— Восемь миллионов, а целый день какие-то корешки жуем... Жрать нечего. Смехота! Вот жизнь пошла... Ты кем была-то?
— Судомойкой,— произнесла Шура.
— Ая заведующим районным отделением госбанка!! Звучит... Тебе дать миллион?
— Для какой бабушки он мне нужен?— фыркнула Шура.
— И тот, в кабине, не хочет,— вздохнул Петр Иванович.—Да я не дал бы... Меня не то что за миллион, за копейку под суд запросто отдадут. Мы казначеи государства. Государство на нас надеется...
— А бриллианты тоже везете?— полюбопытствовала Шура.
Петр Иванович перебил ее с возмущением:
— Бриллианты только в романах! Я не ростовщик. Я честь и карман государства!
В голосе его звучала гордость. Теперь она его разглядела. Он сидел у стены, и рассвет, поднимающийся за окном, выбеливал лицо, оставляя тени в глазницах, около носа и во впадинах щек. Он был еще совсем мальчиком. В своем добротном толстом пальто и черных круглых очках, худой и бледный, Петр Иванович казался красивым. Мягкие редкие волосы спадали на лоб. Тонкую шею оттенял каракулевый воротник. ,
— Странно как-то получилось,— продолжал он.— Только окончил финансовый техникум. Приехал в город. Сразу такую должность солидную получил... И вот... восемь миллионов, один милиционер и машина без шофера. У нас, знаете, всегда во всём- порядок. Иначе нельзя — финансы... А тут такая кутерьма, а я за все головой отвечаю. Это же не теще сто рублей вернуть. Там, где надо, сядут за ведомости, подсчитают: «Куда делись восемь миллионов?»— «Они у Ануфриева».— «А ну, подать его сюда! Что же ты, голубчик?!» Позора не оберешься...
Ему, видно, давно было не с кем отвести душу. Говорил торопливо, волнуясь, и, Шура слушала его внимательно, придерживая у подбородка край брезента.
— А оружие у вас есть?—спросила она.
— Конечно,— он стал суетливо отворачивать полу пальто, расстегивать пиджак и, наконец, вытащил старый, потертый наган.— Вот... и семь пуль.
Петр Иванович неловко сунул его в карман пальто и задумался.
— Вы мне вещи верните,— попросила Шура.
— Ах да,— спохватился он и полез по мешкам к выходу из крытого кузова машины. Прошлепал по грязи и вернулся с полувысохшей одеждой. Смущенно отвернувшись, протянул ее девушке.
Шура вылезла из-под, брезента и, дрожа от утреннего холода, стала одеваться.
— Надо действовать, надо...— услыхала Шура, как Петр Иванович говорит сам себе.
Поеживаясь, она вылезла из машины и остановилась перед ним в своих калошах с торчащими из. них тряпками и в рваной телогрейке. Он оглядел ее с ног до головы и хо-хотнул, придерживая на переносице мизинцем сползающие очки.
— В чем дело?— сощурилась девушка,
— Ничего, это я так.— Петр Иванович смутился, и стал расстегивать пальто.— Давай меняться, а?
— А вы, случаем, не того?— рассердилась Шура.
— Мне надо двигаться,— заторопился Петр Иванович.— А это пальто, сшитое, между прочим, перед самым двадцать вторым июня, удивительно стесняет движения...
Он сбросил пальто и заплясал в одном костюме, растирая ладонями бока.
— Вы быстрее, пожалуйста... Этак закоченеть можно... Я долго, ждать буду?!—по-начальнически прикрикнул он, и. Шура неуверенно сняла свою стеганку.
Шура натянула тяжелое, еще хранящее тепло другого тела драповое пальто, застегнула все пуговицы и почувствовала себя в мягком удобном панцире.
—Толстое,— сказал Петр Иванович,—пуля не пробьет...
— А вы как этот,— засмеялась Шура,— как кузнечик в очках.
Петр Иванович покраснел и решительным жестом натянул на лоб козырек фуражки. Он закинул руки за спину, выпрямился, выпятил грудь, обтянутую коротким ватником. Закричал фальцетом:
— Товарищ милиционер! Товарищ!..
Кабина открылась, и из нее медленно вывалился пожилой, небольшого роста человек в длинной, до земли, шинели. Он был рыжий, с веселыми глазами.
— Так вот,— продолжал официальным тоном Петр Иванович,— как и вчера... Будем искать село. Может, шофер где заблудился, это весьма возможно...
- Боже ты мой,— проговорил милиционер.— Да бежал он, бежал. Вот человек, не верит!
— Этот шофер, говорят, всю жизнь в нашей системе работал,— перебил Петр Иванович.
