А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Йолленгел, знайте, что память о вас и вашем народе сохранится, — Элина показала ему толстую пачку исписанных листов. — Люди и через века будут читать эту книгу… И они будут знать, кто на самом деле виноват в исчезновении эльфов.
— Не пишите об этом, если хотите, чтобы вашу книгу читали через века,
— покачал головой Йолленгел. — Никто не любит, когда ему напоминают о его вине… они объявят все вымыслом и предпочтут забыть, как уже забыли один раз.
Элина промолчала, но видно было, что она не собирается с этим мириться.
— Ну, желаю вам удачи, — сказал эльф. — И, пожалуйста, будьте там осторожны. Ради вас… и ради нашей книги.
Графиня еще раз стиснула его руку, а потом повернулась и пошла к лошадям. Для путников было подготовлено пять коней; три стояли под седлами, одного впрягли в арбу и на одного навьючили поклажу. Элина последней запрыгнула в седло, испытывав мимолетный дискомфорт от того, что меч не хлопнул ее привычно по бедру. «Ну, вперед! « — скомандовал Эйрих, и лошади тронулись. Элина несколько раз оборачивалась и махала рукой Йолленгелу и другим провожавшим. Эльф, уже в туземной одежде и бараньей шапке, издали выглядел бы настоящим горцем, если бы не светлые волосы. Затем дорога свернула, и кишлак скрылся за склоном горы.
Эйрих не сказал, чем он пропитал погребальные пелена, но запах получился, действительно, натуралистичный. Не очень сильный — предполагалось, что покойный умер недавно, хотя жаркое, уже почти летнее, солнце делало свое дело быстро — но вполне ощутимый с близкого расстояния. Непропитанной осталась только ткань, которой замотали голову, но Артену это облегчило жизнь лишь частично. Прежде, чем подвергнуться этой процедуре, он облачился в тряпье — одежду все равно потом пришлось бы выбрасывать. Вместе с Артеном запеленали и мечи, благо смрад не пристает к металлу.
Ехали молча, чтобы не нарушать траурного имиджа (а Элине вообще было велено строго помнить, что она глухонемая). До ночи они никого не встретили. На ночлег расположились в укромном месте, где, наконец, освободили принца из его кокона. Артен был, разумеется, в прескверном настроении и говорил, что не представляет себе, как сможет переносить подобное издевательство не несколько часов, а целый день. Элина пыталась выразить ему сочувствие и сказать, что ей тоже не сладко. «Почему бы вам, в таком случае, не махнуться со мной местами? „ — окрысился принц. «Потому что Элина больше похожа на девушку, чем вы, — ответил за нее Эйрих и ядовито добавил: — Я имею в виду по облику, а не по поведению. « За весь следующий день им лишь однажды попался навстречу пожилой горец, который вел в гору ишака с поклажей. Завидев скорбный груз, он остановился и провел рукой по лицу и бороде в ритуальном жесте соболезнования. Рандавани, знавший туземные обычаи, а за ним и Эйрих, поклонились в ответ, прикладывая руку к сердцу. Вечером на очередной стоянке Артен, хоть и пристыженный накануне, не удержался от замечания, что весь этот маскарад затеян зря и никого, кроме пары безобидных селян, они не встретят. «Хорошо, коли так“, — спокойно ответил Эйрих.
Утром следующего дня они миновали крупный кишлак, а во втором часу пополудни, в самую жару, наткнулись на патруль.
Всадников было десять. Четверо в линию перегораживали горную дорогу, зажатую, как обычно, между крутым склоном справа и обрывом слева, остальные расположились за их спинами. Когда путники остановили коней, один из солдат выехал из шеренги и задал вопрос Рандавани. Тургунаец без запинки и с причитающейся скорбью в голосе поведал историю о внуке, гостившем у родни из высокогорного кишлака и погибшем от укуса змеи; назвал он при этом и селение, где произошло несчастье, и то, куда они направляются — топография приграничного Хурданистана была ему известна по картам, а кое-что он уточнил у жителей кишлака. Солдат спросил, обращаясь уже к Эйриху, не встречали ли они необычных людей по дороге. Эйрих ответил, что видели старика с ишаком, но необычным он не показался. А вообще, у них горе, и они не присматриваются к прохожим. Сам Эйрих, благодаря своему умению менять лицо, в эту минуту казался типичным уроженцем здешних мест, и даже его неидеальное владение языком, как бывало уже и раньше, не показалось подозрительным — солдаты знали, что чуть ли не в каждом горном кишлаке — свой диалект, а характерную для горцев интонацию Эйрих копировал очень точно. Потом солдат обратился к Элине, которая никак не прореагировала; Рандавани объяснил, что его внучка
— глухонемая. Хурданистанец оглядел Элину с подозрением.
