Она молчала, предполагая, что вскоре он вновь ее изумит своими дедуктивными способностями.
– Для того чтобы приехать сюда, он снял со счета все деньги, – продолжил Сорвин. – И тем не менее выдал миссис Глисон чек, который, как он знал, не будет оплачен. Это о чем-нибудь тебе говорит?
– Он не собирался здесь надолго задерживаться?
– Вот именно! – Фетр показалось, что голос Сорвина приблизился на опасное расстояние к высокопарной напыщенности. – Он приехал сюда с какой-то целью. Для некоего конкретного дела. И полагал, что оно займет несколько дней, после чего он собирался отправиться дальше.
– И вы считаете, что это имеет какое-то отношение к часам и фотографии?
– Конечно! – выдохнул Сорвин. – Все это взаимосвязано, Фетр.
Она промолчала.
– Отправляйся к миссис Глисон, забери у нее чек и проверь его в банке. Я хочу знать всю финансовую историю Мойнигана.
– Да, сэр. – Фетр встала. – А вы чем будете заниматься?
– Надо все обдумать, – улыбнулся он.
Оставшись в одиночестве, Сорвин откинулся на спинку кресла, однако его уверенность после ухода Фетр несколько померкла. Он чувствовал, что от него что-то ускользает. Результаты судмедэкспертизы еще не поступили, зато он получил фотографии. Сорвин разложил их на столе и долго рассматривал. Через полчаса к нему зашел Джексон, который принес чай и печенье.
– Проблемы? – осведомился он. Сорвину порой казалось, что Джексон начал работать в полиции еще в те времена, когда Роберт Пиль под стол пешком ходил, и что этим объясняется его не слишком почтительное отношение, однако он, несомненно, не был дураком. Возможно, лентяем, но определенно не дураком. Чай с печеньем превратился у них в своего рода ритуал за те три года, что Джексон служил в Ньюфорде.
– И да, и нет.
– Понятно, – дружелюбно кивнул Джексон. – Проблема есть, и ее нет.
Сорвин промолчал, но Джексон не обратил на это никакого внимания. После десятиминутной паузы инспектор бросил на стол фотографию, и Джексон, не дожидаясь приглашения, нагнулся и взял ее в руки.
– Что это?
– Это и есть проблема.
– А. – Джексон откусил кусок печенья, и на его униформу упали крошки. Сорвин отхлебнул чаю.
– Хочешь знать, что я думаю? – изрек наконец Джексон с набитым печеньем ртом.
Обычно Сорвина это не интересовало, и сейчас он рассеянно ответил «нет».
Однако Джексон был не из тех, кто легко обижается.
– Я думаю, этот тип – адвокат.
– А почему ты так думаешь? – без особого интереса осведомился Сорвин, размышляя о том, что Джексон почему-то всегда заваривает чересчур крепкий чай.
– Я видел такие галстуки. Он – член коллегии адвокатов.
И Джексон протянул фотографию обратно Сорвину, который поспешно схватил ее и принялся сверлить глазами.
– Черт, – прошептал он. Как он мог пропустить такое?
Джексон допил чай.
А Сорвин вдруг понял, что голова у него снова заработала. Хватило одного слова, и новые идеи хлынули как из рога изобилия. Причем самые разнообразные.
– Ну я пойду, – промолвил Джексон, вставая, но Сорвин ничего не ответил.
– Неплохо, – выдавил из себя Ламберт, даже не удосужившись придать радости своему голосу.
– Благодарю вас, сэр, – столь же сдержанно ответила Беверли.
Ламберт сухо кивнул и двинулся прочь. Беверли осталась стоять в гулком коридоре, глядя, как он удаляется с папкой под мышкой. В иерархии ее ценностей поздравления Ламберта занимали довольно низкое место и стояли чуть выше ампутации конечностей – в любом другом случае она предпочла бы пройти пару сотен километров по битому стеклу, лишь бы не сталкиваться с этим бездушным негодяем; и тем не менее в этот момент она почему-то испытала удовольствие от его похвалы. Ламберт давно ее ненавидел, и если он счел, что недавнее раскрытие ею дела о кредитных карточках заслуживает одобрения, то у нее были все основания полагать, что она может поставить крест на прошлом и начать продвижение по служебной лестнице.
Она развернулась и легким шагом двинулась в сторону ресторана.
