В то же время ей не давала покоя еще одна мысль—а вдруг отец скажет: «Мирза-Каримбай нашел жениха, готовься к свадьбе, жена!» Ведь это может случиться, отец слушается бая во всем!..
Со двора послышался голос Ярмата, потом — овечье блеянье. Приподнявшись, девушка посмотрела в окно: отец привязывал к тутовому дереву большого, жирного барана. Халат на нем до самого пояса захлюстан, даже на бороде и лице брызги грязи.
— Где твоя дочь? — крикнул Ярмат Гульсум-биби.
Гульнар вскочила, на ходу сунула ноги в капиши и выбежала во двор.
— Подай воды!
Гульнар налила в глиняный кувшин воды, протянула отцу.
— Полей! — Ярмат присел на край террасы, подставил грязные сапоги и принялся жаловаться: — Ох, помираю, дочка! Гнать одного барана — это мученье. Даже самому великому грешнику в судный день бог не придумает такого наказания! Пройдет два шага и остановится среди улицы, в самой грязи. Будто ноги пригвоздили ему к земле. Сколько ни бейся — ни с места! За шею тащишь — упирается, сзади под курдюк подталкиваешь — тоже. А какой у него курдюк, видала? Пуда полтора сала выйдет! До костей салом оброс! Да, полакомятся завтра охотники до нарына!
— Всю жизнь так,— усмехнулась Гульсум-биби.— Вы мучаетесь, а лакомиться будет кто-то.
Ярмат обернулся, хмуро посмотрел на жену и сердито закричал:
— Что?! Больше ничего не нашла сказать, глупая женщина?! Ты лучше спросила бы, за сколько куплен баран, напомнила бы мне: попроси, мол, у хозяина голову, печенку, требуху... Да, пожалуй, и нарына завтра отведаем. Этого ты не подумала, а?
— А что нам дадут, кроме объедков? — заметила Гульнар, мельком взглянув на мать.
Непочтительное вмешательство дочери еще больше рассердило Ярмата. Хмуро поглядывая то на жену, то на дочь, он покончил с мытьем сапог, затем умылся сам, напился чаю и велел жене идти на байский двор.
— Хозяйка зачем-то звала,— сердито пояснил он и затем прибавил: — А сюда сейчас подойдет Юлчи, надо засветло зарезать барана, прибрать мясо, сало.
Гульнар вдруг оживилась и поспешила поддержать отца:
— Верно! Лучше пораньше со всем управиться. В темноте что за работа. И Хаким-байбача, наверное, будет торопить.
Ярмат смягчился. Он велел подать нож, брусок, вымыть большие глиняные корчаги под мясо. Гульнар вмиг все приготовила. Потом прошла в комнату и опустилась на колени перед окном: отсюда она могла видеть своего джигита.
III
Нури пришла к своим в полуденное время в пятницу. Одета она была очень нарядно. На руках по нескольку пар золотых браслетов, ни пальцах бриллиантовые кольца, поверх плюшевой жакетки парчовый камзол, отливавший разноцветными огнями, будто сотканный и I юлота и серебра... При ее появлении в комнатах ичкари поднялась суматоха. Раньше всех подбежала мать. Дрожащими руками она обняли дочь, поцеловала ее в лоб. Затем гостью окружили невестки и не меньше десятка женщин-родственниц. Каждая справлялась о здоровье, желала благополучного возвращения из Москвы мужа. Нури, однако, была скучна и молчалива. Рассеянно слушая болтовню женщин, она нехотя выпила две пиалы чаю, потом встала, вышла во двор, на кухню. Там она застала Гульсум-биби и еще двух женщин-соседок. Гульсум пекла в тандыре лачира для шурпы. Две соседки суетились у очага. В большом котле для нарына варилась жирная колбаса из конины, во втором — баранье мясо.
Нури снова вышла во двор. Увидев пробегавшую мимо Гульнар, она окликнула девушку, поговорила о каких-то пустяках и вдруг спросила.
— Кто у вас дома?
— Недавно там были отец с Юлчи,— ответила Гульнар и хотела уйти, но Нури остановила ее и, чему-то улыбаясь, предложила:
— Пойдем туда. Если мужчины на терраске, мы посидим в комнате. Я утомилась здесь — суматоха, шум, ребята...
От удивления Гульнар не сразу нашлась что сказать. В девичестве Нури очень редко заглядывала в их хибарку. А если и заходила случайно, то даже не присаживалась к сандалу, брезгуя их одеялами и подушками. «Видно, после замужества нрав у нее изменился!» — подумала девушка и, обрадованная, спросила:
— Правда, вы не шутите, сестрица? А старшая госпожа ничего не скажет?