— Пусть сойдет с коня, — велел он.
Эйрих показал графине жестами, что она должна сделать. Элина, чувствуя, как сердце забилось сильнее (меч! насколько уверенней она бы себя чувствовала с мечом на поясе! ), повиновалась. Солдат окинул ее внимательным взглядом. Нет, под описание молодого беглеца она никак не подходила. Тот был почти на голову выше, да и по лицу — ничего общего. Всадник махнул рукой, разрешая девушке вернуться в седло. Тем временем другой хурданистанец, повинуясь распоряжению командира, подъехал к арбе и, перегнувшись с седла, наклонился над спеленутым телом. Брезгливо наморщив нос, он поворотил фыркнувшего коня.
Элина, уже успокоившаяся было, вдруг поняла, что еще не все. Краем глаза она заметила, что один из солдат внимательно ее рассматривает. Однако, перехватив его взгляд, она убедилась, что этого хурданистанца интересуют отнюдь не беглецы. Он откровенным масляным взором пялился на хорошенькую девушку, которую траур делал еще привлекательнее — а может, и не траур, а какая-то необычность в ее лице. А то, что она была при этом глухонемой, было, в его глазах, только достоинством. Не имея возможности ни ответить наглецу по-рыцарски, ни хотя бы скорчить рожу и показать язык, Элина сверкнула на него гневным взглядом из-под черного платка. Солдат засмеялся, но товарищ одернул его, кивнув на арбу с мертвецом. В этот момент командир отдал приказ пропустить.
После этой встречи Артен уже не заикался об избыточности принятых мер предосторожности. Однако им повезло — пропетляв еще три дня по горным дорогам и не встретив больше патрулей, они, наконец, спустились в ущелье, выводившее прямиком в тургунайскую степь. По дну ущелья, журча и вспениваясь у камней, бежала неширокая прозрачная речушка. Никаких кишлаков здесь уже не было, повозка с покойников выглядела абсолютно неуместно, и принц, наконец, был окончательно выпущен на свободу. Элина поздравила его с воскресением из мертвых. Артен хотел немедленно вымыться, но Эйрих настоял, что им не следует задерживаться на территории Хурданистана.
— Меня собственная лошадь уважать не будет, — проворчал Артен.
— Ничего, потом пересадим вас на другую, — ответил Эйрих, выпрягая коня из арбы и водружая ему на спину седло.
— Вам легко шутить, — скривился принц, косясь на свое провонявшее тряпье.
— Мне случалось бывать в ситуациях и похуже.
— Прятаться в выгребной яме? — язвительно осведомился Артен.
— Почти угадали, — невозмутимо согласился Эйрих. — Иногда канализация — единственный неперекрытый путь внутрь или наружу.
Артен молча уставился на него.
— Принц, благодаря Эйриху вы живы, здоровы и на свободе! — вмешалась Элина.
— Д-да, — согласился Артен. — Вы правы, Эйрих, а я поддался предрассудкам, как неграмотный крестьянин. В конце концов, во время химических опытов мне не раз случалось иметь дело с вонючими веществами.
Они выехали из ущелья и проехали пару миль по степи, пока не добрались до места, где речка впадала в небольшое озеро (как выяснилось, соленое). Эйрих, наконец, остановил коня. Артен принялся срывать с себя тряпки. Через минуту степь огласилась его воплем, свидетельствовавшем о температуре воды, еще недавно бывшей снегом и льдом вершин. В вопле этом, впрочем, было больше радости, нежели возмущения. Следом в воду плюхнулся Эйрих, а затем и старый тургунаец совершил чинное омовение — его, кажется, температура воды совершенно не волновала. Пока мужчины купались, Элина стояла на берегу, целомудренно отвернувшись (и заодно оглядывая степь на случай появления нежеланных гостей). Затем стороны поменялись местами. Когда вылезшая из воды Элина разрешила своим спутникам повернуться, отряд вновь состоял из четырех мужчин. Эрвард Эльбертин, удовлетворенно улыбаясь, затягивал свой пояс с мечом. Капли воды, падавшие с мокрых волос, сбегали по грубой коже тургунайского доспеха.
