Эта опека прекратилась, когда им минуло пятьдесят лет,— прекратилась за смертью матери, которую они горько и долго оплакивали, хотя все их беседы с нею сводились к тому, что она спрашивала их: «Ведь вы у меня глупыши?» Они же отвечали ей: «Да, глупенькие!» Тем не менее глупыши достигли до чина тайных советников, ни разу, впрочем, не посетив того присутственного места, где числились на службе. Злые языки в свете говорили, что им дали чины за девственность и благонравие. Они остались на всю жизнь старыми холостяками, ни разу не разлучались друг с другом, жили одиноко, по виду напоминали скопцов, и только в последнее время у них поселился сын их покойной сестры, камер-юнкер Николай Александрович Томилов, известный в кругу знакомых и родных под именем «мрачного Коко». К. нему должны были перейти не только их богатства, но, вероятно, и титул, так как род графов Слытковых прекращался с Пьерушей и Женюшей.
Попав в этот кружок, Егор Александрович почувствовал себя очень скверно и с ужасом заметил, что здесь не было даже Марьи Николаевны, то есть единственного существа, с которым он мог бы перекинуться живым словом. Ему было не только досадно, что она его оставила на жертву этому обществу,— ему почему-то показалось, что это было сделано не без умысла... Не хотела ли она помучить? Или, может быть, тут было своего рода глумление над ним — над искателем богатой невесты. Это задело его самолюбие, и он решился лучше остаться в этой душной гостиной, чем идти искать Протасову.
Присутствующие, между тем, почти не обратив на него внимания, продолжали беседу, перешедшую теперь к вопросу о необъяснимых видениях.
— Я как сейчас помню, это было перед четырна-
дцатым декабрем,— продолжал рассказывать, пришепетывая, Женюша Слытков.—Мы собрались у генерала Арбузова. Были: я, Василий Богданович Адамович, два князя Вадбольских и Зубов. Разговор коснулся наполеоновских войн и численности его армии в сражении под Эйлау. Арбузов и Адамович горячо заспорили. Наконец Арбузов и говорит: «Да что же ты споришь, Василий Богданович, когда я читаю историю этого времени. Книга даже раскрыта у меня в кабинете на том самом месте, где говорится о числе войск».— «А я готов биться об заклад, хоть бы черту душу пришлось отдать,— сказал Адамович,— что прав я».
Побились об заклад, и все двинулись в кабинет.
— Удивительная история!—начал, захлебываясь, Пьеруша, ворочая голову на длинной шее и обводя всех одним круглым и большим, как у неоперившейся птицы,глазом.
— Пет, ты погоди, Пьеруша, дай мне досказать,— серьезно и строго остановил его порыв Женюша.— Вот идем мы в кабинет, отворяем двери и видим: у стола сидит сам Арбузов и держит развернутую книгу. Мы переглянулись: все были бледны, как полотно. Арбузов, то есть настоящий Арбузов, стоящий с нами, тяжело дышал. Он тихо подошел к своему двойнику, встал за его спиною и заглянул через его плечо в книгу.—- Виноват, Василий Богданович,— громко проговорил он.—Ты прав! Недоброе пари заставил я тебя предложить...» Призрак моментально исчез при этих словах,— подошли мы к столу: книга лежит на столе, и никого нет.
— Удивительная история! — уже совсем восторженно воскликнул снова Пьеруша, опять обводя общество своим одиноким глазом.— Женюша всегда се так рассказывает. Всегда! И когда — слушайте, это ужасно знаменательно! — пришел он домой,— я не был па этом вечере, горло болело,— пришел он домой, взглянул я на него и говорю: «Женюша, с тобой случилось необычайное событие!» — «Ты почему, Пьеруша, знаешь?» —спрашивает он.—«Я не знаю, но я чувствую»,—ответил я.— «Ты прав»,— сказал он.
— Нет, а ты расскажи, Пьерушка, про истории в Петербурге у Лотгаммер, как стулья там ходили,—
сказал Женюша.— Дом этот на углу Большой Садо-еой и Могилевской улиц доныне существует и квартира...
Егор Александрович задыхался: его душила злоба на молодую хозяйку дома, оставившую его на жертву этим старцам. Однако он все же дал себе слово не выходить из этой комнаты на поиски беглянки. Но это ему не удалось исполнить. Софья Петровна, изнывавшая за сына, сделала неловкость и спросила у одной из хозяек дома:
— А где скрывается Марья Николаевна?