На его месте когда-то была обычная столовая, но потом ее отремонтировали, пол застелили коврами, и ассортимент блюд стал куда более разнообразным, чем сосиски, жареная рыба и котлеты, которые подавались здесь прежде. Отдельный зал с низкими удобными диванами, расставленными вокруг низких кофейных столиков, усиливал впечатление «плюшевого» модернизма, хотя со временем на обивке появились потеки и следы от сигарет, а столешницы густо покрылись граффити.
Беверли опустилась на один из диванов и принялась грызть яблоко, купленное в буфете, однако оно, несмотря на свой привлекательный вид, оказалось ватным и безвкусным. Настроение из-за этого у нее сразу испортилось, и она глубоко вздохнула.
Ты всегда ориентируешься на внешний вид, когда дело касается удовольствий. Может, в этом и заключается твоя главная ошибка?
Она посмотрела на яблоко, лежавшее на столе, и увидела, что его мякоть уже успела покрыться рыжим налетом.
Дерьмо с позолотой.
Стал бы Айзенменгер исключением из этой длинной череды позолоченных ублюдков?
Может, да.
А может, и нет.
У нее зазвонил мобильник, и она поспешно вытащила его из сумки.
– Да?
– Беверли?
– Кто это?
– Сорвин. Эндрю Сорвин. Мы работали вместе несколько лет тому назад.
Конечно, она его помнила – трудно было забыть человека с такой фамилией. Он был высоким, довольно симпатичным и совершенно неопытным. Пытался ли он ее трахнуть? Ей хотелось думать, что да. К тому же у него были задатки толкового детектива.
– Да, помню, – осторожно ответила она, прекрасно понимая, что бывшие коллеги редко звонят из альтруистических побуждений; обычно такие звонки предвещали неприятности.
– Я теперь занимаю должность инспектора. В Вест-Мидлендсе.
Замечательно. Не хватало еще, чтобы какой-то прыщавый юнец обогнал ее в карьерном росте; опять какой-то крутой парень пронесется мимо по внешней полосе, а она будет шкандыбать в своей развалюхе с перегревшимся двигателем и рассыпающейся подвеской.
– Браво!
Он расслышал сарказм в ее голосе, но не стал обращать на это внимание.
– Я тут занимаюсь одной странной историей, и она напомнила мне о старом деле, над которым мы работали вместе.
– Правда? – Она сменила сарказм на безразличие, чтобы скрыть любопытство. Зачем он звонил ей? Насколько она помнила, он был серьезным и вдумчивым человеком. И она находила эту серьезность очень трогательной, так как в прежние дни и сама была такой. Более того, как она припоминала, он вел себя необычайно тихо и застенчиво и она даже не сразу поняла, что он в нее влюблен. И лишь едкие и саркастические замечания коллег на какой-то пьянке, во время которой Сорвин, скорее всего, уже лежал под одеялом и пил горячее какао, заставили ее задуматься. Конечно, ей это польстило, как всегда льстило подобное внимание…
Польщенная дура.
При этой непрошеной мысли она презрительно фыркнула, пытаясь скрыть свою неуверенность, и продолжила слушать его рассказ. И когда до нее дошел смысл его слов, все ее равнодушие как рукой сняло.
– Помнишь двойное убийство, которое мы расследовали? Дело Итон-Лэмберта.
Еще бы! Разве такое забудешь? Это дело дало ей профессиональный опыт, и она, вероятно, никогда не сможет его забыть.
– Ну и что? – Беверли постаралась сохранить безразличный тон, однако не была уверена в том, что ей это удалось.
– У жертв еще были такие необычные имена…
– Клод и Пенелопа, – подсказала Беверли.
– Да, именно.
Она все еще не понимала, к чему он клонит, но ей это уже начинало не нравиться. Мимо нее прошла женщина-детектив, с которой у Беверли сложились дружеские отношения. В руках у нее была чашка, и, судя по всему, она собиралась устроиться рядом, но Беверли покачала головой.
– Так чего же ты хочешь? – спросила она у Сорвина.
– Все это довольно странно. У нас тут парень, который заживо сгорел в своей машине…
– Есть подозрения?
– Да, пока я рассматриваю вероятность убийства, хотя, возможно, это было самоубийство – есть намеки на то, что случившемуся предшествовала депрессия. Однако кое-что не стыкуется, поэтому сейчас я проверяю некоторые детали.
Ну что ж, вполне разумно. Она поймала себя на том, что подсознательно одобряет его действия.
– Он останавливался в соседнем городке, Мелбери, – продолжил Сорвин. – Когда я просматривал его вещи, то наткнулся на золотые часы.