Путь на восток по тургунайской степи занял пятнадцать дней. Несколько раз они проезжали мимо некрупных городов, где пополняли запасы провизии; видели кавалерийские разъезды в степи, но те не проявляли интереса к четырем всадникам; встречали табуны лошадей и стада местных антилоп. В пути Элина, наконец, рассказала Артену в подробностях о своих приключениях, мужественно решив не скрывать и неприятных для нее моментов. Не удержалась она и от того, чтобы раскрыть подлинную сущность Йолленгела. В конце концов, она ведь собиралась опубликовать свои записи, а значит, не связывала себя обетом вечного молчания. Достаточно было лишь отъехать на расстояние, исключающее возможность возвращения в кишлак; если Артен никогда больше не встретится с Йолленгелом, то и нет смысла хранить тайну — эльфу это уже никак не повредит. Однако, прежде чем открыться, Элина взяла с принца слово, что он не расскажет Рандавани, равно как и кому-либо еще, прежде чем они не вернутся на Запад. Все-таки тургунаец был здесь у себя дома и мог бы, если бы захотел — не сейчас, так после возвращения из Зурбестана — послать своих людей, которые выкрадут последнего эльфа из горного кишлака. Сама Элина сперва считала такое предположение нелепым, но затем сочла предосторожность нелишней, ибо Артен, в свою очередь, дико возмущался отказом Йолленгела сотрудничать с учеными, хотя все же надеялся, что впоследствии того удастся уговорить по-хорошему. Графиня принялась отстаивать право эльфа быть оставленным в покое, главным аргументом выдвигая свои записи — «все равно больше вы из него ничего не вытянете, если, конечно, и впрямь не собираетесь разрезать его, как лягушку». Принц, видя, что она уже всерьез сердится, вяло согласился с ее доводами — явно без большой охоты, но он дал слово дворянина и не мог его нарушить. На первом же привале он принялся изучать рукопись Элины — и хотя его интересы лежали в основном в сфере естественных наук, а не культурологии, не мог не оценить проделанную работу. Графиня, польщенная его похвалами, заулыбалась до ушей, и мир был восстановлен.
И вот наконец, не вызвав, как и предсказывал Рандавани, ничьего нежелательного внимания, четверка добралась до подножия Бхиланайских гор. В последнем тургунайском селении, расположенном уже в предгорьях, они продали лошадей, чьи быстрые ноги хороши для равнины, и купили сразу десяток мулов, чья выносливость столь полезна в горах. Там же обзавелись некоторым дополнительным снаряжением, включая прочные длинные веревки и трехзубые стальные кошки, а также теплой одеждой. Не задерживаясь в селении на ночь, они немедленно выступили в путь и вечером были уже в устье указанного ханским советником ущелья.
Рандавани утверждал, что Бхиланайские горы — самые высокие на континенте, а возможно, и во всем мире; Эйрих, на которого Элина уже привыкла смотреть, как на ходячее пособие по географии, и Артен, изучивший в свое время немало старинных карт, с этим не спорили. И хотя помимо исполинских пиков, чьи снежные шапки овевал ледяной разреженный воздух на пятимильной высоте, здесь имелись и куда более скромные вершины, экспедиции все равно предстояло проделать значительную часть пути в суровых условиях высокогорья. Первые четыре дня они пробирались по ущельям и узким долинам, но уже на восьмой день поднялись выше, чем за все время своих скитаний по Хадиру. Растительность здесь была чахлой, а по-летнему высоко стоявшее солнце контрастировало с раскинувшимися тут и там островами снега и резким ледяным ветром. Вдобавок ко всему Бхиланайские горы были полностью необитаемы: после того, как маги обрушили на Зурбестан свое проклятье, отсюда в страхе бежали даже те немногочисленные племена, что прежде отваживались жить в этих угрюмых и неприветливых местах.