— Мари, должно быть, на террасе с тогшеиг Томиловым,— ответила старуха и крайне сухо обратилась к Егору Александровичу: — Пройдите туда, если угодно, она, верно, там.
Егор Александрович закусил от досады губу, но волей-неволей должен был идти отыскивать молодую девушку.
Он вышел на террасу. Здесь, внизу, на ступенях, сидела Марья Николаевна в странной позе: она обхватила руками одно колено и смотрела бесцельно перед собою; эта поза была скорее прилична мальчугану или юноше, но никак не барышне. Около молодой девушки стоял худощавый и болезненный господин с очень некрасивым, неподвижным лицом, обрамленным с боков небольшими баками. Ему было лет тридцать, но его темные волосы, зачесанные не без искусства, были крайне редки, и, несмотря на тщательную прическу, сквозь них просвечивало тело. Его серые глаза, смотревшие через стекла prince, были холодны м тусклы. Это был Коко Томилов, как узнал потом Мухортов. Он что-то рассказывал Марье Николаевне, но она, видимо, не слушала его, смотря бесцельно перед собою. Егор Александрович стал спускаться по лестнице. Протасова заметила его только тогда, когда он уже совсем близко подошел к ней.
— Л, это вы!—сказала она, лениво протягивая ему руку.— Бежали из общества мертвецов, которых забыли похоронить?
— Не бежал бы, если бы они сами не изгнали меня, заставив отыскивать вас,— ответил он.
— А, вот что! — проговорила она.— Значит, они заинтересовали вас?
— Да, оригинальная коллекция развалин,— ска-зал он небрежно.— Я их слушал не без любопытства.
Томилов, не представленный Мухортову, отошел в сторону, как-то враждебно и косо окинув его взглядом с ног до головы. Протасова сделала гримасу.
— Ну, я по доброй воле и минуты не провела бы с ними,— продолжала она начатый разговор, не обращая внимания на удалившегося Томилова, и в ее тоне послышалась ирония.
— Да ведь и я не по доброй воле явился в их общество,— ответил Мухортов с известной резкостью.
Она вопросительно взглянула на него. Ему показалось в этом взгляде не то презрение, не то насмешка.
— Волей-неволей приходится отдавать визиты,— пояснил он с несвойственною ему неделикатностью, почти дерзостью.— К тому же в деревне нельзя и выбирать, куда ездить, куда не ездить...
— Я предпочитаю уж лучше вовсе не ездить никуда,— сказала она.— Силой иногда куда-нибудь вывезут, и то ведь это редко бывает.
— Я, вероятно, также последую вашему примеру,— заметил он.— Я только буду счастливее вас, так как меня некому силой возить в гости.
— Ну, да вам так недолго придется здесь жить... — Вы ошибаетесь, я поселюсь здесь надолго...
— Вы?
— Да.
-—А служба?
— Я выхожу в отставку.
Она посмотрела на него не без удивления.
— Зачем? Устали служить?
В ее топе была нескрываемая насмешливость.
— Нет, просто потому, что мои средства не позволяют служить в гвардии,— просто ответил он.
По ее лицу скользнула улыбка, нехорошая улыбка, задевшая его за живое.
— А разве отставка поправит ваши средства? — спросила она.
— Еще бы. Здесь жизнь дешева вообще, и можно до последней степени ограничить свои потребности,— ответил он.— Может быть, мне удастся попри-
выкнуть и к сельскому хозяйству, если, конечно, останется что-нибудь для этого хозяйства.
— То есть как это что-нибудь останется? — спросила она в недоумении.— У вас. же большое имение...
— И еще большие долги,— ответил он.— Я должен продать все, что потребуется продать для уплаты этих долгов.
Ее лицо сделалось совершенно серьезным. Она немного сдвинула брови и, видимо, находилась в сильном недоумении. Она только накануне узнала, что Мухортов намеревается свататься за нее. Она страшно рассердилась на него. Если бы он подвернулся ей в ту минуту, она наделала бы ему страшных дерзостей. Ей и теперь стоило немалого труда сдержать себя хотя немного при встрече с ним и не наделать ему дерзостей. Теперь его слова сбили ее с толку. У нее было непреодолимое желание прямо задать ему вопрос о его желании просить ее руки, хотя она и сознавала, досадуя, впрочем, за это на себя, всю неловкость этого вопроса. Но, тем не менее, она не выдержала и с иронией сказала:
— А мне говорили о каких-то других ваших планах...