– Краденые?
– Я сперва тоже так подумал, но потом нашел фотографию. – Сорвин помолчал. – Я еще не уверен, но, по-моему, на ней изображены Флеминги.
– И? – Беверли чувствовала, что они подходят к финалу, и этот финал ей совершенно не нравился.
– На этих часах была гравировка «Пенелопе от Клода на память».
Беверли онемела, и в ее голове завертелся целый вихрь мыслей, ни одну из которых ей не удавалось додумать до конца.
– То есть, возможно, они и были украдены, – продолжил Сорвин, – но как-то странно, что вор хранил у себя фотографию людей, которых обокрал.
Беверли чувствовала, что должна что-то сказать.
– Это в том случае, если на фотографии действительно изображены Флеминги.
– Да, конечно…
– И если часы принадлежали именно им.
– Ну, имена Клод и Пенелопа нечасто встречаются. – Он явно был разочарован ее скепсисом.
– И чего ты хочешь от меня?
Сорвин продолжал говорить с робкой неуверенностью, словно она по-прежнему являлась его начальницей, хотя они теперь занимали одинаковые должности.
– Я хотел бы, чтобы ты проверила опись имущества по этому делу и узнала, не значатся ли среди украденного золотые часы. Я могу выслать тебе фотографию. Кроме того, может, ты взглянешь на снимок пожилой четы? Фотография старая и потрепанная, но лица на ней видны отчетливо. Я сейчас пошлю ее тебе факсом.
– Хорошо, – как можно более бодрым тоном ответила Беверли. – Я с радостью вернусь к этому делу.
Хотя вряд ли это прозвучало искренне.
Благодарности Сорвина не было границ.
– Спасибо. Может, тебе удастся связаться с их дочерью – как ее звали? Возможно, она узнает часы, даже если они не внесены в список украденных вещей.
Беверли едва не рассмеялась при мысли о том, что ей придется обращаться к этой ядовитой сучке.
– Сейчас не могу вспомнить, как ее звали, – спокойно ответила она. – Да и нынешний ее адрес, скорее всего, отсутствует в деле.
– Да, конечно.
Он был настолько разочарован, что она поспешила его утешить.
– Ладно, посмотрим. Даже если мне не удастся с ней связаться, я просмотрю материалы дела.
– Возможно, все это ерунда и вообще не имеет никакого отношения к погибшему, и тем не менее надо это проверить. И кто знает – может, нам придется вновь открыть дело Итон-Лэмберта?
О боже!
– Посмотрим, посмотрим. Ты пошлешь мне фотографию прямо сейчас?
– Я уже это делаю. Я действительно страшно тебе признателен, Беверли.
Она расслышала в его голосе намек на прошлое. Может, он до сих пор испытывал к ней нежные чувства?
– Никаких проблем, Эндрю. Буду рада тебе помочь, – ответила она.
Сорвин повесил трубку, а Беверли еще долго сидела, погрузившись в размышления.
Утром Айзенменгер, ездивший в Мелбери за газетами, вернулся к замку другой дорогой, которая вела мимо игровой площадки. Весной, летом и ранней осенью канаты, качели и подземный ход использовались на полную катушку, однако зимой все находилось в запустении.
Но не в этот день.
Айзенменгер взглянул налево и увидел на качелях Тома.
Вообще-то в этом не было ничего странного. Удивило его лишь то, что качели раскачивал Малькольм Грошонг, а не Нелл, Тристан или Доминик.
Айзенменгер припарковался во дворе и уже собирался войти в замок, когда увидел, что из северного крыла выходят Тристан и Хьюго. Оба несли винтовки. Айзенменгер был заинтригован: увиденное свидетельствовало о том, что в замке идет какая-то жизнь, к которой он не имеет никакого отношения. Он оглянулся и еще раз взглянул на Грошонга, который продолжал раскачивать качели. Айзенменгер стоял до тех пор, пока его не начал пробирать холод, а потом взял с пассажирского сиденья газеты и направился к замку.
Черт!
Факс не слишком нежно обошелся с фотографиями, однако их качество было вполне приемлемым для того, чтобы Беверли смогла идентифицировать часы с украденными из дома Клода и Пенелопы Флеминг.
Золотые дамские часы на батарейках. Фирма «Омега». На циферблате римские цифры. Показывают число. Надпись на крышке: «Пенелопе от Клода на память».
