А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Коричневый конверт лежал под диванной подушкой. Я вытащил его и посмотрел на печать. Вскрыть нетрудно, но покой дороже.
– У тебя паспорт есть? – прогремел Рич.
Я похрустел купюрами.
– Где-то есть. Хочешь купить?
– У меня к тебе предложение – Берлин.
– Берлин?
– Да, Берлин, столица Германии, некогда разделенный, теперь счастливо воссоединенный.
– Я знаю, где это. Но я-то при чем?
– У меня есть знакомый, у него там приятель, и он знает человека, которому нужен фокусник в клуб. Миленькое гнездышко, просто шикарное предложение.
– Да что ты?
– Не слышу восторгов, Уильям. Берлин. Мировая столица праздника. Родина кабаре. Помнишь, чем Германия стала для «Битлз»?
– Кажется, кто-то из них загремел за решетку.
– Хорошие деньги плюс перелет и жилье.
– Не знаю, Ричард. Это как-то неожиданно.
– Знаешь, что говорят о дареных конях?
– Не брать их у данайцев?
– Дело твое, но здесь тебе мало что светит. – Мы помолчали в память о былых надеждах. – Я говорил с тем немцем, вроде все прилично, у них есть веб-сайт и все такое.
– Меня всегда умиляла твоя вера в современные технологии.
– Надо идти в ногу со временем, Уилл. – Мы опять замолчали. Я отхлебнул кофе, Рич щелкнул зажигалкой. Он шумно вдохнул дым, и я потянулся за сигаретами. Рич выдохнул, заговорил быстро и уверенно, и я представил, как он достает следующую папку с фотографией на обложке. – Дело твое, старик. У тебя час на раздумья. Мне, в общем, параллельно.
Я оглядел свою клетушку, смятую постель, разбросанные книги и диски, кучу грязного белья, счета на подоконнике. Максимум, что я теряю, – необходимость платить за три месяца. Оставалось выяснить лишь одно.
– Когда я должен быть там?
– Вот, другой разговор. Как можно быстрее. Их кто-то кинул, если успеешь завтра к вечеру – работа твоя.
Я доверил миссис Пирс заняться билетами и уставился на конверт Билла. В конце концов, я решил, что это вовсе не мое дело. И сделал очень глупую вещь. Набросал письмецо, пошел на почту, купил конверт побольше, запечатал в него бумаги Билла, взвесил, налепил марки. Затем написал адрес самого безопасного в мире места и кинул в почтовый ящик.
Вернувшись домой, я поставил чайник, выкурил сигарету и принялся собирать вещи.
* * *
Я, наверное, стал одним из последних, кому повезло лететь из Лондона в аэропорт Темпельхоф. Кто-то где-то посчитал, что содержание обходится слишком дорого, и его решили закрыть. Я ждал, когда на ленте транспортера покажутся мои чемоданы, и пытался представить себе клуб. Рич сказал, что заведение небольшое, но весьма популярное. Судя по Темпельхофу, немецкие представления о размерах сильно расходятся с моими. Видимо, здание возводили с намерением ошеломить каждого приезжающего в Берлин, напомнить ему о собственной ничтожности в общем устройстве мира. Архитектор сработал отлично. Я был впечатлен и почувствовал себя последней вошью на теле планеты. Подхватив чемоданы, я отправился ловить такси.
* * *
Кабаре заведовал немец по имени Рэй. Полная противоположность Биллу – рыхлотелый, круглолицый, абсолютно квадратный. Светлые волосы с седыми прядками, слишком ровными, чтобы заподозрить в них природу. Натянутая улыбочка из-под пышных усов, которые мне хотелось считать местной модой, но дома я бы однозначно принял его за гея в стиле ретро.
Я протянул руку, и он неуверенно и очень быстро ее пожал.
– Как долетели? – Я заверил, что все было чудесно, и Рэй кивнул. – Хорошо. Что ж, первым делом вы, наверное, хотите осмотреть театр.
Я-то первым делом хотел выпить за удачный контракт, однако с готовностью улыбнулся. Сам Рэй улыбался скупо и нервно. Я прошел за ним из крошечной билетной кассы в зрительный зал.
– Вот, это наш зал.
Он замолчал, ожидая моей реакции. Я обвел взглядом его королевство.
Я привык к дневной пустоте и одиночеству театров. Лишенные зрителей, они теряют весь шик. В зале включают свет, и самые роскошные люстры обрастают паутиной, а зеркала в золоченых рамах покрываются патиной. Лысеют и осыпаются позолотой красные бархатные кресла, где ночь за ночью зрители грезят сценой. Но я знал, как знают герой-любовник с седой щетиной и кислым дыханием и прима с рябым лицом на дневной репетиции, что стоит поднять занавес и театр превратится в безупречно красивую сказку.