Он пристально, почти дерзко взглянул на нее, точно делая ей вызов, точно говоря ей: «Что же вы не договариваете? Попробуйте!» Она впервые смутилась от холодного и серьезного взгляда этого человека и глянула в сторону.
— У меня нет и не будет никаких других планов,— ответил он твердо п отчетливо.
Разговор вдруг оборвался. Между молодыми людьми повеяло каким-то холодом. Они почуяли один в другом врагов...
Егор Александрович, вернувшись домой, тотчас же с лихорадочной поспешностью засел за разбор разных счетов и отчетов, доставленных ему дядею, и не без страха раздумывал, сумеет ли он одолеть все эти ряды цифр. Дело для него было совершенно новое. Но это нужно было сделать, чтобы уяснить себе, как поступать дальше. Не уяснив себе этого, он испытывал
такое ощущение, как будто на нем были надеты колодки, мешавшие ему свободно двигаться. Работа должна была занять у него не день, не два, и он сознавал, что ему придется потратить много времени даром, так как он не умел приняться за дело, как следует. Тем не менее, он решился добиться результатов без чужой помощи, почему-то стыдясь просить указаний у дяди. Его постоянное пребывание в своем кабинете за бумагами сильно смущало Софью Петровну. Она не знала, что хочет предпринять сын, для чего ему понадобилось просмотреть эти противные дела. В то же время ее мучило подозрение, что Егор Александрович действительно хочет отказаться от женитьбы на Протасовой. Почему? Мухортова ие находила ответа на этот вопрос. Ее томила тоска. Ей грезились во сне и наяву Баден-Баден, Биарриц, Тру-вилль. Она вдруг стала чувствовать, что у нее и тут болит, И там пост, и здесь колет. Как бы хорошо теперь уехать куда-нибудь па воды. Это так необходимо для се здоровья. Но об этом и думать нечего, если Жорж не женится. Она металась и не находила себе места. Ее даже не развлекала болтовня Елены Никитишны, Агафьи Прохоровны, матери Софронии. Мрачное настроение генеральши не ускользнуло от зорких глаз ее приживалок и дворовых. Об этом шушукались во всех углах. Агафья Прохоровна интересовалась этим более всех.
-— Матушка, Софья Петровна, что это вы, ангел, наш, все нынче в омрачении находитесь? — говорила она как-то, развлекая лежавшую в своем будуаре на кушетке совсем больную генеральшу.— Смотрю это я на вас, благодетельница, и думаю: нет, нет, это не наша Софья Петровна, не она, не она! Ей-богу!
— Да, милая, точно я на себя не похожа,— со вздохом произнесла Софья Петровна и томно закатила глаза.— Радостей-то мало...
— А что такое, ангел вы наш?.. Не случилось ли чего, помилуй, господи! —воскликнула в волнении Агафья Прохоровна и учащенно заморгала глазами.
— Хотелось, вот, Жоржа женить,— лениво ответила Мухортова.—Тоже при жизни еще пристроить бы желала...
— Матушка, ангел вы наш, да вы это что же о смерти-то говорите! — поспешно воскликнула Агафья
Прохоровна и бросилась целовать ручку генеральши.— Вам жить, да жить еще надо. Нас-то кто же хоронить будет без благодетельницы. Поверх земли без вас-то мы наваляемся! Спаси вас, господи! Она быстро начала креститься.
— Все же, кто знает, что случится! Предчувствие у меня!— произнесла Софья Петровна таким печальным тоном, точно она и действительно умирала.— Да, предчувствие. Под ложечкой это, знаешь, так засосет, засосет, ну, и идут в голову такие мысли... Да, хотелось бы при жизни видеть Жоржа счастливым.
— Ну, и что же? и что же?
— Не хочет... Нашла ему и невесту — не нравится.
— А-ах, а-ах! — протяжно вздохнула Агафья Прохоровна, качая с соболезнованием головой.— Не нравится! И с чего бы? Разве, может, у самого Егора Александровича другая невеста намечена? Ну, тогда другие, конечно, по вкусу и не придутся.
— Нет, где же! — сказала генеральша.
— И точно, где же!..
Агафья Прохоровна подперла подбородок правою рукою и, покачивая в раздумье головой, заметила как бы про себя:
— Уж не может же быть, чтобы это из-за этого... Нет, это что и говорить, не может быть, пустяки совсем!
— Ты это про что, Агафья Прохоровна? — спросила генеральша.