Несмотря на трудности маршрута, уводившего все выше, в царство вечных снегов, Рандавани в полной мере подтвердил свои слова о том, что не будет обузой остальным. Напротив, он уверенно вел экспедицию вперед по одному ему ведомому курсу, не сверяясь с картой, которой у него попросту не было, и ни разу не сбившись с пути. Один раз, когда дорогу преградил каменный завал — результат сошедшей лавины — Рандавани без колебаний отыскал другой проход. Создавалось впечатление, что эти горы знакомы ему не по картам и рассказам путешественников, что он не раз бывал здесь — возможно, в молодости принимал участие в предыдущих экспедициях, пытавшихся найти дорогу в заветную и запретную долину Зурбестана… Сам он, однако, ничего на сей счет не рассказывал и от прямых вопросов предпочитал уклоняться, так что Элина, в конечном счете, перестала их задавать, сделав вывод, что тут в очередной раз замешана политика и государственные тайны.
Но если Рандавани выказывал более чем завидную для его возраста выносливость, то на Артена, всю жизнь брезговавшего физическими упражнениями, жалко было смотреть. Любопытство ученого гнало его вперед, и гордость аристократа не позволяла жаловаться, однако в конце концов он просто валился с ног, и остальным приходилось делать привал.
А дорога становилась все хуже. Люди и животные еле переставляли ноги, увязая в глубоком снегу, который на этой высоте не таял никогда — в отличие от сил, которые в бедном кислородом разреженном воздухе таяли очень быстро. Летнее солнце из друга превратилось во врага — лучи его, не способные согреть, отражались от граней снежных кристалликов и мириадами игл впивались в глаза. Рандавани заранее предупредил об опасности снежной слепоты, и путешественники возглавляли караван по очереди на непродолжительное время; остальные, обвязавшись веревкой, шли следом за ведущим, стараясь почти не смотреть по сторонам. Артен, впрочем, всегда оставался сзади и брел, ухватившись за хвост мула. Никакого топлива, разумеется, на такой высоте найти было невозможно; взятые с собой небогатые запасы расходовались лишь на то, чтобы вскипятить снег и разогреть пищу. Спать приходилось, не снимая меховой одежды, под свист ветра, от которого вздрагивали и прогибались тонкие стенки палатки. Однажды утром путешественникам так и не удалось поднять одного из мулов; позже они потеряли другого, сорвавшегося в пропасть
— к счастью, он не нес ценной поклажи.
Затем, наконец, начался спуск. Здесь были свои трудности, приходилось с осторожностью ставить ноги и придерживать животных, чтобы не поскользнуться и не покатиться вниз по склону, однако пейзаж все больше радовал глаз. Сплошной снежный покров распадался на островки; на камнях показались пятна мхов и лишайников; а там уже из каких-то трещин, где уцелело немного невесть как занесенной сюда почвы, решительно тянулись зеленые былинки и даже маленькие кустики… Потом был медленный и осторожный спуск сквозь холодный белый пар облаков, а два дня спустя Рандавани вывел экспедицию на край глубокого ущелья. Внизу, на глубине доброй тысячи футов, шумела вода.
— Это и есть та самая река, которая наконец пробила себе дорогу из Зурбестана, — пояснил тургунаец. — Увы, мы не могли все время идти вдоль ее русла — там непроходимые отвесные стены, а ниже по течению река вообще уходит под землю. Поэтому пришлось добираться через верх. Выше по течению водопад; миновав его, мы сможем спуститься в ущелье.
Он в очередной раз оказался прав. За водопадом ущелье расширилось, стены его были не такими крутыми и имелся даже некий намек на тропу — очевидно, естественного происхождения — уводившую по стене вниз. Дальше двигались по дну ущелья; и хотя за очередным поворотом реки впереди вновь замаячила сплошная стена гор, уходящих в небеса, путешественники знали, что на сей раз им не придется штурмовать перевалы — которых, кстати говоря, и не было. Горы были отвесны и неприступны. За ними лежал Зурбестан.
В ущелье им пришлось заночевать дважды; наконец утром третьего дня, после трех часов пути, экспедиция приблизилась к подножью сплошной гряды, замыкавшей в кольцо прОклятую страну. Все чувствовали нетерпение и возбуждение; даже всегда невозмутимые узкие глаза Рандавани сияли нестариковским огнем. Элина, конечно, разделяла общее настроение, но, чем ближе они подходили к горам, тем больше к щекочущей радости предвкушения примешивалось ощущение дискомфорта — сперва подспудное, потом все более и более заметное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86