Нури не ответила. Она подошла к террасе, накинула чью-то паранджу похуже и, ласкаясь к матери, сообщила ей о своем намерении. Лутфиниса выпучила глаза:
— Что с тобой, доченька! Кто ты и кто они? Зачем тебе ходить по лачугам работников? Неужели тебе у матери плохо? Или я не так приветила родную дочь? Если хочешь, велю приготовить место в отдельной комнате. Сбрось эту паранджу!
— Ничего не надо, айи,— ласково сказала Нури.— Устала я с проводами вашего зятя. И здесь шум, гам. Мы посидим и поговорим с Гульнар. Она мне споет что-нибудь.
— Ох, бой-бой! Ну, как знаешь, дитя мое. Только долго не засиживайся... Да смотри,— добавила Лутфиниса совсем тихо,— вшей не наберись!
Гульнар провела Нури к себе, разостлала одеяло и усадила ее, подложив под спину подушку. Девушка сегодня была счастлива. Вчера, когда Юлчи помогал отцу разделывать баранью тушу, она через окошко несколько раз встретилась с его взглядом, полным любви и ласки. Глазами и молчаливыми улыбками они рассказали друг другу о том, что хранилось у обоих глубоко в сердце.
И сейчас Гульнар очень хотелось взглянуть в окно на Юлчи, который сидел на терраске, по-богатырски скрестив ноги, и чинил конскую сбрую. Однако боязнь вызвать подозрение у Нури заставила ее побороть это желание. Она смеялась, говорила о разных мелочах, старалась развлечь гостью.
Нури слушала невнимательно и часто отвечала невпопад. Несколько раз она, томно склонив голову, бросала взгляд на терраску. Заметив рассеянность гостьи, умолкла и Гульнар.
Неловкое молчание это было нарушено приходом Ярмата.
Ярмат давно жил в доме и был доверенным слугой, поэтому Нури при нем не закрывалась, как и Гульнар не пряталась от Мирзы-Каримбая.
Довольно потирая руки и улыбаясь, Ярмат опустился на колени в двух шагах от сандала:
— Здоровы ли, сестрица Нури? Спасибо, что перешагнули порог нашей хижины. Сердце мое от радости готово прыгнуть выше самых высоких гор. Спасибо, спасибо! Я вас любил и люблю больше, чем свою дочь. Вот и отблагодарили — вспомнили Ярмата и пришли...
Нури, не вставая с места, холодно поздоровалась. На вопросы навязчивого работника она отвечала короткими «да» или «нет». Тогда Ярмат стал обращаться к дочери. Он без умолку болтал, рассказывал, как свекор Нури — Наджмеддинбай когда-то построил на свои средства мечеть, какая обширная торговля у Фазлиддина-байбачи. Наконец он поднялся и, молодцевато выпрямившись, направился к двери.
Гульнар попросила:
— Принесите тесто, я тоже буду его крошить, чтоб помочь женщинам.
— Осталось уже немного, дочь моя. Сейчас Юлчибай освободится и покрошит. Вы лучше посидите поговорите. Ну, я пошел к гостям.
Нури посмотрела в окошко и, как только за Ярматом закрылась калитка, попросила:
— Я проголодалась. Сходи, Гульнар, скажи матери, пусть пришлет чего-нибудь. Фисташек побольше захвати. А может, ты там нужна. Сходи узнай.— Нури вздохнула, поправила волосы, шаль.
— Я — с радостью! Давно бы сказали, сестрица.— Гульнар вскочила, проворно накинула паранджу.
Нури осталась одна. Первой ее мыслью было выйти на терраску к Юлчи. Но она тут же раздумала: «Увидит Гульнар или Ярмат — опозорюсь. Что же делать?» Нури снова села к сандалу. Сердце ее учащенно билось, губы пересохли. Наконец она решила: «Открою окно и поговорю. Если войдет кто-нибудь, скажу, душно в комнате, потому и открыла...»
Юлчи только было собрался крошить тесто, как вдруг открылось окно. Он поднял голову — перед ним разодетая, сияющая золотом и драгоценными камнями стояла Нури. Юноша застыл от неожиданное |и, лицо его залилось румянцем.
Здоровы ли, веселы ли? — смущенно проговорил он, склоняясь.
Нури кокетливо рассмеялась:
Мне всегда весело. А увидела вас — и еще веселее стало.— Боясь упустить время, она сразу же заговорила о том, ради чего пришла в лачугу батрака: — Юлчи-ака, я хочу забрать вас отсюда.
Куда же это? — не понял Юлчи.
К себе... К нам...— поправилась она.— Нам нужен такой человек, как вы. Работа у нас в тысячу раз легче. Вы не откажетесь, да? Я нам юлько добра желаю.— Покусывая кончик волос своей длинной косы, Нури выжидающе смотрела на Юлчи чуть прищуренными глазами.