— Так, ангел ВЫ наш, глупые мысли пришли в голову... Известно, где же у нас умным мыслям быть... Сами мы глупые, и мысли у нас глупые...
— Да ты говори! Что такое?
— Я вот про Полю, что она-то не пристроена еще... Агафья Прохоровна вдруг словно спохватилась
и торопливо прибавила:
— Благодетельница, виновата! Язык мой — враг мой! Может, вы и не знаете ничего про Полю!
Мухортова махнула безнадежно рукою. — Все, все знаю!
— Ну, так вот не беспокоится ли Егор Александрович, что она-то не пристроена? Ведь это бывает. Конечно, не ему на ней жениться, не помеха она ему при свадьбе, а все же, пока не пристроена она, серд-
це-то но ней и сохнет. Добр он! Была бы чужемужняя жена — дело другое было бы, отрезанный ломоть...
— Это правда, конечно,— в раздумье согласилась генеральша.
Ей самой приходила в голову эта мысль.
— Вот Данило Волков, камердин Егора Александровича, я думаю, в ногах бы вывалялся, чтобы жениться на ней.
— Ты полагаешь? Но он же, вероятно, все знает?
— Ах, благодетельница, это вы по своим благородным чувствам рассуждаете, а ему что, что он знает? В их сословии это ни за что не считается. Просто так себе: тьфу!.. Да и то сказать, чего же тут такого? Не с мужиком каким-нибудь жила, а барин приласкал, так ведь это за счастье он почитать должен, потому и ее, и его не оставят господа.
— Ах, разве я кого-нибудь обижала!—воскликнула с чувством Мухортова.— На меня-то уж роптать люди не могут! О, нет...
— Что и говорить! Что и говорить! Благородные люди такой жизни были бы рады! Как у Христа за пазухой живут!
Софья Петровна помолчала и потом спросила:
— Так ты думаешь, что Данило был бы согласен?
— Ничего я наверное, ангел вы наш, не знаю, потому не мое это дело. Что мне в чужие дела соваться? Меня бы не обижали, а я человека не трону. Живи он, как знает... Но думаю я по своему глупому рассуждению, что должен бы Данило только радоваться и бога благодарить за такое счастие.
Генеральша вздохнула.
— Надо будет с Еленой поговорить...
— Благодетельница, только не выдавайте вы меня, что я это говорила,— сказала Агафья Прохоровна униженным тоном.— Не любят люди, чтобы в их дела чужие нос совали. Может быть, у нее свои планты есть. В чужую душу не влезешь...
— Ах, что ты глупости говоришь! Стану я рассказывать!
— Тоже понимают ведь, что пока Пелагея не замужем, будет она в руках Егора Александровича
держать. К чужемужней жене сердце-то его сейчас охладеет...
Агафья Прохоровна поспешила оставить Мухор-тову одну и, пробираясь в странноприимный покой, не утерпела, забежала к Даниле Николаевичу Волкову.
— Готовьте дары-то, да на свадьбу зовите,— бойко сказала она ему, заглядывая в его комнату.
— А что, Агафья Прохоровна?—торопливо спросил он, соскакивая с дивана, где лежал с газетой в руках.
— А то же, что у генеральши речь пойдет с Еленой Никитпшиой о вашем бракосочетании,— ответила Агафья Прохоровна, приседая в дверях.— За хлопоты-то сумейте по обещанному отблагодарить.
— Мы свое слово держать умеем,— развязно ответил он.— Как же разговор-то у вас вышел?
— Ну, после, а то еще шпионы выследят, дело напортят,— ответила она, быстро удаляясь от дверей с поднятой гордо головой.
Софья Петровна, между тем, глубоко раздумывала о словах Агафьи Прохоровны. Ей самой не раз приходили эти мысли в голову. Действительно, Егор Александрович бросит тотчас же Полю, как только она сделается чьей-нибудь женою. Не станет он делиться ею с лакеем. Фи! Этого только недоставало! Это, вероятно, понимают и Поля, и Елена Никитиш-на. Уж и точно, не думают ли они прибрать к рукам Жоржа? Надо похлопотать, как бы сбыть девушку. Лх, как все это скучно, несносно!
Не прошло и получасу после ухода Агафьи Прохоровны, как уже в будуаре у Мухортовой шел разговор с Еленой Никитишной.
— Я с тобой, Елена, хотела поговорить о Поле,— сказала Софья Петровна.— Ужасно беспокоит меня ее положение.
Елена Никитишиа махнула безнадежно рукой.
