Генерал достал матерчатый кисет и стал сворачивать самокрутку. Он не признавал папирос и курил солдатскую махорку, чем втайне немного гордился.
Огрубевшими пальцами он с трудом свернул цигарку, но теперь не мог прикурить от зажигалки, то она отказывала, то пламя тушил ветер. Тогда Пудовкин зажег свою и, прищелкнув каблуками, поднес ее генералу.
Хижняк прикурил, кивнул в знак благодарности.
Мы все продолжали стоять по стойке «смирно» и ждали распоряжений генерала.
— Товарищ генерал-лейтенант!— выпалил запыхавшийся от бега старший лейтенант Иовчук.
— Тсс!— махнул на него рукой нахмурившийся генерал.— Почему выбрасываете этот... тропик?
— По приказанию командира артиллерийского дивизиона майора Хведурели! — отчеканил старший лейтенант.
Генерал посмотрел на меня так, словно только сию минуту заметил, и, наверное, решил, что наступил самый удобный момент со мной рассчитаться. Он сделал два шага по направлению ко мне, потом вдруг, будто что-то вспомнив, большим пальцем правой руки зажал ноздрю и громко высморкался, вытер платком руки и сладким вкрадчивым голосом спросил:
— Потому ты и стоял с такой кислой миной, словно в штаны наложил, да? Значит, это твое распоряжение?
— Нет, не мое.
— Ну, ну! Вранья чтоб я не слышал! — пробасил Хижняк.
— Генерал-майор Пудовкин приказал! — сказал я.
От неожиданности Хижняка передернуло. Этого уж он никак не ожидал. С раскрывшимся от удивления ртом он повернулся к Пудовкину.
— Что за чушь он мелет? Это правда ты приказал? — спросил он побагровевшего генерала.
— Товарищ генерал-лейтенант, согласно воинскому уставу, такие зуп... троп... зубтропические растения...
Хижняк, не дослушав его, резко повернулся и, буравя Селиванова взглядом, закричал на него:
— Ты откуда родом, солдат?
— Из Твери, нынче Калинина, товарищ генерал-лейтенант. -- Не думаешь ли ты, дурья твоя голова, что это береза или ясень, что так торопишься выбрасывать? Или это отцовский лапоть? — Он многозначительно посмотрел на Пудовкина.
Все догадались, что Селиванов был здесь сбоку припека: Хижняк нашел выход, как отчитать подчиненного генерала, не унижая его достоинства.
— Разрешите доложить! — вытянулся перед генерал-лейтенантом мой старший лейтенант.
— А тебе еще какого черта надо? — Хижняк бросил на него подозрительный взгляд.
— Товарищ генерал-лейтенант, бойцы нашей части будут вам очень, очень благодарны, если вы вернете нам пальму. Они очень огорчились, что эту зубтропику унесли, и должен доложить, что мы, солдаты, очень, очень...
— Вот видите...- прервал его довольный Хижняк, злорадно поглядывая на Пудовкина и на меня.— Интеллигентская бесхребетность здесь не нужна. Нужно знать сердце солдата, его душу, его психологию, склад характера, наконец! Без этого ничего не получится, и мы будем похожи на того бездельника, который чесал себе... знаете ведь, что чесал?.. Будь у него настоящее дело, он бы этим не занимался. Вот так-то! Настоящее дело делать надо, а не показухой заниматься! Дело во имя победы над врагом, а не дело просто ради дела!.. Л ты, старший лейтенант, молодец! Вовремя подметил настроение солдат. Так и нужно, браток! Так! Надо иметь нюх гончей, чтобы чуять солдатскую душу за сто километров, их мысли — за двести, настроение — за триста! Поняли, что я сказал?
— Поняли, товарищ генерал-лейтенант! — крикнул Иовчук, вытягиваясь еще сильнее.
Я смотрел на Пудовкина, а он — на моего старшего лейтенанта. Пудовкин глядел на него как баран на новые ворота.
— Сейчас же верните назад этот зубтропик! — заорал Хижняк, выкатывая глаза.
Бойцы подняли кадку и бегом понесли ее к казарме. Генерал-лейтенант походочкой вразвалку шел сзади, незаметно поглядывая на пальму. Видно было, что она ему очень понравилась. Мы тоже шли следом.
Когда мы вошли в казарму, там уже царил порядок. Старшины с военной оперативностью выполнили распоряжение Пудовкина: койки были выдвинуты к середине, пирамиды стояли у входа, одним словом, все было согласно уставу.