Юлчи ответил не сразу. «Эге, муж-байбача уже наскучил, видно! —он Ненадолго же хватило тебе твоей радости. Теперь при-глшпш'шь меня в работники, чтоб играть как с малым ребенком.
Понятно!..» Уйти от Мирзы-Каримбая значило расстаться с Гульнар. А для Юлчи одна улыбка Гульнар была дороже всех радостей жизни. Подняв голову, он сказал мягко:
— Не трогайте вашего бедного родственника, оставьте его в покое. Я живу здесь, и у меня есть свои маленькие надежды. Вам работник нужен? Я могу найти. Есть на примете один верный человек.— Юлчи бросил нож, приложил руку к сердцу.— А меня оставьте.
— Юлчи-ака, у нас вы скорее добьетесь исполнения ваших надежд и желаний. Что вам нужно? Деньги, чтобы кормить ваших родных в кишлаке, хорошая одежда? Если вы будете у нас работать, вы все это получите от меня! — Нури вызывающе рассмеялась.
— Я не пойду, если бы вы даже вздумали увести меня насильно. Счастье не только в деньгах и в одежде. Деньги я заработаю...
— А в чем же еще?
— Об этом позвольте мне знать,—тихо, но твердо сказал юноша. Нури была растеряна. Она никак не ожидала, что этот батрак
откажется от ее заманчивого предложения.
— Оказывается, вы очень упрямый и своевольный. Но рано или поздно вы должны будете согласиться!..
Нури сердито захлопнула окно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
На женской половине двора Наджмеддинбая расцвели черешни. Теплый воздух был наполнен пьянящим запахом цветов. В белой кипени их, пронизанной лучами яркого солнца, роились и звенели тысячи пчел и весенних жучков.
Аисты давно прилетели; где-то на соседней крыше слышалась детская песенка:
Пришла весна, Аисты прилетели, Крылья их стали Как листочки бумаги —
слиняли...
Под черешней, на широкой деревянной кровати с выкрашенной голубой решеткой, на мягких одеялах полулежит, облокотившись на подушку, Нури.
Напротив, в десяти шагах от нее, стирает белье Гульнар. Не отрываясь от работы, девушка то запоет тихонько, то перекинется словом-другим с Нури. Сегодня она особенно хороша. Под лучами весеннего солнца отливают серебром ее белые, точеные руки с засученными выше локтя рукавами, горят черные косы, вздрагивают длинные, густые ресницы.
Время от времени к ним подходит свекровь Нури. Она не может нахвалиться девушкой:
— Мешки золота-серебра сыпь на тебя, Гульнар, и то мало. Пошли аллах тебе счастья и удачи в жизни! Спасибо отцу-матери — научили тебя работе, уму-разуму...
Нури почувствовала в словах свекрови укор себе, пренебрежительно скривила губы:
— Пропади оно, золото-серебро, если его сыпать к ногам каждого... Что оно — пыль?
— Вай, Нуриниса,— выразительно повела бровью свекровь,— знаешь, в старину говорили: девушке не трон золотой пожелай, а счастья с мизинчик дай... Может, и Гульнар счастье улыбнется. Войдет она невесткой в хорошую семью, вот тебе и золото-серебро.
— Не хвалите так, тетушка-сватья. А то зазнаюсь и стирать не захочу,— ответила со смехом Гульнар и уже серьезно добавила: — Найдется какой-нибудь бедняк и для дочери батрака. Был бы хороший да умный — и довольно.
У Нури не было желания ни говорить, ни шевелиться. После разговора с Юлчи она не находила покоя, то теряла всякую надежду и ей становилось все безразлично, то злилась и придумывала новые хитрости. Каждый раз, когда на память приходил Юлчи, сердце ее загоралось обидой и гневом. «Какой-то малай в доме моего отца — и не обращает на меня внимания! — возмущалась она.— Чем он гордится, почему привередничает? Ну, побоялся тронуть меня в девичестве... А теперь чего ему бояться! Нет, тут что-то не то. Я все разузнаю, все раскрою!»
Нури лениво сошла с кровати. Упершись руками в бока и высоко задрав голову, она, точно невестка в гостях, стала медленно прохаживаться вдоль ряда черешен нарочно на виду у хлопотавшей по двору свекрови. Всем своим видом она говорила: «Стерпишь — терпи, а не стерпишь — широкая тебе улица! Мать меня не для работы родила. С кем ты меня сравниваешь? Гульнар — одно, а я — другое!»
Нури обошла широкий двор, сад, остановилась около Гульнар, снисходительно спросила: — Уморилась?
- Нет. Я и побольше этого стирала. Вот приедет твой папка... А когда он приедет?
Давно бы должен быть... Вот приедет он, я найму себе прислугу и работника.
