Юного короля гложет рыцарское высокомерие. Утверждать его в этом нельзя. Твоя задача — постоянно удерживать его в Кракове. Если сумеешь, ежели обещаешь, что будешь строго следовать этим приказам, то в ближайшее время получишь домик на Флоренской.
— Буду стараться изо всех сил... Буду самой верной, преданной слугой, счастливейшей из женщин, — шептала Диана, глядя на королеву с благодарностью.
— Хорошо. В июне, в ночь накануне Купалы, держись от него подальше. Пусть придет к тебе уже после полуночи...
Она рассмеялась неожиданно, заметив не без ехидства:
— ...и принесет цветок папоротника. Это чудесная польская легенда... Означает обретенное счастье. Встань!
Но Диана ди Кордона по-прежнему стояла на коленях, повторяя в упоении:
— Такая добрая и мудрая королева, такая милостивая, одна на свете. Одна-единственная. Принцесса из Бари...
В то самое время, когда гетман похвалялся в кругу своих приятелей, что наконец заставит обабившегося юнца надеть доспехи и уж никак не будет щадить его в науке фехтования и даже в бою, Сигизмунд Август, в богатом наряде из бархата и парчи, рассматривал в своей комнате ларец, наполненный множеством прекрасных украшений и драгоценностей, которыми он привык любоваться с детских лет. Там были ожерелья из сапфира и рубинов, тончайшей работы браслеты, перстни, ценные монеты и геммы. Первые из этих монет он получил в подарок от матери, ныне же его дорогостоящую страсть удовлетворял банкир отца Северин Бонер.
Он долго и со знанием дела перебирал драгоценности, ибо хотел преподнести Диане в ночь на Купалу брошь, которая напоминала бы цветок папоротника, о чем она ему молвила как-то невзначай и шутя. С некоторых пор она стала совершенно иной, но тем более желанной: холодная и внешне неприступная в вавельских покоях, она тем жарче, страстнее была в домике на Флорианской, который недавно купила, получив наследство из Испании, по боковой линии рода ди Кордона. Это гнездышко, столь неожиданно обретенное и
никому не известное, он навещал реже, чем ему хотелось бы, и всегда после вечерней прогулки, которую вот уже много лет совершал в сопровождении одного Остои. Но сейчас, когда тот решил жениться на Анне, ему нелегко будет найти столь же преданного, доверенного слугу. А может, Лясота? Он моложе и также готов за него в огонь и в воду. К тому же Остоя был под влиянием королевы. Как хорошо, что мать наконец оставила его в покое, не вмешивается в его любовные дела, скорее даже поощряет участие в маскарадах, празднествах и танцах! Такая проницательная и ни о чем не ведает?.. И не узнает никогда. Домик на Флорианской сумеет сохранить свою тайну...
Август подарил Диане прелестную брошь, украшенную бриллиантами, сверкающими, словно блестящий от росы цветок папоротника. Город почти обезлюдел, все направились к Висле, по реке плыли освещенные заревом костров венки. Дым стлался и от разведенных за городскими воротами, на лугах и в дубравах костров.
В эту ночь Диана обнимала и ласкала его так горячо, что, когда они лежали, уже утомленные, на широком ложе, он спросил, не следует ли ему почаще срывать для нее цветок папоротника?
Она рассмеялась, но через мгновение, положив ему голову на грудь,спросила:
— Надеюсь, сегодня вы принесли этот бриллиантовый цветок не в знак прощания перед валашским походом?
— А почему бы и нет? — простодушно спросил Август. Диана обняла его еще нежнее.
— Потому что об этом мне сказали бы звезды. А они молчат. Напротив, они сулят нам еще несколько дней счастья и только потом...
— Что потом? — спросил он.
— Боюсь повторить... — шепнула Диана.
— Какая-нибудь беда? — встревожился Август. — Дурное расположение созвездий?
— Весьма дурное. Поберегись, Август! Ты можешь — о боже, я без ужаса не могу и подумать об этом — и вовсе не вернуться. Или вернуться и больше не увидеть меня здесь, в этом доме.
Он не понимал.
— Помилуй, бог! Но почему же, почему?
— Не знаю! Я сама не очень понимаю. Но звезды никогда не лгут. Они говорят, что я могу остаться одна, но тогда должна буду уехать... Обещай мне: ты отложишь этот отъезд на три недели. На две. А потом я снова спрошу мага. Может, расположение звезд будет уже иным? Может, астролог...
