– Она сияет как медный грош.
– Она наконец-то освободится от своей матери, – объяснил Диего.
– И от отца, – добавила Эмилия, в шутку покусывая за щеку своего.
– Ты к ней не зайдешь? – спросила Хосефа. – Она выходит замуж на следующей неделе, а ты ее совсем забыла.
– Я вышла замуж на прошлой неделе, а ее тоже со мной не было. Свадьба – это дело двоих, мама.
– Не всегда, доченька, – ответила Хосефа.
– Ты бы хотела, чтобы я вышла замуж, как Соль? – спросила Эмилия, вставая и подходя к ней.
– Не знаю, – сказала Хосефа, перекусывая нитку на своей вышивке.
– Конечно, тебе бы хотелось! А почему ты не берешь ножницы? – спросила Эмилия, протягивая ей маленькие ножницы, лежавшие у нее на коленях, о которых она, казалось, забыла.
– Потому что я полная идиотка! – ответила ей Хосефа.
– Идиот этот господин Мадеро, который общается с духами, а сам разжигает пожар, – подхватил Диего.
– Ты не можешь сменить тему? Я не хочу снова отстаивать умеренную позицию Мадеро. Я ложусь спать, – пригрозила Хосефа и начала складывать вышиванье.
– О чем тебе хочется поговорить? – спросил ее Диего Саури. – О свадьбах? Ты хочешь услышать от меня, что была права и что мы не должны были разрешать Эмилии любить Даниэля без всяких формальностей, потому что ему вскоре пришлось уезжать? Я тебе этого не скажу, Хосефа моей души. В этой стране скоро начнется война, и невинность девушек не будет волновать даже Святую Деву Гуадалупе.
– Я ложусь в постель, пока ты не начал свою речь о демократии как цивилизующем моменте, – сказала Хосефа, вставая со своего кресла.
Она принялась ходить по комнате в задумчивости и явно чем-то недовольная. Диего наблюдал за ней и, как в былые времена, оказался во власти чар, которыми жена околдовывала его в самый неожиданный момент.
– Не сердитесь, пожалуйста! – попросил он ее. – О чем Вы хотели бы поговорить? О чем Вы мечтаете? Какую звезду Вам достать с неба?
– Не приставай, Диего, – сказала госпожа Саури, уворачиваясь от протянутых к ней рук мужа.
Эмилия, видя эту игру, улыбнулась и почувствовала что-то вроде странного утешения горю ее юной любви, которая была прервана ни с того ни с сего, только успев начаться.
– Завтра я пойду к Соль и помогу ей всем, чем нужно. Обещаю тебе, – сказала она, обнимая свою мать, как будто та была ее дочерью.
Они стояли посреди гостиной, опираясь друг на друга, и казались Диего центром вселенной.
– Вы устали, как две воительницы, – сказал Диего, который не мог оторвать глаз от их объятия. Они были красивыми и стойкими. Одинаковыми и разными. И что ему война, если они рядом с ним?
На следующий день мать и дочь пораньше вышли из дома и отправились к Соль. Шум на втором этаже слышался уже от входной двери. Эмилия и Хосефа вошли в комнату, где тут и там грудами лежало нижнее белье в таком количестве, что женщине не сносить его за всю жизнь, а полотенец, простыней и одеял было столько, что хватило бы целому дому на двадцать лет. В этот момент девушка на выданье стояла на стуле, примеряя платье, вовремя доставленное из Парижа. Но было одно «но» – платье оказалось на два размера больше.
Хосефа подумала, что следовало бы лучше заказать его самой модной портнихе города, вместо того чтобы в последний момент испытать такую досаду, но ничего не сказала, потому что сама ненавидела невоспитанных людей. И, не желая мириться с подобным положением, предложила подогнать его по фигуре Соль. Она попросила булавки и начала подкалывать ими платье с ловкостью модистки. Работа была закончена через полчаса. Тогда Соль спустилась со стула, и Эмилия помогла ей расстегнуть ряд маленьких, обтянутых органзой пуговиц, сбегавших по ее спине, как озноб.
– Ты будешь выглядеть великолепно, – пообещала она и поцеловала Соль, прося прощения за долгое отсутствие.
Соль осталась в корсете на косточках и нижних юбках с оборками.
– Что с тобой случилось? – спросила она Эмилию тихонько, на ухо.
– Я упала в реку, – сказала Эмилия, перебирая свои воспоминания.
