Тридцать три?
Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку.
– Вы упомянули половые органы, – закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка.
– При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе.
– Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, – заметил Джонсон.
– Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания.
– А каково действие мидазолама? – спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора.
– Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать.
– Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон.
– Я думаю, – произнес Джонсон, – доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, – она попросту не смогла бы оказать сопротивление.
Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар.
– Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, – сказала Елена.
– Не в этом дело, – отозвался Айзенменгер. – Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении.
– Значит, он провел вскрытие кое-как! – наконец-то догадалась она.
Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора.
– Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения.
– И что?
– А то… – Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. – Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
– Да-а, времена изменились, – неопределенно протянула Елена.
– Вот именно, – подытожил Айзенменгер.
– У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, – вскользь заметил Джонсон.
– И не один раз, – добавил Айзенменгер.
– Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? – спросила Елена.
– Не знаю, – ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
– А что же вы знаете в таком случае? – спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
– Я знаю, – сказал он, подбирая слова, – что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем – далеко не лучший.
– Но доказать этого вы не можете.
– На основании данного заключения – нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
– Жаль, – ответила Елена просто.
– Но есть и еще кое-что, – поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
– Заключения судебных медиков.
– В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
– Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
– Да, знаю, сперма трех разных мужчин, – несколько возбужденно сказала она.
– Скромная студенточка, – меланхолично прокомментировал Джонсон.
– Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, – сказал Айзенменгер. – Это нам ничего не дает.
– Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие.
– Да, не исключено, – согласился доктор.
– Так это хорошо, не правда ли? – Елена записала и эту информацию. – Что-нибудь еще?
– Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, – подтвердить, что естественная болезнь тут ни при чем. Что меня беспокоит – это матка.
– Она, кажется, была удалена?
– Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела.
– Но ведь она не была беременна? – спросил Джонсон. – Сайденхем утверждал, что не была.
– Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было.
– Тогда почему это вас беспокоит? – спросила Елена.
– Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда – то еще развлечение.
– Значит, ее извлекли не случайно?
Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался.
– Но это наводит на серьезные размышления.
Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма. Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами.
Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле.
– Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так?
Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит:
– Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека…
И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона – тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку.
– Я не могу, – заявил он Елене. – Это невозможно.
Она опять нахмурилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться, не уподобившись при этом охваченному страстью школьнику.
– Почему?! – спросила она так, словно он сморозил какую-то глупость вроде того, что женщин надо лишить права голоса.
– Ну, существует целый ряд причин…
Он хотел перечислить их, но осекся, когда Елена мягко спросила:
– И какие же это причины?
Вопрос был задан таким тоном, что Айзенменгер почувствовал себя обезоруженным. Он посмотрел на Джонсона, взгляд которого ясно говорил: «Да, это она умеет».
– Ну-у… – протянул он неуверенно, потому что решал в это время вопрос, насколько серьезно то, что с ним происходит. – Видите ли, я ведь был одним из подозреваемых, и если я докажу, что Билрот не делал этого, то опять попаду в их число.
– А почему это вас так пугает? Неужели это все-таки вы убили ее?
О господи, она была способна подколоть самого наследного принца!
– Нет, но если я рискну выступить на суде со своими показаниями, то к ним отнесутся с подозрением.
– Но полиция закрыла дело, так что официально против вас никаких обвинений выдвинуть не могут.
Айзенменгер не был в этом уверен.
– На самом деле… – начала Елена и опять закинула ногу на ногу. Закидывала она ее секунды две, но в воображении Айзенменгера за это время земные континенты успели столкнуться друг с другом, круша береговые линии и образуя новые горные хребты. При этом она явно знала, что делает, и он знал, что она делает, и Джонсон, как заметил краем глаза Айзенменгер, тоже знал, что именно она делает.
Не прошло и двух миллиардов лет, как Елена продолжила:
– На самом деле вы окажетесь в исключительно выгодном положении. Не многим патологоанатомам, выступающим на стороне защиты, доводится видеть труп на месте преступления.
Наступило тягостное молчание. Елена принялась пить вино, по-видимому решив доказать, что способна на любые жертвы; Джонсон с увлечением наблюдал за мухой, очевидно вытворявшей на потолке что-то необычайно интересное.
– Если вы хотите произвести повторное вскрытие, необходимо заручиться согласием родителей Никки Экснер.
