— Зачем тебе все это надо? Ты должна твердо стоять на своем: никакой женитьбы! Выучись, стань человеком, а тогда ступай на все четыре!.. Нет, меня просто удивляет! Всякий достигший восемнадцати лет имеет право жениться. Но ведь есть еще обязанности!.. На какие шиши они собираются жить? Напомни Витьке, что он мужчина!
— Какой он мужчина,— говорю я.— Он еще мальчишка. Сопляк!..
— Тем более! Что он может ей предложить? Руку и сердце? — Нонна хохочет.— Слушай, Талка! Я придумала гениальный анекдот: «Он предложил ей руку и сердце — больше у него ничего не было...» Ну, как?..
Ей хорошо смеяться. У нее нормальные дети: старший — студент, а младший в девятом классе. Нонна из тех женщин, которые рассказывают о себе только хорошее. Про мужа что он принес ей розы в годовщину свадьбы, про сына что получил грамоту на олимпиаде. Рядом с ней такие, как я, всегда выглядят глупо со своими жалобами и неразрешимыми проблемами...
...Меня ожидает сюрприз. Мой сын дома! Я просто не верю своим глазам. На нем тренировочный костюм — верный признак того, что он никуда не спешит.
Он берет из моих рук сумки с продуктами — я всегда покупаю с вечера хлеб, молоко и яйца — и несет их в кухню.
Я стараюсь не выказывать удивления.
— Хочешь есть? Или подождем отца?
— Подождем,— говорит он.
Он настроен спокойно и миролюбиво. Говорит, что какой-то чудак записал ему благодарность в «Книге отзывов», а ремонт был пустяковый. Но почему-то в других местах отказывались чинить...
— Сегодня я оформлял заказы,— говорит он.— Мы чередуемся. Кого только там не увидишь! Один старик приволок радиолу — допотопная, в пластмассовом футляре. Небось до войны еще купил. Толкую ему: «Отец, мы такие не чиним»,— а он свое: «Она поет, но тихо! Какая-то лампа села, ты только погляди...» — «Ну, чего на нее глядеть? У нас и ламп таких нет!»... А тут иностранка на своем «мерседесе» подкатывает — мы ей магнитофон чинили. Я с ней по-английски — все ол раит, вери вел! Она смеется: хау мач? Я ей: все в порядке, по квитанции донт меншен ит!.. Ну, цирк! Еще двоих отпустил, а тот старикан все топчется. Мне его жаль стало. «Давай, говорю, дед, твою бандуру посмотрим»... Нашел дефект, устранил. Она и заорет, как дурная: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!»... Пластинка та еще! Тридцатые годы, на диске написано «Граммпласттрест». Дед растрогался, сует мне какие-то рубли. Я, естественно, не взял. Тогда он затолкал свой агрегат в клеенчатую сумку и удалился. Потом вижу, возле моего локтя две пачки сигарет лежат. «Товарищи, кто забыл?» Отвечают: «Это ваши. Старик какой-то вам принес»... Между прочим, приличные сигареты, болгарская «Варна»...
— Короче, дали «на чай»,— шучу я. На душе у меня поют птицы. Мой сын дома! Не надо торчать у окна и глазеть во двор, в темную пустоту. Можно забыть о часах — смотреть телевизор, пить чай с вареньем, беседовать о том о сем...
— Да, мать! Кого я видел! — радостно вскрикивает он.— Зельца!..
Саша Зельцер был его школьным другом с первого до восьмого класса. Я эту дружбу всячески поощряла. Мне нравился Саша — глазастый, живой мальчишка. И семья приличная: отец — профессор математики, лауреат каких-то премий, мать — завуч в музыкальной школе. Витька очень любил Сашу. Только и слышалось: «Мы с Зельцем», «Зельц и я», «Я и Зельц». Клюшки, гитара, боксерские перчатки — все это «мы с Зельцем»... Саша увлекался то тем, то другим. Его увлечения влетали нам с Борей в копеечку. Потом Зельцеры переехали в другой дом, Саша перевелся в новую школу. Это была специальная математическая школа. Увлечение математикой вытеснило у Саши все другие, а дружба стала ослабевать. Она не оборвалась, как обрывается туго натянутый провод, а как-то провисла, обмякла. Рассуждая логически, я понимала, что Зельц не виноват в том, что его закадычный дружок «не сечет» в математике. Что для Саши это не увлечение, а дело всей жизни. Но я видела, как Витька страдает, и где-то в душе — отбросим логику! — не прощала охлаждения. И теперь, спустя столько времени, какая-то неприязнь осталась.
— Как Зельц? — говорю я.— Небось уже институт кончает?
— Ты почти угадала. Он уже на четвертом!.. Сдал за два курса!
Витька произносит это с гордостью. Все же он любит Зельца.