Особенно нужна вам прислуга,— согласилась Гульнар. Нури стояла, держась за ветку черешни, и чуть приметно.
В работники Юлчибая хочу взять,— сказала она, пристально Сверху вниз глядя на Гульнар.— Он испытанный человек. Что ты скажешь?
Гульнар на миг подняла голову, посмотрела на Нури и снова склонилась над корытом. Девушка ничего не сказала, но Нури и без попила, что кроется за этим молчанием; Гульнар побледнела губы ты молчишь? — насмешливо спросила Нури.— Разве плохо будет, если Юлчибай перейдет к нам? Он мой родственник Я буду хорошо платить ему. Тетка в кишлаке узнает — обрадуется. Обязательно заберу Юлчи. Да он и сам на крыльях прилетит.
— Хорошо... Порадуйте вашу тетушку. А мы — что ж...— дрожащими губами выговорила Гульнар и отошла с бельем к веревке.
Глядя ей вслед, Нури значительно кивнула головой и рассмеялась.
Вечером Гульнар возвращалась домой, низко опустив голову, погруженная в невеселые думы. Мир казался ей беспросветно темным. Она знала характер Нури: если та чего захочет, обязательно добьется. «Зачем ей понадобилось совать свой нос в мужские дела? — тревожно думала девушка.— Работника пусть ищет муж. И разве нет других, кроме Юлчи? А потом, с каких это пор Нури стала так заботиться о забытой кишлачной тетке и ее сыне? Нет, тут что-то неладно... Нури еще в девушках была ветреной. Бывало, такое скажет, что слушать стыдно...»
Девушка пришла домой совсем разбитая. Мать сообщила ей, что завтра утром они должны будут выехать в загородное поместье. Но Гульнар встретила эту новость безразлично.
Ярмат с семьей ежегодно переезжал в поместье месяца на два раньше хозяев, чтобы к их приезду привести в порядок сад, двор, хозяйство. Вместе с отцом и матерью там с утра до ночи работала и Гульнар.
Незадолго до часа вечерней молитвы пришел Ярмат. Он сказал, что завтра будет занят другими делами и приедет в поместье только вечером, а женщин с утра повезет Юлчи. При этом известии дым печали, застилавший сердце Гульнар, начал рассеиваться. Она легла в постель, но, хоть и утомилась за день, не сомкнула глаз — все ждала рассвета.
II
Юлчи сидел на облучке фаэтона, хмуро поглядывал на низкие, мрачные ворота незнакомого двора, за которыми часа полтора-два назад скрылся Салим-байбача, и думал: «Что ему делать в этом глухом месте? Какая нужда была на ночь глядя выезжать из дому?..»
Со стороны ворот неожиданно послышался чей-то возглас:
— Юлчибай!
Юлчи поднял голову, расправил усталые, натруженные за день плечи, обернулся на зов: от ворот к нему подходил старший зять Мирзы-Каримбая — Танти-байбача:
— Что ты здесь делаешь, Юлчи?
— Привез Салима-ака,— стараясь скрыть раздражение, ответил Юлчи.
— Салима? А где же он?
— Уже часа два, как скрылся за этими воротами.
— Ага, понятно! — Таити, пьяно покачнувшись, обернулся к старику, сидевшему на табуретке в тени ворот.— Так-то, значит, вы преданы мне, а, Шамурад? Мой кошелек уже кажется вашему хозяину тощим.
Нашли на Асальхон покупателя с более толстой мошной, а мне другой товар — попроще — подсунули? Ладно, ладно!..
Старик вскочил с табуретки и засеменил к Таити со сложенными на груди руками.
Байбача продолжал, передразнивая:
— «Было ли хоть раз так, чтобы она не нашлась для вас, братец мой Мирисхак! Были бы деньги — они вам из арш-аалла доставят ее. За деньги я ключи от рая раздобуду и передам вам из рук в руки!..» А выходит, ключи-то другому в руки попали, а?..
Старик униженно кланялся, лопотал что-то в свое оправдание. Таити досадливо отмахивался:
— Знаем! Знаем теперь!..
Юлчи заметил этого человека еще с вечера, когда они подъехали к воротам. Старик тогда сидел на своей табуретке посредине тротуара и, так же вот униженно раскланиваясь, вскочил навстречу Салиму. Старику было лет под шестьдесят; белая борода всклокочена и спутана, словно мелкие корни вывороченного бурей карагача; на плечах — длинный, с рукавами камзол, видно шитый когда-то из хорошего, дорогого материала, но сейчас потертый и засаленный до блеска, на ногах — потрескавшиеся и облупившиеся от времени лаковые ичиги и рваные галоши.
Старик все продолжал оправдываться:
— Гюльандом — розоликая пери. Меда Асальхон вы отведали. Теперь другие пусть доедают воск, а вы наслаждайтесь ароматом розы. Разве мы не знаем вашего вкуса?..
— Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Со двора послышался голос Ярмата, потом — овечье блеянье. Приподнявшись, девушка посмотрела в окно: отец привязывал к тутовому дереву большого, жирного барана. Халат на нем до самого пояса захлюстан, даже на бороде и лице брызги грязи.
— Где твоя дочь? — крикнул Ярмат Гульсум-биби.
Гульнар вскочила, на ходу сунула ноги в капиши и выбежала во двор.
— Подай воды!
Гульнар налила в глиняный кувшин воды, протянула отцу.
— Полей! — Ярмат присел на край террасы, подставил грязные сапоги и принялся жаловаться: — Ох, помираю, дочка! Гнать одного барана — это мученье. Даже самому великому грешнику в судный день бог не придумает такого наказания! Пройдет два шага и остановится среди улицы, в самой грязи. Будто ноги пригвоздили ему к земле. Сколько ни бейся — ни с места! За шею тащишь — упирается, сзади под курдюк подталкиваешь — тоже. А какой у него курдюк, видала? Пуда полтора сала выйдет! До костей салом оброс! Да, полакомятся завтра охотники до нарына!
— Всю жизнь так,— усмехнулась Гульсум-биби.— Вы мучаетесь, а лакомиться будет кто-то.
Ярмат обернулся, хмуро посмотрел на жену и сердито закричал:
— Что?! Больше ничего не нашла сказать, глупая женщина?! Ты лучше спросила бы, за сколько куплен баран, напомнила бы мне: попроси, мол, у хозяина голову, печенку, требуху... Да, пожалуй, и нарына завтра отведаем. Этого ты не подумала, а?
— А что нам дадут, кроме объедков? — заметила Гульнар, мельком взглянув на мать.
Непочтительное вмешательство дочери еще больше рассердило Ярмата. Хмуро поглядывая то на жену, то на дочь, он покончил с мытьем сапог, затем умылся сам, напился чаю и велел жене идти на байский двор.
— Хозяйка зачем-то звала,— сердито пояснил он и затем прибавил: — А сюда сейчас подойдет Юлчи, надо засветло зарезать барана, прибрать мясо, сало.
Гульнар вдруг оживилась и поспешила поддержать отца:
— Верно! Лучше пораньше со всем управиться. В темноте что за работа. И Хаким-байбача, наверное, будет торопить.
Ярмат смягчился. Он велел подать нож, брусок, вымыть большие глиняные корчаги под мясо. Гульнар вмиг все приготовила. Потом прошла в комнату и опустилась на колени перед окном: отсюда она могла видеть своего джигита.
III
Нури пришла к своим в полуденное время в пятницу. Одета она была очень нарядно. На руках по нескольку пар золотых браслетов, ни пальцах бриллиантовые кольца, поверх плюшевой жакетки парчовый камзол, отливавший разноцветными огнями, будто сотканный и I юлота и серебра... При ее появлении в комнатах ичкари поднялась суматоха. Раньше всех подбежала мать. Дрожащими руками она обняли дочь, поцеловала ее в лоб. Затем гостью окружили невестки и не меньше десятка женщин-родственниц. Каждая справлялась о здоровье, желала благополучного возвращения из Москвы мужа. Нури, однако, была скучна и молчалива. Рассеянно слушая болтовню женщин, она нехотя выпила две пиалы чаю, потом встала, вышла во двор, на кухню. Там она застала Гульсум-биби и еще двух женщин-соседок. Гульсум пекла в тандыре лачира для шурпы. Две соседки суетились у очага. В большом котле для нарына варилась жирная колбаса из конины, во втором — баранье мясо.
Нури снова вышла во двор. Увидев пробегавшую мимо Гульнар, она окликнула девушку, поговорила о каких-то пустяках и вдруг спросила.
— Кто у вас дома?
— Недавно там были отец с Юлчи,— ответила Гульнар и хотела уйти, но Нури остановила ее и, чему-то улыбаясь, предложила:
— Пойдем туда. Если мужчины на терраске, мы посидим в комнате. Я утомилась здесь — суматоха, шум, ребята...
От удивления Гульнар не сразу нашлась что сказать. В девичестве Нури очень редко заглядывала в их хибарку. А если и заходила случайно, то даже не присаживалась к сандалу, брезгуя их одеялами и подушками. «Видно, после замужества нрав у нее изменился!» — подумала девушка и, обрадованная, спросила:
— Правда, вы не шутите, сестрица? А старшая госпожа ничего не скажет?