Они расчистили себе место на кровати, сплошь усеянной нижним бельем, устроились поудобнее и стали шептаться, пока их матери разглядывали подарки в специально отведенной для этого комнате.
Там, вдоль стен всей огромной комнаты, повесили полки, и все они были заставлены подарками.
– А куда вы поставили мой? – спросила Милагрос Вейтиа вместо приветствия, входя в комнату с видом судьи, намереваясь рассмотреть все, что там было. Она прохаживалась среди серебра, фарфора и хрусталя с таким вызовом, что стеллаж оказался явно в опасности. – Тут посуды на целую армию, – сказала она.
– У них будет два поместья, дом в столице, студия в Париже и еще небольшие квартирки. Им все пригодится, – сказала мать Соль с видом святой простоты, хотя ее так и распирало от гордости. Она стала пробираться дальше среди подарков. Вдруг, как в озарении, она остановилась перед часами в деревянном корпусе с инкрустацией. Это было настоящее чудо, а к нему прикреплена карточка Милагрос Вейтиа. Прочитав ее имя, мать Соль рассыпалась в похвалах и благодарностях.
Милагрос ограничилась тем, что в ответ на панегирик снисходительно поинтересовалась, может ли она быть чем-нибудь полезна. Она пришла, потому что получила послание от Хосефы, в котором речь шла о срочной необходимости распороть и снова сшить сотню швов, чтобы привести в порядок платье Соль.
Милагрос была вымотана визитом Мадеро, но и не думала улизнуть под этим предлогом, а решила, что ей пойдет на пользу посидеть в кресле с каким-нибудь рукоделием. За последние дни она прошагала много километров из одного конца города в другой, поэтому ей пришлась по душе идея устроиться в комнате для шитья и провести время за разговором с сестрой.
– Эта женщина теряется перед малейшей трудностью, – сказала она, когда мать Соль отправилась решать одну из двадцати тысяч надуманных проблем, свалившихся на нее.
– А ты – бессовестная. Я видела, как ты подменила карточку, сказала ей Хосефа, перестав шить и глядя прямо в бесстрастные глаза Милагрос.
– Ты ведь меня не выдашь, правда? – уточнила та. – Мне кажется неразумным тратиться на подарок тому, кто уже получил их от всех богачей Мексики. За эти же деньги я могу освободить из тюрьмы двадцать человек, – объяснила она с невинной улыбкой.
За следующие несколько дней жизнь почти вернулась на круги своя. По утрам сестры Вейтиа вели долгие разговоры, работая над платьем для Соль. Если бы кто-нибудь посмотрел на них со стороны, как спокойно они шьют платье для девушки, которая пойдет под венец с младшим сыном одной из самых богатых семей города, штата и всей страны, он бы ни за что не догадался, о чем они говорят. Милагрос рассказала Хосефе, что в дни, последовавшие за визитом Мадеро, из города исчезли десятки его самых восторженный последователей. Но это еще не все, однажды ночью с вокзала отошел поезд со ста тридцатью заключенными, которые будут отбывать наказание в Кинтана-Роо, в том волшебном месте, полном чудес, куда ее муж мечтал вернуться и о котором рассказывал долгими ностальгическими вечерами.
Чем больше Хосефа об этом думала, тем меньше она понимала, как такой рай может стать местом заключения.
– Их везут на принудительные работы под палящим солнцем, – сказала ей сестра. – Они не будут ловить рыбу и спать на берегу моря, которое так тревожит воспоминания твоего мужа. Их отвезут в глухой лес, они будут спать среди ядовитых змей и насекомых, строить дороги в непроходимых горах, жить впроголодь.
– И все это из-за того, что они хотели честных выборов?
– И все это… – прошептала Милагрос, которую Хосефа впервые видела упавшей духом.
– Переезжай жить к нам, – попросила ее Хосефа, чувствуя, что она нуждается в защите.
– Все не так страшно, в одиночестве есть своя прелесть.
– Выходи замуж за Риваденейру, – предложила Хосефа, обрезая нитку.
– Чтобы сломать ему жизнь? – спросила Милагрос.
– Ты и так ему ее сломала, – сказала Хосефа.
– А как дела у Эмилии? – спросила Милагрос, чтобы уйти от темы, казавшейся ей опасной.
– Дела идут, – сказала Хосефа, знавшая, что горе ее дочери глубже, чем казалось на первый взгляд.
Вырванная из объятий Даниэля, Эмилия решила забыться среди склянок и запахов аптеки. Диего встретил ее, распевая Ritorna vincitore, и тема страданий по отсутствующим больше никогда не затрагивалась.
