Аннес, действительно ли он сумеет дойти до Тартуского шоссе и потом вернуться домой. Аннес хвалился, что в Таллине вообще нет такого места, где он мог бы заблудиться. Пусть его с завязанными глазами отведут на какую угодно улицу — он все равно найдет дорогу домой, как только снимут с глаз повязку. Даже из Кадриорга, Копли и Нымме.
Хоть он и хвастался, волнение его росло. Дойдя до Тартуского шоссе, Аннес пожалел, что уступил Тийе. Вдруг братьев Рихи расстреляют как раз в ту минуту, когда они с Тийей подойдут к комендатуре! И не только братьев Рихи, но и самого Рихи. Что с того, что он подросток. Рихи сам говорил, что теперь начнут расстреливать людей, значит, он знал. Аннесу внезапно стало страшно жаль Рихи и его братьев, особенно Рихи, Шаги Аннеса делались все медленнее и медленнее.
— Ты что — не можешь найти Тартуское шоссе? — спросила Тийя, оборачиваясь к нему.
— Мы уже на Тартуском шоссе,— ответил Аннес.
— По-моему, оно должно быть какое-то другое.
— Читай! — Аннес указал на дом, где виднелась табличка с названием улицы.
— Те-а-эр-те-у,— по буквам прочла Тийя.— Тарту. Эм-а-а-эн-те-э. Маантээ. Тарту-маантээ,
— Ну, теперь поверила? — Аннес не удержался, чтобы не позадаваться.
— А где комендатура?
Аннес сумел найти Тартуское шоссе, но этим его познания и ограничивались. Улица тянулась далеко, к Ласнамяги. Сколько хватал глаз, по обеим ее сторонам теснились дома. Аннес видел дома деревянные и каменные, одноэтажные, двух- и трехэтажные, низенькие хибарки и высокие каменные здания. Какое же из них и есть тот страшный дом, где?..
Охотнее всего Аннес остановился бы. Скажи ему сейчас Тийя — пойдем домой, уже не хочется искать комендатуру,— Аннес не стал бы возражать. Даже для виду. Не говоря ни слова, повернул бы и пошел обратно. Но Тийя молчала.
Они шли по улице дальше. Тийя взяла его за руку. В другое время Аннес ни за что не пошел бы за руку с девчонкой, это сильно унизило бы его достоинство. Так делают только маменькины сынки, а маменькиным сынком Аннес не хотел быть ни за какие блага.
Аннес пристально вглядывался в каждое здание. Но все они казались самыми обыкновенными городскими домами. Почти в каждом втором-третьем доме в нижнем этаже помещались лавки, в их двери входили и выходили люди. Перед каким-то большим каменным зданием топились дети, это, наверное, была школа. Потом встретилась деревянная церковь, а за ней — мрачный каменный дом, как раз на той стороне улицы, по которой они шли. Серая громадина вдруг показалась Анне-су жуткой крепостью. «Комендатура!» — мелькнуло у него в голове. Ноги никак не хотели двигаться. Может быть, Аннес тут и остался бы стоять как соляной столб, но из крепости вышла сгорбленная старушка и, опираясь на палку, с трудом побрела по улице. И солдат перед крепостью не было видно, поэтому она превратилась в глазах Аннеса в обычный каменный домишко, и он зашагал дальше.
Несколько раз Аннесу чудилось, что где-то во дворе грохочет мотор, даже выстрелы звучали у него в ушах, И каждый раз он видел перед собой Рихи и его братьев. Все трое — Рихи посередине, его высокие братья справа и слева от него — словно выступали из тумана и опять скрывались в тумане, как только Аннес убеждался, что шум мотора и выстрелы были ненастоящие.
Мимо проезжал обыкновенный автомобиль, или где-то с треском захлопывалась дверь.