Елена ответила не задумываясь:
– Как только родители Билрота доверили мне это дело, я связалась с Экснерами. Я объяснила им, что все улики против Тима Билрота были косвенными и, если бы он не покончил с собой, защита так или иначе добилась бы эксгумации.
Айзенменгер был поражен.
– И они дали согласие?
– Пока нет, – улыбнулась она. – Но после того, как я передам им ваше мнение о результатах первого вскрытия…
Доктор посмотрел на Джонсона, но если раньше тот и готов был поддержать его, то теперь спрятался в кусты. Спасения не было.
– Вот черт, – произнес он.
Елена восприняла это высказывание с довольным видом, и Айзенменгер ясно понял, что если в начале разговора ему ничего не стоило отказаться, то теперь повернуть обратно было уже гораздо труднее.
– Я больше не работаю судебным медиком…
Елена молча смотрела на него. Глаза ее расширились, и в них доктор совершенно отчетливо прочитал мольбу. Но как бы его гормонам ни хотелось доставить ей удовольствие, на такие жертвы он пойти не мог.
– Нет, – покачал он головой.
Возможно, на этом все и кончилось бы – и, возможно, это было бы к лучшему, – если бы не вмешался Джонсон.
– Я думаю, вы должны сделать это. И не ради нас, не ради родителей Билрота или Экснер, а ради самого себя.
Доктор хотел было возразить, но Джонсон оказался настойчивее.
– Я знаю, что вы пережили в связи с делом Тамсин Брайт, и понимаю вас. Меня самого выворачивало. Но нельзя бесконечно прятать голову в песок, Джон. Вы были очень хорошим патологоанатомом, и после вашего ухода нам пришлось иметь дело с типами вроде Сайденхема. Если вы сделаете это, – он кивнул на заключение, – вы не только поможете снять с Билрота ложное обвинение, но и излечите самого себя.
Елена, конечно, не поняла всех нюансов сказанного Джонсоном, но ей хватило такта промолчать. Айзенменгер подыскивал слова для достойного ответа, искал – и не находил их.
В ушах у него звучал голос Тамсин, который звал маму.
В конце концов он кивнул:
– Хорошо.
Этот шаг был ознаменован «Паваной» Равеля.
Домой он явился, разумеется, поздно, даже очень поздно. Он заранее приготовился к скандалу, и царившие в квартире тишина и темнота лишь усилили его опасения.
Айзенменгер несколько задержался в кафе и был слегка расстроен, но не тем, что вернулся поздно, а из-за того, что продолжать разговор в кафе ему пришлось с Джонсоном – Елена покинула мужчин вскоре после того, как добилась от Айзенменгера согласия на повторную аутопсию.
Ее уход заставил доктора подумать, что она вертит им как хочет, однако в некоторых случаях это ощущение оказывается очень даже приятным.
– Но вы ведь понимаете, что, если вновь влезете в это дело, вашей карьере в полиции конец.
Джонсон коротко и сердито взглянул на доктора и ответил:
– Моей так называемой карьере все равно конец. Я мог бы проработать еще год или два, но думаю, что придется уйти раньше. Беверли Уортон об этом позаботится. – Он говорил с показным спокойствием, за которым, однако, скрывалось многое. – Я подам заявление об уходе завтра же.
Айзенменгер не верил собственным ушам.
– Вот так просто возьмете и уйдете?
– Мне намекнули, что в этом случае меня оставят в покое и не возбудят уголовное дело. – Джонсон грустно улыбнулся.
– Но если вы ни в чем не замешаны…
– Вы не знаете нашу полицию. Тут не думают о том, кто прав, а кто виноват. Выбирают то, что выгоднее большинству. Если я буду сопротивляться и барахтаться, то со дна неизбежно поднимется всякая муть. В таких случаях с виновником расправляются очень просто, похоронив его под тоннами всплывшего навоза.
– И вы всерьез полагаете, что за всем этим стоит Уортон?
Опять та же печальная улыбка.
– О да. Она назойлива, как злобный вирус. Беверли хочет, чтобы я не путался у нее под ногами, а если она чего-то хочет, то добивается этого.
– Но нельзя же так сразу сдаваться!
Мужчины вернулись к бутылочному пиву. Джонсон покачал головой.
