В конце учебного года Янка поехала в город на учительскую конференцию. Брат отвез ее на повозке в город, они договорились, что на следующий день он за ней заедет, и он вернулся в село. Янка же села на шумен-ский поезд и к полудню сошла в селе Невша. В этом селе жили ее дальние родственники, тетя Русийка — двоюродная сестра матери, и ее муж по имени Паско. Когда Янка была маленькой, у нее на ногах появились какие-то болячки, и мать возила ее в это село к одной знаменитой знахарке. Они остановились тогда у тети Русий-ки, пошли к знахарке, та смазала болячки, дала им мазь с собой, и они могли бы ехать, но тетя Русийка с мужем не отпускали их целую неделю. Детей у них не было, и они не могли нарадоваться Янке, носили ее на руках, ласкали, баловали и на прощанье надарили кучу подарков. Сейчас Янка вспомнила об этих людях и решила их навестить. Она сказала, что была в Шумене по делу и по дороге заехала к ним. Старики были приятно удивлены и по-прежнему не могли ей нарадоваться. К вечеру Янка собралась ехать, но они встали в дверях и не отпустили ее. Разговор затянулся за полночь, старики расспрашивали ее о домашних, о работе в школе и, конечно же, поинтересовались, скоро ли она пригласит их на свадьбу. Янка попросила их сохранить в тайне то, что она им доверит, они перекрестились, и Янка рассказала им о своей любви с Димчо. Рассказывая, она заплакала, заплакали и старики и под конец решили ее судьбу: «Забирай своего парня и приезжайте к нам! Здесь поженитесь и будете жить, сколько захотите. Вот вам дом, вот вам все что нужно!»
Как только кончился учебный год, Янка и Димчо исчезли из села. Грашевы в неистовстве подняли на ноги милицию и явились за дочерью к Джелебовым. Старый Грашев, его сын и милиционер ворвались в дом, все обыскали и, не найдя молодых, набросились с руганью и угрозами на Киро Джелебова и его жену. Так обрушилась на них новая беда — дом покинул и младший сын. Грашевы пустили по селу слух, будто Димчо силком умыкнул их дочь и, поскольку она не захотела ехать с ним, убил ее и где-то зарыл труп. Ослепленные яростью, Грашевы распространили и еще один нелепый слух — будто Димчо, спасаясь от суда, бежал за границу к старшему брату. Джелебовы и так постоянно были под подозрением, любой мог бросить в них камень, и люди не только верили слухам, но и придумывали новые. Снова начались вызовы в сельсовет, допросы и угрозы, и так продолжалось около месяца, пока Димчо и Янка не написали домашним, что они поженились и живут в одном дальнем селе.
Старшие Джелебовы остались совсем одни и жили так уже двенадцать лет. Крепкий их корень все равно сказывался — несмотря на все свои беды, на здоровье они не жаловались, и не было дня, чтоб они не вышли на работу. Не было, однако же, и такого дня, когда б они забыли о своем одиночестве. Особенно болезненно ощущали они одиночество при мысли о сыновьях, которая жгла сердце, как незаживающая рана. О Марчо они знали только то, что он сообщал время от времени в своих письмах. Детей его и жену, которых они видели лишь на фотографиях, они не воспринимали как живых людей. Такими они являлись им и во сне — лишенные плоти и крови, безгласные и невзрачные существа стояли неподвижно или двигались в ограниченном пространстве формата почтовой открытки. Один только Марчо среди всех них был живым, был тем самым Марчо, которого они знали. На снимках он был одет по-разному — в пальто или пиджаке, свитере или рубашке, но они мысленно снимали с него чужие одежки и видели его в той одежде, которую он носил здесь. Они не могли себе представить, что он изменился, что живет другой жизнью, среди других людей, им чудилось, что он где-то близко и в то же время страшно далеко, так далеко, что им, быть может, и не суждено больше его увидеть.