Последние сомнения рассеялись после того, как она взглянула на фотографию пожилой пары, хотя ей ужасно не хотелось признавать в этих людях погибших родителей Елены.
Она сидела в своем кабинете, а перед ней высилась кипа папок, на верхней из которых было отчетливо выведено: Флеминги.
Что все это значило?
Этот вопрос не давал Беверли покоя – он еле слышно долетал до нее из прошлого, которое, как ей казалось, уже давно мертво, и в его шелесте слышалась угроза, как ни пыталась она приглушить и задавить ее, уверяя себя в том, что на этот раз правосудие, которое общество считало безупречным, не допустило ошибки.
Время двигалось к середине дня, а это означало, что участок постепенно погружается в дрему; гул неоновых ламп нарушали лишь редкие хлопки дверей да случайные вскрики. Жалюзи в маленьком кабинете Беверли были опущены, и интерьер освещала лишь настольная лампа. В комнате было жарко, но Беверли догадывалась, что выступивший у нее на лбу пот вызван не только этим.
Господи, только не это. Только не снова.
Все казалось столь очевидным. Клод и Пенелопа Флеминг были убиты – их забили ломом, а дом обчистили. Это было жуткое, чудовищное преступление, совершенное с нечеловеческой жестокостью. Беверли казалось, что она привыкла уже ко всем отвратительным крайностям человеческой натуры – ярости, насилию, бессердечию, – но то, что произошло с адвокатом и его женой, даже ее не могло оставить равнодушной. Она до сих пор старалась вспоминать о случившемся как можно реже.
Из дома были похищены ценные вещи, однако кража, сопровождавшаяся столь жестоким убийством, свидетельствовала об ином мотиве. Первоначальная версия гласила, что преступление совершено наркоманом – кокаин, как известно, увеличивает физическую силу и способствует росту агрессивности; однако трудно было представить себе накачанного наркотиками психопата, который ломится в дверь с монтировкой в руках. Странно и то, что этот предполагаемый громила не потревожил никого из их соседей, проживавших в зеленом пригороде Суррея с его многочисленными полями для гольфа.
Кроме того, трудно было отделаться от ощущения, что убийца каким-то образом знал, что брать, а что нет. Ящики столов были вывернуты, повсюду виднелись следы тщательных поисков, но тем не менее список украденного оказался на удивление коротким. Это явно противоречило образу обезумевшего варвара, хватающего подряд все ценности, которые можно продать. В доме остались две стереосистемы, два телевизора и новенький ноутбук.
С самого начала подозрение пало на Джереми Итон-Лэмберта, сына Пенелопы от первого брака. Открыв для себя прелести конопли, он забросил учебу и оставил университет посреди второго курса. Затем последовала вереница низкооплачиваемых случайных работ, не требовавших высокой квалификации; Елена, его сводная сестра, сообщила, что в последние несколько месяцев он регулярно «доил» родителей и отношения между ними становились все более напряженными. Соседи подтвердили, что накануне трагедии у Джереми произошла серьезная размолвка с родителями; а свидетель, обеспечивавший его алиби, – коллега с упаковочной фабрики, где Джереми временно работал, – сразу же отказался от своих показаний, едва на него слегка надавили.
Недоставало только вещественных доказательств.
Но Беверли их предоставила.
Добыв их не вполне законным способом…
То есть на самом деле совершенно незаконным, но в этом она могла признаться лишь самой себе во мраке ночи…
Она не первая и не последняя добывала подобным образом это последнее недостающее доказательство, необходимое для того, чтобы предъявить обвинение. Она неоднократно применяла эту тактику, чтобы засадить за решетку преступника, который в противном случае мог бы избежать наказания. Например, этой чести был удостоен склизкий червяк Дарьер, получавший удовольствие от сексуальных игр с маленькими девочками: показания жертв выглядели очень шаткими, и строить на них обвинение было невозможно, но внезапно на работе Дарьера в его личном шкафчике обнаружилось несколько компакт-дисков соответствующего содержания с отпечатками его пальцев. Присяжные ужаснулись, увидев то, что на них записано, и вынесли неумолимый приговор.
Равным образом и Джереми Итон-Лэмберт мог избежать наказания в силу слепоты Фемиды. Беверли хватило суток, чтобы убедиться в своей правоте, но все улики были косвенными. Ссора с родителями, наркозависимость и следы кокаина, обнаруженные в его крови, – все говорило о том, что она права, однако этого было недостаточно для того, чтобы отправить его на скамью подсудимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Для того чтобы приехать сюда, он снял со счета все деньги, – продолжил Сорвин. – И тем не менее выдал миссис Глисон чек, который, как он знал, не будет оплачен. Это о чем-нибудь тебе говорит?