И тут внезапно появился грузовик, в котором в четыре ряда сидели солдаты, держа между колен винтовки. Грузовик повернул в ворота какого-то на вид совсем обыкновенного дома; ворота как будто сами собой распахнулись перед машиной. Когда грузовик въехал во двор, Аннес увидел солдата, закрывавшего створки ворот. У этого солдата тоже было ружье.
Аннес и Тийя застыли, как пригвожденные к месту. Широко раскрыв глаза, смотрели они на дом и ворота. Крепко держась за руки, они отступили к стене, чтобы не мешать прохожим. Аннес постепенно осмелел — он заметил, что люди проходят мимо комендатуры, словно это самый что ни на есть обыкновенный жилой дом. Под конец Аннес настолько расхрабрился, что решил, ведя за собой Тийю, перейти через улицу. Он прошел мимо комендатуры так близко, что мог бы коснуться стены страшного дома, если бы захотел. Он и хотел, но не так сильно, чтобы в самом деле коснуться, и хотел, и не хотел...
Где же здесь держат братьев Рихи?
Где же здесь...
Додумать он не успел. В этот миг во дворе комендатуры загрохотал автомобильный мотор.
Тийя выпустила его руку и кинулась бежать.
Аннес бросился вслед за ней.
КОЗЬЕ МОЛОКО
Это путешествие Аннесу не нравилось. Но проделывать его приходилось часто. В любое другое время, попадая на эти же самые улицы, он не испытывал никакой неловкости. Обычные улицы окраины — и все. Двухэтажные деревянные дома, только, пожалуй, чуть повыше и не такие ветхие, как те хибары, что он видел на своей улице. Нет, эти улицы все же не были совсем окраиной. Это было, собственно, и не предместье, и не центр, а что-то лежащее между ними. Здесь можно было встретить щегольски одетых людей, иной мальчишка выглядел до того прилизанным и вылощенным, что у Аннеса прямо кулаки чесались. Но предстоящий рейс смущал Аннеса не потому, что путь его лежал по улицам, где дома были внушительнее, а люди одеты получше, чем в его родном предместье. Нет, Аннес не чувствовал себя неловко даже в самом центре — на Харью и Виру. Он исходил весь город вдоль и поперек, шатался по Лиллекюла и Каламаи, в Пельгулинне и Сикупилле, в Нымме и Копли, на Вышгороде и в Кад-риоргском парке. Ни один уголок Таллина не был ему чужим, и когда он говорил (а говорил он это часто) — пусть, мол, его с закрытыми глазами отведут в любой закоулок города, он сразу узнает, где находится, и отыщет кратчайшую дорогу домой,— то вовсе не бахвалился попусту.
Дело было не в улицах, а в той посудине, которую ему давали с собой. Именно в ней, и только в ней.
Это был самый обыкновенный бидон. Мать носила в нем молоко с рынка и из лавки. В него входило два штофа. Это был двухштофный жестяной бидон. Надо бы сказать — двухлитровый, теперь молоко меряют литрами, но люди говорят по-старому. Сколько Аннес себя помнил, у них в семье всегда пользовались этой посудиной. Так что речь шла о стареньком, но еще вполне пригодном бидоне. Когда мама посылала Анне-са с этой посудиной за молоком, это нисколько не портило ему настроение. Вот какая странная история. Но стоило маме сказать — Аннес, возьми-ка бидончик, сегодня твоя очередь,— как настроение вмиг бывало испорчено.
Конечно, перед мамой Аннес и виду не показывал, что бидон в его руках становится иногда прямо-таки пудовым. Что же мама могла поделать! Аннес, правда, пытался эту обязанность свалить на сестру, но, когда Айно не бывало дома, для него не оставалось никакого выхода. Хватал бидон за ручку и с самым хладнокровным видом выходил из комнаты. Этот старый двухлитровый бидон для молока и правда был удивительный.