— Уж и не говорите, сама я ночей не сплю! До-куролесила девчонка до того, что хуже и быть не может...
— А что? — с испугом спросила генеральша.
— Известно, что! Оба молоды, матерью, пожалуй, будет.
— Елена, что ты говоришь! — с ужасом вскричала Мухортова.— Это ужасно, ужасно!.. И скоро?
— Не знаю, ничего не знаю! От нее ничего не допытаешься, а вижу, что дело не ладно.
— Боже мой, этого только недоставало!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Попав в этот кружок, Егор Александрович почувствовал себя очень скверно и с ужасом заметил, что здесь не было даже Марьи Николаевны, то есть единственного существа, с которым он мог бы перекинуться живым словом. Ему было не только досадно, что она его оставила на жертву этому обществу,— ему почему-то показалось, что это было сделано не без умысла... Не хотела ли она помучить? Или, может быть, тут было своего рода глумление над ним — над искателем богатой невесты. Это задело его самолюбие, и он решился лучше остаться в этой душной гостиной, чем идти искать Протасову.
Присутствующие, между тем, почти не обратив на него внимания, продолжали беседу, перешедшую теперь к вопросу о необъяснимых видениях.
— Я как сейчас помню, это было перед четырна-
дцатым декабрем,— продолжал рассказывать, пришепетывая, Женюша Слытков.—Мы собрались у генерала Арбузова. Были: я, Василий Богданович Адамович, два князя Вадбольских и Зубов. Разговор коснулся наполеоновских войн и численности его армии в сражении под Эйлау. Арбузов и Адамович горячо заспорили. Наконец Арбузов и говорит: «Да что же ты споришь, Василий Богданович, когда я читаю историю этого времени. Книга даже раскрыта у меня в кабинете на том самом месте, где говорится о числе войск».— «А я готов биться об заклад, хоть бы черту душу пришлось отдать,— сказал Адамович,— что прав я».
Побились об заклад, и все двинулись в кабинет.
— Удивительная история!—начал, захлебываясь, Пьеруша, ворочая голову на длинной шее и обводя всех одним круглым и большим, как у неоперившейся птицы,глазом.
— Пет, ты погоди, Пьеруша, дай мне досказать,— серьезно и строго остановил его порыв Женюша.— Вот идем мы в кабинет, отворяем двери и видим: у стола сидит сам Арбузов и держит развернутую книгу. Мы переглянулись: все были бледны, как полотно. Арбузов, то есть настоящий Арбузов, стоящий с нами, тяжело дышал. Он тихо подошел к своему двойнику, встал за его спиною и заглянул через его плечо в книгу.—- Виноват, Василий Богданович,— громко проговорил он.—Ты прав! Недоброе пари заставил я тебя предложить...» Призрак моментально исчез при этих словах,— подошли мы к столу: книга лежит на столе, и никого нет.
— Удивительная история! — уже совсем восторженно воскликнул снова Пьеруша, опять обводя общество своим одиноким глазом.— Женюша всегда се так рассказывает. Всегда! И когда — слушайте, это ужасно знаменательно! — пришел он домой,— я не был па этом вечере, горло болело,— пришел он домой, взглянул я на него и говорю: «Женюша, с тобой случилось необычайное событие!» — «Ты почему, Пьеруша, знаешь?» —спрашивает он.—«Я не знаю, но я чувствую»,—ответил я.— «Ты прав»,— сказал он.
— Нет, а ты расскажи, Пьерушка, про истории в Петербурге у Лотгаммер, как стулья там ходили,—
сказал Женюша.— Дом этот на углу Большой Садо-еой и Могилевской улиц доныне существует и квартира...
Егор Александрович задыхался: его душила злоба на молодую хозяйку дома, оставившую его на жертву этим старцам. Однако он все же дал себе слово не выходить из этой комнаты на поиски беглянки. Но это ему не удалось исполнить. Софья Петровна, изнывавшая за сына, сделала неловкость и спросила у одной из хозяек дома:
— А где скрывается Марья Николаевна?
— Мари, должно быть, на террасе с тогшеиг Томиловым,— ответила старуха и крайне сухо обратилась к Егору Александровичу: — Пройдите туда, если угодно, она, верно, там.
Егор Александрович закусил от досады губу, но волей-неволей должен был идти отыскивать молодую девушку.
