Но тут из-за чего-то приякшался к нему кержак Парамон. Всем, что у него есть, делится, зачем-то все одаливал в 1 олову Йугуша, что если алтаец, значит, он хороший человек, друг, выручала. Всегда ходил за Иугушем, спал рядом, даже в караул просился вместе. Мужичок он был забитый, молчаливый, ходил в невыделанной бараньей шапке, никогда не расставался с нею, а когда спал, хоть и холодно было, засовывал шапку за пазуху. Йугуш все удивлялся, что же Парамон нашел в нем хорошего. Но вот однажды проснулся ночью — Парамон лежал рядом и хрустел чем-то в шапке.
Вот Иугуш и понял—все,—деньги! Тут же трудно было удержаться, чтоб не сунуть нож Парамону под мышку. Схватил Иугуш шапку — ив тайгу. В шапке оказалось и денег много, и горсть мелкого золота, часы, серьги, кольца. За два месяца промотал все это Йугуш за картами в той же долине Уймоии. Стали приближаться красные, все пути оказались отрезаны, вот и решился Йугуш примкнуть к ним...
Рубец на щеке производил нужное впечатление... И никто не знал, что в действительности тот знаменитый шрам он заработал тогда, в долине Уймони, когда весело гулял на деньги убитого кержака. Между картежной игрой украли они с парнем по имени Камчы гнедого меринка. Стали свежевать гнедка. Дело было ночью, торопились — близился рассвет. Йугуш отвернул кожу на задней ноге лошади и говорит Камчы:
— Держи за копыто — сдеру кожу. Камчы держит копыто.
— Крепко держи!.. Лады!
— Держу, держу!
— Не отпускай,— прохрипел Йугуш и что было сил дернул кожу к себе... Очнулся на земле. Камчы или не смог удержать копыта — руки-то у него были мокрые, скользкие,— или выпустил нарочно, но подкованное величиною с чугунок, копыто рассекло щеку Йугуша надвое и выбило три зуба. Затаил злобу Йугуш, а через несколько дней кто-то в тайге стрелял в Камчы, семь пуль потратил, пока добил... Теперь никто уже не мог знать, где заработал Йугуш свой шрам.
Он вернулся в родное село, а в период организации коммун быстро продвинулся «вверх». Речи легко произносил. Говорил зажигательно, никто не мог с ним тягаться. Все время был занят тогда Йугуш (как и сейчас — очень любил он быть занятым и всегда находиться при деле): скок на коня — и галопом в аймак на заседание.
И когда выбирали коммуны, Йугуш оказался лучшим кандидатом. И прошел (единогласно в башлыки...
«Не так плохи мои дела, — думает йугуш, забыв о сне.—Должников много, теперь пусть расплачиваются: и Кепеш, и Кукпаш... Калбак, Балыкчи...»
В прошлом году Йугуш ездил смотреть пастбища, смотреть табуны. Хотя, правду сказать, поехал просто так — отдохнуть, развеяться, подышать горным воздухом, настоянным на можжевельнике и кедре, полюбоваться альпийскими лугами и дальними видами с высоты горных круч. Приехал к шалашу, где расположились табунщики, велел заколоть стригунка. А перед отъездом (охотился четыре дня) приказал заколоть еще одного. Отделил мясо стригунка от костей, подвесил к ветвям кедра, развел под деревом огонь — решил мясо закоптить. Вечером вернулся к стоянке. Табунщики беседовали у костра и не видели, как подошел йугуш, Йугуш не выдал своего присутствия, разговор показался ему интересным.
— Вот, говорят, если человек убьет человека, ему плохо станет, бог покарает... Враки все это, — заговорил один из пастухов.
— А может, не враки? — спросил другой.
— Враки. Вот подумайте сами, Калбак и Балыкчи возле Каменного притора застрелили русского ямщика, а Кепеш и Кукпаш мальчонку Табынара порешили. Сколько уже лег прошло, а ничего с ними не случилось. Живы и здоровы... Говорю — враки...
Йугуш весь превратился в слух. Любил он, кстати сказать, извлекать пользу из человеческих слов, ни один чужой разговор для него не пропадал зря.
Про дело Калбак и Балыкчи он знал хорошо. Калбак и Балыкчи тогда были табунщиками. Йугуш приехал к ним, и они зажаловались, что нет мяса. «Что, мяса, говорите, нету,— рассердился на них Йугуш. — Мясо вон у Каменного притора ходит. Можно сказать, даже сваренное. Может, скажете, я должен его вам в рот положить».— И уехал.