Милиционер только махнул рукой и посмотрел на Шуру.
— А что будем делать с женским батальоном?
— Пусть сидит в машине,-— распорядился Петр Иванович. Он протянул ей наган.— Если что, пали два раза...
— Только нас не постреляйте,— засмеялся, милиционер.. Он достал папиросу, закурил и пошел от машины, засунув полы шинели за пояс. Петр Иванович посмотрел ему вслед, запахнулся в ватник и зашагал по дороге в другую сторону.
Шура осторожно положила тяжелый наган на крыло машины и опустилась рядом Колеса полуторки по самые оси сидели в грязи. За ее задним бортом метров на двадцать тянулась наспех сделанная гать из поваленных деревьев. Кругом стояли лужи. Тучи плыли так низко над землей,
что Шура видела их синие животы, распарываемые верши- нами сосен. Воздух был холоден. Он пах мокрыми деревья-ми и глиной.
Высоко пролетел самолет. Звук долго перемещался по небу, словно вели пальцами по стеклу...
Кнк долго не возвращаются... Лишь бы ничего не случилось, Этот Петр Иванович симпатичный парень. Большой начальник, вон какой материал на пальто. Один воротник, наверно, стоит больше, чем вся Шуркина зарплата. А по поведению совсем мальчишка. Он чем-то похож на Володю... Чем?.. Такая же длинная шея. Тощий... Где он сейчас? Может, вот так же слушает холодную тишину, в которой капли с деревьев падают безостановочно и звонко, как ночью в кухне из плохо закрытого крана.
Весь лес в перестуке капель. Дрожат лужи. В них плавают граммофонные пластинки — круги...
Первым пришел милиционер. Грязный, злой и напуганный. Поставив на колесо машины ногу, он стал, палочкой счищать с сапога глину, искоса смотря на Шуру, которая сидела, не шевелясь, закутанная в тяжелое пальто.
— Шла бы ты, дочка, сама,— наконец сказал он и швырнул палочку в сторону.— Кругом немцы.....Чуть на ихний броневик не наскочил. Тоже сидят в грязюке. На айн-цвай раскачивают... Одной сподручней проскочить.
— А вы?
— Что —мы? Служба... Посидим, посидим, да видать, тоже подадимся... Подлым человеком оказался шофер!
Кажись, и Петр Иванович шагает! На дороге показалась торопливо идущая фигура. — Немцы!—еще издали закричал Петр Иванович. Он задыхался, руки его были прижаты к колотящемуся сердцу.—Кругом немцы!.. Танк видел!
Он добежал до крыла и повис на нем, потеряв все силы. Лежал головой на железе, хватал ртом воздух и хрипел:
— Только я вышел, как танк... Из-за деревьев. С крестом... Кажется, не заметили. Надо спасать деньги...
— Какие тут деньги,— с горечью проговорил милиционер.— Как бы -самим не загудеть к праотцам... Пришло время, Петр Иванович, и о себе подумать. Мы ведь честно, но такое положение...
— А деньги?—Петр Иванович посмотрел на него с недоумением..
— Деньги уничтожить надо,— сказал милиционер.— Не оставлять же врагу. Сжечь надо деньги...
— Деньги сжечь?!— на бледном и потном лице Петра Ивановича появился ужас.— Это немыслимо! Вы понимаете, что говорите?! Тут бюджет целого города... А вы со спичкой...
— Спичкой не возьмешь,— хмуро усмехнулся милиционер.—Бензином следует облить... чтоб и машина сгорела.
— Да кто вам позволит?— с возмущением воскликнул Петр Иванович.— Не для этого мне государство доверило... И вообще, как вы смеете такое предлагать? У вас же есть оружие! В конце концов, вы милиционер — военный человек. Вы обязаны драться! Шура, где мой наган?
— Дурная смерть,— произнес милиционер.— В моей стороне тоже фашисты. Подмоги нечего ожидать. А главное, гроши им достанутся.
— Да в какой это стране деньги жгут?!—с болью прошептал Петр Иванович и отвернулся.— Это же конец света...
— Ничего, новые напечатаем,— милиционер достал из кабины ведро и стал сливать бензин.
Петр Иванович отошел в сторону и сел под деревом, опустив голову на ладони.
Скользя по глине, милиционер подошел к кузову и Езмахнул ведром, чтобы плеснуть бензин.
— Стойте!—закричал Петр Иванович и, вскочив налоги, подбежал к машине.— Я сам... я обязан все сам. Я материально ответственное лицо...
Он взял ведро и поставил его рядом с собой.
— Идите,— махнул он рукой Шуре и милиционеру.—Я вас догоню...