Когда Аннес шагал по коридору, сбегал с лестницы и пересекал двор, эта посудина еще ему не мешала. Но чем дальше, тем тяжелее она становилась. Она так его обременяла, что Аннес охотнее всего забросил бы ее куда попало. Он уже десятки раз мысленно швырял ее через заборы, оставлял бог знает где, но только мысленно. В действительности же он еще крепче сжимал ручку бидона, хотя она прямо жгла ему пальцы.
Аннесу казалось, что все смотрят, как он идет с болтающейся в руке посудиной. Смотрят и понимают, куда он спешит. Чем ближе подходил Аннес к своей
цели, тем явственнее ему представлялось, что люди видят его насквозь, догадываются о его пути. Л этого Аннес никак не хотел.
Аннес не всегда ходил одними и теми же улицами. Он шел то по улице Койду, то сворачивал на Большую Американскую, то делал большой крюк и появлялся со стороны Пальдиского шоссе. Но ничто не помогало. Какую бы дорогу он ни выбрал, его в конце концов выдавал бидон и то место, куда его послали.
Самыми тяжелыми казались последние сто метров. Но их надо было преодолеть. Если тут встречались какой-нибудь парнишка или девочка с манеркой в руке, Аннес был твердо уверен, что они идут именно оттуда, куда направляется он.
Сегодня все было как обычно. Мама еще раз выполоскала бидон, поставила его перед Аннесом на стол и сказала:
— Ну, сбегай быстренько.
И при этом улыбнулась как-то примирительно, или ободряюще, или грустно, во всяком случае немножко необычно. Сестра еще не пришла из школы. Она первый год ходила в среднюю школу, а там бывало больше уроков, чем в начальной школе, где Аннес учился в последнем классе. Конечно, шестой класс начальной школы или первый класс средней — разница невелика, в выпускном классе начальной тоже бывает почти всегда шесть уроков. Но сегодня как раз было пять уроков, и Аннес пришел домой раньше. Аннес натянул полученное из «общественной помощи» зеленое пальтецо с разрезом сзади; оно было перешито из поношенной шинели и с самого начала выглядело старым. Схватив бидон, Аннес вышел и с шумом захлопнул за собой дверь. Он совсем не собирался выражать свое недовольство, хлопая дверью, рука будто сама собой чересчур сильно дернула за ручку.
С лестницы Аннес спустился в два прыжка. Наверх он поднимался как все другие, только шагал через две или три ступеньки, смотря по настроению; но вниз прьь гал, точно дикий зверь. Точно дикий зверь — это сказала Тийя, и Аннес был доволен, что о нем так говорят. Если бы не мешал бидон, Аннес очутился бы внизу одним прыжком. Нагнулся бы всем телом вперед, уперся руками в стенки узкой лестницы и бросился бы вниз. Он всегда приземлялся благополучно. Когда-то давно он упал с лестницы и после этого начал заикаться, но
сам Аннес этого случая не помнил. Иногда, если волно-вался, он заикался и сейчас, но все реже. Никто из пацанов не отваживался повторить его рискованный номер, не говоря уж о Тийе. Не будь этой проклятой посудины, Аннес и сейчас пролетел бы по воздуху, хотя внизу площадка была покрыта льдом. Мешал бидон.
Во дворе жена маляра выколачивала болтавшийся на веревке полосатый коврик. Другие жильцы так не выбивали половики, просто трясли вдвоем, только она колотила выбивалкой, словно на веревке висел какой-нибудь персидский ковер. Жена маляра была занята, она и не заметила, наверное, ни Аннеса, ни его бидона. Около прачечной Тийя и другие девочки с разбегу скользили по замерзшей луже. Не будь посудины, Аннес тоже попробовал бы — скользко ли. Но сейчас он прошел мимо девчонок как можно тише. Только повертел бидон за ручку вокруг пальца. Если Тийя оглянется, она увидит, что Аннес настроен превосходно и отправляется не дальше, чем за молоком.