Он вышел на террасу. Здесь, внизу, на ступенях, сидела Марья Николаевна в странной позе: она обхватила руками одно колено и смотрела бесцельно перед собою; эта поза была скорее прилична мальчугану или юноше, но никак не барышне. Около молодой девушки стоял худощавый и болезненный господин с очень некрасивым, неподвижным лицом, обрамленным с боков небольшими баками. Ему было лет тридцать, но его темные волосы, зачесанные не без искусства, были крайне редки, и, несмотря на тщательную прическу, сквозь них просвечивало тело. Его серые глаза, смотревшие через стекла prince, были холодны м тусклы. Это был Коко Томилов, как узнал потом Мухортов. Он что-то рассказывал Марье Николаевне, но она, видимо, не слушала его, смотря бесцельно перед собою. Егор Александрович стал спускаться по лестнице. Протасова заметила его только тогда, когда он уже совсем близко подошел к ней.
— Л, это вы!—сказала она, лениво протягивая ему руку.— Бежали из общества мертвецов, которых забыли похоронить?
— Не бежал бы, если бы они сами не изгнали меня, заставив отыскивать вас,— ответил он.
— А, вот что! — проговорила она.— Значит, они заинтересовали вас?
— Да, оригинальная коллекция развалин,— ска-зал он небрежно.— Я их слушал не без любопытства.
Томилов, не представленный Мухортову, отошел в сторону, как-то враждебно и косо окинув его взглядом с ног до головы. Протасова сделала гримасу.
— Ну, я по доброй воле и минуты не провела бы с ними,— продолжала она начатый разговор, не обращая внимания на удалившегося Томилова, и в ее тоне послышалась ирония.
— Да ведь и я не по доброй воле явился в их общество,— ответил Мухортов с известной резкостью.
Она вопросительно взглянула на него. Ему показалось в этом взгляде не то презрение, не то насмешка.
— Волей-неволей приходится отдавать визиты,— пояснил он с несвойственною ему неделикатностью, почти дерзостью.— К тому же в деревне нельзя и выбирать, куда ездить, куда не ездить...
— Я предпочитаю уж лучше вовсе не ездить никуда,— сказала она.— Силой иногда куда-нибудь вывезут, и то ведь это редко бывает.
— Я, вероятно, также последую вашему примеру,— заметил он.— Я только буду счастливее вас, так как меня некому силой возить в гости.
— Ну, да вам так недолго придется здесь жить... — Вы ошибаетесь, я поселюсь здесь надолго...
— Вы?
— Да.
-—А служба?
— Я выхожу в отставку.
Она посмотрела на него не без удивления.
— Зачем? Устали служить?
В ее топе была нескрываемая насмешливость.
— Нет, просто потому, что мои средства не позволяют служить в гвардии,— просто ответил он.
По ее лицу скользнула улыбка, нехорошая улыбка, задевшая его за живое.
— А разве отставка поправит ваши средства? — спросила она.
— Еще бы. Здесь жизнь дешева вообще, и можно до последней степени ограничить свои потребности,— ответил он.— Может быть, мне удастся попри-
выкнуть и к сельскому хозяйству, если, конечно, останется что-нибудь для этого хозяйства.
— То есть как это что-нибудь останется? — спросила она в недоумении.— У вас. же большое имение...
— И еще большие долги,— ответил он.— Я должен продать все, что потребуется продать для уплаты этих долгов.
Ее лицо сделалось совершенно серьезным. Она немного сдвинула брови и, видимо, находилась в сильном недоумении. Она только накануне узнала, что Мухортов намеревается свататься за нее. Она страшно рассердилась на него. Если бы он подвернулся ей в ту минуту, она наделала бы ему страшных дерзостей. Ей и теперь стоило немалого труда сдержать себя хотя немного при встрече с ним и не наделать ему дерзостей. Теперь его слова сбили ее с толку. У нее было непреодолимое желание прямо задать ему вопрос о его желании просить ее руки, хотя она и сознавала, досадуя, впрочем, за это на себя, всю неловкость этого вопроса. Но, тем не менее, она не выдержала и с иронией сказала:
— А мне говорили о каких-то других ваших планах...
Он пристально, почти дерзко взглянул на нее, точно делая ей вызов, точно говоря ей: «Что же вы не договариваете? Попробуйте!» Она впервые смутилась от холодного и серьезного взгляда этого человека и глянула в сторону.
— У меня нет и не будет никаких других планов,— ответил он твердо п отчетливо.
Разговор вдруг оборвался. Между молодыми людьми повеяло каким-то холодом. Они почуяли один в другом врагов...