Одновременное появление пальмы и командира корпуса вызвало среди бойцов сильный переполох.
Как только пальму внесли в казарму, Хижняк заметно повеселел и, присев на табурет, стал беседовать с бойцами.
Надо сказать, что генерал твердо был уверен, что умеет говорить с солдатами по душам. Кстати, это своего рода талант, которым обладает не каждый начальник. Но, увы, уверенность Хижняка мало соответствовала действительности.
Когда командир корпуса пришел в казарму, занятия уже закончились и бойцы отдыхали. Хижняка сразу же окружили солдаты и офицеры. Воспользовавшись этим, Пудовкин отвел меня в сторону и с упреком спросил:
— Неужели у вас все такие двуличные, как этот старший лейтенант?
— Нет, только он один. А чем вы недовольны, он же хвастается своей близостью к вам?
Пудовкин сделал вид, что недослышал моих последних слов, и обиженно продолжал:
— Неужели ничего другого нельзя было придумать, чтобы не ссылаться на меня? Вообще-то говоря, я уже давно заметил: если представляется случай поставить начальника в неловкое положение, вы бываете очень довольны. Почему?
— Товарищ генерал,— ответил я,— согласно уставу, каждый должен отвечать за свой приказ.
Генерал надулся, отошел от меня и встал рядом с Хижняком.
Между тем командир корпуса счел свое пребывание среди бойцов законченным. Он встал, собираясь уходить.
Чурилин, воспользовавшись удобным моментом, вытянулся перед ним и самоуверенно начал:
— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант!
— Говори! — грозно глянул на него Хижняк. Смелость сержанта ему не понравилась. Ведь злополучный сержант может спросить что-нибудь неуместное. Дружескую беседу с бойцами генерал понимал очень своеобразно: говорить должен был он сам, а они — лишь внимательно его слушать.
— Товарищ генерал-лейтенант,— скороговоркой продолжал Чурилин,— от имени рядового состава нашей части мы выражаем вам глубокую благодарность за ту отеческую заботу, которую вы о нас проявляете...
Хижняк сразу смягчился, лицо у него так и расцвело, глаза увлажнились.
— Офицеры! — раздался бас довольного Хижняка.— Знайте, наша сила — это они! — Он простер руку в сторону солдат.— В них — залог нашей победы! А вы, друзья мои,— обратился он к солдатам,— знайте, что они,— теперь он махнул рукой на нас, офицеров, - ваши отцы и наставники! Вы — тело, они — голова, друг без друга вы не обойдетесь...
— А ноги кто? — не знаю, из-за своего внутреннего озорства или по наивности нерешительно спросил Бушнев и сам испугался своей смелости. Что делать, водилась за ним такая привычка: стоило ему заметить малейший намек на шутку, он должен был обязательно подхватить ее. Видно, Хижняк услышал его слова.
— Ноги — вы, индентанты,— пробасил он и, очень довольный своим ответом, первый захохотал, за ним покатилась вся казарма.
— Да здравствует наш славный командир генерал Хижняк! Ура!!! — высоким голосом прокричал побагровевший от натуги старший лейтенант Иовчук.
— Урра-а! Урра-а! Урра-а! — единодушно прокатилось но казарме.
Хижняк покраснел, на глаза у него навернулись слезы. Он крепко пожал руку старшему лейтенанту, потом сержанту Чурилину, еще нескольким стоявшим поблизости офицерам и вразвалку пошел к выходу. На меня и генерала Пудовкина он даже не взглянул.
— Видите, как здорово все получилось.— Стоявший передо мной Бушнев довольно потирал руки. Подмигивая, он глотнул слюну: видно, всеми силами крепился, чтобы не плюнуть.
—- Что здорово получилось?
— Как это что?.. Да то, что пальму спасли!..
— Вы думаете, я в самом деле разрешил бы ее выбросить? — прищурившись, спросил я.
Бушнев удивленно посмотрел на меня и, когда понял, что я не шучу, не удержался и с чувством плюнул...
— Идите сдайте ее снова Селиванову и скажите, чтобы как следует за ней смотрел.
Размахивая руками, Бушнев направился к пальме. Он обрадовался, что можно было уйти от меня: говорить со мной ему всегда было трудно. Не знаю почему, но при виде его у меня появлялось какое-то легкомысленное желание подшутить.
До дома, где я жил с десятком других офицеров из моей части, было далеко, поэтому в ту ночь я остался ночевать в казарме. По опыту я знал, что коли уж Хижняк наведался один раз — обязательно жди его еще: или в ту же ночь поднимет по тревоге, или перед сном заглянет, или на утренней поверке объявится.