Но они не двинулись с места. Шура, не отрываясь, глядела на него. Он стоял, выпрямившись, рваная стеганка не сходилась на груди. Узкоплечий, с руками, торчащими из коротких рукавов, сейчас Петр Иванович, казалось, забыл, что хотел сделать. Затем он вдруг медленно потер лицо ладонями, посмотрел на машину, и по губам его скользнула тоскливая улыбка. Взял ведро, ;подошел к полуторке, вылил бензин в кузов. Отбросил ведро. Оно плюхнулось в лужу. Петр Иванович достал из кармана коробок и начал чиркать спичками, прикрывая их стенкой из пальцев. Когда огонек разгорелся, он швырнул спичку, стал пятиться спиной, не сводя- глаз с кузова машины.
Пламя пыхнуло, качнув на брезентовых петлях дощатую дверь. Пожар охватил машину сразу. Языки огня обняли деревянную будку, мгновенно спалив толевую крышу. Запахло краской. Она поднималась пузырями, словно обожженная кожа. Полуторка горела, как высокий костер;
в ней что-то. трещало, падало, взлетали искры. Затем будка рухнула, и дымящиеся головешки полетели на землю, шипя в грязи. Стали видны мешки с деньгами. Это была большая куча, охваченная огнем. В ней корежились бумажные стопки. Сдуваемые потоком воздуха и языками огня, ассигнации взлетали, кружились, косо скользили по куче и вспыхивали на лету, превращаясь в жесткий пепел, который выпадал из. пламени, оседая серым инеем на траве и деревьях.
Милиционер нашел, длинную палку и ковырнул ею горящий холм. Он стоял у костра, деловито ворошил его, отворачивая лицо от жара. Шура. посмотрел а на Петра Ивановича. Тот прислонился к стволу ели, вздернув узкие плечи.
— Пошли, Петр Иванович,— сказала Шура и тихонько потянула его за рукав.— Чего тут стоять...
Он не посмотрел на нее, только судорожно, передохнул и зашагал.следом, не выбирая дороги. Милиционер догнал их. Лицо у него было красное, с блестящими глазами, от шинели пахло дымом...
Шли они целый день. Снова заморосил- дождь. Воздух был холодным, он клубками бился у открытых ртов. Милиционер шел впереди. За ним Шура, в конце плелся Петр Иванович. Натянув на голову стеганку, сгорбившись, он с безучастным видом волочил по грязи ноги. Иногда двое ожидали его. Петр Иванович подходил к ним и молча, останавливался, не поднимая от земли глаз.
— Ты не заболел, Петр Иванович?-— спросил милиционер. Тот покачал головой и не ответил.
Они шли дальше.
Казалось, тучи хотели опуститься на землю. Лохматые, тяжелые, они медленно плыли; переполненные градом и снегом, провисали, как коровье вымя, касаясь горизонта сосцами далеких больших дождей...
— Мы идем за тучами,— однажды сказал Петр Иванович. Он стоял, запрокинув голову. Капли разбивались о его лицо.—Когда мы придем, вы меня арестуете,— он посмотрел на милиционера и криво усмехнулся.— Я же преступник...
— Вы словно тронулись,—с обидой ответил милиционер.— Могут быть безвыходные положения?
— А чем докажете, что оно было таким?..— Петр Иванович снова поднял голову, языком слизывая с губ капли.
Милиционер только махнул рукой и пошел дальше.
— Почему идем за тучами?— с тревогой спросила Шура.— Они сами по себе, мы сами...
— Я так жить не могу,— вдруг тихо сказал Петр Иванович и смущенно развел руками. Шура смотрела на его осунувшееся лицо, ожидая продолжения. И он, отвернувшись, закончил нерешительным голосом.— Во всем должна быть логика... Даже смерть целенаправленна. Она расчищает дорогу жизни. Уничтожая одно, мы, расчищаем место для другого. В конце концов, логику можно увидеть в самом не поддающемся расшифровке случае!.. У нас вся семья по финансовой части. Папа, мама... Нас научили мыслить конкретными категориями...
Шура слушала его, не перебивая. Она мало понимала, его несвязный, взволнованный рассказ, но чувствовала, что сейчас перебивать нельзя.
— ...Я просто не в состоянии разобраться в том, что происходит. Я читал книги, гаветы... Знал, что не все в порядке, отступаем... Но когда, коснулось самого? Простите, это не поддается логике! Тучи знают, в каком направлении им идти, они плывут только вон в ту сторону. Смотрите, только в ту! А почему я шагаю по этой дороге? Зачем? Куда? Мне доверили великое дело — я пустил его на ветер... Если в этом искать логическое заключение — я обокрал государство и людей, чьи средства дали мне на сохранение... Зачем, мне дали наган — стрелять? Я этого не делал... Мы нашли самое прямолинейное решение — сжечь! Для чего?! Чтобы не рисковать? А теперь мы шагаем по грязи, под дождем... Куда?! Мы словно три капли на оконном стекле. Пути их извилисты, но неизбежно вниз. Сейчас все ценности потеряли свою прежнюю цену. И теперь логику надо искать в
алогичности!!