Егор Александрович, вернувшись домой, тотчас же с лихорадочной поспешностью засел за разбор разных счетов и отчетов, доставленных ему дядею, и не без страха раздумывал, сумеет ли он одолеть все эти ряды цифр. Дело для него было совершенно новое. Но это нужно было сделать, чтобы уяснить себе, как поступать дальше. Не уяснив себе этого, он испытывал
такое ощущение, как будто на нем были надеты колодки, мешавшие ему свободно двигаться. Работа должна была занять у него не день, не два, и он сознавал, что ему придется потратить много времени даром, так как он не умел приняться за дело, как следует. Тем не менее, он решился добиться результатов без чужой помощи, почему-то стыдясь просить указаний у дяди. Его постоянное пребывание в своем кабинете за бумагами сильно смущало Софью Петровну. Она не знала, что хочет предпринять сын, для чего ему понадобилось просмотреть эти противные дела. В то же время ее мучило подозрение, что Егор Александрович действительно хочет отказаться от женитьбы на Протасовой. Почему? Мухортова ие находила ответа на этот вопрос. Ее томила тоска. Ей грезились во сне и наяву Баден-Баден, Биарриц, Тру-вилль. Она вдруг стала чувствовать, что у нее и тут болит, И там пост, и здесь колет. Как бы хорошо теперь уехать куда-нибудь па воды. Это так необходимо для се здоровья. Но об этом и думать нечего, если Жорж не женится. Она металась и не находила себе места. Ее даже не развлекала болтовня Елены Никитишны, Агафьи Прохоровны, матери Софронии. Мрачное настроение генеральши не ускользнуло от зорких глаз ее приживалок и дворовых. Об этом шушукались во всех углах. Агафья Прохоровна интересовалась этим более всех.
-— Матушка, Софья Петровна, что это вы, ангел, наш, все нынче в омрачении находитесь? — говорила она как-то, развлекая лежавшую в своем будуаре на кушетке совсем больную генеральшу.— Смотрю это я на вас, благодетельница, и думаю: нет, нет, это не наша Софья Петровна, не она, не она! Ей-богу!
— Да, милая, точно я на себя не похожа,— со вздохом произнесла Софья Петровна и томно закатила глаза.— Радостей-то мало...
— А что такое, ангел вы наш?.. Не случилось ли чего, помилуй, господи! —воскликнула в волнении Агафья Прохоровна и учащенно заморгала глазами.
— Хотелось, вот, Жоржа женить,— лениво ответила Мухортова.—Тоже при жизни еще пристроить бы желала...
— Матушка, ангел вы наш, да вы это что же о смерти-то говорите! — поспешно воскликнула Агафья
Прохоровна и бросилась целовать ручку генеральши.— Вам жить, да жить еще надо. Нас-то кто же хоронить будет без благодетельницы. Поверх земли без вас-то мы наваляемся! Спаси вас, господи! Она быстро начала креститься.
— Все же, кто знает, что случится! Предчувствие у меня!— произнесла Софья Петровна таким печальным тоном, точно она и действительно умирала.— Да, предчувствие. Под ложечкой это, знаешь, так засосет, засосет, ну, и идут в голову такие мысли... Да, хотелось бы при жизни видеть Жоржа счастливым.
— Ну, и что же? и что же?
— Не хочет... Нашла ему и невесту — не нравится.
— А-ах, а-ах! — протяжно вздохнула Агафья Прохоровна, качая с соболезнованием головой.— Не нравится! И с чего бы? Разве, может, у самого Егора Александровича другая невеста намечена? Ну, тогда другие, конечно, по вкусу и не придутся.
— Нет, где же! — сказала генеральша.
— И точно, где же!..
Агафья Прохоровна подперла подбородок правою рукою и, покачивая в раздумье головой, заметила как бы про себя:
— Уж не может же быть, чтобы это из-за этого... Нет, это что и говорить, не может быть, пустяки совсем!
— Ты это про что, Агафья Прохоровна? — спросила генеральша.
— Так, ангел ВЫ наш, глупые мысли пришли в голову... Известно, где же у нас умным мыслям быть... Сами мы глупые, и мысли у нас глупые...
— Да ты говори! Что такое?
— Я вот про Полю, что она-то не пристроена еще... Агафья Прохоровна вдруг словно спохватилась
и торопливо прибавила:
— Благодетельница, виновата! Язык мой — враг мой! Может, вы и не знаете ничего про Полю!
Мухортова махнула безнадежно рукою. — Все, все знаю!