Назавтра же в село приехал русский ямщик и привез тело застреленного друга. Это они ночевали у Каменного притора. Йугуш тут же понял, в чем дело. Приехал доктор из аймака и разрезал тело застреленного. Длинный был парень, как жердь, лет восемнадцати и комсомолец. Из груди его вытащили две картечки. Осмотрели ружье ею друга. И как-то случайно его ружье оказалось заряжено такою же картечью, какую вытащили из груди погибшего. Что тут долго думать и ломать голову — записали, что это он застрелил своего друга, и посадили. А что, Йугуш будет раскрывать рот, когда сами находятся для него руки, которыми можно вытаскивать горячие казаны.
Вскоре после подслушанного разговора Йугуш вызвал Кепеша и Кукпаша и, не говоря ни слова, приставил наган к их лбам. Те сначала разинули рты, потом во всем повинились.
Табынару было лет семнадцать. Из бедняков был. Маленький, кругленький, так и крутился повсюду, попрыгивал, как поплавок. Любил карты и мухлевать был мастак. Да еще драчун, язык имел длиннее, чем свой рост, ничего не боялся, дразнил даже баев и кулаков. Одним словом, живой был человек. Еще бы немного, и он бы стал одним из отчаянных комсомольцев. Но однажды в раннюю весну он потерялся. Раньше он говорил, что поедет в гости к дяде, который жил в степи, и поэтому родители не стали искать его тут же, по горячим следам. После искали долго, но все же угасла у них надежда — перестали. Вот так и пропал парень, позабыли о нем. К тому же родители его перекочевали и от родных никого не осталось.
Пять лет прошло с тех пор, и тут у старушки Яжынар, что жила в верховье долины, потерялась пестрая корова. Старик Шыйкынуш решил помочь Яжынар. Целый день куролесил, но корову так и не нашел. «Э-э,— подумал он.— Как бы ту Пеструшку не зарезал Серкенек, что живет в ложбине Куйлу. А если зарезал, как же он в это жаркое лето будет хранить мясо целой коровы — он должен прятать. И прятать во-он в той пещере -— там прохладно, и никто туда не зайдет. А что, если осмотреть?».— решил старик и повернул к пещере. Долго карабкался и вошел в пещеру. Смотрит, лежит старая шуба, вся истлевшая, изгрызанная мышами, в белых пометах диких голубей. Старик рукоятью камчи просто так перевернул шубу. «Э-э, да ведь это же шуба Табынара! Подол из козьей шкуры,— екнуло сердце старика.—Да, да, она. Мать Табынара все жаловалась, что не может собрать шкур ему на шубу. Тогда брат ее Тон-кур дал ей козью шкуру. Вот она, да, да, голубая коза». В углу пещеры возвышалась груда камней. Значит, это и есть могила Табынара. «А кто хоронил его?—думает старик дальше.— Хоронил Ю1, кто убил. А кто убил?» И тут старик вспомнил, как в те же дни, когда потерялся Табынар, ездил по вызову заболевшей сестры в Ка-ра-Суу. Возвращался оттуда затемно и вот туг, возле лога Куйлу, встретился с санями, едущими наперерез долины. Так сошлись их пути — ни пересечь их впереди, ни повернуть в сторону. На санях ехали двое и везли что-то длинное, черное. Как проехать молча — старик спросил: «Что везете, люди?» — «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить», — ответил голос. Зачем интересоваться людьми, которые едут на тяжкое — хоронить, старик и не захотел узнавать, чей был голос. Приехал он домой. В юрте его сидела жена и две-три старушки. «Как возвращался, возле лога Куйлу встретились сани,— сказал старик.— Оказывается, померла старшая дочь Кабыкту».— «Что вы, ведь говорили, что шаман Йспийим возвратил ей душу, поставил на ноги»,-— заговорила одна из старушек. По зачем много говорить о смерти, зачем интересоваться ею, знать о ней, и старик Шыйкынуш не принял во внимание слова той старушки и после не принял во внимание даже то, что увидел старшую дочь Кабыкту живой - здоровой. И вскоре позабыл все это.
А теперь, когда могила нашлась, старик поневоле стал вспоминать, чей же был тот голос, сказавший: «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить».
«Везли наперерез долины, значит, выехали из лога Талду,— думает старик и перебирает в памяти всех мужчин, что жили там.—Э-э, да это же голос Кукпаша, — старик аж ударил себя по коленке. — Да, да, Кукпаш. Значит — Кукпаш».
Старик так и не сказал об этом никому. В крайнем случае, не помнит. А если сказал, то, возможно, только жене. Но вот прошло несколько лет, и все это все же дошло до Йугуша. Выходит — сказал кому-то.