— Ты представляешь? Выхожу из мастерской и встречаю натурального Зельца! Он находит, что я в порядке. А сам! Ты бы видела! Отрастил бородку, вид пижонский!..
— Между прочим, со временем вычислительная машина сумеет обшлепать любого математика!
Я нарочно употребляю Микино «обшлепать».
— Только не Зельца! — говорит Витька. И глаза его блестят.
А мне обидно! Почему Зельц на четвертом курсе, а мой сидит в мастерской и чинит всякую рухлядь! И ему дают «на чай» сигареты!..
Лучше бы он мне не рассказывал про эту встречу
Приходит Борис, и мы ужинаем втроем. Вернее, это нечто среднее между ужином и обедом.
Не все ли равно, как это назвать. Вечерняя трапеза при свете настольной лампы, будь благословенна!.. Когда не надо стоять у окна, и смотреть в темноту, и ждать, не мелькнет ли в арке ворот знакомый силуэт...
За чаем Витька рассказывает «на бис» про старика с радиолой и встречу с Зельцем. Борис выслушивает его, снисходительно позевывая. Мне кажется, он зевает нарочито, показывая этим свое равнодушие к блестящим успехам Зельца. Не мой характер! Я еле сдерживаю себя, чтобы не сказать что-нибудь ядовитое. Вроде: «Оказывается, некоторых устраивает наша система высшего образования!» или: «Между прочим, зельц — это сорт колбасы с крупным жиром»... Нет, нет! Только не сегодня!
Меня тянет к окну — привычка. Но сегодня все тот же пейзаж выглядит по-иному. Темнота не таит опасности, фонари подмигивают дружелюбно. У Колесниковых в двух окнах темно, а в третьем горит торшер. Странно, что я не встречаю Леху!
Наши собачники уже «на линии». Два охотничьих сеттера, Бой и Леда, прочесывают скверик в поисках дичи. Длинная, как трамвай, такса Беба семенит на коротеньких ножках рядом с коротконогой хозяйкой. Дворняга с роскошным именем Жанна заливается громким простецким лаем, на что бульдог Рамз отвечает брезгливым молчанием. Он призер многочисленных выставок, и у него столько медалей, что ему мог бы позавидовать какой-нибудь генерал-аншеф. А вот и пенсионерка-овчарка со своим хозяином, тоже пенсионером. Овчарку зовут странно — Верба. Она давно поняла, что шпионов не существует, во всяком случае — в нашем подъезде. А ей с молодых лет так хотелось поймать хоть одного шпиона!..
Я жалею собак. Одна из самых страшных картин, какие можно видеть в городе,— потерявшаяся собака. Какое отчаяние в глазах! Как, должно быть, мутит от чужих людей! Какая толпа незнакомых запахов и голосов! И все меньше надежды!.. И никакой возможности объяснить!
За моей спиной тишина. Борис и Витька сели за шахматы. Я в этом совсем не разбираюсь. По-моему, это просто хороший способ молчать, сохраняя умный вид. Потом мы снова пьем чай с вишневым вареньем, слушаем песни Высоцкого — Витька принес новую ленту. «Ах вы, кони мои, пр-ри-вер-ред-ли-вые!..» До чего он хрипатый, этот Высоцкий, но что-то в нем есть.
Наш старенький «Айдас» работает еще вполне прилично. В отличие от Мики, мы с Борисом не помешаны на всякой технике... «Постою на кр-ра-ю!» — хрипит Высоцкий. Я смотрю на Витьку и думаю: ерунда, все рассосется!..
И не ведаю, что это штиль перед бурей.
— Мы зайдем? — спрашивает он утром. Уже в дверях.
— Не поняла вопроса,— говорю я.
О, как сразу я все поняла! Что-то было в его голосе. Какая-то непривычная мягкость... И я растерялась. Я совсем не была к этому подготовлена, хотя только и занималась тем, что у всех спрашивала совета.
И теперь я пытаюсь выиграть время.
— Кто это мы?..
— Ну, мама! — Он обнимает меня.— Зачем ты делаешь вид?..
Как плохой ученик перед доской, я забыла все правила и доказательства и тупо молчу.
— Ничего особенного не надо,— говорит он поспешно.— Просто чтобы вы с отцом были дома... Бутылку мы принесем.
Эта «бутылка» решает все. Я высвобождаюсь из его цепких лап.
— Никаких бутылок,— говорю я.— Это еще что такое? Я надеялась, что ты выбросил этот бред из головы!..
— Я хотел вас познакомить...
— А мы не желаем!.. Ты должен учиться! Кому ты будешь нужен такой?
— Я буду учиться!
— Врешь! Она первая же тебя бросит!..
— Неправда! Она меня любит!..
— Конечно, с одним не выгорело...