Анё с женой и сынишкой приезжал за это время в село только раз, а они три раза навещали его в Стара-
Загоре. Первый его брак оказался неудачным, он женился второй раз. Насколько они могли понять из тогдашнего его письма, первая его жена была женщина легкомысленная, неумеха и к тому же бездетная; они, прожили два года и так и не пришли к согласию. Вторую его жену старики знали, она была, на их взгляд, женщиной разумной, хорошей матерью и хозяйкой. Работала она в какой-то канцелярии, у нее был дом с двором, и Анё жил у нее. Родители ее были уже стариками, а отец страдал сильнейшим склерозом, так что приходилось постоянно следить, чтоб он не ушел со двора, и все-таки он иногда выскальзывал на улицу и шел куда глаза глядят. Адреса своего он не помнил, забредал бог весть куда, так что Анё потом ночи напролет искал его и находил спящим в какой-нибудь канаве за городом или каком-нибудь сквере. Он, похоже, не любил зятя, вечно был им недоволен и грозился его выгнать. Анё терпел, снисходя к его болезни и старости, а главное, ради жены, с которой они отлично ладили. Уже несколько лет он работал на станции техобслуживания, брал и частные заказы и хорошо зарабатывал, но родители и за него не были спокойны. Им казалось, что он все еще не примирился с той жизнью, которую отрядила ему судьба, к тому же они знали его неукротимый характер и боялись, как бы какие-нибудь, пусть мелкие, разногласия не расстроили снова его семейной жизни.
Димчо и Янка жили в трех часах езды по железной дороге, но ни разу не показались в селе. После их бегства Грашевы прокляли дочь и написали ей, что не хотят больше ее видеть; она не смела переступить их порог, и Димчо тоже не стал приезжать в родные места. Приютивший их Паско умер, а тете Русийке шел уже восьмидесятый год. Еще недавно она занималась детьми и домом, а теперь целыми днями сидела на тахте, чистенькая, беленькая и пушистая, как ангорская кошка, и пыталась вязать, водрузив на нос две пары очков. Янка кончила в Шумене какие-то курсы и преподавала в прогимназии, а Димчо, ввиду отсутствия главного агронома, уже год занимал эту должность. Димчо и Янка уговаривали его родителей переехать к ним, но Джеле-бовы не могли на это решиться. Чем более одинокими они себя чувствовали, тем крепче привязывались к дому, где прошла их молодость и где они вырастили сыновей.
— Э-э-эй!— послышался голос, метель на мгновение затихла, и в двух десятках шагов мелькнула фигура Стояна Кралева.— Кто там? Киро, ты?
— Я,— отозвался Киро Джелебов.
— Я уж из сил выбился... помоги! Сюда...
Метель снова его скрыла, а Киро вспомнил, как несколько лет назад молча попросил его о помощи, но не получил даже сочувствия. Тогда только что прошла кампания развенчания культа личности, Стоян Кралев был снят с поста секретаря партбюро и только что назначен председателем кооперативного хозяйства. В хозяйстве пало четыре лошади, и санитарные власти установили, что они были отравлены. Киро еще с вечера заметил, что лошади больны, сообщил об этом председателю и потребовал, чтобы из города тут же вызвали ветеринара. Стоян Кралев, который уже лег спать, выслушал его через окно и велел до утра не отлучаться от лошадей. Утром послали за ветеринаром, он приехал лишь под вечер и застал лошадей уже мертвыми. Было начато следствие, и подозрение пало на Киро Джелебова. Следователь не только не истолковал в его пользу тот факт, что он вовремя предупредил председателя о заболевших лошадях, а, наоборот, счел это подтверждением его вины, потому что, мол, преступник иногда сам сигнализирует о преступлении с целью обеспечить себе алиби. Одного из конюхов, непосредственно отвечавших за павших лошадей, весь тот день не было на месте, другой ничего не знал. Лишь Стоян Кралев мог бы помочь Киро или хотя бы облегчить его положение, и Киро попросил его сказать, что он думает о происшествии. Стоян'Кралев пожал плечами и все время, пока шел допрос, молчал. В конце концов следователь отпустил Киро, но дал ему понять, что отсутствие улик совсем не означает, что с него сняты все подозрения.