А дело, оказывается, было так. В ложбине Эрлу жил середняк по имени Мыйыксу. Он, чтобы уплатить налог сельсовету, продал своего соловка-скакуна кержакам, что жили за перевалом, выручил сорок рублей. Приехал домой — жены нет. Мыйыксу не стал даже чаевать, положил сорок рублей в маленький ящичек, что стоял на почетном месте, и поехал к своим косякам, которые паслись в Йыланду. Вернулся он оттуда дня через два. Открыл крышку ящичка — денег не оказалось.
— Слушай, жена, тут деньги были, не брала?
— Какие деньги? Откуда?
— Да сюда я ложил. Сорок рублей. Выручил от продажи соловка-скакуна. Тебя не было дома, уехал.
— Может, ты их не туда положил?
— Нет, говорю же, нет. Я еще не выжил из ума. Но все же они переворошили всю избу. Деньги не
нашлись.
— Кто-нибудь приезжал?
— Приезжал Мыкаш с женой. Говорил, что едут в гости к сестре в Бешпельтир. Остатки мяса им согрела. Чаю налила. Из избы не выходила.
— Ну, разве на них можно подумать. Наши внуки — могут выпросить.
— Э-э, да Табынар приезжал. Говорил, что едет ставить капканы на барсука. Мясо мыкаши все съели. Как же наливать пустой бульон, да еще холодный. Выбежала на улицу, принесла три полешка.,, Накормила его. Талкану с маслом положила ему в пиалу.
— Ну, тогда он, браток наш, взял. Придется ехать за ним. А то ведь в карты проиграет. — И Мыйыксу отправился в урочище Талду, где жил Табынар.
— Табынара не видели, детки?
— Да вон в юрте матери Талтара в карты играет. Кепеш с ним да Кукпаш.
Подъехал к юрте матери Талтара.
— Табынар тут?
— Немножко в карты поиграл. Только что уехал домой.
Дотрусил до дома Табынара.
— Деньги брал, браток?
— О, господи, брал, брал. Я и не думал, что в вашем кошельке столько много денег. Думал — всего рубль, два. Кала-кала-калак, не истратил я, все целы. Спрятал я их в юрте матери Талтара. Извиняйте, не думал, что столько.
— Ну, ничего, браток. Деньги привезешь ко мне. Рубля три можешь и проиграть. Не то потеряно, не то истлело — от сорока косяков лошадей осталось всего четыре. Вот так-то, браток.— И Мыйыксу зарысил домой. А тем временем Кепеш и Кукпаш продолжали играть в карты в юрте матери Талтара.
— Где у меня нож? Только что в ножнах был, — вскрикнул Кукпаш, беря из плечевую кость бычка.
— Как бы его у тебя не стянул этот чертенок Табынар. Хороший у тебя нож. Видимо, захотелось ему вместо денег на банк его оставить.
— Постой, да я же, кажется, видел, он что-то совал сюда.
Приподняли они кору, которой накрыта юрта, а там кошелек. Открыли — деньги! Сорок рублей! Столько денег никто из них не то что держать в руках — и не видел.
Тут как раз подошел Табынар. Приподнял кору,
— Где деньги?! — крикнул он. Волосы на голове поднялись дыбом.
— Какие деньги?
— Что он мелет-то?
— Отдайте деньги! И-их, зарежу! — и Табынар вытащил нож.
— И-н, еще стращать. На тебе! Началась драка.
Под руки Кукпаша попался, которым толкут талкан, и он им разбил голову Табынара. Аж мозги брызнули.
Вот тебе на. Теперь что делать? Как быть? Подождали, пока не стемнело, запрягли лошадь в сани и повезли в пещеру — схоронить, спрятать.
Схоронили Табынара, вернулись, и тут в темноте на руки Кукпаша подвернулась шуба, брошенная на прясло. Принес он ее в юрту на свет — шуба Табынара. Подол шубы из козьей шкуры. Как же ее не увидели до этого!
Кепеш положил шубу в сани, опять пересек долину, притащил шубу в пещеру. Навстречу с шумом вылетела стая голубей. Испугался Кепеш, отскочил в сторону и упал, запутавшись о конец своего же развязавшегося кушака. Ему показалось, что кто-то поставил подножку. Стало еще страшнее. Перед глазами увидел разбитую голову Табынара.
— Мама!—закричал Кепеш.
— Мама!—гулко и многократно ответила темная пещера.
Кепеш чуть не сошел с ума. Бросил он шубу вперед и выбежал из пещеры.
— Спрятал шубу? Хорошо спрятал?— спросил у него Кукпаш, когда он приехал чуть живой.
— Да... Кажется...
Вот из-за этой шубы вышло все это. Теперь они оба в руках Йугуша. Захочет, сейчас он их съест, а если нет — завтра.