Но Тийя не повернула головы, и Аннесу даже стало досадно. У Тийи был удивительный взгляд, не такой, как у других девочек. Иногда от ее взгляда Аннесу делалось весело. Он решил, когда вернется, зайги к Тийе и посмотреть, справилась ли она с математикой. Аннес часто бывал у Кольвов, хотя мама теперь это не очень-то одобряла. Не из-за Тийи, к Тийе мама относилась терпимо, а из-за ее старшей сестры, которая стала шлюхой. Хотя Аннес отлично понимал, что такое шлюха и что значит, когда ею делаются, он не презирал старшую сестру Тийи. Вильма в его глазах была ничуть не хуже и не лучше других девушек, прошедших конфирмацию; если она и спит с мужчинами — что с того. И даже будь Вильма хуже других, Тийя-то остается прежней. Тийя — такая девчонка, что в гулящие не пойдет. Единственное, чего Аннес боялся у Кольвов,— это ссор между стариками. В таких случаях дед Кольв начинал гнусно ругаться и кидался на жену с кулаками. Та в долгу не оставалась, отвечала громкой бранью и, если потасовка разгоралась, швыряла в старика чем попало. Это было противно слышать, еще противнее —• видеть. Тийя, которую ничто не могло смутить, которая умела дать по носу любой девчонке или парню, вздумай они ее задеть, страшно стыдилась этих драк. Если бы Тийя так не выходила из себя, Аннесу тоже было бы ни холодно ни жарко от стычек между стариками Кольвами.
Прежде чем выйти на улицу, Аннес бросил быстрый взгляд налево — не стоит ли на углу хозяин лавки, помещавшейся в их доме. Когда покупателей не было, бакалейщик от скуки прохаживался взад-вперед перед лавкой. Иногда топал на угол и там покуривал, засунув руки в карманы, в своем фаргуке, измазанном селедочным рассолом и керосином. В таких случаях Аннесу приходилось ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
Тийя торопливо продолжала:
— Ночью братьев Рихи увели. Полицейские и шпики увели. Они были красные, поэтому и забрали. Теперь всех красных ловят. И расстреливают. В ко... дан — нет, ко...ман...дан...туре, во дворе, стреляют. Заводят моторы грузовиков и стреляют. Машины заводят, чтоб выстрелов не было слышно.
Тийя говорила так уверенно, что у Аннеса исчезли всякие сомнения. Он только спросил, что такое ко... дан, нет — ко...ман...дан...тура, где грохочут моторы, заглушая выстрелы.
Этого не знала даже всезнайка Тийя. Но обещала разузнать. И действительно, на следующий день объяснила Аннесу, что комендатура — на этот раз Тийя
произнесла заковыристое слово без запинки — это такой дом, где живет генерал, который командует всеми офицерами и солдатами в Таллине. Отец, правда, говорил Аннесу о комендатуре немного иначе, но что это учреждение имеет дело с военными, что это военное учреждение — так объяснял и отец. Поэтому Аннес не стал спорить с Тийей. А еще и потому, что она сказала о братьях Рихи правду. Мама подтвердила слова Тийи и вздохнула: что же теперь будет с Рихи, ведь старшие братья его кормили. У Рихи нет отца, его отец не вернулся с войны, мать ходит на работу только временами, когда попадается случайный заработок. Даже не всякому мужчине удается найти работу, что же говорить о женщинах, не имеющих никакой специальности. Отец заметил, что теперь ни один рабочий левых взглядов не может спать спокойно. Левые взгляды — это опять были непонятные Аннесу слова. Даже чтение газеты не помогало. В газете не писалось ни о братьях Рихи, ни о комендатуре, где расстреливают людей.