Диего был уверен, что лучшее утешение его дочери – занятие для ума, и он дал ему богатую пищу, предложив ей решить одну из самых сложных задач человечества: определить причину его болезней, чтобы избавиться от них.
Совершенно естественно, как если бы она никогда не переставала этим заниматься, Эмилия вернулась к отцовским книгам по медицине.
– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказал Диего однажды, показывая ей пожелтевший, потрепанный томик.
Он назывался «Медицинская история вещей, привозимых из наших Западных Индий», был написан севильским врачом Николасом Монардесом и издан в 1574 году.
– Твой герой, – сказала Эмилия.
– Один из них, – ответил Диего и положил книжку на стол в центре лаборатории.
Эмилия пододвинула высокую скамейку и стала перелистывать страницы.
– Уже тогда использовали янтарное масло, – сказала она, подняв голову от страницы и посмотрев на отца. – Почему ты мне говорил, что это оригинальный препарат аптеки Саури?
– Это наш оригинальный препарат, потому что давно уже никто такого не делал. А время – это лучший друг оригинальности.
– Монардес пишет, что оно согревает, укрепляет дух, рассасывает и смягчает боль. Может, мне стоит натереться им?
– От любовного недуга все средства хороши, ласточка моя, – ответил ей Диего. – Если больной умный человек, любое масло поможет, а ты – очень умный больной. Настолько, что очень часто нас обманываешь. Внешне кажется, что ты даже не вспоминаешь о своем недуге.
– Только если бы я была сумасшедшей, я показала бы свою боль Хосефе Саури. Если она и так все время читает нотации, представь, что будет, если она заметит мою печаль. Она возненавидит Даниэля до конца своих дней, – сказала Эмилия.
– Твоя мама питает слабость к Даниэлю, – на ходу придумал Диего, которого пугала одна мысль о возможном разладе между женой и дочерью.
– Ты выдумщик, папа. Ты похож на Монардеса, – сказала она ему. – Ты уже читал, для чего тогда использовали табак? Для заживления ран, от головной боли, ревматизма, болей в груди, в желудке, от расстройства, глистов, вздутия, скопления газов, от зубной боли, карбункулов, язв… Не зря моя тетушка Милагрос решает любую проблему, сворачивая папиросу.
Всю вторую половину дня они делали выписки из главы о табаке и его применении. Закрыв аптеку, чтобы пойти на ужин, они взяли с собой книгу и замучили Хосефу всевозможными анекдотами про опий и видения, которые он вызывает.
– Знаешь, что написал Монардес? – спросила Эмилия у матери, отыскивая цитату: – «Пять граммов опия убивают нас, испанцев, в то время как пятьдесят капель обеспечивают отдых и здоровье индейца».
– Там случайно ничего не говорится о том, сколько капель сводят с ума метисов? Потому что мне иногда хочется потерять рассудок и наслаждаться приятными видениями, – засмеялась Хосефа, пародируя описания из книги.
– Ты умрешь от пяти граммов, как все испанцы, – сказал ей муж.
– А ты сейчас будешь строить из себя индейца и думать, что выдержишь пятьдесят? – спросила Хосефа насмешливо, явно забавляясь.
– Могу продемонстрировать, – сказал ей Диего.
– Не расходуй зря продукт, – попросила Эмилия. – Этого хватит, чтобы облегчить страдания пяти умирающим, а тебя это может убить.
– Убить меня? Ты просто не знаешь, из какого материала я сделан, – похвастался Диего, наслаждаясь покоем в своем любимом кресле.
Этот покой нарушил поэт Риваденейра, ворвавшись в гостиную, измученный и сникший, как свечной огарок.
– Милагрос арестовали, – сказал он. И казалось, это было последнее, что он мог сказать.
– Пойдем ее выручать, – предложила Эмилия, думая, что достаточно было повторить тот же трюк, что и несколько дней назад.
– На этот раз это будет нелегко, – сказал Риваденейра. – Ее хорошо знают в тюрьмах, мы не можем соврать, что она иностранка. Кроме того, губернатор ненавидит ее с того вечера, когда она спросила у его жены, как та может жить с убийцей. Ее арестовали по личному приказу губернатора. Естественно, ни в одной тюрьме она не зарегистрирована, – объяснил Риваденейра. Никогда еще он не чувствовал себя столь осведомленным и столь бесполезным.