«Да, не так-то уж плохи дела»,—все еще думает, лежи г Йугуш.— Настало время использовать их преступления. Недолго расхаживать Байюреку по селу с поднятой головой. И Чынчы — дружку Байюрека, щенку, тоже недолго лаять. Поякшался с Байюреком, а давно ли без штанов бегал. Скоро и в коммунисты полезет.
А вообще-то такого парня преданного иметь хорошо... Бескорыстный. А то много ли сделаешь с таким, как Сарбан. Еле-еле душа в теле... Тоже как собака, только слишком добрая — покажешь кусочек мяса, побежит куда захочешь, пока не прикрикнешь: «Цыть!»
ЯНА
Еще один человек, который не мог уснуть в ту ночь, будто в глаз ему попала колючка: Яна — жена Йугуша. «Йугуш ни за что хочет съесть Байюрека. Что сейчас делать? Как быть?» — сколько раз перевертывалась она с боку на бок. Иногда ее подмывало схватить нож и зарезать Йугуша. Странный человек он: когда спит, глаза у него открытые. Сколько раз пугалась она тех белых, сверкающих в темноте глаз. «Нет, нет, все же надо сказать. Сказать надо об этом Байюреку,— сколько раз шептала она.— Сколько еще можно выносить вт это?..» Теперь, когда Яна стала грамотной, наслышалась разговоров «больших людей», которые приходили сюда, и стала понимать что к чему. Оказывается, Она подобна собачке, которая караулит юрту Йугуша. «Я колода для тебя, полная дармового меду. Бесплатно ешь, бесплатно пьешь. Без меня никуда не денешься. Это я тебя одеваю, я тебя кормлю»,— каждый день утро-вечер твердит ей Йугуш. Разве легко так жить? Да хотя бы легко вот это — сидеть и молчать, слушая разговор о Байюреке?
Яна выдали замуж очень рано.
Прожила она с мужем всего три года. Звали его Йурашкыном, и однажды он пошел на охоту в шапке из лисьих лапок, а друг его принял среди кустов за застрелил. Свекрови так не хотелось выпускать Яна из своей семьи, только не с кем ей было посадить Яна вместе. Старший
сын ее и так имел двух жен и двенадцать детей, а младшему было всего восемь лет. По все же свекровка попробовала — посадила Яна с восьм плеч ним. Яна одно лето поиграла с ним, починяла ему одежду, обувь, вытирала ему сопли. Мальчик, как и раньше, называл ее йене — женой старшего брата. Но потом все же узнал, что она приходится ему женою. Тут он стал убегать от нее и кричать: «Я не женат, не женат. Я не муж тебе!» И в конце концов свекровка, не найдя другого выхода, посадила Яна на белую лошадь, на другую навьючила имущество, которое Яна привезла с собой — приданое ее,— и привела ее к родительской юрте. «Что поделаешь, родственники дорогие,— обратилась она к родителям Яна. — Огонь, разведенный нами, погас, семья, созданная нами, распалась, и нет у нас другого очага, чтобы посадить ваше дитя. Видимо, придется вам взять ее о браню. Пусть живет она у вас, пока наш восьмилетний сын не станет мужчиной».— «Ну что ж,— что еще больше ей скажет отец Яна,— колени ваши уставали, сидя предо мной, когда сватали, и лошади ваши утомлялись, проделав этот путь»,— и вернул ей шаалта-ка-лым: две плитки кирпичного чаю, синий шелк на верх шубы, корову и пять баранов. Свекровь оставила у коновязи белую лошадь. «Это за пот вашей дочери у нашего очага»,— сказала она и отправилась домой.
После этого она выходила за парня Керима, который жил в другой долине. Прожила она с ним десять лет. Так хорошо они жили: никогда не ссорились, даже громкое слово не сказали друг другу. И добро у них стало множиться, и скот дорос до четырех коров, трех лошадей, до двадцати—тридцати овец. Только не хватало им одного — ребенка. Как ни желала она ребенка, как ни ждала, у кого ни просила совета! Даже ездила за Катунь к знаменитому каму — шаману. Но всевышний так и не дал радости— дитя. Жили они вот так, и в последние годы скот у них уменьшился до одной коровы и лошади. Все это потому, что Керим вступил в комсомол и знал только одно, что скакал между юртами агитировать за новую жизнь. «Ничего, Яна,— говорил он,— скоро совсем другая жизнь начнется. Тогда все будет. Ты знаешь, Яна, какая начнется жизнь!» А перед началом раскулачивания его отправили в город учиться на год. Ждала его Яна, и перед самым концом учебы дошел до нее слушок: «Керим в городе нашел другую, и у той, говорят, руки-ноги тяжелы, что ли...» Как услышала это Яна, тут же собрала все свое, навьючила на лошадь и вернулась домой. Не рассердилась она и не загоревала нисколько, только подумала: «Что поделаешь, это даже хорошо, что единственный сын человека наконец-то нашел другую, которая может рожать. Видимо, воля всевышнего такова — не дать прерваться роду Керима».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Вот Иугуш и понял—все,—деньги! Тут же трудно было удержаться, чтоб не сунуть нож Парамону под мышку. Схватил Иугуш шапку — ив тайгу. В шапке оказалось и денег много, и горсть мелкого золота, часы, серьги, кольца. За два месяца промотал все это Йугуш за картами в той же долине Уймоии. Стали приближаться красные, все пути оказались отрезаны, вот и решился Йугуш примкнуть к ним...