— Ты веришь в его ворожбу? — прервал он.
— Я верю в тебя. Ты будешь когда-то великим королем. Если...
— Доскажи! - приказал он.
— Если не погибнешь юношей...
— А... значит, именно это предсказали мне звезды? Почему же ты молчишь? Скажи, именно это?
Осыпая поцелуями его лицо, глаза, шею, она сказала:
— Да, именно это. А впрочем... Несколько дней счастья — это так немного. Такая малость. А потом поступай, как захочешь.
— Конечно, — произнес он, немного поколебавшись.
— Ох! Камень у меня свалился с груди. Ты даже не можешь себе представить, как сильно я люблю тебя. Как ты мне нужен...
приближался июль, и, следуя совету Тарновского, король Сигизмунд Старый двинулся со своей свитой и вооруженными отрядами на войну с Валахией. Созванная в ополчение шляхта сперва собиралась очень вяло, медля и с сожалением взирая на желтеющие нивы, а потом стала спорить, какие бы условия и требования поставить перед королем, когда тот появится подо Львовом. Не ведая о буре, которая его ожидает, Сигизмунд велел молодому королю следовать за ним. Бона прощалась с сыном со слезами на глазах, Диана снова предостерегала его, сообщая о роковом сочетании созвездий. Август отправился в поход не с тем пылом, который так неудержимо владел им еще несколько месяцев назад, вдобавок ко всему среди избранного рыцарства и приставленных к нему военачальников он чувствовал себя не королем, а каким-то непрерывно муштруемым юнцом. В самом деле, по указанию гетмана сопровождавшие Августа каштеляны устраивали во время стоянок военные совещания, обучали его борьбе врукопашную, вынуждали участвовать в конных поединках с выбранными для этой цели бывалыми рыцарями.
Об этой муштре и неудобствах похода незамедлительно уведомил Бону находившийся в свите короля Остоя, и королева решила воспротивиться и воле мужа, и гетмана. Она тут же села сочинять письмо, которое должно было быть доставлено сыну еще до прибытия во Львов.
Между тем на лугах, где собиралось посполитое рушение, творилось нечто невообразимое: каштелян Петр Зборовский и краковский судья Миколай Ташицкий в окружении других шляхтичей столь же благородного происхождения вели подстрекательские речи среди собиравшейся на войну шляхетской братии. Зборовский, взобравшись на перевернутую пивную бочку, ораторствовал:
— Паны-братья! Пора вступить в совсем иное сражение, не за Валахию, а за наши попираемые права. Должности сенаторов, назначенных на последнем краковском сейме, надобно отобрать, ибо служат они не Короне, а королеве. Король, нарушив извечные наши права, навязал Польше еще при жизни своей иного правителя. Принятые на сеймах законы не исполняются. Казна пуста, и на войско наемное денег нет. И вот нас созывают в ополчение. И когда же? В самую жатву! Паны-братья! Как же это так?! На Вавеле королева делает все, что ей заблагорассудится. Доколе же терпеть будем эту ее ничем не ограниченную власть? Эту тиранию?
Ташицкий добавил еще и свои обвинения:
— Шляхту подати платить вынуждают! Как же так, ведь духовные лица от них свободны? Заплатим подати и пойдем в поход, коли и все духовные заплатят. А не захотят — отобрать у них угодья!
И тотчас со всех сторон посыпались выкрики, протесты, требования:
— Отменить духовный суд над светскими!
— Иначе не пойдем на войну!
— Записать все требования!
— Их будет двадцать, не меньше!
— Какое там — двадцать! Тридцати мало.
— Хватит с нас бабьего правления!
— Прекратить выкуп наших земель!
— Пусть не продает бенефиции!
— Не нарушает наших обычаев! Тут не Италия!
— Это точно! Возвела сына на трон, а на коронацию согласия нашего не было!
— Было, но нас к нему принудили. Не допустим больше элекции У1уеп1е ге§е. Не потерпим нарушения наших прав. Польских,давних!
Зборовский снова взял слово:
— Добавлю еще одно - какого короля готовит нам ко-
ролева? Юнец, воспитанный среди барышень, вдали от дел военных и политических, какой из него правитель? Ведомо вам, какие несчастья выпали многим государствам из-за неправильного воспитания принца?! Взять хотя бы Людвика Чешского...
- Сколько народов погибло по причине изнеженных нравов правителей! Мы ждали прибытия в лагерь молодого короля. Где же он, я спрашиваю? Где он?! — кричал во всю глотку Ташицкий.