– Даже если я отведу от себя подозрение в истории с этими деньгами, то обязательно произойдет что-нибудь еще, и это «что-нибудь» будет еще серьезнее.
– Неужели это так легко у нее получится?
– Она уже не раз так поступала, Джон. И к тому же как раз теперь, когда у меня развязаны руки, я смогу бороться с ней. Елена хочет, чтобы я покопался в окружении Никки Экснер, выяснил, что произошло в день ее смерти.
– А когда вы покончите с этим делом?
Джонсон пожал плечами и глотнул пива.
– Может, пойду в частные детективы – какая-никакая, а прибавка к пенсии. Поживем – увидим.
Они помолчали. Айзенменгер пытался представить себе, как бы он поступил на месте Джонсона, если бы его вынудили уйти в отставку, сфабриковав против него ложное обвинение.
– А девушка что надо, да?
Айзенменгер, погруженный в грустные размышления, не сразу понял своего друга.
– Я имею в виду Елену, – пояснил Джонсон.
Айзенменгер ответил ему неопределенным жестом и спросил:
– Где вы ее откопали?
– Она сама меня нашла – мы были немного знакомы прежде. Уговорила меня помочь ей, сказав, что в моем положении это лучшее, что я могу сделать. Ведь у нас общая цель – доказать, что полиция совершила в этом деле ошибку.
Айзенменгер задумался. Музыка пошла по второму кругу, позволяя им еще раз насладиться гениальным творением Дебюсси. Посетителей прибавилось, и официанты стали еще небрежнее.
– Да, что и говорить, у Елены есть причины ненавидеть Уортон, – заметил Айзенменгер. Это объясняло, почему она с такой готовностью взялась работать бесплатно. – Значит, вы познакомились с ней во время того расследования?
Джонсон кивнул.
– И вы сказали ей, что это Уортон сфабриковала улики против ее сводного брата?
Помолчав, Джонсон ответил виноватым тоном:
– Мне следовало сказать ей об этом раньше. Но тогда обстоятельства были иными… Она пришла ко мне на прошлой неделе, чтобы поговорить о деле Билрота. Она не упускала Уортон из виду и обратила внимание на сходство этого случая с историей ее брата. Мне ничего не оставалось, как рассказать ей все, это был, если так можно выразиться, старый долг перед ней.
Они еще долго обсуждали дело, в которое ввязались, а также другие прошлые дела, и досидели до самого закрытия, когда даже великие композиторы прошлого угомонились. При этом Айзенменгера не переставал мучить вопрос, правильно ли он поступил, позволив втянуть себя в эту авантюру. Елена очень ловко его окрутила, и чем все это кончится, неизвестно.
А по дороге домой он вспоминал ее ноги и ее рот, ее кокетство и насмешливость.
– Мари? – шепотом бросил он в темноту спальни, но жена не отозвалась.
Неужели позднее возвращение так легко ему сойдет? Он ожидал еще одной шумной ссоры, упреков в неверности, очередных фантастических домыслов и сплетенных в воображении Мари улик.
Раздевшись, он нырнул под одеяло. Мари не шевельнула ни одним пальцем, и даже ритм ее дыхания, не нарушился. Стало ясно, что она не спит.
Несколько минут он раздумывал, не стоит ли объяснить ей, где он был и почему задержался, но, вспомнив их последнюю стычку, решил этого не делать. Чем меньше он будет оправдываться, тем лучше. Если она считает, что он ей изменяет, то переубедить ее в этом ему не удастся, как бы он ни старался. По крайней мере, сегодняшним вечером он избавлен от скандала, и ладно.
В былые дни он, вероятно, осторожно разбудил бы жену, и они занялись бы любовью. Но это прежде, а теперь Айзенменгер лежал в темноте, размышляя о том, что его ждет в ближайшем будущем. Последним, о чем он подумал перед тем, как уснуть, была Елена Флеминг.
Для Уилсона следующий день оказался крайне неудачным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Его гипоталамус, который уже некоторое время нашептывал что-то своему хозяину, принялся мурлыкать легкомысленную песенку.
– Вы упомянули половые органы, – закончив с Джонсоном, обратилась Елена к Айзенменгеру. Его подсознание тут же принялось похотливо потирать ладошки, услышав эти слова из уст красивой молодой женщины, в то время как «сверх-я» сурово упрекнуло в том, что он ведет себя как гиперсексуальный мальчишка.