Я лег на запасную койку (она стояла у дверей) не раздеваясь, но, вопреки моим ожиданиям, ночь прошла спокойно.
Проснулся я на рассвете. В казарме все еще спали. Я решил проверить бойцов во время подъема.
И тут я услышал, что в конце казармы, как раз там, где стояла пальма, кто-то тихо разговаривает, там чувствовалось какое-то движение.
Прячась за койки, я незаметно подкрался к подозрительному месту и застал там нескольких бойцов, хлопотавших вокруг пальмы.
Окружив ее, они вытирали тряпками листья. Один из них поливал пальму водой из канистры. Серьезный Селиванов поучал одного из них, как когда-то я его самого:
— Да не лей ты на одно и то же место, будто старый керосинщик. Вокруг пройдись, чтобы вода везде равномерно распределялась... Поливать тоже надо уметь... по-разному можно поливать...
— Здравствуйте, товарищи,— негромко приветствовал их я. Только тут они увидели меня и вытянулись но стойке «смирно».
Ответить, правда, никто не ответил, так как подъема еще не было.
— Почему так рано встали? — спросил я, с любопытством разглядывая их. Меня заинтересовало, кто они были и почему так старались. Кроме одного, все принадлежали к группе «стариков». Солдаты нашей части делились на две категории: «молодые», двадцати пяти - тридцати лет, и «старики» — старше сорока.
Передо мной стояли пожилые люди, возмужавшие в труде и жаждавшие работы. Я знал, что такие, как они, и на фронте не изменяли годами выработавшейся привычке и просыпались с рассветом, словно боясь опоздать на сенокос или жатву.
Я взял Селиванова под локоть и отвел в сторону.
— Старина, - шутливо обратился я к нему, — зачем ты сам мучаешься и людей мучаешь?.. Вернее, обманываешь?
Селиванов улыбнулся доброй, но такой смущенной улыбкой, будто его застали за каким-то постыдным делом.
- Вы не можете себе представить, как они с ней нянчатся... Что делать - крестьяне. Им каждый зеленый росток отрада для души... Да я сам, когда смотрю на эти зеленые листья, забываю, что они ненастоящие! До сих нор дежурные и старшины караулили курильщиков, но ничего не помогало. А сейчас ни один не закурит: боятся, как бы пальма не засохла. (Словно дети малые ей радуются. За день раньше каждый начинаем просить, чтобы я его назначил поливать пальму...
Вдруг я вспомнил вопрос, который столько времени мучит меня.
Ты мне одно только скажи,- прервал я Селиванова,— почему листья гак блестит, будто каким-то жиром смазаны?
Потому что они и намазаны жиром.
Каким жиром, о чем ты говоришь?
Как-то раз я поднялся на чердак ваше о дома, потому что крыша протекала, хотел поправить черепицу. Там я наткнулся на ящики, полные маленьких бутылочек. На них была нарисована пальма и что то написано. Переводчик прочитал мне, что это средство для полировки листьев искусственных растении. Вот им мы и натирали пальму, потому у нее такие зеленые блестящие листья...
- Па-а-дь-ем! - раздалось в казарме, и железные койки так заскрежетали и заскрипели, точно в огромном сказочном горшке сказочным половником начали мешать собранный со всего света железный лом.
Несколько сотен людей очумело вскочили с иск тел ей. еще не отошедши ото сна, быстро оделись и стали строиться в ряды.
- Смиррна-а! - истерично закричал дежурный, и в казарму быстрым шагом, вразвалку вошел Хижняк. В руке он держал искусно вырезанную из дерева толстую палку, которой сильно стучал по койкам.
- Ну-ка быстро, быстро!- кричал при этом он.— Бабы, сони, стоя спите, как лошади! Кто только назвал вас солдатами?! Быстрей, черт вас подери!.. Увидев меня, он нахмурился. - Чего ты здесь торчишь как пень? Что. у тебя дела нет? Пройди по казарме, приведи их в чувство, прикрикни как следует хотя бы.
Еще несколько минут, и весь дивизион был построен. Хижняк не скрывал своего удовольствия. Взглянув исподлобья на дело рук своих, он одобрительно подмигнул мне и дал новый приказ:
- К орудиям!
...Только поздно вечером вернутся дивизион с учений. Мы так устали, что еле держались на ногах. В сражениях не бывало так трудно.