— В Кракове! — заорал кто-то ему в поддержку.
— На пирушках и танцах!
- В доспехах его никто еще не видел. Почему?
— К делу! К делу! Потребуем отстранения от должностей иностранцев?!
— Да! Да! — кричали шляхтичи в один голос.
- Изгнания итальянцев из Вавеля?!
- Да! Да!
— Печатания на нашем языке хроник, законов, особливо же Священного писания!
— Да! Печатать все на польском языке! На нашем, польском!
- Панове-братья! И самое главное: надобно ограничить права созыва ополчения!
— Верно! Ограничить!
— Никогда не созывать нас во время жатвы!
- Да! Вот именно! Никогда!
Ташицкий, записывавший требования, поднял руку и крикнул:
— Я насчитал тридцать пять пунктов. Есть еще какие-нибудь требования?
- С этих пор король не должен принимать никаких решений без воли послов!
— И тем более королева. Пункт тридцать шестой!
- Ничего - без согласия сейма!
- Ничего без нас!
- Ничего! Ничего! Ничего!
Засверкали на солнце извлеченные из ножен и поднятые вверх сабли. Лица кричавших были багровыми, разъяренными. Созванное королем ополчение постепенно превратилось в разнузданную толпу. Это был рокош, бунт, направленный против него самого.
Сигизмунд Старый прибыл к месту событий через несколько дней после вспышки волнений и остановился в близлежащей усадьбе, вдали от гама разбушевавшейся шляхты. Много дней ждал он сына, разговаривал с главарями бунта, после чего решил сам прочесть все тридцать шесть пресловутых требований. Он всякий раз кусал губы, когда встречались слова "королева", "итальянцы". Боже всемогущий! Да ведь мать стольких королей, его родная матушка, была бос-нячка, и никто ей не выговаривал за то, что происходит она из рода Габсбургов. А его первая жена Барбара была из рода Заполни, и никто не отсылал ее в Семиградье. Значит, речь шла не о национальности, а о властолюбии, о вмешательстве в дела мужей и рыцарей. А быть может, он сам чересчур податлив? Когда он вернется в Краков из похода, который должен все-таки состояться, то объяснит ей, что...
Но Бона, как обычно, в отличие от короля, не медлила, и поздним вечером, когда на лугах уже наступила тишина, она, сопровождаемая слугой, державшим факел в руке, появилась на пороге комнаты Сигизмунда. Несмотря на теплую погоду, на голове у нее был темный капор, закрывавший часть лица. Большие глаза горели тревожным блеском.
При виде ее король встал, а когда она уселась, откинув накидку и капор, он произнес с неодобрением в голосе:
— Не испугали вас обнаженные сабли?
Затем показал ей пергамент с перечнем требований.
— Их требования опаснее сабель, — сказала она. И предостерегла: — Ежели уступите, у вас навсегда будут связаны руки.
— Однако это не обычная шумиха, это рокош! — возразил король и пробормотал про себя: — Стоило созывать для этого ополчение...
— Если бы в королевской казне было вдоволь золота, чтобы заплатить постоянному войску, мы избежали бы этого стыда, - сказала она. - А так, я слышала, они уже две недели горлопанят. Говорят, всех кур и петухов в округе перерезали. И это называется воины, рыцари! Кричат, что во время жатвы не пойдут на войну.
— Наверное, вам известно и то, что эту войну прозвали петушиной?
— Видно, на иную они не способны, — бросила она презрительно. - Надутые индюки! Они осмелились попрекнуть Августа в незаконном избрании! Это уж слишком! Оскорбление монарха!
— И это говорите вы? Именно вы? — спросил он. — В таком случае я хотел бы знать, что значит это письмо?
Бона взглянула на письмо, которое показал ей издали король.
— Это письмо?
— Именно это. Вы вернули Августа с дороги?! Он также не хочет участвовать ни в каких сражениях?
-Может, и хочет, но не должен. Подумайте, единственный сын! Если он погибнет...
— Он был в безопасности, ехал в сопровождении каштеля-нов, когда ваш посланец догнал его,-прервал король.
— Это счастье, что догнал. Потому что после всех этих упражнений и рукопашных он совсем обессилел. Подумайте только: еще до начала похода в Валахию! Санта Мадонна! В этом я усматриваю чью-то хитроумную, злую волю! Поэтому я и вырвала его из рук ваших рыцарей и вернула в Краков.
— Он мог бы приехать сюда! — настаивал король.