Самого Рихи Аннес теперь не встречал. Рихи как в воду канул. Неужели и он арестован? Тийя считала, что подростков не забирают. И разве Рихи бросал гранаты в казармы Тонди или захватывал Балтийский вокзал и почту, что его надо теперь расстрелять? Аннес опять не стал спорить. Авторитет Тийи в его глазах сильно вырос. Аннес сказал только, что ведь братья Рихи тоже не участвовали в бунте. Стало быть, бунтовал ты или не бунтовал — это ничего не значит. Спасти Рихи может лишь то, что он недоросток. Тийя назидательно заметила что надо говорить не «недоросток», а «подросток», и Аннес без возражений позволил себя поправить. Так высоко он ценил теперь Тийю. И когда она предложила пойти к комендатуре посмотреть, Аннес сразу согласился, хотя в душе боялся страшного дома, во дворе которого убивают людей. Тийе он не показал, что боится. Впрочем, он почувствовал страх не в ту минуту, когда Тийя его позвала, а позже, когда они уже отправились в путь.
Они пошли утром, до школы. Тийя разведала, что комендатура помещается на Тартуском шоссе, но где Тартуское шоссе, она не знала. Зато знал Аннес — бродя следом за старшими ребятами, он исходил весь город вдоль и поперек.
Погода была такая же свинцово-серая, как и в день бунта, ветер пронизывающий. Когда вышли во двор,
сразу пробрала дрожь от холода и сырости, но, несмотря на это, Аннес уже в воротах завернул чулки ниже колен. Мама была уже такая, как всегда, и с отвернутыми чулками Аннес из комнаты выбраться не смог. Мама потребовала, чтобы чулки были подтянуты и шарф на шее завязан. Аннес не стал упрямиться. Немножко, правда, надулся, но больше для отвода глаз, чтобы мама не поняла, что они с Тийей задумали. Аннес молчал о том, куда они собрались, чувствовал, что говорить нельзя, мама не разрешит идти. Сказал как бы мимоходом, что пойдет с Тийей поиграть. Мама спросила, сделаны ли уроки. Аннес ответил, что сделаны.
Проходя мимо кинотеатра «Кунгла», они долго рассматривали рекламные картинки. Тийя сказала, что в кино нельзя ходить часто, кино портит глаза, и Аннес кивнул головой. Их общая затея делала его совсем покладистым, сегодня Тийя казалась ему почти мальчишкой. Чем больше они удалялись от дома, тем сильнее оба волновались. Тийя несколько раз допытывалась, не заблудился ли Аннес, действительно ли он сумеет дойти до Тартуского шоссе и потом вернуться домой. Аннес хвалился, что в Таллине вообще нет такого места, где он мог бы заблудиться. Пусть его с завязанными глазами отведут на какую угодно улицу — он все равно найдет дорогу домой, как только снимут с глаз повязку. Даже из Кадриорга, Копли и Нымме.
Хоть он и хвастался, волнение его росло. Дойдя до Тартуского шоссе, Аннес пожалел, что уступил Тийе. Вдруг братьев Рихи расстреляют как раз в ту минуту, когда они с Тийей подойдут к комендатуре! И не только братьев Рихи, но и самого Рихи. Что с того, что он подросток. Рихи сам говорил, что теперь начнут расстреливать людей, значит, он знал. Аннесу внезапно стало страшно жаль Рихи и его братьев, особенно Рихи, Шаги Аннеса делались все медленнее и медленнее.
— Ты что — не можешь найти Тартуское шоссе? — спросила Тийя, оборачиваясь к нему.
— Мы уже на Тартуском шоссе,— ответил Аннес.
— По-моему, оно должно быть какое-то другое.
— Читай! — Аннес указал на дом, где виднелась табличка с названием улицы.
— Те-а-эр-те-у,— по буквам прочла Тийя.— Тарту. Эм-а-а-эн-те-э. Маантээ. Тарту-маантээ,
— Ну, теперь поверила? — Аннес не удержался, чтобы не позадаваться.
— А где комендатура?
Аннес сумел найти Тартуское шоссе, но этим его познания и ограничивались. Улица тянулась далеко, к Ласнамяги. Сколько хватал глаз, по обеим ее сторонам теснились дома. Аннес видел дома деревянные и каменные, одноэтажные, двух- и трехэтажные, низенькие хибарки и высокие каменные здания. Какое же из них и есть тот страшный дом, где?..