Диего Саури покинул свое кресло, чтобы сесть рядом с Хосефой, которая с момента появления Риваденейры молча и тихо, но безостановочно плакала. Она вспоминала, как тысячу раз говорила сестре о том, что лучше жить спокойно. И ее била дрожь, когда она видела перед собой губы Милагрос, повторявшие как окончательный и бесповоротный приговор: «Чтобы ты увидела меня спокойной, меня должны похоронить».
Несколько минут Риваденейра ходил из конца в конец гостиной и смотрел, как Хосефа безуспешно старается унять слезы, как Диего рвет на себе растрепанные волосы, а Эмилия грызет ноготь большого пальца левой руки, и ее губы шевелятся в немом ругательстве. Потом он заговорил бессвязно, как во сне, словно это могло помочь ему найти выход. Саури не понимали его монолог, они слушали его, как сумасшедшего, который пытается привести в порядок свои безумные мысли, слушали долго и терпеливо, потому что горе учит терпению.
Никто из них троих не отважился прервать его речь, такую бессвязную и одновременно ничуть не менее связную, чем мысли каждого из них. Так продолжалось недолго, а может быть, вечно. И все это время они страстно желали, чтобы Милагрос вошла в гостиную и одним своим присутствием решила бы все проблемы, как по мановению волшебной палочки. Затем наступило молчание, длинное, как безмолвие легиона ангелов-бездельников.
И только тогда Риваденейра навел порядок в своих мыслях, надел пиджак, поправил прическу и снял с вешалки свою шляпу.
– Я знаю, что мне нужно сделать: освободить ее и увезти с собой раз и навсегда в мир менее страшный, чем этот, – сказал он, надевая шляпу. – Я не буду спрашивать ее мнение. Я устал все ей позволять, устал, что она обращается со мной как с пустым местом, что то зовет, то гонит от себя, будто походную жену генерала, – заявил он и снова забегал туда-сюда по комнате, пугая их своей воинственностью, которой в нем даже не подозревали.
Хосефа украдкой разглядывала его и, кажется, впервые смогла понять смысл этой почти тайной связи между своей сестрой и этим мужчиной, который сумел правильно оценить ее любовь к свободе.
– Сделай так, как говоришь. Мне кажется, это великолепная мысль, – воскликнула она, вскочив с места и растирая руками лицо, словно пытаясь тем самым изменить палитру своих чувств. – Как ты собираешься вызволить ее оттуда?
– Попрошу об этом подлеца, посадившего ее, – ответил поэт с твердостью, которая наверняка отличала его всегда, но которую он обычно предпочитал не показывать. – Надеюсь, это не займет много времени. Спасибо, что вы помогли мне прояснить ситуацию.
– Что мы помогли тебе прояснить? – спросила Эмилия.
– Все, – ответил Риваденейра, направляясь к двери. За ним шел Диего Саури, который решил сопровождать его, куда бы тот ни пошел.
Было десять часов вечера, когда они явились в дом губернатора в сопровождении трясущегося нотариуса, друга Риваденейры. Два охранника преградили им путь, и один из них засвистел в свисток. На этот зов меньше чем за минуту сбежалось тридцать вооруженных мужчин, готовых отразить нападение. Риваденейра поправил пиджак и самым светским своим тоном попросил о встрече с губернатором.
Охрана оглядела его с головы до носков ботинок, как опасного сумасшедшего. Ему сказали, что губернатора нет дома и что сейчас неподходящее время для визитов. Риваденейра, не обращая ни малейшего внимания на их слова, достал свою визитную карточку и отдал ее тому, кто имел вид старшего, сказав ему самым вежливым тоном, какой Диего слышал от этого благородного человека, что дело срочное и что они подождут, сколько будет нужно.
Через пять минут появился мужчина в темном костюме с жилетом и сказал, что он – личный секретарь господина губернатора, а затем, демонстративно достав из кармана часы на цепочке и сверив по ним время, спросил, хорошо ли его встретили, и заверил, что для его начальника будет большой честью принять его. Под эскортом Диего Саури и нотариуса, низенького человечка, нервно моргающего, словно у него в глазах была пара колибри, Риваденейра поднялся по лестнице дворца, где жил тот, кто раздавал блага и несчастья в штате Пуэбла.
Сначала они шли по длинным освещенным и пустынным коридорам. Потом пересекли огромный салон, затем гостиную, еще одну комнату поменьше и вошли в другую, еще меньше. Там секретарь попросил их подождать несколько минут и исчез за стеклянной дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Она наконец-то освободится от своей матери, – объяснил Диего.