Рубец на щеке производил нужное впечатление... И никто не знал, что в действительности тот знаменитый шрам он заработал тогда, в долине Уймони, когда весело гулял на деньги убитого кержака. Между картежной игрой украли они с парнем по имени Камчы гнедого меринка. Стали свежевать гнедка. Дело было ночью, торопились — близился рассвет. Йугуш отвернул кожу на задней ноге лошади и говорит Камчы:
— Держи за копыто — сдеру кожу. Камчы держит копыто.
— Крепко держи!.. Лады!
— Держу, держу!
— Не отпускай,— прохрипел Йугуш и что было сил дернул кожу к себе... Очнулся на земле. Камчы или не смог удержать копыта — руки-то у него были мокрые, скользкие,— или выпустил нарочно, но подкованное величиною с чугунок, копыто рассекло щеку Йугуша надвое и выбило три зуба. Затаил злобу Йугуш, а через несколько дней кто-то в тайге стрелял в Камчы, семь пуль потратил, пока добил... Теперь никто уже не мог знать, где заработал Йугуш свой шрам.
Он вернулся в родное село, а в период организации коммун быстро продвинулся «вверх». Речи легко произносил. Говорил зажигательно, никто не мог с ним тягаться. Все время был занят тогда Йугуш (как и сейчас — очень любил он быть занятым и всегда находиться при деле): скок на коня — и галопом в аймак на заседание.
И когда выбирали коммуны, Йугуш оказался лучшим кандидатом. И прошел (единогласно в башлыки...
«Не так плохи мои дела, — думает йугуш, забыв о сне.—Должников много, теперь пусть расплачиваются: и Кепеш, и Кукпаш... Калбак, Балыкчи...»
В прошлом году Йугуш ездил смотреть пастбища, смотреть табуны. Хотя, правду сказать, поехал просто так — отдохнуть, развеяться, подышать горным воздухом, настоянным на можжевельнике и кедре, полюбоваться альпийскими лугами и дальними видами с высоты горных круч. Приехал к шалашу, где расположились табунщики, велел заколоть стригунка. А перед отъездом (охотился четыре дня) приказал заколоть еще одного. Отделил мясо стригунка от костей, подвесил к ветвям кедра, развел под деревом огонь — решил мясо закоптить. Вечером вернулся к стоянке. Табунщики беседовали у костра и не видели, как подошел йугуш, Йугуш не выдал своего присутствия, разговор показался ему интересным.
— Вот, говорят, если человек убьет человека, ему плохо станет, бог покарает... Враки все это, — заговорил один из пастухов.
— А может, не враки? — спросил другой.
— Враки. Вот подумайте сами, Калбак и Балыкчи возле Каменного притора застрелили русского ямщика, а Кепеш и Кукпаш мальчонку Табынара порешили. Сколько уже лег прошло, а ничего с ними не случилось. Живы и здоровы... Говорю — враки...
Йугуш весь превратился в слух. Любил он, кстати сказать, извлекать пользу из человеческих слов, ни один чужой разговор для него не пропадал зря.
Про дело Калбак и Балыкчи он знал хорошо. Калбак и Балыкчи тогда были табунщиками. Йугуш приехал к ним, и они зажаловались, что нет мяса. «Что, мяса, говорите, нету,— рассердился на них Йугуш. — Мясо вон у Каменного притора ходит. Можно сказать, даже сваренное. Может, скажете, я должен его вам в рот положить».— И уехал.
Назавтра же в село приехал русский ямщик и привез тело застреленного друга. Это они ночевали у Каменного притора. Йугуш тут же понял, в чем дело. Приехал доктор из аймака и разрезал тело застреленного. Длинный был парень, как жердь, лет восемнадцати и комсомолец. Из груди его вытащили две картечки. Осмотрели ружье ею друга. И как-то случайно его ружье оказалось заряжено такою же картечью, какую вытащили из груди погибшего. Что тут долго думать и ломать голову — записали, что это он застрелил своего друга, и посадили. А что, Йугуш будет раскрывать рот, когда сами находятся для него руки, которыми можно вытаскивать горячие казаны.