Хлопает дверь. Он не ждет лифта. Мне слышно, как громыхают его ботинки, минуя по пять ступенек.
Война объявлена!..
С этого дня он почти перестал бывать дома. В сущности, дома он только ночует. Борис вручил ему ключ от входной двери, и он возвращается когда вздумает. Иногда в половине второго. Мои бдения у окна носят теперь тайный характер. Я ложусь одновременно с Борисом и, дождавшись, пока он уснет, занимаю свой пост. Я гашу свет, и поэтому с улицы меня нельзя увидеть. Он возникает в проеме арки, и, отпрянув от окна, я тут же ложусь в постель — делаю вид, что сплю. И слышу, как он бренчит на кухне посудой. Должно быть, он ест стоя, прямо из кастрюльки. Он похудел, под глазами синяки. Стал отращивать бороду — «мы с Зельцем»...
Не сын, а бесплатный квартирант, о котором вдобавок мы мало знаем. Однажды он был у нас с ней. Я обнаружила на своем гребешке длинный золотой волос. Потрясенная, я долго его разглядывала. Но что- может сказать о своей хозяйке один-единственный волос? Он был тонкий и шелковистый, что якобы свидетельствует о доброте... Но как она смела причесываться моим гребешком?.. Какая бесцеремонность!..
Я взглядом сыщика осмотрела все вокруг, но других улик не обнаружила.
— Как ты думаешь, зачем он ее приводил? — спросила я у Бориса.
— Спроси что-нибудь полегче,— сказал Борис. Мое сообщение не произвело должного эффекта.— Возможно, им нужна была крыша,— добавил он, помолчав.
Борис настроен оптимистически. Он считает, что парень в возрасте Витьки должен иметь личную жизнь. Что с точки зрения морали, поскольку она была замужем...
Речь юрисконсульта. Я так и говорю ему:
— Ты юрисконсульт, а не отец! При чем тут она! У него это первое серьезное чувство!.. Хорошо, хоть молчит про этого. Как его?.. Оклахому!..
Оклахома мне иногда снится. Как я открываю дверь, а там он стоит, с чемоданом и сумкой на плече. Я впускаю его, и он начинает у нас жить. Почему-то он живет у нас вместо Витьки, который уехал на Север... И я во сне умоляю его сделать так, чтобы Витька вернулся. Вот такой кошмар!.. И все так реально, как будто на самом деле. В моих снах этот Оклахома даже окает: какая-то клеточка в мозгу помнит, что в тех краях, откуда Симка Чижов, он же Оклахома, люди должны разговаривать именно таким образом...
Паспорт Витьки лежит в тайнике. Там, где я его спрятала. В моей тумбочке, под газетой. Каждый день я приподнимаю газету, чтобы проверить, на месте ли он. Пока что сын на него не посягает. И не делает больше попыток нас с ней знакомить. Зато Нонна часто звонит и требует «продолжения» — ее томит любопытство и потребность давать советы. И я рассказываю ей, что могу. О том, что ему пришла бумага из деканата — грозят отчислить из института за непосещение лекций. Сообщаю скупые сведения. О н а работает на почте, в отделе телеграмм. Номер почтового отделения Мика обещал выведать. И тогда можно будет на нее посмотреть...
— Поручи это мне,— говорит Нонна.— Тебе совершенно незачем туда ходить! На тебе же все написано крупным шрифтом! И потом, вы с Витькой — одно лицо!..
Нонна права. Мне вовсе не нужно, чтобы эта девица сказала Витьке: «Твоя мать приходила!»
Мика звонит с работы. Он точен, как всегда.
— Записывай,— говорит он. И диктует адрес и номер почты.
Я тут же передаю их Нонне.
Ну, цирк! Так сказал бы Витька... Это его словечко. Он пускает его в ход, когда его что-нибудь поражает. Иногда в развернутом виде: «Ну, цирк зажигает огни!»
В этот день у меня нет уроков. Я брожу по дому как очумелая. Кидаюсь на каждый телефонный звонок в надежде услышать голос Нонны. Скоро Новый год. У людей уже елки, они хранятся пока на балконах. В нашем доме я насчитала у четверых и шесть в доме напротив. У Колесниковых елки пока что нет... Странно, я даже не спросила, какая у него семья, есть ли дети. Мне казалось, что мы так близко живем!.. Как до войны, в общей квартире. Что мы будем часто видеться. Прошло два года с той первой встречи, Витька ушел в армию и вернулся, а я все смотрю на окна в доме напротив. Одно принадлежит кухне, оно служит балконной дверью. И еще по одному в каждой комнате. Квартира вроде нашей. И разделяют нас какие-то несчастные сто пятьдесят — двести метров!..