– Он не собирался здесь надолго задерживаться?
– Вот именно! – Фетр показалось, что голос Сорвина приблизился на опасное расстояние к высокопарной напыщенности. – Он приехал сюда с какой-то целью. Для некоего конкретного дела. И полагал, что оно займет несколько дней, после чего он собирался отправиться дальше.
– И вы считаете, что это имеет какое-то отношение к часам и фотографии?
– Конечно! – выдохнул Сорвин. – Все это взаимосвязано, Фетр.
Она промолчала.
– Отправляйся к миссис Глисон, забери у нее чек и проверь его в банке. Я хочу знать всю финансовую историю Мойнигана.
– Да, сэр. – Фетр встала. – А вы чем будете заниматься?
– Надо все обдумать, – улыбнулся он.
Оставшись в одиночестве, Сорвин откинулся на спинку кресла, однако его уверенность после ухода Фетр несколько померкла. Он чувствовал, что от него что-то ускользает. Результаты судмедэкспертизы еще не поступили, зато он получил фотографии. Сорвин разложил их на столе и долго рассматривал. Через полчаса к нему зашел Джексон, который принес чай и печенье.
– Проблемы? – осведомился он. Сорвину порой казалось, что Джексон начал работать в полиции еще в те времена, когда Роберт Пиль под стол пешком ходил, и что этим объясняется его не слишком почтительное отношение, однако он, несомненно, не был дураком. Возможно, лентяем, но определенно не дураком. Чай с печеньем превратился у них в своего рода ритуал за те три года, что Джексон служил в Ньюфорде.
– И да, и нет.
– Понятно, – дружелюбно кивнул Джексон. – Проблема есть, и ее нет.
Сорвин промолчал, но Джексон не обратил на это никакого внимания. После десятиминутной паузы инспектор бросил на стол фотографию, и Джексон, не дожидаясь приглашения, нагнулся и взял ее в руки.
– Что это?
– Это и есть проблема.
– А. – Джексон откусил кусок печенья, и на его униформу упали крошки. Сорвин отхлебнул чаю.
– Хочешь знать, что я думаю? – изрек наконец Джексон с набитым печеньем ртом.
Обычно Сорвина это не интересовало, и сейчас он рассеянно ответил «нет».
Однако Джексон был не из тех, кто легко обижается.
– Я думаю, этот тип – адвокат.
– А почему ты так думаешь? – без особого интереса осведомился Сорвин, размышляя о том, что Джексон почему-то всегда заваривает чересчур крепкий чай.
– Я видел такие галстуки. Он – член коллегии адвокатов.
И Джексон протянул фотографию обратно Сорвину, который поспешно схватил ее и принялся сверлить глазами.
– Черт, – прошептал он. Как он мог пропустить такое?
Джексон допил чай.
А Сорвин вдруг понял, что голова у него снова заработала. Хватило одного слова, и новые идеи хлынули как из рога изобилия. Причем самые разнообразные.
– Ну я пойду, – промолвил Джексон, вставая, но Сорвин ничего не ответил.
– Неплохо, – выдавил из себя Ламберт, даже не удосужившись придать радости своему голосу.
– Благодарю вас, сэр, – столь же сдержанно ответила Беверли.
Ламберт сухо кивнул и двинулся прочь. Беверли осталась стоять в гулком коридоре, глядя, как он удаляется с папкой под мышкой. В иерархии ее ценностей поздравления Ламберта занимали довольно низкое место и стояли чуть выше ампутации конечностей – в любом другом случае она предпочла бы пройти пару сотен километров по битому стеклу, лишь бы не сталкиваться с этим бездушным негодяем; и тем не менее в этот момент она почему-то испытала удовольствие от его похвалы. Ламберт давно ее ненавидел, и если он счел, что недавнее раскрытие ею дела о кредитных карточках заслуживает одобрения, то у нее были все основания полагать, что она может поставить крест на прошлом и начать продвижение по служебной лестнице.
Она развернулась и легким шагом двинулась в сторону ресторана.