– И от отца, – добавила Эмилия, в шутку покусывая за щеку своего.
– Ты к ней не зайдешь? – спросила Хосефа. – Она выходит замуж на следующей неделе, а ты ее совсем забыла.
– Я вышла замуж на прошлой неделе, а ее тоже со мной не было. Свадьба – это дело двоих, мама.
– Не всегда, доченька, – ответила Хосефа.
– Ты бы хотела, чтобы я вышла замуж, как Соль? – спросила Эмилия, вставая и подходя к ней.
– Не знаю, – сказала Хосефа, перекусывая нитку на своей вышивке.
– Конечно, тебе бы хотелось! А почему ты не берешь ножницы? – спросила Эмилия, протягивая ей маленькие ножницы, лежавшие у нее на коленях, о которых она, казалось, забыла.
– Потому что я полная идиотка! – ответила ей Хосефа.
– Идиот этот господин Мадеро, который общается с духами, а сам разжигает пожар, – подхватил Диего.
– Ты не можешь сменить тему? Я не хочу снова отстаивать умеренную позицию Мадеро. Я ложусь спать, – пригрозила Хосефа и начала складывать вышиванье.
– О чем тебе хочется поговорить? – спросил ее Диего Саури. – О свадьбах? Ты хочешь услышать от меня, что была права и что мы не должны были разрешать Эмилии любить Даниэля без всяких формальностей, потому что ему вскоре пришлось уезжать? Я тебе этого не скажу, Хосефа моей души. В этой стране скоро начнется война, и невинность девушек не будет волновать даже Святую Деву Гуадалупе.
– Я ложусь в постель, пока ты не начал свою речь о демократии как цивилизующем моменте, – сказала Хосефа, вставая со своего кресла.
Она принялась ходить по комнате в задумчивости и явно чем-то недовольная. Диего наблюдал за ней и, как в былые времена, оказался во власти чар, которыми жена околдовывала его в самый неожиданный момент.
– Не сердитесь, пожалуйста! – попросил он ее. – О чем Вы хотели бы поговорить? О чем Вы мечтаете? Какую звезду Вам достать с неба?
– Не приставай, Диего, – сказала госпожа Саури, уворачиваясь от протянутых к ней рук мужа.
Эмилия, видя эту игру, улыбнулась и почувствовала что-то вроде странного утешения горю ее юной любви, которая была прервана ни с того ни с сего, только успев начаться.
– Завтра я пойду к Соль и помогу ей всем, чем нужно. Обещаю тебе, – сказала она, обнимая свою мать, как будто та была ее дочерью.
Они стояли посреди гостиной, опираясь друг на друга, и казались Диего центром вселенной.
– Вы устали, как две воительницы, – сказал Диего, который не мог оторвать глаз от их объятия. Они были красивыми и стойкими. Одинаковыми и разными. И что ему война, если они рядом с ним?
На следующий день мать и дочь пораньше вышли из дома и отправились к Соль. Шум на втором этаже слышался уже от входной двери. Эмилия и Хосефа вошли в комнату, где тут и там грудами лежало нижнее белье в таком количестве, что женщине не сносить его за всю жизнь, а полотенец, простыней и одеял было столько, что хватило бы целому дому на двадцать лет. В этот момент девушка на выданье стояла на стуле, примеряя платье, вовремя доставленное из Парижа. Но было одно «но» – платье оказалось на два размера больше.
Хосефа подумала, что следовало бы лучше заказать его самой модной портнихе города, вместо того чтобы в последний момент испытать такую досаду, но ничего не сказала, потому что сама ненавидела невоспитанных людей. И, не желая мириться с подобным положением, предложила подогнать его по фигуре Соль. Она попросила булавки и начала подкалывать ими платье с ловкостью модистки. Работа была закончена через полчаса. Тогда Соль спустилась со стула, и Эмилия помогла ей расстегнуть ряд маленьких, обтянутых органзой пуговиц, сбегавших по ее спине, как озноб.
– Ты будешь выглядеть великолепно, – пообещала она и поцеловала Соль, прося прощения за долгое отсутствие.
Соль осталась в корсете на косточках и нижних юбках с оборками.
– Что с тобой случилось? – спросила она Эмилию тихонько, на ухо.
– Я упала в реку, – сказала Эмилия, перебирая свои воспоминания.
Они расчистили себе место на кровати, сплошь усеянной нижним бельем, устроились поудобнее и стали шептаться, пока их матери разглядывали подарки в специально отведенной для этого комнате.