Вскоре после подслушанного разговора Йугуш вызвал Кепеша и Кукпаша и, не говоря ни слова, приставил наган к их лбам. Те сначала разинули рты, потом во всем повинились.
Табынару было лет семнадцать. Из бедняков был. Маленький, кругленький, так и крутился повсюду, попрыгивал, как поплавок. Любил карты и мухлевать был мастак. Да еще драчун, язык имел длиннее, чем свой рост, ничего не боялся, дразнил даже баев и кулаков. Одним словом, живой был человек. Еще бы немного, и он бы стал одним из отчаянных комсомольцев. Но однажды в раннюю весну он потерялся. Раньше он говорил, что поедет в гости к дяде, который жил в степи, и поэтому родители не стали искать его тут же, по горячим следам. После искали долго, но все же угасла у них надежда — перестали. Вот так и пропал парень, позабыли о нем. К тому же родители его перекочевали и от родных никого не осталось.
Пять лет прошло с тех пор, и тут у старушки Яжынар, что жила в верховье долины, потерялась пестрая корова. Старик Шыйкынуш решил помочь Яжынар. Целый день куролесил, но корову так и не нашел. «Э-э,— подумал он.— Как бы ту Пеструшку не зарезал Серкенек, что живет в ложбине Куйлу. А если зарезал, как же он в это жаркое лето будет хранить мясо целой коровы — он должен прятать. И прятать во-он в той пещере -— там прохладно, и никто туда не зайдет. А что, если осмотреть?».— решил старик и повернул к пещере. Долго карабкался и вошел в пещеру. Смотрит, лежит старая шуба, вся истлевшая, изгрызанная мышами, в белых пометах диких голубей. Старик рукоятью камчи просто так перевернул шубу. «Э-э, да ведь это же шуба Табынара! Подол из козьей шкуры,— екнуло сердце старика.—Да, да, она. Мать Табынара все жаловалась, что не может собрать шкур ему на шубу. Тогда брат ее Тон-кур дал ей козью шкуру. Вот она, да, да, голубая коза». В углу пещеры возвышалась груда камней. Значит, это и есть могила Табынара. «А кто хоронил его?—думает старик дальше.— Хоронил Ю1, кто убил. А кто убил?» И тут старик вспомнил, как в те же дни, когда потерялся Табынар, ездил по вызову заболевшей сестры в Ка-ра-Суу. Возвращался оттуда затемно и вот туг, возле лога Куйлу, встретился с санями, едущими наперерез долины. Так сошлись их пути — ни пересечь их впереди, ни повернуть в сторону. На санях ехали двое и везли что-то длинное, черное. Как проехать молча — старик спросил: «Что везете, люди?» — «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить», — ответил голос. Зачем интересоваться людьми, которые едут на тяжкое — хоронить, старик и не захотел узнавать, чей был голос. Приехал он домой. В юрте его сидела жена и две-три старушки. «Как возвращался, возле лога Куйлу встретились сани,— сказал старик.— Оказывается, померла старшая дочь Кабыкту».— «Что вы, ведь говорили, что шаман Йспийим возвратил ей душу, поставил на ноги»,-— заговорила одна из старушек. По зачем много говорить о смерти, зачем интересоваться ею, знать о ней, и старик Шыйкынуш не принял во внимание слова той старушки и после не принял во внимание даже то, что увидел старшую дочь Кабыкту живой - здоровой. И вскоре позабыл все это.
А теперь, когда могила нашлась, старик поневоле стал вспоминать, чей же был тот голос, сказавший: «Да вот померла старшая дочь Кабыкту. Ее везем хоронить».
«Везли наперерез долины, значит, выехали из лога Талду,— думает старик и перебирает в памяти всех мужчин, что жили там.—Э-э, да это же голос Кукпаша, — старик аж ударил себя по коленке. — Да, да, Кукпаш. Значит — Кукпаш».
Старик так и не сказал об этом никому. В крайнем случае, не помнит. А если сказал, то, возможно, только жене. Но вот прошло несколько лет, и все это все же дошло до Йугуша. Выходит — сказал кому-то.
А дело, оказывается, было так. В ложбине Эрлу жил середняк по имени Мыйыксу. Он, чтобы уплатить налог сельсовету, продал своего соловка-скакуна кержакам, что жили за перевалом, выручил сорок рублей. Приехал домой — жены нет. Мыйыксу не стал даже чаевать, положил сорок рублей в маленький ящичек, что стоял на почетном месте, и поехал к своим косякам, которые паслись в Йыланду. Вернулся он оттуда дня через два. Открыл крышку ящичка — денег не оказалось.