Охотнее всего Аннес остановился бы. Скажи ему сейчас Тийя — пойдем домой, уже не хочется искать комендатуру,— Аннес не стал бы возражать. Даже для виду. Не говоря ни слова, повернул бы и пошел обратно. Но Тийя молчала.
Они шли по улице дальше. Тийя взяла его за руку. В другое время Аннес ни за что не пошел бы за руку с девчонкой, это сильно унизило бы его достоинство. Так делают только маменькины сынки, а маменькиным сынком Аннес не хотел быть ни за какие блага.
Аннес пристально вглядывался в каждое здание. Но все они казались самыми обыкновенными городскими домами. Почти в каждом втором-третьем доме в нижнем этаже помещались лавки, в их двери входили и выходили люди. Перед каким-то большим каменным зданием топились дети, это, наверное, была школа. Потом встретилась деревянная церковь, а за ней — мрачный каменный дом, как раз на той стороне улицы, по которой они шли. Серая громадина вдруг показалась Анне-су жуткой крепостью. «Комендатура!» — мелькнуло у него в голове. Ноги никак не хотели двигаться. Может быть, Аннес тут и остался бы стоять как соляной столб, но из крепости вышла сгорбленная старушка и, опираясь на палку, с трудом побрела по улице. И солдат перед крепостью не было видно, поэтому она превратилась в глазах Аннеса в обычный каменный домишко, и он зашагал дальше.
Несколько раз Аннесу чудилось, что где-то во дворе грохочет мотор, даже выстрелы звучали у него в ушах, И каждый раз он видел перед собой Рихи и его братьев. Все трое — Рихи посередине, его высокие братья справа и слева от него — словно выступали из тумана и опять скрывались в тумане, как только Аннес убеждался, что шум мотора и выстрелы были ненастоящие.
Мимо проезжал обыкновенный автомобиль, или где-то с треском захлопывалась дверь.
И тут внезапно появился грузовик, в котором в четыре ряда сидели солдаты, держа между колен винтовки. Грузовик повернул в ворота какого-то на вид совсем обыкновенного дома; ворота как будто сами собой распахнулись перед машиной. Когда грузовик въехал во двор, Аннес увидел солдата, закрывавшего створки ворот. У этого солдата тоже было ружье.
Аннес и Тийя застыли, как пригвожденные к месту. Широко раскрыв глаза, смотрели они на дом и ворота. Крепко держась за руки, они отступили к стене, чтобы не мешать прохожим. Аннес постепенно осмелел — он заметил, что люди проходят мимо комендатуры, словно это самый что ни на есть обыкновенный жилой дом. Под конец Аннес настолько расхрабрился, что решил, ведя за собой Тийю, перейти через улицу. Он прошел мимо комендатуры так близко, что мог бы коснуться стены страшного дома, если бы захотел. Он и хотел, но не так сильно, чтобы в самом деле коснуться, и хотел, и не хотел...
Где же здесь держат братьев Рихи?
Где же здесь...
Додумать он не успел. В этот миг во дворе комендатуры загрохотал автомобильный мотор.
Тийя выпустила его руку и кинулась бежать.
Аннес бросился вслед за ней.