На его месте когда-то была обычная столовая, но потом ее отремонтировали, пол застелили коврами, и ассортимент блюд стал куда более разнообразным, чем сосиски, жареная рыба и котлеты, которые подавались здесь прежде. Отдельный зал с низкими удобными диванами, расставленными вокруг низких кофейных столиков, усиливал впечатление «плюшевого» модернизма, хотя со временем на обивке появились потеки и следы от сигарет, а столешницы густо покрылись граффити.
Беверли опустилась на один из диванов и принялась грызть яблоко, купленное в буфете, однако оно, несмотря на свой привлекательный вид, оказалось ватным и безвкусным. Настроение из-за этого у нее сразу испортилось, и она глубоко вздохнула.
Ты всегда ориентируешься на внешний вид, когда дело касается удовольствий. Может, в этом и заключается твоя главная ошибка?
Она посмотрела на яблоко, лежавшее на столе, и увидела, что его мякоть уже успела покрыться рыжим налетом.
Дерьмо с позолотой.
Стал бы Айзенменгер исключением из этой длинной череды позолоченных ублюдков?
Может, да.
А может, и нет.
У нее зазвонил мобильник, и она поспешно вытащила его из сумки.
– Да?
– Беверли?
– Кто это?
– Сорвин. Эндрю Сорвин. Мы работали вместе несколько лет тому назад.
Конечно, она его помнила – трудно было забыть человека с такой фамилией. Он был высоким, довольно симпатичным и совершенно неопытным. Пытался ли он ее трахнуть? Ей хотелось думать, что да. К тому же у него были задатки толкового детектива.
– Да, помню, – осторожно ответила она, прекрасно понимая, что бывшие коллеги редко звонят из альтруистических побуждений; обычно такие звонки предвещали неприятности.
– Я теперь занимаю должность инспектора. В Вест-Мидлендсе.
Замечательно. Не хватало еще, чтобы какой-то прыщавый юнец обогнал ее в карьерном росте; опять какой-то крутой парень пронесется мимо по внешней полосе, а она будет шкандыбать в своей развалюхе с перегревшимся двигателем и рассыпающейся подвеской.
– Браво!
Он расслышал сарказм в ее голосе, но не стал обращать на это внимание.
– Я тут занимаюсь одной странной историей, и она напомнила мне о старом деле, над которым мы работали вместе.
– Правда? – Она сменила сарказм на безразличие, чтобы скрыть любопытство. Зачем он звонил ей? Насколько она помнила, он был серьезным и вдумчивым человеком. И она находила эту серьезность очень трогательной, так как в прежние дни и сама была такой. Более того, как она припоминала, он вел себя необычайно тихо и застенчиво и она даже не сразу поняла, что он в нее влюблен. И лишь едкие и саркастические замечания коллег на какой-то пьянке, во время которой Сорвин, скорее всего, уже лежал под одеялом и пил горячее какао, заставили ее задуматься. Конечно, ей это польстило, как всегда льстило подобное внимание…
Польщенная дура.
При этой непрошеной мысли она презрительно фыркнула, пытаясь скрыть свою неуверенность, и продолжила слушать его рассказ. И когда до нее дошел смысл его слов, все ее равнодушие как рукой сняло.
– Помнишь двойное убийство, которое мы расследовали? Дело Итон-Лэмберта.
Еще бы! Разве такое забудешь? Это дело дало ей профессиональный опыт, и она, вероятно, никогда не сможет его забыть.
– Ну и что? – Беверли постаралась сохранить безразличный тон, однако не была уверена в том, что ей это удалось.
– У жертв еще были такие необычные имена…
– Клод и Пенелопа, – подсказала Беверли.
– Да, именно.
Она все еще не понимала, к чему он клонит, но ей это уже начинало не нравиться. Мимо нее прошла женщина-детектив, с которой у Беверли сложились дружеские отношения. В руках у нее была чашка, и, судя по всему, она собиралась устроиться рядом, но Беверли покачала головой.
– Так чего же ты хочешь? – спросила она у Сорвина.
– Все это довольно странно. У нас тут парень, который заживо сгорел в своей машине…
– Есть подозрения?
– Да, пока я рассматриваю вероятность убийства, хотя, возможно, это было самоубийство – есть намеки на то, что случившемуся предшествовала депрессия. Однако кое-что не стыкуется, поэтому сейчас я проверяю некоторые детали.
Ну что ж, вполне разумно. Она поймала себя на том, что подсознательно одобряет его действия.
– Он останавливался в соседнем городке, Мелбери, – продолжил Сорвин. – Когда я просматривал его вещи, то наткнулся на золотые часы.