Однако в «Хамелеоне» я не чувствовал никакой сказки. Когда я согласился на ангажемент, Рич расписал клуб как нечто среднее между «Роял Фестивал Холл» и «Хот Клаб де Франс». Я знал, что он преувеличивает, но не представлял, что настолько.
Грязный сосновый пол еще завален вчерашним мусором. Маленькие заляпанные красным воском столики и венские стулья выстроены шеренгами по диагонали так, чтобы сцену было видно с любого места. Я же почему-то представил загнанный полк, готовый к последнему бою.
Противопожарный занавес поднят, на пустой сцене – случайный реквизит: огромный мяч, связка обручей и ближе к кулисам батут. Сцена глубокая и высокая, дополнительно расширенная в нарушение всех пропорций зала. Первые ряды наверняка сворачивают себе шеи.
О благородном происхождении говорил лишь потолок театра. Высоко над головами гипсовые херувимы с лютнями и ангельскими трубами парили средь беседок гипсовых садов. Остатки белой краски поблескивали на пухлых щеках некоторых музыкантов, но большинство давно слились с серостью потолка. В центре, наполовину скрытая осветительной установкой, красовалась обшарпанная, но вполне изысканная розетка. От небрежно замазанного отверстия, где, очевидно, когда-то крепилась массивная люстра, по всему потолку разрозненной сетью неугомонных ручьев, уходящих в землю лишь затем, чтобы появиться снова, разбегались трещины.
Пахло плесенью, табаком и мокрой одеждой, и я вдруг вспомнил, как в детстве показывал карточные фокусы в церковном зале перед родителями, которые так и сидели в пальто. Я шел в середине программы, между размалеванной певичкой, горланящей что-нибудь из репертуара Дасти или Ширли Бэсси и хором малышей, которые все время забывали слова. Ни разу с тех пор я не удостаивался таких оваций. Быть может, это хороший знак.
– Садитесь. – Рэй сел за столик. – Почувствуйте себя зрителем.
Я взялся за спинку стула и обернулся на глухой звук шагов. В зал вошла стройная брюнетка и принялась протирать столики, смахивая мятые салфетки, забытые программки и пустые сигаретные пачки в мусорную корзину. Я улыбнулся, но она угрюмо посмотрела мимо меня на Рэя. Рэй попробовал улыбнуться.
– Ну, что скажете? Наверное, вы привыкли к большим залам, но ведь у нас есть свое очарование?
Девушка избавила меня от необходимости открывать рот, сказав что-то по-немецки с другого конца зала. Рэй быстро ответил ей, то ли резко, то ли вполне дружелюбно. Она отвернулась, бормоча поднос, сунула тряпку в задний карман джинсов и направилась к выходу. Рэй покачал головой.
– Женщины везде одинаковы. – Он медленно погладил серые усы, словно успокаивая себя. – Я знаю, ваш агент просил дать вам несколько дней, чтобы освоиться… – Типичная уловка работодателей: выбить небольшую уступку, чтоб подготовить к большому обману. – Но в нашем деле нужно быть гибким. – Он замолчал, а я неопределенно улыбнулся. На сцене за его спиной крепко сбитый парень в обрезанных штанах делал растяжку, высоко поднимая ногу в балетном па. Я кивнул на него:
– Не уверен, что способен на такую гибкость.
Рэй нахмурился и обернулся на сцену:
– Акробаты – пустая трата времени. С ними всегда одна и та же история: вкладываешь в них, тянешь на себе, а потом один несчастный случай – и все. Вот Коля, например, действительно талантлив, но век акробатов недолог, к тридцати и он будет инвалидом или в лучшем случае вести физкультуру в детском саду.
– Жестоко.
Рэй пожал плечами. Думаю, посылая десятилетнего ребенка топить мешок с котятами, он пожал бы плечами так же.
– Это жизнь. Они ходят в цирковую школу. Они прекрасно знают последствия, но все равно считают себя бессмертными.
Коля встал на сцене и посмотрел на нас. Мне показалось, он усмехнулся, хотя не уверен – он быстро отвернулся.
Видимо, Рэй заметил, потому что тут же крикнул ему что-то по-немецки. Атлет не ответил, но скривился в улыбке и спрыгнул со сцены.
– Времени на отель уже нет. Коля отнесет ваши вещи в гримерную.
Я поднялся:
– Я сам.