И так бывало всегда, когда в животноводческой бригаде случались какие-нибудь неприятности. Пропадало ли там что-нибудь, появлялись ли болезни, погибала ли скотина и трудно было установить, по чьей вине,— за все должен был отвечать он, и не только как бригадир, но и как прямой виновник. Люди из его бригады привыкли сваливать на него вину за любой промах, и этим пользовались недоброжелатели кооператива. Они саботировали работу, умело прикрываясь прочно приставшей к нему дурной репутацией. Стоян Кралев, со своей стороны, использовал старый испытанный прием — играл на том, что человек, впавший в немилость, становится послушным и исполнительным и даже может оказывать руководству особого рода услуги. В присутствии Киро он не раз говорил, что, мол, некоторые люди находятся в таком положении, что должны во все глаза следить за остальными кооператорами и обо всех их проступках тут же сообщать, потому что в противном случае — ничего, мол, не попишешь — их самих будут считать виновниками или, по крайней мере, соучастниками провинившихся. «Еще и доносчиком хочет меня сделать, совсем уж в грязь втоптать»,— думал Киро и при каждом удобном случае настойчиво просил, чтобы его послали работать в поле.
— Какой бы ты там ни был, но работник ты хороший,— отвечал Стоян Кралев.— Животноводческой бригаде без тебя не обойтись, так что на другую работу я тебя посылать не стану. Мы, Джелебов, ценим хороших работников и никому не собираемся мстить, как думают некоторые. Подходим к каждому индивидуально и оцениваем его трудовой вклад, независимо от того, допускает ли этот работник идейные слабости или нет. Мне ничего не стоило заслать тебя куда следует, когда твой сын эмигрировал, а я вместо этого назначил тебя бригадиром. Теперь я могу сказать тебе по секрету, что меня сняли с должности секретаря партбюро только за недостаточную бдительность, за то, что я проморгал твоего сына. Другими словами, если б я крепко держал в руках таких, как ты, я занимал бы теперь другой пост.
В такие моменты Киро Джелебов |ощущал, как знакомый острый спазм сжимает ему горло и жаркими волнами разливается по телу. Часто, особенно в первые годы после бегства Марчо, он впадал в это состояние отчаянного, мутящего разум озлобления, но случайные обстоятельства всегда мешали ему дойти до крайности. Конечно же, он мог убить Стояна Кралева в любое время, но после минут сильного возбуждения ему удавалось превозмочь свою ненависть, и он начинал даже бояться возможного убийства. Спокойно обдумывая свое положение, он находил, что при данной политической ситуации оно и не может быть иным и что только время отодвинет его вину в прошлое. Отношения между людьми изменятся, они уже начали меняться, многое забудется, следовательно, надо терпеть и ждать. Когда он
рассуждал так смиренно и трезво, он оправдывал и Сто-яна Кралева — в конце концов, тот лишь орудие в руках вышестоящих и выполняет чьи-то указания, так же как и его подчиненные пляшут под его дудку. На его секретарском месте любой действовал бы точно так же, иначе отстранили бы его самого. Так что и тот, другой, не стал бы нянчиться с человеком, который так долго не желал вступать в кооператив и у которого к тому же сын совершил политическое преступление. Разница могла быть только в обхождении, но это дело характера. Стоян Кралев — человек скоропалительный, рассусоливать не любит, что у него на уме, то и на языке. Потому его и сняли с секретарей, нет у него к людям подхода...
Перенеся столько тяжких оскорблений, изранивших до крови его гордость и достоинство, Киро Джелебов, быть может, и не нашел бы покоя в одном лишь смирении, если бы не черпал упования еще и в Библии. Он открывал эту книгу еще в молодые годы и смотрел, что вписал на чистые ее страницы его дед, а позднее добавил отец. На листах семейной летописи его дед Киро записал химическим карандашом имена всех или почти всех представителей рода, от своего прадеда до внуков, а также важнейшие события их жизни. В самом корне большого семейного древа был обозначен некий Ангел, производитель шнура и торговец, живший где-то во Фракии. За ним следовали двое его сыновей и дочь, их сыновья и внуки, одним из которых был дед Киро, в молодости живший в Сливене и оттуда переселившийся в Добруджу. Дед Киро записал день своей свадьбы с Гроздой и дни рождения своих детей. Вслед за ним старый Марко Джелебов отметил синими чернилами день своей свадьбы, дни рождения трех своих сыновей, преждевременную смерть дочери и жены. И в конце — день свадьбы первородного сына Киро. Марко умер в пятьдесят четыре года от разрыва сердца во время молотьбы, когда подавал снопы на скирду. До последней минуты он был совершенно здоров, слыл человеком строгим и замкнутым и подпускал к себе только детей, уверяя, что лишь они — настоящие люди. После его смерти Киро Джелебов перебрался в свой теперешний дом, вместе с утварью перенес и Библию и через несколько месяцев вписал в семейную летопись рождение Марчо. Через некоторое время у среднего его брата родилась девочка, младший брат женился, Киро отметил