– Краденые?
– Я сперва тоже так подумал, но потом нашел фотографию. – Сорвин помолчал. – Я еще не уверен, но, по-моему, на ней изображены Флеминги.
– И? – Беверли чувствовала, что они подходят к финалу, и этот финал ей совершенно не нравился.
– На этих часах была гравировка «Пенелопе от Клода на память».
Беверли онемела, и в ее голове завертелся целый вихрь мыслей, ни одну из которых ей не удавалось додумать до конца.
– То есть, возможно, они и были украдены, – продолжил Сорвин, – но как-то странно, что вор хранил у себя фотографию людей, которых обокрал.
Беверли чувствовала, что должна что-то сказать.
– Это в том случае, если на фотографии действительно изображены Флеминги.
– Да, конечно…
– И если часы принадлежали именно им.
– Ну, имена Клод и Пенелопа нечасто встречаются. – Он явно был разочарован ее скепсисом.
– И чего ты хочешь от меня?
Сорвин продолжал говорить с робкой неуверенностью, словно она по-прежнему являлась его начальницей, хотя они теперь занимали одинаковые должности.
– Я хотел бы, чтобы ты проверила опись имущества по этому делу и узнала, не значатся ли среди украденного золотые часы. Я могу выслать тебе фотографию. Кроме того, может, ты взглянешь на снимок пожилой четы? Фотография старая и потрепанная, но лица на ней видны отчетливо. Я сейчас пошлю ее тебе факсом.
– Хорошо, – как можно более бодрым тоном ответила Беверли. – Я с радостью вернусь к этому делу.
Хотя вряд ли это прозвучало искренне.
Благодарности Сорвина не было границ.
– Спасибо. Может, тебе удастся связаться с их дочерью – как ее звали? Возможно, она узнает часы, даже если они не внесены в список украденных вещей.
Беверли едва не рассмеялась при мысли о том, что ей придется обращаться к этой ядовитой сучке.
– Сейчас не могу вспомнить, как ее звали, – спокойно ответила она. – Да и нынешний ее адрес, скорее всего, отсутствует в деле.
– Да, конечно.
Он был настолько разочарован, что она поспешила его утешить.
– Ладно, посмотрим. Даже если мне не удастся с ней связаться, я просмотрю материалы дела.
– Возможно, все это ерунда и вообще не имеет никакого отношения к погибшему, и тем не менее надо это проверить. И кто знает – может, нам придется вновь открыть дело Итон-Лэмберта?
О боже!
– Посмотрим, посмотрим. Ты пошлешь мне фотографию прямо сейчас?
– Я уже это делаю. Я действительно страшно тебе признателен, Беверли.
Она расслышала в его голосе намек на прошлое. Может, он до сих пор испытывал к ней нежные чувства?
– Никаких проблем, Эндрю. Буду рада тебе помочь, – ответила она.
Сорвин повесил трубку, а Беверли еще долго сидела, погрузившись в размышления.
Утром Айзенменгер, ездивший в Мелбери за газетами, вернулся к замку другой дорогой, которая вела мимо игровой площадки. Весной, летом и ранней осенью канаты, качели и подземный ход использовались на полную катушку, однако зимой все находилось в запустении.
Но не в этот день.
Айзенменгер взглянул налево и увидел на качелях Тома.
Вообще-то в этом не было ничего странного. Удивило его лишь то, что качели раскачивал Малькольм Грошонг, а не Нелл, Тристан или Доминик.
Айзенменгер припарковался во дворе и уже собирался войти в замок, когда увидел, что из северного крыла выходят Тристан и Хьюго. Оба несли винтовки. Айзенменгер был заинтригован: увиденное свидетельствовало о том, что в замке идет какая-то жизнь, к которой он не имеет никакого отношения. Он оглянулся и еще раз взглянул на Грошонга, который продолжал раскачивать качели. Айзенменгер стоял до тех пор, пока его не начал пробирать холод, а потом взял с пассажирского сиденья газеты и направился к замку.
Черт!
Факс не слишком нежно обошелся с фотографиями, однако их качество было вполне приемлемым для того, чтобы Беверли смогла идентифицировать часы с украденными из дома Клода и Пенелопы Флеминг.
Золотые дамские часы на батарейках. Фирма «Омега». На циферблате римские цифры. Показывают число. Надпись на крышке: «Пенелопе от Клода на память».