— Зачем? Чтобы выслушивать насмешки? Укоры? Мне уже донесли: дамский угодник, безвольная кукла...
— Вы можете возразить? — спросил он строго.
— Нет! Но и слушать этого не желаю! Если б он был иным, кто знает, успела бы я укрепить замки на границах, выкупить многочисленные должности, вернуть королевские владения? Был бы куклой не в моих руках, а в руках литовских магнатов. Может, даже кричал бы вместе с ними: "Не желаем реформ, померов, охраны лесов и лесного зверя!" Ведь эти земли принадлежат ему. Великий князь Литовский! Боже милостивый! Разве не лучше, что вместо того, чтобы сговариваться против меня и унижать вашу старость, он просто растет? Мужает?
— И пляшет, - проворчал король, заглянув в перечень обвинений.
— Да, да! Он любит танцы, звуки лютни, красивые украшения... Избегает войны, да?! Неужто это претит вам, о ком говорят, будто вы так привержены к миру, что готовы идти на любые уступки? Ради святого согласия родную дочь выдали за курфюрста Бранденбургского, хотя должны бы знать: как только Гогенцоллернам представится возможность лишить нас могущества, они не преминут этого сделать.
— Пока герцог Альбрехт... — пытался он парировать ее обвинения, вместо того чтобы самому перейти в атаку.
— Пока!.. - произнесла она. — Потому что я отразила все его попытки изменить границы! Одна! Без вас и без Августа. Воевала я, женщина. И странное дело, тогда это никого не касалось. Никто этим не возмущался! А что происходит сейчас? Да это же самый обыкновенный бунт! Шуты гороховые бросают нам камни под ноги. Они не понимают того, что разумеют другие, более сильные народы, и способны лишь насмехаться и злорадствовать над всем. Воистину, такие деяния во сто крат легче настоящего совершенствования Речи Поспо-литой! И ее обороны. Пан Зборовский и пан Ташицкий знают, как подстрекать шляхетскую братию. Только меня никто и ничто не заставит выслушивать их упреки и оскорбления! Ваши мысли неведомы мне, но я не желаю быть ко-
ролевой лишь по названию. И не позволю связать себе руки! Она встала и вышла, король не удерживал ее, он взглянул на Бону, потом на послание шляхты и через минуту, стиснув зубы, смял его в руках. Однако, немного подумав, развернул пергамент и снова склонился над ним...
Рокош продолжался уже несколько недель, хлеба были убраны крестьянами, а шляхта все продолжала забрасывать короля новыми постулатами.
Наконец выведенный из терпения король заявил, чтобы шляхта выбрала своих представителей и он готов принять их в королевском шатре, который повелел разбить на краю поля.
Сидя на возвышении в глубине шатра, во всем монаршем величии, он принял нескольких предводителей рокоша, не просил их подойти ближе, а сразу сообщил им все то, о чем думал бессонными ночами.
- С вами лишь, пан Зборовский и пан Ташицкий, говорить желаю, ибо от громких криков старые мои уши глохнут. Слышал я, что это вы, а не кто иной, виновники рокоша. Но, однако же, пану Ташицкому, как земскому судье, должно быть ведомо, что бунт противу монарха возбраняется законом. К счастью, знаю я, что возмущенные умы утихли, после того как пан Кмита сумел разъяснить им все, что было неясно или не отвечало разумению шляхты.
Ташицкий вышел немного вперед и начал:
- Всемилостивый государь! Ничто так не придает известность славным мужам в народе, как приязненное отношение к нижестоящим и допущение видимого с ними равенства. В том воевода Кмита не имеет себе равных. Ведомо нам, что Виснич готов принять как королей, так и шляхту. А ее, шляхты, особливо мелкой, всемилостивый государь, со времени присоединения Мазовии все больше становится. В этом множестве и есть ее сила.
Поскольку он приостановился на минуту, король произнес:
- Размыслил я все ваши просьбы без гнева и со вниманием. На будущих сеймах обещаю много разумных постулатов исполнить. Но на бунт, на рокош согласия никогда не дам! И еще скажу, а вы своим повторите: эти стражи прав и обычаев, видно, забыли, что королева Бона выкупает земли за свои собственные деньги, чего, правду сказать, не совершала ни одна прежняя королева, однако же ни одна такого приданого и таких ценностей в Польшу не привезла. Не отвечает также истине и то, будто она назначает на тех землях должностных лиц италийских и старост из чужеземцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63