Коля подхватил мои чемоданы, даже не посмотрев на нас, и я с открытым ртом проводил его взглядом. Я снова сел и закурил сигарету:
– Видимо, он не говорит по-английски?
Рэй пожал плечами.
– Он гордится своими мускулами, так пусть ими пользуется, – сказал он устало. – Пойдемте, закончим с делами, а потом вам, вероятно, надо будет подготовиться.
– Вероятно.
Я начал подозревать, что немцы вообще не едят и не пьют, но пошел за ним в кабинет.
– Это мое святилище. Если я вдруг понадоблюсь, ищите меня здесь.
Святилище оказалось тесной комнаткой. Длинный письменный стол у стены завален бумагами и заставлен на удивление современной техникой. Маленькое окошко смотрело на кассу, где за стойкой сидела уже знакомая брюнетка. За ней я увидел пустое фойе и открытую дверь, ведущую во внутренний двор. На стене позади меня – мозаика фотографий, одни в дорогих рамках, другие приклеены скотчем. Я посмотрел на обрамленный снимок мужчины во фраке, который стоял, сунув голову в пасть белому медведю. В правой руке он держал цилиндр. Его улыбка едва проглядывала сквозь клыки медведя.
Рэй заметил мой интерес.
– Это мой дед.
– Потрясающая фотография.
– Более чем. Вне арены дед был сущей тряпкой. Собственные дети его не слушались, зато с животными он управлялся как никто. Тридцать лет командовал львами, тиграми и бурыми медведями без единого конфликта.
– Храбрый человек.
– Да, он знал, что такое риск. – Рэй принялся искать что-то в бумагах. – В следующее мгновение медведь набросился на него. Возможно, его разозлила вспышка. Бабушка была ассистенткой. Она всегда стояла у клетки с заряженным револьвером. Она выстрелила в медведя, но одной пулей такого монстра не свалишь. – Рэй взглянул на фотографию. – Все мы должны помнить: даже если не суешь голову в пасть медведю, шоу-бизнес – опасное предприятие. – Он открыл окошко, что отделяло нас от кассы. – Улла, у тебя есть программка?
Девушка протянула разноцветную брошюру. Рэй взял ее и закрыл окно, даже не поблагодарив, а затем ознакомил меня с порядком выступлений так быстро, что я ничего не успел понять.
– Что ж, теперь, вы знаете, что к чему.
Я стряхнул с лица замешательство и сказал:
– Конечно. Если вы не против, я, пожалуй, осмотрю сцену и пообщаюсь с режиссером.
– Разумеется, но сначала покажу вам еще кое-что. Трагичный снимок вы уже видели, а вот фотография, которая заставит вас улыбнуться.
Мы вышли в небольшое фойе.
– Смотрите. – Под стеклом красовались мои плакаты с рекламными снимками, на которые Ричард вынудил меня три года назад. Судя по увеличенным фотографиям, последние три года дались мне тяжелее, чем я думал. Этот костюм давно мал, и лицо – если только фотограф не подретушировал, – стало куда краснее и покрылось морщинками. Человек с плаката выглядел моложе, стройнее, энергичнее, чем когда-либо выглядел я. Кажется, у него даже волос больше. Я провел рукой по голове в страхе, не придется ли к списку моих забот добавить и облысение. Седые усы скрывали реакцию Рэя, но голос его звучал обеспокоенно:
– Как вам, нравится?
Я посмотрел на большие красно-синие буквы поперек плаката. Мой немецкий скорее мертв, чем жив, но я Догадался, что значит «Fantastisch!».
– Впечатляет. Может, я даже схожу на свое представление.
Рэй нахмурился:
– Будем надеяться, что не только вы.
* * *
Режиссером оказалась все та же Улла, которую Я впервые увидел с тряпкой. Она устало поднялась из-за стойки, откидывая пряди не слишком чистых волос, выпавшие из слабого узла на затылке. Она выглядела так, будто не высыпалась неделями, и это ей шло. Пребывание в Берлине вдруг показалось мне не такой уж и унылой перспективой. Рэй представил нас, я протянул руку, и она осторожно ее пожала. Ее ладонь была сухой, холодной и грубоватой. Спорю на сотню евро, она не красит ногти. Я постарался спросить как можно нежнее:
– Вы тут за всех работаете?
Улла нахмурилась:
– Работаю как могу.
Акцент заметнее, чем у Рэя. Мне понравилось. И выглядит она приятнее, даже когда хмурится. По переносице идет трещинка, едва заметная складочка на идеальном лице. Хочется разгладить ее пальцем. Вместо этого я стащил тряпку из ее кармана и спрятал в свой.