Последние сомнения рассеялись после того, как она взглянула на фотографию пожилой пары, хотя ей ужасно не хотелось признавать в этих людях погибших родителей Елены.
Она сидела в своем кабинете, а перед ней высилась кипа папок, на верхней из которых было отчетливо выведено: Флеминги.
Что все это значило?
Этот вопрос не давал Беверли покоя – он еле слышно долетал до нее из прошлого, которое, как ей казалось, уже давно мертво, и в его шелесте слышалась угроза, как ни пыталась она приглушить и задавить ее, уверяя себя в том, что на этот раз правосудие, которое общество считало безупречным, не допустило ошибки.
Время двигалось к середине дня, а это означало, что участок постепенно погружается в дрему; гул неоновых ламп нарушали лишь редкие хлопки дверей да случайные вскрики. Жалюзи в маленьком кабинете Беверли были опущены, и интерьер освещала лишь настольная лампа. В комнате было жарко, но Беверли догадывалась, что выступивший у нее на лбу пот вызван не только этим.
Господи, только не это. Только не снова.
Все казалось столь очевидным. Клод и Пенелопа Флеминг были убиты – их забили ломом, а дом обчистили. Это было жуткое, чудовищное преступление, совершенное с нечеловеческой жестокостью. Беверли казалось, что она привыкла уже ко всем отвратительным крайностям человеческой натуры – ярости, насилию, бессердечию, – но то, что произошло с адвокатом и его женой, даже ее не могло оставить равнодушной. Она до сих пор старалась вспоминать о случившемся как можно реже.
Из дома были похищены ценные вещи, однако кража, сопровождавшаяся столь жестоким убийством, свидетельствовала об ином мотиве. Первоначальная версия гласила, что преступление совершено наркоманом – кокаин, как известно, увеличивает физическую силу и способствует росту агрессивности; однако трудно было представить себе накачанного наркотиками психопата, который ломится в дверь с монтировкой в руках. Странно и то, что этот предполагаемый громила не потревожил никого из их соседей, проживавших в зеленом пригороде Суррея с его многочисленными полями для гольфа.
Кроме того, трудно было отделаться от ощущения, что убийца каким-то образом знал, что брать, а что нет. Ящики столов были вывернуты, повсюду виднелись следы тщательных поисков, но тем не менее список украденного оказался на удивление коротким. Это явно противоречило образу обезумевшего варвара, хватающего подряд все ценности, которые можно продать. В доме остались две стереосистемы, два телевизора и новенький ноутбук.
С самого начала подозрение пало на Джереми Итон-Лэмберта, сына Пенелопы от первого брака. Открыв для себя прелести конопли, он забросил учебу и оставил университет посреди второго курса. Затем последовала вереница низкооплачиваемых случайных работ, не требовавших высокой квалификации; Елена, его сводная сестра, сообщила, что в последние несколько месяцев он регулярно «доил» родителей и отношения между ними становились все более напряженными. Соседи подтвердили, что накануне трагедии у Джереми произошла серьезная размолвка с родителями; а свидетель, обеспечивавший его алиби, – коллега с упаковочной фабрики, где Джереми временно работал, – сразу же отказался от своих показаний, едва на него слегка надавили.
Недоставало только вещественных доказательств.
Но Беверли их предоставила.
Добыв их не вполне законным способом…
То есть на самом деле совершенно незаконным, но в этом она могла признаться лишь самой себе во мраке ночи…
Она не первая и не последняя добывала подобным образом это последнее недостающее доказательство, необходимое для того, чтобы предъявить обвинение. Она неоднократно применяла эту тактику, чтобы засадить за решетку преступника, который в противном случае мог бы избежать наказания. Например, этой чести был удостоен склизкий червяк Дарьер, получавший удовольствие от сексуальных игр с маленькими девочками: показания жертв выглядели очень шаткими, и строить на них обвинение было невозможно, но внезапно на работе Дарьера в его личном шкафчике обнаружилось несколько компакт-дисков соответствующего содержания с отпечатками его пальцев. Присяжные ужаснулись, увидев то, что на них записано, и вынесли неумолимый приговор.
Равным образом и Джереми Итон-Лэмберт мог избежать наказания в силу слепоты Фемиды. Беверли хватило суток, чтобы убедиться в своей правоте, но все улики были косвенными. Ссора с родителями, наркозависимость и следы кокаина, обнаруженные в его крови, – все говорило о том, что она права, однако этого было недостаточно для того, чтобы отправить его на скамью подсудимых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38