В том году у них была елка. В комнате, где обычно по вечерам горит торшер. Елка стояла у окна, вся в цветных лампочках, они зажигали их каждый вечер. И когда все елки, свергнутые и жалкие, иногда с серебряной нитью мишуры, запутавшейся в колючих ветках, или с забытой игрушкой, уже валялись возле мусорных баков, у Колесниковых елка еще царственно сияла по вечерам и праздник длился...
В прошлый раз мы встречали втроем — мы с Борисом и Тетя. Мика с Женей любят встречать в компании, а мы домоседы. Новый год — семейный праздник, я сумела внушить это даже Витьке. Он всегда встречал его с нами, и в тот день нам его особенно не хватало. Конечно, мы послали ему посылку — все его любимое. И я вложила в поздравительный конверт три рубля. Мы с Тетей только и говорили о Витьке, пили за него, а потом перечитывали его письма. И то, где он описал встречу Нового года в армии в первый год службы.
«Вот и Новый год! Опишу, как этот праздник прошел у нас. В 9 часов вечера мы пришли в столовую. Там были расставлены столы, на столах стояли батареи бутылок с лимонадом, лежали горы печенья и конфет, стояли коробки с тортами. Мы ели, а перед нами выступал наш ансамбль из курсантов. Были аттракционы, игры. Потом подали кофе, яблоки и опять конфеты. Легли спать мы в ноль часов тридцать минут. В новогодней лотерее я выиграл почтовый набор... Командиры, представляете, находились с нами все время»...
Тетя очень растрогалась, даже пустила слезу. А Борис комментировал в своем духе: «Праздник в детском саду! В мое время в армии...»
Нонна все не звонит, и я начинаю злиться. Звоню ей сама.
— Только что вошла,— говорит она.— Подожди, спрячу все в холодильник.
Я покорно жду. Я вижу, как она неторопливо достает из красной матерчатой сумки пакеты и банки. Как, приоткрыв один пакет, достает оттуда что-то — пастилу или пряник — и начинает жевать. И наконец садится на стул, подложив под себя одну ногу и свесив другую,— ее любимая поза. Мне не нужен видеотелефон — мы слишком давно знаем друг друга.
— Я там была,— говорит она, продолжая жевать.— Мне она активно не нравится.
— Почему? — спрашиваю я упавшим голосом. Можно подумать, что я ждала чего-то другого.
— Не знаю, как тебе объяснить,— говорит она и жует.— Заурядная, понимаешь? Девушка-разгадка,— она смеется, довольная своим остроумием.— Я с ней даже повздорила. Очередь, понимаешь ли, человек десять. Я спрашиваю: «Есть конверты без марок?» Она подсчитывает слова в телеграмме и не отвечает. Я снова спрашиваю. Как ты понимаешь, мне конверты ни к чему, просто хотела, чтоб она глаза подняла — рассмотреть получше!.. Не стоять же мне для этого в очереди! Я опять: «Конверты без марок есть?..» Молчит. Меня уже заело. Кивнуть-то можно!.. Для чего-то мимика существует!.. Я ей
о и гофф так и сказала. Она в это время квитанцию выписывала. Стрельнула на меня глазами и эдак презрительно: «Мимика существует в театре! А на почте очередь!» В общем, наш неназойливый сервис в лучшем виде!
— А внешне? — спрашиваю я.
— Я же сказала — обыкновенная. Крашеная блондинка, глаза, кажется, серые...
— Почему ты думаешь, что она крашеная? — говорю я.
— Потому что сейчас все крашеные. И я в том числе.
— Послушай, а может быть, то была не она?..
— Она, она! Я слышала, как ее окликают: «Светик!..»
— Видишь, для них она Светик! Значит, ее в коллективе любят... Ты сама виновата! Ты же мешала ей работать со своими конвертами!..
— Вот человеческая благодарность! — говорит она.— Я тащусь на почту, покупаю ненужные мне конверты без марок... А из тебя, кстати, выйдет отличная свекровь — ты всегда будешь на ее стороне!
Вот и вся информация. У меня нет никаких оснований не доверять вкусу моей умной подруги. И все же в ее словах было что-то обидное. Может быть, не в самих словах, а в тоне. В нажиме, с каким она произнесла это «активно не нравится»... Здесь крылось какое-то превосходство, какая-то не произнесенная вслух фраза, вроде: «Мой Илья никогда бы не смог полюбить такую девушку!»
Подожди, дорогая, еще неизвестно, кого тебе приведет Илья!..
Вечером к нам заезжает Мика. Прямо с какой-то конференции, где он выступал. Видимо, выступал с успехом: он возбужден и, как всегда, хочет есть. Я люблю его кормить, и он это знает.
— Бывают благодарные слушатели,— говорит он,— а я благодарный кушатель!
1 2 3 4 5 6 7 8 9