Нури не ответила. Она подошла к террасе, накинула чью-то паранджу похуже и, ласкаясь к матери, сообщила ей о своем намерении. Лутфиниса выпучила глаза:
— Что с тобой, доченька! Кто ты и кто они? Зачем тебе ходить по лачугам работников? Неужели тебе у матери плохо? Или я не так приветила родную дочь? Если хочешь, велю приготовить место в отдельной комнате. Сбрось эту паранджу!
— Ничего не надо, айи,— ласково сказала Нури.— Устала я с проводами вашего зятя. И здесь шум, гам. Мы посидим и поговорим с Гульнар. Она мне споет что-нибудь.
— Ох, бой-бой! Ну, как знаешь, дитя мое. Только долго не засиживайся... Да смотри,— добавила Лутфиниса совсем тихо,— вшей не наберись!
Гульнар провела Нури к себе, разостлала одеяло и усадила ее, подложив под спину подушку. Девушка сегодня была счастлива. Вчера, когда Юлчи помогал отцу разделывать баранью тушу, она через окошко несколько раз встретилась с его взглядом, полным любви и ласки. Глазами и молчаливыми улыбками они рассказали друг другу о том, что хранилось у обоих глубоко в сердце.
И сейчас Гульнар очень хотелось взглянуть в окно на Юлчи, который сидел на терраске, по-богатырски скрестив ноги, и чинил конскую сбрую. Однако боязнь вызвать подозрение у Нури заставила ее побороть это желание. Она смеялась, говорила о разных мелочах, старалась развлечь гостью.
Нури слушала невнимательно и часто отвечала невпопад. Несколько раз она, томно склонив голову, бросала взгляд на терраску. Заметив рассеянность гостьи, умолкла и Гульнар.
Неловкое молчание это было нарушено приходом Ярмата.
Ярмат давно жил в доме и был доверенным слугой, поэтому Нури при нем не закрывалась, как и Гульнар не пряталась от Мирзы-Каримбая.
Довольно потирая руки и улыбаясь, Ярмат опустился на колени в двух шагах от сандала:
— Здоровы ли, сестрица Нури? Спасибо, что перешагнули порог нашей хижины. Сердце мое от радости готово прыгнуть выше самых высоких гор. Спасибо, спасибо! Я вас любил и люблю больше, чем свою дочь. Вот и отблагодарили — вспомнили Ярмата и пришли...
Нури, не вставая с места, холодно поздоровалась. На вопросы навязчивого работника она отвечала короткими «да» или «нет». Тогда Ярмат стал обращаться к дочери. Он без умолку болтал, рассказывал, как свекор Нури — Наджмеддинбай когда-то построил на свои средства мечеть, какая обширная торговля у Фазлиддина-байбачи. Наконец он поднялся и, молодцевато выпрямившись, направился к двери.
Гульнар попросила:
— Принесите тесто, я тоже буду его крошить, чтоб помочь женщинам.
— Осталось уже немного, дочь моя. Сейчас Юлчибай освободится и покрошит. Вы лучше посидите поговорите. Ну, я пошел к гостям.
Нури посмотрела в окошко и, как только за Ярматом закрылась калитка, попросила:
— Я проголодалась. Сходи, Гульнар, скажи матери, пусть пришлет чего-нибудь. Фисташек побольше захвати. А может, ты там нужна. Сходи узнай.— Нури вздохнула, поправила волосы, шаль.
— Я — с радостью! Давно бы сказали, сестрица.— Гульнар вскочила, проворно накинула паранджу.
Нури осталась одна. Первой ее мыслью было выйти на терраску к Юлчи. Но она тут же раздумала: «Увидит Гульнар или Ярмат — опозорюсь. Что же делать?» Нури снова села к сандалу. Сердце ее учащенно билось, губы пересохли. Наконец она решила: «Открою окно и поговорю. Если войдет кто-нибудь, скажу, душно в комнате, потому и открыла...»
Юлчи только было собрался крошить тесто, как вдруг открылось окно. Он поднял голову — перед ним разодетая, сияющая золотом и драгоценными камнями стояла Нури. Юноша застыл от неожиданное |и, лицо его залилось румянцем.
Здоровы ли, веселы ли? — смущенно проговорил он, склоняясь.
Нури кокетливо рассмеялась:
Мне всегда весело. А увидела вас — и еще веселее стало.— Боясь упустить время, она сразу же заговорила о том, ради чего пришла в лачугу батрака: — Юлчи-ака, я хочу забрать вас отсюда.
Куда же это? — не понял Юлчи.
К себе... К нам...— поправилась она.— Нам нужен такой человек, как вы. Работа у нас в тысячу раз легче. Вы не откажетесь, да? Я нам юлько добра желаю.— Покусывая кончик волос своей длинной косы, Нури выжидающе смотрела на Юлчи чуть прищуренными глазами.
Юлчи ответил не сразу. «Эге, муж-байбача уже наскучил, видно! —он Ненадолго же хватило тебе твоей радости. Теперь при-глшпш'шь меня в работники, чтоб играть как с малым ребенком.