КОЗЬЕ МОЛОКО
Это путешествие Аннесу не нравилось. Но проделывать его приходилось часто. В любое другое время, попадая на эти же самые улицы, он не испытывал никакой неловкости. Обычные улицы окраины — и все. Двухэтажные деревянные дома, только, пожалуй, чуть повыше и не такие ветхие, как те хибары, что он видел на своей улице. Нет, эти улицы все же не были совсем окраиной. Это было, собственно, и не предместье, и не центр, а что-то лежащее между ними. Здесь можно было встретить щегольски одетых людей, иной мальчишка выглядел до того прилизанным и вылощенным, что у Аннеса прямо кулаки чесались. Но предстоящий рейс смущал Аннеса не потому, что путь его лежал по улицам, где дома были внушительнее, а люди одеты получше, чем в его родном предместье. Нет, Аннес не чувствовал себя неловко даже в самом центре — на Харью и Виру. Он исходил весь город вдоль и поперек, шатался по Лиллекюла и Каламаи, в Пельгулинне и Сикупилле, в Нымме и Копли, на Вышгороде и в Кад-риоргском парке. Ни один уголок Таллина не был ему чужим, и когда он говорил (а говорил он это часто) — пусть, мол, его с закрытыми глазами отведут в любой закоулок города, он сразу узнает, где находится, и отыщет кратчайшую дорогу домой,— то вовсе не бахвалился попусту.
Дело было не в улицах, а в той посудине, которую ему давали с собой. Именно в ней, и только в ней.
Это был самый обыкновенный бидон. Мать носила в нем молоко с рынка и из лавки. В него входило два штофа. Это был двухштофный жестяной бидон. Надо бы сказать — двухлитровый, теперь молоко меряют литрами, но люди говорят по-старому. Сколько Аннес себя помнил, у них в семье всегда пользовались этой посудиной. Так что речь шла о стареньком, но еще вполне пригодном бидоне. Когда мама посылала Анне-са с этой посудиной за молоком, это нисколько не портило ему настроение. Вот какая странная история. Но стоило маме сказать — Аннес, возьми-ка бидончик, сегодня твоя очередь,— как настроение вмиг бывало испорчено.
Конечно, перед мамой Аннес и виду не показывал, что бидон в его руках становится иногда прямо-таки пудовым. Что же мама могла поделать! Аннес, правда, пытался эту обязанность свалить на сестру, но, когда Айно не бывало дома, для него не оставалось никакого выхода. Хватал бидон за ручку и с самым хладнокровным видом выходил из комнаты. Этот старый двухлитровый бидон для молока и правда был удивительный.
Когда Аннес шагал по коридору, сбегал с лестницы и пересекал двор, эта посудина еще ему не мешала. Но чем дальше, тем тяжелее она становилась. Она так его обременяла, что Аннес охотнее всего забросил бы ее куда попало. Он уже десятки раз мысленно швырял ее через заборы, оставлял бог знает где, но только мысленно. В действительности же он еще крепче сжимал ручку бидона, хотя она прямо жгла ему пальцы.
Аннесу казалось, что все смотрят, как он идет с болтающейся в руке посудиной. Смотрят и понимают, куда он спешит. Чем ближе подходил Аннес к своей
цели, тем явственнее ему представлялось, что люди видят его насквозь, догадываются о его пути. Л этого Аннес никак не хотел.
Аннес не всегда ходил одними и теми же улицами. Он шел то по улице Койду, то сворачивал на Большую Американскую, то делал большой крюк и появлялся со стороны Пальдиского шоссе. Но ничто не помогало. Какую бы дорогу он ни выбрал, его в конце концов выдавал бидон и то место, куда его послали.
Самыми тяжелыми казались последние сто метров. Но их надо было преодолеть. Если тут встречались какой-нибудь парнишка или девочка с манеркой в руке, Аннес был твердо уверен, что они идут именно оттуда, куда направляется он.
Сегодня все было как обычно. Мама еще раз выполоскала бидон, поставила его перед Аннесом на стол и сказала:
— Ну, сбегай быстренько.
И при этом улыбнулась как-то примирительно, или ободряюще, или грустно, во всяком случае немножко необычно. Сестра еще не пришла из школы. Она первый год ходила в среднюю школу, а там бывало больше уроков, чем в начальной школе, где Аннес учился в последнем классе. Конечно, шестой класс начальной школы или первый класс средней — разница невелика, в выпускном классе начальной тоже бывает почти всегда шесть уроков. Но сегодня как раз было пять уроков, и Аннес пришел домой раньше. Аннес натянул полученное из «общественной помощи» зеленое пальтецо с разрезом сзади; оно было перешито из поношенной шинели и с самого начала выглядело старым. Схватив бидон, Аннес вышел и с шумом захлопнул за собой дверь. Он совсем не собирался выражать свое недовольство, хлопая дверью, рука будто сама собой чересчур сильно дернула за ручку.