Улла открыла дверь с надписью «Privat», и мы направились к гримерным. После утомительной дороги ее молчание должно было радовать меня, но я хотел, чтобы она говорила. Я достал из кармана тряпку, перевязанную разноцветными шелковыми лентами, и преподнес ей с легким поклоном:
– Не успел купить цветы.
Улла приняла подарок без тени улыбки:
– Клоуны все время дарят мне цветы.
– И теперь вы ждете струю в глаз из каждого букета? – Она молча распутывала тряпку, пока мы шли по закулисным лабиринтам. – Надеюсь, я не доставил больших проблем.
Улла, не глядя на меня, вернула смятые ленты.
– Тяжело перестраиваться. Мы привыкли к одному номеру, теперь надо привыкать к другому.
– Мне повезло с вакансией. – Она бросила на меня быстрый взгляд. Надеюсь, предшественник ушел добровольно. – Постараюсь не подвести вас.
– Коля переехал в гримерку к близнецам, так что можете занять его комнату.
Я не стал убеждать, что привык делить гримерную. В конце концов, я, видимо, обречен мешать Коле.
Улла проводила меня в комнатушку без окон, похожую на тюремную камеру. Я сел в единственное кресло и стал разглядывать фотографии Коли, налепленные на зеркало.
Симпатичный парень. Вот он стоит на сцене и держит напарника на одной руке. На другой позирует в плавках, сильные руки на талии подчеркивают ее стройность и мощь всего тела. Интересно, думал я, снимки укрепляют его веру в себя или ему просто нравится любоваться собственными портретами? Странно, что он не забрал их с собой. Их, конечно, много, но он бы не надорвался. Возможно, торопился, а может, не думал, что я задержусь надолго. Как бы там ни было, я надеялся, что не расстроил Колю. Ему бы ничего не стоило прихлопнуть меня как муху.
Где-то за дверью артисты и персонал обменивались любезностями, и я будто почувствовал легкий запах зимней сырости, впитавшейся в их пальто. Я отгородился от шума, отвернулся от обиженных глаз многочисленных Коль и сконцентрировался на своем номере.
* * *
Усы Рэя слегка задрожали, когда я вышел из театра за полчаса до шоу, но он знал, что артистов нельзя дергать перед выступлением. У каждого свои странности, и, может, мне непременно надо выйти на улицу, прежде чем выйти на сцену?
В палатке во дворе продавали суп с лапшой и клецками. Я нарушил свое правило не есть перед шоу, купил тарелку супа, пиво и сел на деревянную лавку напротив входа в театр, где уже собиралась публика.
Истинное счастье фокусника – овладевать новыми фокусами. Раскладывать трюк по полочкам, пока не проработаешь каждый шаг, упражняться, начиная заново при малейшем сбое. Снова и снова, натирая новые мозоли на пальцах, пока фокус не превратится в знакомую мозаику, которую ты в пять секунд соберешь с закрытыми глазами и легкой улыбкой на губах. Создавая иллюзии, учишься обходиться без них. Кто угодно может показывать фокусы. Любой может научиться скручивать веревку так, чтобы она распутывалась точно по плану, или заставить нужную карту по команде выпрыгнуть из колоды, или щелчком пальцев растворить серебряную монетку в воздухе. Ничего сложного. Мастерство требуется, чтобы превратить эти действия в действо.
Если ты не детский фокусник, можешь не рассчитывать на веру в чудеса. Публика жаждет зрелищ. Я всегда относился к разряду остряков-кудесников. Я выхожу на сцену и по ходу шоу отпускаю шуточки. В принципе, фокусы можно показывать и в полной тишине. Но я давно упрятал мимов в коробку с надписью «марионетки и грим». Для пантомимы я слишком медлителен. Меня корежит от этих игр лица и тела, улыбок и ужимок а-ля Марсель Марсо.
Сидя у берлинского театра, я задумался, насколько все-таки реплики важны для моего шоу. Я надеялся, что в наши дни все иностранцы действительно говорят по-английски.
Публика собралась молодая, завернутая в темные зимние пальто и яркие шарфы и шапки. Я мечтал стать одним из них, прийти на шоу под руку с красивой девушкой. Я вернул пустую тарелку и недопитое пиво в палатку. Пора сфокусироваться.
В зале я купил еще пива. Присев у выхода, я наблюдал за пожилой женщиной в черном платье. Она ходила между столиками и продавала с лотка заводные игрушки. Особым спросом они не пользовались. Я подал знак и обменял двенадцать евро на жестяную уточку. Я повернул ключ, и она заковыляла между пепельницей и стаканом пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26