Понятно!..» Уйти от Мирзы-Каримбая значило расстаться с Гульнар. А для Юлчи одна улыбка Гульнар была дороже всех радостей жизни. Подняв голову, он сказал мягко:
— Не трогайте вашего бедного родственника, оставьте его в покое. Я живу здесь, и у меня есть свои маленькие надежды. Вам работник нужен? Я могу найти. Есть на примете один верный человек.— Юлчи бросил нож, приложил руку к сердцу.— А меня оставьте.
— Юлчи-ака, у нас вы скорее добьетесь исполнения ваших надежд и желаний. Что вам нужно? Деньги, чтобы кормить ваших родных в кишлаке, хорошая одежда? Если вы будете у нас работать, вы все это получите от меня! — Нури вызывающе рассмеялась.
— Я не пойду, если бы вы даже вздумали увести меня насильно. Счастье не только в деньгах и в одежде. Деньги я заработаю...
— А в чем же еще?
— Об этом позвольте мне знать,—тихо, но твердо сказал юноша. Нури была растеряна. Она никак не ожидала, что этот батрак
откажется от ее заманчивого предложения.
— Оказывается, вы очень упрямый и своевольный. Но рано или поздно вы должны будете согласиться!..
Нури сердито захлопнула окно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
I
На женской половине двора Наджмеддинбая расцвели черешни. Теплый воздух был наполнен пьянящим запахом цветов. В белой кипени их, пронизанной лучами яркого солнца, роились и звенели тысячи пчел и весенних жучков.
Аисты давно прилетели; где-то на соседней крыше слышалась детская песенка:
Пришла весна, Аисты прилетели, Крылья их стали Как листочки бумаги —
слиняли...
Под черешней, на широкой деревянной кровати с выкрашенной голубой решеткой, на мягких одеялах полулежит, облокотившись на подушку, Нури.
Напротив, в десяти шагах от нее, стирает белье Гульнар. Не отрываясь от работы, девушка то запоет тихонько, то перекинется словом-другим с Нури. Сегодня она особенно хороша. Под лучами весеннего солнца отливают серебром ее белые, точеные руки с засученными выше локтя рукавами, горят черные косы, вздрагивают длинные, густые ресницы.
Время от времени к ним подходит свекровь Нури. Она не может нахвалиться девушкой:
— Мешки золота-серебра сыпь на тебя, Гульнар, и то мало. Пошли аллах тебе счастья и удачи в жизни! Спасибо отцу-матери — научили тебя работе, уму-разуму...
Нури почувствовала в словах свекрови укор себе, пренебрежительно скривила губы:
— Пропади оно, золото-серебро, если его сыпать к ногам каждого... Что оно — пыль?
— Вай, Нуриниса,— выразительно повела бровью свекровь,— знаешь, в старину говорили: девушке не трон золотой пожелай, а счастья с мизинчик дай... Может, и Гульнар счастье улыбнется. Войдет она невесткой в хорошую семью, вот тебе и золото-серебро.
— Не хвалите так, тетушка-сватья. А то зазнаюсь и стирать не захочу,— ответила со смехом Гульнар и уже серьезно добавила: — Найдется какой-нибудь бедняк и для дочери батрака. Был бы хороший да умный — и довольно.
У Нури не было желания ни говорить, ни шевелиться. После разговора с Юлчи она не находила покоя, то теряла всякую надежду и ей становилось все безразлично, то злилась и придумывала новые хитрости. Каждый раз, когда на память приходил Юлчи, сердце ее загоралось обидой и гневом. «Какой-то малай в доме моего отца — и не обращает на меня внимания! — возмущалась она.— Чем он гордится, почему привередничает? Ну, побоялся тронуть меня в девичестве... А теперь чего ему бояться! Нет, тут что-то не то. Я все разузнаю, все раскрою!»
Нури лениво сошла с кровати. Упершись руками в бока и высоко задрав голову, она, точно невестка в гостях, стала медленно прохаживаться вдоль ряда черешен нарочно на виду у хлопотавшей по двору свекрови. Всем своим видом она говорила: «Стерпишь — терпи, а не стерпишь — широкая тебе улица! Мать меня не для работы родила. С кем ты меня сравниваешь? Гульнар — одно, а я — другое!»
Нури обошла широкий двор, сад, остановилась около Гульнар, снисходительно спросила: — Уморилась?
- Нет. Я и побольше этого стирала. Вот приедет твой папка... А когда он приедет?
Давно бы должен быть... Вот приедет он, я найму себе прислугу и работника.
Особенно нужна вам прислуга,— согласилась Гульнар. Нури стояла, держась за ветку черешни, и чуть приметно.