Он говорил, взмахивая руками, и смотрел на Шуру, словно ожидая, что она сейчас перебьет и станет спорить, горячо доказывать его неправоту, но Шура только кивала головой и думала о том, как замерз Петр Иванович. Губы у него совсем синие, кожа обтянула лицо с темными провалами глазниц и,запавшими висками...
— Пойдемте, Петр Иванович,— сказала она, когда он Замолчал.— Хотите, я вам пальто верну. Замерзли...
— Ах, бросьте, Шурц,— с отчаянием воскликнул он.— Разве дело в том, что человеку холодно или жарко?!
Он сунул руки в карманы брюк и зашагал по дороге, расплескивая мокрыми ботинками воду из луж.
«Что же он хотел от меня,— подумала Шура, ступая за ним и глядя на узкую, согнутую спину, обтянутую стеган-
кой с торчащими клочьями грязной ваты.— Он человек ученый... Что я ему скажу? И. чем могу помочь? Расстроен он очень... Ему бы согреться, поесть. И все было бы хорошо...»
Но, глядя, как он Медленно бредет по дороге, скользя по глине и не поднимая головы, она чувствовала, что ее охватывает непонятная тревога. Ей становилось страшно идти дальше,-словно там, в той стороне, ожидала неминуемая беда. Она знала, что-позади горящая машина, свежая могила у искромсанной пушки, немецкие танки... И возврата туда не было- ни для нее, ни для милиционера с Петром Ивановичем, Но все-таки она с большим желанием повернула бы назад, чем вот так молча шагать по дороге и видеть перед собой напряженную спину человека в ватнике, сня-том вчера с деревенского чучела...
Ночевали они в старом сарае. Забрались на самый верх, под крышу, и легли, утонув в душистой, сухой траве. За дощатой стеной гудел ветер. Барабанил дождь.'
Милиционер сонным голосом прочувствованно говорил, словно сказку рассказывал:
— ...Может, завтра к своим придем... Одичали мы, как звери... В баню сходим,» картошки поедим... И еще вот воды хочу. Обыкновенной, из крана водопроводного. Чтоб чуть ржавчиной отдавала. Я такую пятнадцать лет пил. Дом наш на окраине, трубы старые...
Он замолчал, потом тихонько захрапел.
Шура лежала в темноте, слушала колотящий в крышу дождь и думала о еде. Есть хотелось до колик в животе. При воспоминании о хлебе все внутри переворачивалось и рот наполняла голодная слюна.
— Сено лекарством пахнет,— вдруг сказал Петр Иванович.
— То мята попалась,—-ответила Шура.— Вы есть хотите?
— Нет,— помедлив, произнес он.— Шура, вы слышите?
— Что?
— Сегодня странный дождь... Пробежит по крыше, остановится на самом краю, потопчется и изо всех сил назад... Какой-то смешной дождь. Он как бычок на привязи... .
— Выдумываете вы все, Петр Иванович,— с упреком сказала .Шура, но прислушалась к стуку капель и удивилась, услыхав на крыше торопливый бег босых ног.— Нет,— проговорила она.—Словно мыши снуют, а спрыгнуть с крыши боятся...
— Знаете,— сказал Петр Иванович задумчивым голосом, в котором звучала плохо скрываемая горечь,— был один философ по фамилии Гегель. Он как-то'писал: «Все действительное — разумно!.,» Вот если бы его заставить сжечь свои книги, убегать от танка, который может человека раздавить, как копыто лошади — дождевого червяка...
Петр Иванович помолчал, потом произнес:
— Сейчас бы вина выпить... Все-таки обидно, что у меня нет ни жены, ни детей...
— Да что вы?—перебила Шура.— Это очень хорошо. Мало ли что может случиться? Некому будет плакать.
— Может, и так,— прошептал, Петр. Иванович и замолчал окончательно...
Шура проснулась. Кто-то теплой ладонью притронулся к ее лицу, и она открыла глаза.- Из щели крыши, наискось, шел солнечный луч.Она еще полежала немного, подставляя теплу щеку, лоб, подбородок...
Громко позвала:
— Петр Иванович! Вставайте! Петр Иванович...
— Что?.. Утро?— отозвался голос милиционера, и он поднялся в темном углу, заохал и закашлялся по-стариковски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25