– При изнасиловании травма наружных половых органов почти неизбежна. Насколько серьезной она окажется, зависит от того, насколько упорно сопротивляется женщина. Никакой травмы она не получит разве что в том случае, если будет находиться в наркотическом трансе.
– Но токсикологи говорят, что Экснер как раз находилась под действием наркотиков, – заметил Джонсон.
– Да, мидазолама. Наркотик, который используют, чтобы одурманить девушку во время свидания.
– А каково действие мидазолама? – спросила Елена, почувствовав, что постепенно теряет нить разговора.
– Он относится к обычным транквилизаторам наподобие валиума и оказывает примерно такое же действие, только более сильное. Человек, принявший дозу мидазолама, расслабляется, с трудом соображает, утрачивает контроль над собой, а главное, практически полностью теряет память. Если вы хотите изнасиловать кого-нибудь, то лучшего средства вам не сыскать.
– Но ведь Тим Билрот как раз и был осужден за изнасилование с применением наркотиков. Это лишь подкрепляет версию Уортон.
– Я думаю, – произнес Джонсон, – доктор Айзенменгер имеет в виду, что если бы Билрот дал ей мидазолам, то у нее не были бы повреждены половые органы, – она попросту не смогла бы оказать сопротивление.
Елена нахмурилась, и Айзенменгер залюбовался складкой, образовавшейся у нее между бровей. Где-то в мозгу доктора забил источник приятных эмоций. Подошла официантка и, похоже, расстроилась при виде того, как плохо гости пьют их божественный нектар.
– Но тогда отсутствие каких-либо следов на теле и постороннего материала под ногтями жертвы ничего не доказывает, – сказала Елена.
– Не в этом дело, – отозвался Айзенменгер. – Дело в том, что это вообще не было упомянуто в заключении.
– Значит, он провел вскрытие кое-как! – наконец-то догадалась она.
Источник бил все сильнее, теплота разливалась по всему телу. Но доктор, насколько мог, старался не отвлекаться от темы разговора.
– Сайденхем принадлежит к специалистам старой школы, а в те времена составляли краткие заключения.
– И что?
– А то… – Айзенменгер заколебался, не желая выступать в роли судьи. – Прежде такие патологоанатомы, как Сайденхем, были оракулами и могли сообщить хоть самому Господу Богу, чем больно одно из Его творений. Перед такими, как он, снимали шляпу все; клиницисты воспринимали их слова как истину в последней инстанции, как глас Божий, услышанный Моисеем на горе Синай.
– Да-а, времена изменились, – неопределенно протянула Елена.
– Вот именно, – подытожил Айзенменгер.
– У него уже были неприятности в суде в связи с таким подходом, – вскользь заметил Джонсон.
– И не один раз, – добавил Айзенменгер.
– Вы хотите сказать, что он плохой патологоанатом? – спросила Елена.
– Не знаю, – ответил он, помолчав, с удовольствием разглядывая очередную, вновь появившуюся складку у нее на лбу. Но уже спустя несколько мгновений Елена откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу и впервые за вечер весело улыбнулась. Внутри у Айзенменгера вспыхнул настоящий фейерверк, голова закружилась, и он испугался, как бы совсем ее не потерять.
– А что же вы знаете в таком случае? – спросила она.
Джонсон молча пил вино и, похоже, полностью ушел в себя.
– Я знаю, – сказал он, подбирая слова, – что даже лучшие из нас делают ошибки, а Сайденхем – далеко не лучший.
– Но доказать этого вы не можете.
– На основании данного заключения – нет.
Елена по-прежнему улыбалась, теперь уже насмешливо. Глаза ее были зелеными, как у ирландки. Неокортекс Айзенменгера подвергался массированному артобстрелу. Если совсем недавно он считал Елену Флеминг хорошенькой женщиной, и не больше, то теперь он был убежден, что она представляет собой нечто совершенно особенное.
– Жаль, – ответила Елена просто.
– Но есть и еще кое-что, – поспешно добавил Айзенменгер, словно боясь, что, если молчание продлится еще секунду, он уже не сможет за себя поручиться.
Она вопросительно подняла брови.
– Заключения судебных медиков.
– В них есть что-то интересное? Я как раз хотела об этом спросить.
– Во влагалище было слишком много крови, но образцы, взятые с одежды, очень любопытны.