В работники Юлчибая хочу взять,— сказала она, пристально Сверху вниз глядя на Гульнар.— Он испытанный человек. Что ты скажешь?
Гульнар на миг подняла голову, посмотрела на Нури и снова склонилась над корытом. Девушка ничего не сказала, но Нури и без попила, что кроется за этим молчанием; Гульнар побледнела губы ты молчишь? — насмешливо спросила Нури.— Разве плохо будет, если Юлчибай перейдет к нам? Он мой родственник Я буду хорошо платить ему. Тетка в кишлаке узнает — обрадуется. Обязательно заберу Юлчи. Да он и сам на крыльях прилетит.
— Хорошо... Порадуйте вашу тетушку. А мы — что ж...— дрожащими губами выговорила Гульнар и отошла с бельем к веревке.
Глядя ей вслед, Нури значительно кивнула головой и рассмеялась.
Вечером Гульнар возвращалась домой, низко опустив голову, погруженная в невеселые думы. Мир казался ей беспросветно темным. Она знала характер Нури: если та чего захочет, обязательно добьется. «Зачем ей понадобилось совать свой нос в мужские дела? — тревожно думала девушка.— Работника пусть ищет муж. И разве нет других, кроме Юлчи? А потом, с каких это пор Нури стала так заботиться о забытой кишлачной тетке и ее сыне? Нет, тут что-то неладно... Нури еще в девушках была ветреной. Бывало, такое скажет, что слушать стыдно...»
Девушка пришла домой совсем разбитая. Мать сообщила ей, что завтра утром они должны будут выехать в загородное поместье. Но Гульнар встретила эту новость безразлично.
Ярмат с семьей ежегодно переезжал в поместье месяца на два раньше хозяев, чтобы к их приезду привести в порядок сад, двор, хозяйство. Вместе с отцом и матерью там с утра до ночи работала и Гульнар.
Незадолго до часа вечерней молитвы пришел Ярмат. Он сказал, что завтра будет занят другими делами и приедет в поместье только вечером, а женщин с утра повезет Юлчи. При этом известии дым печали, застилавший сердце Гульнар, начал рассеиваться. Она легла в постель, но, хоть и утомилась за день, не сомкнула глаз — все ждала рассвета.
II
Юлчи сидел на облучке фаэтона, хмуро поглядывал на низкие, мрачные ворота незнакомого двора, за которыми часа полтора-два назад скрылся Салим-байбача, и думал: «Что ему делать в этом глухом месте? Какая нужда была на ночь глядя выезжать из дому?..»
Со стороны ворот неожиданно послышался чей-то возглас:
— Юлчибай!
Юлчи поднял голову, расправил усталые, натруженные за день плечи, обернулся на зов: от ворот к нему подходил старший зять Мирзы-Каримбая — Танти-байбача:
— Что ты здесь делаешь, Юлчи?
— Привез Салима-ака,— стараясь скрыть раздражение, ответил Юлчи.
— Салима? А где же он?
— Уже часа два, как скрылся за этими воротами.
— Ага, понятно! — Таити, пьяно покачнувшись, обернулся к старику, сидевшему на табуретке в тени ворот.— Так-то, значит, вы преданы мне, а, Шамурад? Мой кошелек уже кажется вашему хозяину тощим.
Нашли на Асальхон покупателя с более толстой мошной, а мне другой товар — попроще — подсунули? Ладно, ладно!..
Старик вскочил с табуретки и засеменил к Таити со сложенными на груди руками.
Байбача продолжал, передразнивая:
— «Было ли хоть раз так, чтобы она не нашлась для вас, братец мой Мирисхак! Были бы деньги — они вам из арш-аалла доставят ее. За деньги я ключи от рая раздобуду и передам вам из рук в руки!..» А выходит, ключи-то другому в руки попали, а?..
Старик униженно кланялся, лопотал что-то в свое оправдание. Таити досадливо отмахивался:
— Знаем! Знаем теперь!..
Юлчи заметил этого человека еще с вечера, когда они подъехали к воротам. Старик тогда сидел на своей табуретке посредине тротуара и, так же вот униженно раскланиваясь, вскочил навстречу Салиму. Старику было лет под шестьдесят; белая борода всклокочена и спутана, словно мелкие корни вывороченного бурей карагача; на плечах — длинный, с рукавами камзол, видно шитый когда-то из хорошего, дорогого материала, но сейчас потертый и засаленный до блеска, на ногах — потрескавшиеся и облупившиеся от времени лаковые ичиги и рваные галоши.
Старик все продолжал оправдываться:
— Гюльандом — розоликая пери. Меда Асальхон вы отведали. Теперь другие пусть доедают воск, а вы наслаждайтесь ароматом розы. Разве мы не знаем вашего вкуса?..
— Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37