— Слушай, жена, тут деньги были, не брала?
— Какие деньги? Откуда?
— Да сюда я ложил. Сорок рублей. Выручил от продажи соловка-скакуна. Тебя не было дома, уехал.
— Может, ты их не туда положил?
— Нет, говорю же, нет. Я еще не выжил из ума. Но все же они переворошили всю избу. Деньги не
нашлись.
— Кто-нибудь приезжал?
— Приезжал Мыкаш с женой. Говорил, что едут в гости к сестре в Бешпельтир. Остатки мяса им согрела. Чаю налила. Из избы не выходила.
— Ну, разве на них можно подумать. Наши внуки — могут выпросить.
— Э-э, да Табынар приезжал. Говорил, что едет ставить капканы на барсука. Мясо мыкаши все съели. Как же наливать пустой бульон, да еще холодный. Выбежала на улицу, принесла три полешка.,, Накормила его. Талкану с маслом положила ему в пиалу.
— Ну, тогда он, браток наш, взял. Придется ехать за ним. А то ведь в карты проиграет. — И Мыйыксу отправился в урочище Талду, где жил Табынар.
— Табынара не видели, детки?
— Да вон в юрте матери Талтара в карты играет. Кепеш с ним да Кукпаш.
Подъехал к юрте матери Талтара.
— Табынар тут?
— Немножко в карты поиграл. Только что уехал домой.
Дотрусил до дома Табынара.
— Деньги брал, браток?
— О, господи, брал, брал. Я и не думал, что в вашем кошельке столько много денег. Думал — всего рубль, два. Кала-кала-калак, не истратил я, все целы. Спрятал я их в юрте матери Талтара. Извиняйте, не думал, что столько.
— Ну, ничего, браток. Деньги привезешь ко мне. Рубля три можешь и проиграть. Не то потеряно, не то истлело — от сорока косяков лошадей осталось всего четыре. Вот так-то, браток.— И Мыйыксу зарысил домой. А тем временем Кепеш и Кукпаш продолжали играть в карты в юрте матери Талтара.
— Где у меня нож? Только что в ножнах был, — вскрикнул Кукпаш, беря из плечевую кость бычка.
— Как бы его у тебя не стянул этот чертенок Табынар. Хороший у тебя нож. Видимо, захотелось ему вместо денег на банк его оставить.
— Постой, да я же, кажется, видел, он что-то совал сюда.
Приподняли они кору, которой накрыта юрта, а там кошелек. Открыли — деньги! Сорок рублей! Столько денег никто из них не то что держать в руках — и не видел.
Тут как раз подошел Табынар. Приподнял кору,
— Где деньги?! — крикнул он. Волосы на голове поднялись дыбом.
— Какие деньги?
— Что он мелет-то?
— Отдайте деньги! И-их, зарежу! — и Табынар вытащил нож.
— И-н, еще стращать. На тебе! Началась драка.
Под руки Кукпаша попался, которым толкут талкан, и он им разбил голову Табынара. Аж мозги брызнули.
Вот тебе на. Теперь что делать? Как быть? Подождали, пока не стемнело, запрягли лошадь в сани и повезли в пещеру — схоронить, спрятать.
Схоронили Табынара, вернулись, и тут в темноте на руки Кукпаша подвернулась шуба, брошенная на прясло. Принес он ее в юрту на свет — шуба Табынара. Подол шубы из козьей шкуры. Как же ее не увидели до этого!
Кепеш положил шубу в сани, опять пересек долину, притащил шубу в пещеру. Навстречу с шумом вылетела стая голубей. Испугался Кепеш, отскочил в сторону и упал, запутавшись о конец своего же развязавшегося кушака. Ему показалось, что кто-то поставил подножку. Стало еще страшнее. Перед глазами увидел разбитую голову Табынара.
— Мама!—закричал Кепеш.
— Мама!—гулко и многократно ответила темная пещера.
Кепеш чуть не сошел с ума. Бросил он шубу вперед и выбежал из пещеры.
— Спрятал шубу? Хорошо спрятал?— спросил у него Кукпаш, когда он приехал чуть живой.
— Да... Кажется...
Вот из-за этой шубы вышло все это. Теперь они оба в руках Йугуша. Захочет, сейчас он их съест, а если нет — завтра.
«Да, не так-то уж плохи дела»,—все еще думает, лежи г Йугуш.— Настало время использовать их преступления. Недолго расхаживать Байюреку по селу с поднятой головой. И Чынчы — дружку Байюрека, щенку, тоже недолго лаять. Поякшался с Байюреком, а давно ли без штанов бегал. Скоро и в коммунисты полезет.