и эти события и стал таким образом летописцем рода. Когда он перечитывал имена своих далеких предков, он невольно напрягал воображение, чтобы представить себе их лица, голоса, одежду и жизнь, и при мысли о том, что в его жилах течет кровь всех этих людей, испытывал странное чувство. Судя по коротким заметкам о каждом из них, это были люди гордые и непримиримые, с разными склонностями и разными судьбами. Среди них были ремесленники, торговцы, священники и учителя, один ополченец двое офицеров, один сосланный в Анатолию, один повстанец из отряда Хаджи Димитра 2 и Караджи, была и молодуха Кирка, «зарезавшая себя серпом, поелику была опоганена турками», а брат ее Димо отомстил за нее, перебив одну турецкую семью; далее записи сообщали, что Атанас, который был коммунистом, пропал во время событий 1923 года, бабка Мина родила восемнадцать детей, а некий Мирчо оказался в России и внуки его теперь живут в городе Николаеве. Имена всех этих людей переходили из поколения в поколение, сохранившись до наших дней, и это выглядело как чудо. Имя прапрадеда Ангела, которое носили еще многие Ангелы, теперь перешло к Анё, другие его сыновья, как и сыновья и дочери его братьев, носили те же имена, которые были вписаны в родовую летопись. Ему самому досталось имя молодухи Кирки, жившей в мрачные времена рабства и насилия и решившей лучше покончить с собой, чем жить опозоренной. Он пытался вникнуть в драму этой молодой женщины, как и в судьбы всех остальных, и погружался в тайны двухвекового рода, раскиданного по всей Болгарии и по соседним странам, преодолевшего неисчислимое множество всяких превратностей, прошедшего через огонь и кровь, чтобы ныне жить в нем и его сыновьях, в его братьях и их сыновьях.
В молодости, открывая первые страницы Библии, Киро Джелебов с удивлением прочел, что и в ней повествуется о родословном древе одной семьи, притом
Ополченец — участник болгарского ополчения, добровольно участвовавшего в русско-турецкой войне 1877—1878 гг.
2 Хаджи Димитр (1840—1868) — герой борьбы болгарского народа за освобождение от османского ига.
Семья эта — человечество. Первые рассказы о сотворении мира, об Адаме и Еве и о потопе показались ему наивными, словно детские сказки, и ему стало любопытно, вся ли эта толстенная книга заполнена такими же сказками. Так он узнал о семье Авраама, о Содоме и Гоморре, о том, как Сарра стала женой фараона, а когда он прочел бурную и волнующую историю Иосифа, то оказался в мире ужасов, борьбы, страданий и чудес, от которого больше не мог оторваться. Многие годы он медленно постигал этот мир с его многозначными и противоречивыми событиями, сбивался, еще и еще перечитывал те же страницы и так же медленно их осмысливал, отделяя истину от легенды. Он ни с кем не делился прочитанным, так как сыновья его не проявляли интереса к этой книге, называли ее «батиной книгой», и он не обижался на их незлобивую иронию. Сыновья были молоды и не могли в этих притчах и легендах открыть для себя правду о жизни, как и он не находил ее в их годы. Было даже время, когда он воспринимал библейские истории как занимательное чтение или как сказки из «Тысячи и одной ночи». Эту книгу он тоже прочел — ему дала ее одна из учительниц, а из гимназических учебников Марчо он извлек краткое содержание «Илиады». Первая из этих двух книг увлекла его бесконечными перипетиями своего сюжета, вторую он не понял, поскольку изложение было сухим и кратким, а он не знал греческой мифологии. Так или иначе, он был неплохо подготовленным читателем. Единственный из крестьян он просматривал в клубе газеты и журналы, прочел много книг из тех, что привозили жившие у него в доме учительницы, читал учебники сыновей и оставленные ими книги, брал книги и у Илко Кралева. Однако никто, кроме его жены, не знал, что долгими зимними вечерами он допоздна читает все, что попадает ему под руку. Он не любил ни с кем говорить о прочитанном, чтобы не выглядеть в чужих глазах человеком, взявшимся не за свое дело, тем более что односельчане, его ровесники, испытывали к «книжным людям» врожденное презрение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60