Там, вдоль стен всей огромной комнаты, повесили полки, и все они были заставлены подарками.
– А куда вы поставили мой? – спросила Милагрос Вейтиа вместо приветствия, входя в комнату с видом судьи, намереваясь рассмотреть все, что там было. Она прохаживалась среди серебра, фарфора и хрусталя с таким вызовом, что стеллаж оказался явно в опасности. – Тут посуды на целую армию, – сказала она.
– У них будет два поместья, дом в столице, студия в Париже и еще небольшие квартирки. Им все пригодится, – сказала мать Соль с видом святой простоты, хотя ее так и распирало от гордости. Она стала пробираться дальше среди подарков. Вдруг, как в озарении, она остановилась перед часами в деревянном корпусе с инкрустацией. Это было настоящее чудо, а к нему прикреплена карточка Милагрос Вейтиа. Прочитав ее имя, мать Соль рассыпалась в похвалах и благодарностях.
Милагрос ограничилась тем, что в ответ на панегирик снисходительно поинтересовалась, может ли она быть чем-нибудь полезна. Она пришла, потому что получила послание от Хосефы, в котором речь шла о срочной необходимости распороть и снова сшить сотню швов, чтобы привести в порядок платье Соль.
Милагрос была вымотана визитом Мадеро, но и не думала улизнуть под этим предлогом, а решила, что ей пойдет на пользу посидеть в кресле с каким-нибудь рукоделием. За последние дни она прошагала много километров из одного конца города в другой, поэтому ей пришлась по душе идея устроиться в комнате для шитья и провести время за разговором с сестрой.
– Эта женщина теряется перед малейшей трудностью, – сказала она, когда мать Соль отправилась решать одну из двадцати тысяч надуманных проблем, свалившихся на нее.
– А ты – бессовестная. Я видела, как ты подменила карточку, сказала ей Хосефа, перестав шить и глядя прямо в бесстрастные глаза Милагрос.
– Ты ведь меня не выдашь, правда? – уточнила та. – Мне кажется неразумным тратиться на подарок тому, кто уже получил их от всех богачей Мексики. За эти же деньги я могу освободить из тюрьмы двадцать человек, – объяснила она с невинной улыбкой.
За следующие несколько дней жизнь почти вернулась на круги своя. По утрам сестры Вейтиа вели долгие разговоры, работая над платьем для Соль. Если бы кто-нибудь посмотрел на них со стороны, как спокойно они шьют платье для девушки, которая пойдет под венец с младшим сыном одной из самых богатых семей города, штата и всей страны, он бы ни за что не догадался, о чем они говорят. Милагрос рассказала Хосефе, что в дни, последовавшие за визитом Мадеро, из города исчезли десятки его самых восторженный последователей. Но это еще не все, однажды ночью с вокзала отошел поезд со ста тридцатью заключенными, которые будут отбывать наказание в Кинтана-Роо, в том волшебном месте, полном чудес, куда ее муж мечтал вернуться и о котором рассказывал долгими ностальгическими вечерами.
Чем больше Хосефа об этом думала, тем меньше она понимала, как такой рай может стать местом заключения.
– Их везут на принудительные работы под палящим солнцем, – сказала ей сестра. – Они не будут ловить рыбу и спать на берегу моря, которое так тревожит воспоминания твоего мужа. Их отвезут в глухой лес, они будут спать среди ядовитых змей и насекомых, строить дороги в непроходимых горах, жить впроголодь.
– И все это из-за того, что они хотели честных выборов?
– И все это… – прошептала Милагрос, которую Хосефа впервые видела упавшей духом.
– Переезжай жить к нам, – попросила ее Хосефа, чувствуя, что она нуждается в защите.
– Все не так страшно, в одиночестве есть своя прелесть.
– Выходи замуж за Риваденейру, – предложила Хосефа, обрезая нитку.
– Чтобы сломать ему жизнь? – спросила Милагрос.
– Ты и так ему ее сломала, – сказала Хосефа.
– А как дела у Эмилии? – спросила Милагрос, чтобы уйти от темы, казавшейся ей опасной.
– Дела идут, – сказала Хосефа, знавшая, что горе ее дочери глубже, чем казалось на первый взгляд.
Вырванная из объятий Даниэля, Эмилия решила забыться среди склянок и запахов аптеки. Диего встретил ее, распевая Ritorna vincitore, и тема страданий по отсутствующим больше никогда не затрагивалась.