С лестницы Аннес спустился в два прыжка. Наверх он поднимался как все другие, только шагал через две или три ступеньки, смотря по настроению; но вниз прьь гал, точно дикий зверь. Точно дикий зверь — это сказала Тийя, и Аннес был доволен, что о нем так говорят. Если бы не мешал бидон, Аннес очутился бы внизу одним прыжком. Нагнулся бы всем телом вперед, уперся руками в стенки узкой лестницы и бросился бы вниз. Он всегда приземлялся благополучно. Когда-то давно он упал с лестницы и после этого начал заикаться, но
сам Аннес этого случая не помнил. Иногда, если волно-вался, он заикался и сейчас, но все реже. Никто из пацанов не отваживался повторить его рискованный номер, не говоря уж о Тийе. Не будь этой проклятой посудины, Аннес и сейчас пролетел бы по воздуху, хотя внизу площадка была покрыта льдом. Мешал бидон.
Во дворе жена маляра выколачивала болтавшийся на веревке полосатый коврик. Другие жильцы так не выбивали половики, просто трясли вдвоем, только она колотила выбивалкой, словно на веревке висел какой-нибудь персидский ковер. Жена маляра была занята, она и не заметила, наверное, ни Аннеса, ни его бидона. Около прачечной Тийя и другие девочки с разбегу скользили по замерзшей луже. Не будь посудины, Аннес тоже попробовал бы — скользко ли. Но сейчас он прошел мимо девчонок как можно тише. Только повертел бидон за ручку вокруг пальца. Если Тийя оглянется, она увидит, что Аннес настроен превосходно и отправляется не дальше, чем за молоком.
Но Тийя не повернула головы, и Аннесу даже стало досадно. У Тийи был удивительный взгляд, не такой, как у других девочек. Иногда от ее взгляда Аннесу делалось весело. Он решил, когда вернется, зайги к Тийе и посмотреть, справилась ли она с математикой. Аннес часто бывал у Кольвов, хотя мама теперь это не очень-то одобряла. Не из-за Тийи, к Тийе мама относилась терпимо, а из-за ее старшей сестры, которая стала шлюхой. Хотя Аннес отлично понимал, что такое шлюха и что значит, когда ею делаются, он не презирал старшую сестру Тийи. Вильма в его глазах была ничуть не хуже и не лучше других девушек, прошедших конфирмацию; если она и спит с мужчинами — что с того. И даже будь Вильма хуже других, Тийя-то остается прежней. Тийя — такая девчонка, что в гулящие не пойдет. Единственное, чего Аннес боялся у Кольвов,— это ссор между стариками. В таких случаях дед Кольв начинал гнусно ругаться и кидался на жену с кулаками. Та в долгу не оставалась, отвечала громкой бранью и, если потасовка разгоралась, швыряла в старика чем попало. Это было противно слышать, еще противнее —• видеть. Тийя, которую ничто не могло смутить, которая умела дать по носу любой девчонке или парню, вздумай они ее задеть, страшно стыдилась этих драк. Если бы Тийя так не выходила из себя, Аннесу тоже было бы ни холодно ни жарко от стычек между стариками Кольвами.
Прежде чем выйти на улицу, Аннес бросил быстрый взгляд налево — не стоит ли на углу хозяин лавки, помещавшейся в их доме. Когда покупателей не было, бакалейщик от скуки прохаживался взад-вперед перед лавкой. Иногда топал на угол и там покуривал, засунув руки в карманы, в своем фаргуке, измазанном селедочным рассолом и керосином. В таких случаях Аннесу приходилось ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21