А вообще-то такого парня преданного иметь хорошо... Бескорыстный. А то много ли сделаешь с таким, как Сарбан. Еле-еле душа в теле... Тоже как собака, только слишком добрая — покажешь кусочек мяса, побежит куда захочешь, пока не прикрикнешь: «Цыть!»
ЯНА
Еще один человек, который не мог уснуть в ту ночь, будто в глаз ему попала колючка: Яна — жена Йугуша. «Йугуш ни за что хочет съесть Байюрека. Что сейчас делать? Как быть?» — сколько раз перевертывалась она с боку на бок. Иногда ее подмывало схватить нож и зарезать Йугуша. Странный человек он: когда спит, глаза у него открытые. Сколько раз пугалась она тех белых, сверкающих в темноте глаз. «Нет, нет, все же надо сказать. Сказать надо об этом Байюреку,— сколько раз шептала она.— Сколько еще можно выносить вт это?..» Теперь, когда Яна стала грамотной, наслышалась разговоров «больших людей», которые приходили сюда, и стала понимать что к чему. Оказывается, Она подобна собачке, которая караулит юрту Йугуша. «Я колода для тебя, полная дармового меду. Бесплатно ешь, бесплатно пьешь. Без меня никуда не денешься. Это я тебя одеваю, я тебя кормлю»,— каждый день утро-вечер твердит ей Йугуш. Разве легко так жить? Да хотя бы легко вот это — сидеть и молчать, слушая разговор о Байюреке?
Яна выдали замуж очень рано.
Прожила она с мужем всего три года. Звали его Йурашкыном, и однажды он пошел на охоту в шапке из лисьих лапок, а друг его принял среди кустов за застрелил. Свекрови так не хотелось выпускать Яна из своей семьи, только не с кем ей было посадить Яна вместе. Старший
сын ее и так имел двух жен и двенадцать детей, а младшему было всего восемь лет. По все же свекровка попробовала — посадила Яна с восьм плеч ним. Яна одно лето поиграла с ним, починяла ему одежду, обувь, вытирала ему сопли. Мальчик, как и раньше, называл ее йене — женой старшего брата. Но потом все же узнал, что она приходится ему женою. Тут он стал убегать от нее и кричать: «Я не женат, не женат. Я не муж тебе!» И в конце концов свекровка, не найдя другого выхода, посадила Яна на белую лошадь, на другую навьючила имущество, которое Яна привезла с собой — приданое ее,— и привела ее к родительской юрте. «Что поделаешь, родственники дорогие,— обратилась она к родителям Яна. — Огонь, разведенный нами, погас, семья, созданная нами, распалась, и нет у нас другого очага, чтобы посадить ваше дитя. Видимо, придется вам взять ее о браню. Пусть живет она у вас, пока наш восьмилетний сын не станет мужчиной».— «Ну что ж,— что еще больше ей скажет отец Яна,— колени ваши уставали, сидя предо мной, когда сватали, и лошади ваши утомлялись, проделав этот путь»,— и вернул ей шаалта-ка-лым: две плитки кирпичного чаю, синий шелк на верх шубы, корову и пять баранов. Свекровь оставила у коновязи белую лошадь. «Это за пот вашей дочери у нашего очага»,— сказала она и отправилась домой.
После этого она выходила за парня Керима, который жил в другой долине. Прожила она с ним десять лет. Так хорошо они жили: никогда не ссорились, даже громкое слово не сказали друг другу. И добро у них стало множиться, и скот дорос до четырех коров, трех лошадей, до двадцати—тридцати овец. Только не хватало им одного — ребенка. Как ни желала она ребенка, как ни ждала, у кого ни просила совета! Даже ездила за Катунь к знаменитому каму — шаману. Но всевышний так и не дал радости— дитя. Жили они вот так, и в последние годы скот у них уменьшился до одной коровы и лошади. Все это потому, что Керим вступил в комсомол и знал только одно, что скакал между юртами агитировать за новую жизнь. «Ничего, Яна,— говорил он,— скоро совсем другая жизнь начнется. Тогда все будет. Ты знаешь, Яна, какая начнется жизнь!» А перед началом раскулачивания его отправили в город учиться на год. Ждала его Яна, и перед самым концом учебы дошел до нее слушок: «Керим в городе нашел другую, и у той, говорят, руки-ноги тяжелы, что ли...» Как услышала это Яна, тут же собрала все свое, навьючила на лошадь и вернулась домой. Не рассердилась она и не загоревала нисколько, только подумала: «Что поделаешь, это даже хорошо, что единственный сын человека наконец-то нашел другую, которая может рожать. Видимо, воля всевышнего такова — не дать прерваться роду Керима».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37