Диего был уверен, что лучшее утешение его дочери – занятие для ума, и он дал ему богатую пищу, предложив ей решить одну из самых сложных задач человечества: определить причину его болезней, чтобы избавиться от них.
Совершенно естественно, как если бы она никогда не переставала этим заниматься, Эмилия вернулась к отцовским книгам по медицине.
– Смотри, что у меня для тебя есть, – сказал Диего однажды, показывая ей пожелтевший, потрепанный томик.
Он назывался «Медицинская история вещей, привозимых из наших Западных Индий», был написан севильским врачом Николасом Монардесом и издан в 1574 году.
– Твой герой, – сказала Эмилия.
– Один из них, – ответил Диего и положил книжку на стол в центре лаборатории.
Эмилия пододвинула высокую скамейку и стала перелистывать страницы.
– Уже тогда использовали янтарное масло, – сказала она, подняв голову от страницы и посмотрев на отца. – Почему ты мне говорил, что это оригинальный препарат аптеки Саури?
– Это наш оригинальный препарат, потому что давно уже никто такого не делал. А время – это лучший друг оригинальности.
– Монардес пишет, что оно согревает, укрепляет дух, рассасывает и смягчает боль. Может, мне стоит натереться им?
– От любовного недуга все средства хороши, ласточка моя, – ответил ей Диего. – Если больной умный человек, любое масло поможет, а ты – очень умный больной. Настолько, что очень часто нас обманываешь. Внешне кажется, что ты даже не вспоминаешь о своем недуге.
– Только если бы я была сумасшедшей, я показала бы свою боль Хосефе Саури. Если она и так все время читает нотации, представь, что будет, если она заметит мою печаль. Она возненавидит Даниэля до конца своих дней, – сказала Эмилия.
– Твоя мама питает слабость к Даниэлю, – на ходу придумал Диего, которого пугала одна мысль о возможном разладе между женой и дочерью.
– Ты выдумщик, папа. Ты похож на Монардеса, – сказала она ему. – Ты уже читал, для чего тогда использовали табак? Для заживления ран, от головной боли, ревматизма, болей в груди, в желудке, от расстройства, глистов, вздутия, скопления газов, от зубной боли, карбункулов, язв… Не зря моя тетушка Милагрос решает любую проблему, сворачивая папиросу.
Всю вторую половину дня они делали выписки из главы о табаке и его применении. Закрыв аптеку, чтобы пойти на ужин, они взяли с собой книгу и замучили Хосефу всевозможными анекдотами про опий и видения, которые он вызывает.
– Знаешь, что написал Монардес? – спросила Эмилия у матери, отыскивая цитату: – «Пять граммов опия убивают нас, испанцев, в то время как пятьдесят капель обеспечивают отдых и здоровье индейца».
– Там случайно ничего не говорится о том, сколько капель сводят с ума метисов? Потому что мне иногда хочется потерять рассудок и наслаждаться приятными видениями, – засмеялась Хосефа, пародируя описания из книги.
– Ты умрешь от пяти граммов, как все испанцы, – сказал ей муж.
– А ты сейчас будешь строить из себя индейца и думать, что выдержишь пятьдесят? – спросила Хосефа насмешливо, явно забавляясь.
– Могу продемонстрировать, – сказал ей Диего.
– Не расходуй зря продукт, – попросила Эмилия. – Этого хватит, чтобы облегчить страдания пяти умирающим, а тебя это может убить.
– Убить меня? Ты просто не знаешь, из какого материала я сделан, – похвастался Диего, наслаждаясь покоем в своем любимом кресле.
Этот покой нарушил поэт Риваденейра, ворвавшись в гостиную, измученный и сникший, как свечной огарок.
– Милагрос арестовали, – сказал он. И казалось, это было последнее, что он мог сказать.
– Пойдем ее выручать, – предложила Эмилия, думая, что достаточно было повторить тот же трюк, что и несколько дней назад.
– На этот раз это будет нелегко, – сказал Риваденейра. – Ее хорошо знают в тюрьмах, мы не можем соврать, что она иностранка. Кроме того, губернатор ненавидит ее с того вечера, когда она спросила у его жены, как та может жить с убийцей. Ее арестовали по личному приказу губернатора. Естественно, ни в одной тюрьме она не зарегистрирована, – объяснил Риваденейра. Никогда еще он не чувствовал себя столь осведомленным и столь бесполезным.