Хижняк прямо-таки вымотал нас. Но и ему самому будь здоров как досталось! Насилу забрался в свою машину. Весь день он долбил нам одно и то же: «Солдат нужно вывести из неподвижности, на которую их обрекла оборонительная тактика. Нужно разжечь их, чтобы превратить в подвижную и гибкую силу наступательного характера».
Не знаю, самому ли ему пришла в голову эта разумная мысль, или он действовал по чьему-то указанию. Так или иначе, но его требования были весьма своевременными и нужными: ведь мы готовились к наступлению.
Вернувшись домой, я прямо завалился на кровать, но чрезмерная усталость мешала заснуть.
В соседней комнате жили четыре офицера моего штаба, и, чтобы прийти в себя, я решил навестить их. Двое из них уже спали, Бушнев лежал, устроившись на боку, и только кровать Булавинцева пустовала. Я махнул рукой попытавшемуся было встать Бушневу, чтобы он лежал, и сел на свободную кровать.
На выцветшем и потертом байковом одеяле лежал томик Пушкина. Засаленная обложка от частого употребления совершенно обтрепалась, разлохматилась. Я взял книжку и наугад открыл ее. В глаза мне бросилось подчеркнутое черным карандашом название стиха — «Герой». Я не помнил этого стихотворения. Мое внимание привлек эпиграф к нему: «Что есть истина?» Он тоже был выделен карандашом.
Заинтересованный, я прочел стихотворение и последние строки поразили меня.
Эти слова были подчеркнуты более жирной линией, а сбоку стоял огромный вопросительный знак.
Зароившиеся у меня в голове мысли, словно подгоняемые ветром волны, разбегались, обгоняя одна другую. Передо мной вставали то пальма, то Селиванов с крестом на шее, то малюсенькие, величиной С горошину, глазки старшего лейтенанта.
Чем больше я думал над магическими словами поэта, тем больше поражался им.
Бывают ночные раздумья, которые не выдерживают до утра. Дневной свет разрушает их и развеивает, как ветер облака. Быть может, это потому, что они призрачны и им не хватает силы правды? Не знаю, возможно, и те мои мысли были такими.
Но что все-таки заставило его, божественного поэта, воскликнуть: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман... >>?
Наверное, большая любовь к людям и еще большая боль за них, потому что не существует истинной любви без большой боли.
Я вернулся в свою комнату, но и там не нашел покоя.
Я вспомнил одурманенных пантеизмом, маздеизмом, иудаизмом, исламом, христианством и другими вероучениями, озлобленных и восставших друг против друга людей, и мне стало жаль их...
Потом я опять представил себе седоусого Селиванова в те незабываемые минуты, когда он делился со мной своими странными мыслями о значении лжи. Его и вправду удивляла не только мудрость лжи, но и ее сила, ее живучесть, ее изворотливость, ее необходимость в жизни. Селиванова пугала не столько ложь, сколько правда, которая в конце концов покончит с ней. И я старался представить себе то время, когда все без исключения человечество не станет заменять одну ложь другой, новее и привлекательнее, а одолеет и искоренит ее навсегда силой правды.
И мне показалось, что этот день уже настает... Тогда мы уже гнали фашистские орды на запад. Ширящаяся волна фронта уже кое-где докатилась до бывшей границы Советского Союза, добралась она и до того места, откуда немцы вторглись на нашу территорию. Приближалась панихида по третьему рейху, и во мне стала постепенно крепнуть вера в то, что в то время, как мы переламывали хребет коричневому чудовищу, рассыпалась прахом сила обмана... Наверное, так же думали и Бушнев с Селивановым. И если даже не думали, то, во всяком случае, интуитивно это чувствовали.
Случай, происшедший некоторое время спустя, окончательно убедил меня в этом.
Как-то солнечным утром, когда небо было особенно чистым, мы получили приказ собраться, погрузиться на машины и следовать в сторону Восточной Пруссии. К полудню все дела были закончены, и мы только ждали приказа об отправлении.
Последними из казармы уходили я и Бушнев. За нами топал Селиванов.
— Значит, оставляем эту обманщицу? — В голосе Бушнева ни на йоту не чувствовалось сожаления.
— Кончилось ее время, теперь все равно, будет она у нас или нет,— махнул рукой Селиванов.
И в его голосе не было признаков грусти от расставания с пальмой.
— Да почему же?- поразился я.
- Впереди нас теперь ждет столько радости, что она и не понадобится, ответил Бушнев и сплюнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39