– Да, знаю, сперма трех разных мужчин, – несколько возбужденно сказала она.
– Скромная студенточка, – меланхолично прокомментировал Джонсон.
– Одну из них, очевидно, оставил Фурнье, другая, как установлено, принадлежит Билроту, – сказал Айзенменгер. – Это нам ничего не дает.
– Но если был еще третий, то, возможно, именно он дал ей наркотик и совершил насилие.
– Да, не исключено, – согласился доктор.
– Так это хорошо, не правда ли? – Елена записала и эту информацию. – Что-нибудь еще?
– Состояние внутренних органов описано очень бегло, но это и неудивительно: коль скоро смерть наступила не вследствие их повреждения, то единственное, что требуется, – подтвердить, что естественная болезнь тут ни при чем. Что меня беспокоит – это матка.
– Она, кажется, была удалена?
– Да. И это был единственный орган, вырезанный из тела.
– Но ведь она не была беременна? – спросил Джонсон. – Сайденхем утверждал, что не была.
– Ничего, свидетельствующего о беременности, обнаружено не было.
– Тогда почему это вас беспокоит? – спросила Елена.
– Ну, не вдаваясь в анатомические подробности, я сказал бы, что это не тот орган, который вырезают, когда просто хотят вскрыть брюшную полость несколькими взмахами ножа. Матка упрятана глубоко в тазовой полости, между прямой кишкой и мочевым пузырем. Выковыривать ее оттуда – то еще развлечение.
– Значит, ее извлекли не случайно?
Этого Айзенменгер не знал, в чем и признался.
– Но это наводит на серьезные размышления.
Айзенменгер кивнул, однако без особого энтузиазма. Елена задумалась. Джонсон в молчании допил свое вино под музыку Чайковского. Айзенменгер так же втихомолку сражался со своими гормонами.
Елена вздохнула, и вздох показался ему театральным, но отнюдь не в плохом смысле.
– Если я правильно понимаю, не все в заключении вас устраивает, но вы не можете сказать ничего конкретного, не имея под рукой каких-либо иных материалов, так?
Это звучало логично, и доктор, занятый собственными эмоциями, рассеянно согласился, не видя, к чему она клонит:
– Да. Этого недостаточно. В конце концов, это мнение только одного человека…
И лишь тут до него дошло. Она же хочет, чтобы он произвел повторное вскрытие! И выражение ее лица говорило об этом. Он бросил взгляд на Джонсона – тот тоже как-то странно ухмылялся. Айзенменгер вдруг осознал, что его очень хитро и умело заманили в ловушку.
– Я не могу, – заявил он Елене. – Это невозможно.
Она опять нахмурилась, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться, не уподобившись при этом охваченному страстью школьнику.
– Почему?! – спросила она так, словно он сморозил какую-то глупость вроде того, что женщин надо лишить права голоса.
– Ну, существует целый ряд причин…
Он хотел перечислить их, но осекся, когда Елена мягко спросила:
– И какие же это причины?
Вопрос был задан таким тоном, что Айзенменгер почувствовал себя обезоруженным. Он посмотрел на Джонсона, взгляд которого ясно говорил: «Да, это она умеет».
– Ну-у… – протянул он неуверенно, потому что решал в это время вопрос, насколько серьезно то, что с ним происходит. – Видите ли, я ведь был одним из подозреваемых, и если я докажу, что Билрот не делал этого, то опять попаду в их число.
– А почему это вас так пугает? Неужели это все-таки вы убили ее?
О господи, она была способна подколоть самого наследного принца!
– Нет, но если я рискну выступить на суде со своими показаниями, то к ним отнесутся с подозрением.
– Но полиция закрыла дело, так что официально против вас никаких обвинений выдвинуть не могут.
Айзенменгер не был в этом уверен.
– На самом деле… – начала Елена и опять закинула ногу на ногу. Закидывала она ее секунды две, но в воображении Айзенменгера за это время земные континенты успели столкнуться друг с другом, круша береговые линии и образуя новые горные хребты. При этом она явно знала, что делает, и он знал, что она делает, и Джонсон, как заметил краем глаза Айзенменгер, тоже знал, что именно она делает.
Не прошло и двух миллиардов лет, как Елена продолжила:
– На самом деле вы окажетесь в исключительно выгодном положении. Не многим патологоанатомам, выступающим на стороне защиты, доводится видеть труп на месте преступления.