— Ну, так вот не беспокоится ли Егор Александрович, что она-то не пристроена? Ведь это бывает. Конечно, не ему на ней жениться, не помеха она ему при свадьбе, а все же, пока не пристроена она, серд-
це-то но ней и сохнет. Добр он! Была бы чужемужняя жена — дело другое было бы, отрезанный ломоть...
— Это правда, конечно,— в раздумье согласилась генеральша.
Ей самой приходила в голову эта мысль.
— Вот Данило Волков, камердин Егора Александровича, я думаю, в ногах бы вывалялся, чтобы жениться на ней.
— Ты полагаешь? Но он же, вероятно, все знает?
— Ах, благодетельница, это вы по своим благородным чувствам рассуждаете, а ему что, что он знает? В их сословии это ни за что не считается. Просто так себе: тьфу!.. Да и то сказать, чего же тут такого? Не с мужиком каким-нибудь жила, а барин приласкал, так ведь это за счастье он почитать должен, потому и ее, и его не оставят господа.
— Ах, разве я кого-нибудь обижала!—воскликнула с чувством Мухортова.— На меня-то уж роптать люди не могут! О, нет...
— Что и говорить! Что и говорить! Благородные люди такой жизни были бы рады! Как у Христа за пазухой живут!
Софья Петровна помолчала и потом спросила:
— Так ты думаешь, что Данило был бы согласен?
— Ничего я наверное, ангел вы наш, не знаю, потому не мое это дело. Что мне в чужие дела соваться? Меня бы не обижали, а я человека не трону. Живи он, как знает... Но думаю я по своему глупому рассуждению, что должен бы Данило только радоваться и бога благодарить за такое счастие.
Генеральша вздохнула.
— Надо будет с Еленой поговорить...
— Благодетельница, только не выдавайте вы меня, что я это говорила,— сказала Агафья Прохоровна униженным тоном.— Не любят люди, чтобы в их дела чужие нос совали. Может быть, у нее свои планты есть. В чужую душу не влезешь...
— Ах, что ты глупости говоришь! Стану я рассказывать!
— Тоже понимают ведь, что пока Пелагея не замужем, будет она в руках Егора Александровича
держать. К чужемужней жене сердце-то его сейчас охладеет...
Агафья Прохоровна поспешила оставить Мухор-тову одну и, пробираясь в странноприимный покой, не утерпела, забежала к Даниле Николаевичу Волкову.
— Готовьте дары-то, да на свадьбу зовите,— бойко сказала она ему, заглядывая в его комнату.
— А что, Агафья Прохоровна?—торопливо спросил он, соскакивая с дивана, где лежал с газетой в руках.
— А то же, что у генеральши речь пойдет с Еленой Никитпшиой о вашем бракосочетании,— ответила Агафья Прохоровна, приседая в дверях.— За хлопоты-то сумейте по обещанному отблагодарить.
— Мы свое слово держать умеем,— развязно ответил он.— Как же разговор-то у вас вышел?
— Ну, после, а то еще шпионы выследят, дело напортят,— ответила она, быстро удаляясь от дверей с поднятой гордо головой.
Софья Петровна, между тем, глубоко раздумывала о словах Агафьи Прохоровны. Ей самой не раз приходили эти мысли в голову. Действительно, Егор Александрович бросит тотчас же Полю, как только она сделается чьей-нибудь женою. Не станет он делиться ею с лакеем. Фи! Этого только недоставало! Это, вероятно, понимают и Поля, и Елена Никитиш-на. Уж и точно, не думают ли они прибрать к рукам Жоржа? Надо похлопотать, как бы сбыть девушку. Лх, как все это скучно, несносно!
Не прошло и получасу после ухода Агафьи Прохоровны, как уже в будуаре у Мухортовой шел разговор с Еленой Никитишной.
— Я с тобой, Елена, хотела поговорить о Поле,— сказала Софья Петровна.— Ужасно беспокоит меня ее положение.
Елена Никитишиа махнула безнадежно рукой.
— Уж и не говорите, сама я ночей не сплю! До-куролесила девчонка до того, что хуже и быть не может...
— А что? — с испугом спросила генеральша.
— Известно, что! Оба молоды, матерью, пожалуй, будет.
— Елена, что ты говоришь! — с ужасом вскричала Мухортова.— Это ужасно, ужасно!.. И скоро?
— Не знаю, ничего не знаю! От нее ничего не допытаешься, а вижу, что дело не ладно.
— Боже мой, этого только недоставало!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23