Диего Саури покинул свое кресло, чтобы сесть рядом с Хосефой, которая с момента появления Риваденейры молча и тихо, но безостановочно плакала. Она вспоминала, как тысячу раз говорила сестре о том, что лучше жить спокойно. И ее била дрожь, когда она видела перед собой губы Милагрос, повторявшие как окончательный и бесповоротный приговор: «Чтобы ты увидела меня спокойной, меня должны похоронить».
Несколько минут Риваденейра ходил из конца в конец гостиной и смотрел, как Хосефа безуспешно старается унять слезы, как Диего рвет на себе растрепанные волосы, а Эмилия грызет ноготь большого пальца левой руки, и ее губы шевелятся в немом ругательстве. Потом он заговорил бессвязно, как во сне, словно это могло помочь ему найти выход. Саури не понимали его монолог, они слушали его, как сумасшедшего, который пытается привести в порядок свои безумные мысли, слушали долго и терпеливо, потому что горе учит терпению.
Никто из них троих не отважился прервать его речь, такую бессвязную и одновременно ничуть не менее связную, чем мысли каждого из них. Так продолжалось недолго, а может быть, вечно. И все это время они страстно желали, чтобы Милагрос вошла в гостиную и одним своим присутствием решила бы все проблемы, как по мановению волшебной палочки. Затем наступило молчание, длинное, как безмолвие легиона ангелов-бездельников.
И только тогда Риваденейра навел порядок в своих мыслях, надел пиджак, поправил прическу и снял с вешалки свою шляпу.
– Я знаю, что мне нужно сделать: освободить ее и увезти с собой раз и навсегда в мир менее страшный, чем этот, – сказал он, надевая шляпу. – Я не буду спрашивать ее мнение. Я устал все ей позволять, устал, что она обращается со мной как с пустым местом, что то зовет, то гонит от себя, будто походную жену генерала, – заявил он и снова забегал туда-сюда по комнате, пугая их своей воинственностью, которой в нем даже не подозревали.
Хосефа украдкой разглядывала его и, кажется, впервые смогла понять смысл этой почти тайной связи между своей сестрой и этим мужчиной, который сумел правильно оценить ее любовь к свободе.
– Сделай так, как говоришь. Мне кажется, это великолепная мысль, – воскликнула она, вскочив с места и растирая руками лицо, словно пытаясь тем самым изменить палитру своих чувств. – Как ты собираешься вызволить ее оттуда?
– Попрошу об этом подлеца, посадившего ее, – ответил поэт с твердостью, которая наверняка отличала его всегда, но которую он обычно предпочитал не показывать. – Надеюсь, это не займет много времени. Спасибо, что вы помогли мне прояснить ситуацию.
– Что мы помогли тебе прояснить? – спросила Эмилия.
– Все, – ответил Риваденейра, направляясь к двери. За ним шел Диего Саури, который решил сопровождать его, куда бы тот ни пошел.
Было десять часов вечера, когда они явились в дом губернатора в сопровождении трясущегося нотариуса, друга Риваденейры. Два охранника преградили им путь, и один из них засвистел в свисток. На этот зов меньше чем за минуту сбежалось тридцать вооруженных мужчин, готовых отразить нападение. Риваденейра поправил пиджак и самым светским своим тоном попросил о встрече с губернатором.
Охрана оглядела его с головы до носков ботинок, как опасного сумасшедшего. Ему сказали, что губернатора нет дома и что сейчас неподходящее время для визитов. Риваденейра, не обращая ни малейшего внимания на их слова, достал свою визитную карточку и отдал ее тому, кто имел вид старшего, сказав ему самым вежливым тоном, какой Диего слышал от этого благородного человека, что дело срочное и что они подождут, сколько будет нужно.
Через пять минут появился мужчина в темном костюме с жилетом и сказал, что он – личный секретарь господина губернатора, а затем, демонстративно достав из кармана часы на цепочке и сверив по ним время, спросил, хорошо ли его встретили, и заверил, что для его начальника будет большой честью принять его. Под эскортом Диего Саури и нотариуса, низенького человечка, нервно моргающего, словно у него в глазах была пара колибри, Риваденейра поднялся по лестнице дворца, где жил тот, кто раздавал блага и несчастья в штате Пуэбла.
Сначала они шли по длинным освещенным и пустынным коридорам. Потом пересекли огромный салон, затем гостиную, еще одну комнату поменьше и вошли в другую, еще меньше. Там секретарь попросил их подождать несколько минут и исчез за стеклянной дверью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34