Наступило тягостное молчание. Елена принялась пить вино, по-видимому решив доказать, что способна на любые жертвы; Джонсон с увлечением наблюдал за мухой, очевидно вытворявшей на потолке что-то необычайно интересное.
– Если вы хотите произвести повторное вскрытие, необходимо заручиться согласием родителей Никки Экснер.
Елена ответила не задумываясь:
– Как только родители Билрота доверили мне это дело, я связалась с Экснерами. Я объяснила им, что все улики против Тима Билрота были косвенными и, если бы он не покончил с собой, защита так или иначе добилась бы эксгумации.
Айзенменгер был поражен.
– И они дали согласие?
– Пока нет, – улыбнулась она. – Но после того, как я передам им ваше мнение о результатах первого вскрытия…
Доктор посмотрел на Джонсона, но если раньше тот и готов был поддержать его, то теперь спрятался в кусты. Спасения не было.
– Вот черт, – произнес он.
Елена восприняла это высказывание с довольным видом, и Айзенменгер ясно понял, что если в начале разговора ему ничего не стоило отказаться, то теперь повернуть обратно было уже гораздо труднее.
– Я больше не работаю судебным медиком…
Елена молча смотрела на него. Глаза ее расширились, и в них доктор совершенно отчетливо прочитал мольбу. Но как бы его гормонам ни хотелось доставить ей удовольствие, на такие жертвы он пойти не мог.
– Нет, – покачал он головой.
Возможно, на этом все и кончилось бы – и, возможно, это было бы к лучшему, – если бы не вмешался Джонсон.
– Я думаю, вы должны сделать это. И не ради нас, не ради родителей Билрота или Экснер, а ради самого себя.
Доктор хотел было возразить, но Джонсон оказался настойчивее.
– Я знаю, что вы пережили в связи с делом Тамсин Брайт, и понимаю вас. Меня самого выворачивало. Но нельзя бесконечно прятать голову в песок, Джон. Вы были очень хорошим патологоанатомом, и после вашего ухода нам пришлось иметь дело с типами вроде Сайденхема. Если вы сделаете это, – он кивнул на заключение, – вы не только поможете снять с Билрота ложное обвинение, но и излечите самого себя.
Елена, конечно, не поняла всех нюансов сказанного Джонсоном, но ей хватило такта промолчать. Айзенменгер подыскивал слова для достойного ответа, искал – и не находил их.
В ушах у него звучал голос Тамсин, который звал маму.
В конце концов он кивнул:
– Хорошо.
Этот шаг был ознаменован «Паваной» Равеля.
Домой он явился, разумеется, поздно, даже очень поздно. Он заранее приготовился к скандалу, и царившие в квартире тишина и темнота лишь усилили его опасения.
Айзенменгер несколько задержался в кафе и был слегка расстроен, но не тем, что вернулся поздно, а из-за того, что продолжать разговор в кафе ему пришлось с Джонсоном – Елена покинула мужчин вскоре после того, как добилась от Айзенменгера согласия на повторную аутопсию.
Ее уход заставил доктора подумать, что она вертит им как хочет, однако в некоторых случаях это ощущение оказывается очень даже приятным.
– Но вы ведь понимаете, что, если вновь влезете в это дело, вашей карьере в полиции конец.
Джонсон коротко и сердито взглянул на доктора и ответил:
– Моей так называемой карьере все равно конец. Я мог бы проработать еще год или два, но думаю, что придется уйти раньше. Беверли Уортон об этом позаботится. – Он говорил с показным спокойствием, за которым, однако, скрывалось многое. – Я подам заявление об уходе завтра же.
Айзенменгер не верил собственным ушам.
– Вот так просто возьмете и уйдете?
– Мне намекнули, что в этом случае меня оставят в покое и не возбудят уголовное дело. – Джонсон грустно улыбнулся.
– Но если вы ни в чем не замешаны…
– Вы не знаете нашу полицию. Тут не думают о том, кто прав, а кто виноват. Выбирают то, что выгоднее большинству. Если я буду сопротивляться и барахтаться, то со дна неизбежно поднимется всякая муть. В таких случаях с виновником расправляются очень просто, похоронив его под тоннами всплывшего навоза.
– И вы всерьез полагаете, что за всем этим стоит Уортон?
Опять та же печальная улыбка.
– О да. Она назойлива, как злобный вирус. Беверли хочет, чтобы я не путался у нее под ногами, а если она чего-то хочет, то добивается этого.
– Но нельзя же так сразу сдаваться!
Мужчины вернулись к бутылочному пиву. Джонсон покачал головой.
– Даже если я отведу от себя подозрение в истории с этими деньгами, то обязательно произойдет что-нибудь еще, и это «что-нибудь» будет еще серьезнее.
– Неужели это так легко у нее получится?
– Она уже не раз так поступала, Джон. И к тому же как раз теперь, когда у меня развязаны руки, я смогу бороться с ней. Елена хочет, чтобы я покопался в окружении Никки Экснер, выяснил, что произошло в день ее смерти.
– А когда вы покончите с этим делом?
Джонсон пожал плечами и глотнул пива.
– Может, пойду в частные детективы – какая-никакая, а прибавка к пенсии. Поживем – увидим.
Они помолчали. Айзенменгер пытался представить себе, как бы он поступил на месте Джонсона, если бы его вынудили уйти в отставку, сфабриковав против него ложное обвинение.
– А девушка что надо, да?
Айзенменгер, погруженный в грустные размышления, не сразу понял своего друга.
– Я имею в виду Елену, – пояснил Джонсон.
Айзенменгер ответил ему неопределенным жестом и спросил:
– Где вы ее откопали?
– Она сама меня нашла – мы были немного знакомы прежде. Уговорила меня помочь ей, сказав, что в моем положении это лучшее, что я могу сделать. Ведь у нас общая цель – доказать, что полиция совершила в этом деле ошибку.
Айзенменгер задумался. Музыка пошла по второму кругу, позволяя им еще раз насладиться гениальным творением Дебюсси. Посетителей прибавилось, и официанты стали еще небрежнее.
– Да, что и говорить, у Елены есть причины ненавидеть Уортон, – заметил Айзенменгер. Это объясняло, почему она с такой готовностью взялась работать бесплатно. – Значит, вы познакомились с ней во время того расследования?
Джонсон кивнул.
– И вы сказали ей, что это Уортон сфабриковала улики против ее сводного брата?
Помолчав, Джонсон ответил виноватым тоном:
– Мне следовало сказать ей об этом раньше. Но тогда обстоятельства были иными… Она пришла ко мне на прошлой неделе, чтобы поговорить о деле Билрота. Она не упускала Уортон из виду и обратила внимание на сходство этого случая с историей ее брата. Мне ничего не оставалось, как рассказать ей все, это был, если так можно выразиться, старый долг перед ней.
Они еще долго обсуждали дело, в которое ввязались, а также другие прошлые дела, и досидели до самого закрытия, когда даже великие композиторы прошлого угомонились. При этом Айзенменгера не переставал мучить вопрос, правильно ли он поступил, позволив втянуть себя в эту авантюру. Елена очень ловко его окрутила, и чем все это кончится, неизвестно.
А по дороге домой он вспоминал ее ноги и ее рот, ее кокетство и насмешливость.
– Мари? – шепотом бросил он в темноту спальни, но жена не отозвалась.
Неужели позднее возвращение так легко ему сойдет? Он ожидал еще одной шумной ссоры, упреков в неверности, очередных фантастических домыслов и сплетенных в воображении Мари улик.
Раздевшись, он нырнул под одеяло. Мари не шевельнула ни одним пальцем, и даже ритм ее дыхания, не нарушился. Стало ясно, что она не спит.
Несколько минут он раздумывал, не стоит ли объяснить ей, где он был и почему задержался, но, вспомнив их последнюю стычку, решил этого не делать. Чем меньше он будет оправдываться, тем лучше. Если она считает, что он ей изменяет, то переубедить ее в этом ему не удастся, как бы он ни старался. По крайней мере, сегодняшним вечером он избавлен от скандала, и ладно.
В былые дни он, вероятно, осторожно разбудил бы жену, и они занялись бы любовью. Но это прежде, а теперь Айзенменгер лежал в темноте, размышляя о том, что его ждет в ближайшем будущем. Последним, о чем он подумал перед тем, как уснуть, была Елена Флеминг.
Для Уилсона следующий день оказался крайне неудачным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47