Риптон одобрительно кивал после каждой произнесенной ею фразы, ибо видел, к чему она клонит, и готов был со всем согласиться.
Решив пояснить свою мысль примером, миссис Берри многозначительно продолжала:
– Все мы знаем, как оно бывает, когда тебе горло сдавит. – Тут уж молодым людям было не удержаться. Оба громко расхохотались.
– Смейтесь сколько вашей душеньке угодно, – сказала миссис Берри. – Я не в обиде. Говорю вам еще раз, все мы знаем, что такое, когда тебе горло сдавят. Это сразу же на легкие перекинется, в лихорадке забьешься, а там, гляди, и конец. Так вот, не давать жене с мужем жить – ничуть не лучше. На сердце кинется, чистоты помыслов как не бывало – и уж лучше смерть! Коли молодые поженились, так вся жизнь их в том, чтобы не разлучаться! Что до женитьбы с мужчиной бывает, не так уж важно. Взять, например, мастера Томсона. Пустись он где колобродить – бросать-то ему некого. Себе одному вредит, а это совсем другое дело, не то что когда вас двое или трое, – ведь кто знает, как оно обернется. Самое на то время. По мне, так придержать бы надо было молодых людей, пока они за ум не возьмутся, как бы сердце их ни подгоняло. По мне, так нечего с женитьбой спешить, и что ни говорите, а я права. Но коли уж все приключилось, коли их закон соединил и плоть их слилась воедино, одно только скажу: разлучи их сейчас, так будут они что кометы по небу скитаться и никому не ведомо, что с ними станется!
Произнеся эти слова, миссис Берри перевела дух так, как будто истощила их запас.
– Милая моя старушка, – сказал Ричард, подойдя к ней и ласково положив руку ей на плечо, – вы женщина очень умная. Только не говорите со мной так, как будто я хочу жить в разлуке с Люси. Я вынужден сейчас на это пойти. И соглашаюсь я на такую жизнь прежде всего во имя ее же блага.
– Не ты ведь, а отец твой этого хочет, мальчик мой, уж говори правду!
– Да, я поступаю так ему в угоду.
– Ничего себе угода! Пустить в гнездо к голубю и голубке змею! Тогда почему же она не приедет сюда к тебе?
– Ну об этом вам надо спросить у нее. Дело в том, что это робкая девочка… она хочет, чтобы я прежде повидался с ним один, а когда все уладится, она и приедет.
– Робкая девочка! – вскричала миссис Берри. – О господи, как она тебя, видно, обманула, коли ты так думаешь! Погляди-ка на это кольцо, – она показала ему обручальное кольцо у себя на пальце, – чужое оно, не мое ведь это законное кольцо! Ты-то знаешь, что ты со мной сотворил, мой милый? Как ты думаешь, отдала она мне обратно мое кольцо? «Нет! – ответила она мне твердым голосом. – Он сказал, этим кольцом я обручаюсь с тобой!» Как сейчас ее перед собой вижу, милую мою, глазки светятся, локоны вьются! А что до кольца, так она с ним ни за что не расстанется, хоть ты тут умри. И, надо думать, она как камень была тверда, коли я в этом ей уступила. И чем же все кончилось?
Теперь вот я, – миссис Берри с грустью погладила себя по руке, – теперь я ношу чужое кольцо, будто чужому человеку принадлежу, да и ношу-то его только для виду, а в душе мне не лучше, чем ш… шилохвостке… Никак не могу я произнести это мерзкое слово!.. Говорю тебе, мальчик мой, никакая она не робкая, разве что с тобой одним, а чем мягче бывает женщина с мужем, тем ей потом горше приходится!
– Ну да! Ну да! – сказал Ричард, как бы подтверждая, что он это знает.
– Я с вами совершенно согласен, миссис Берри, – вмешался Риптон, – миссис Ричард готова все что угодно сделать, стоит ее мужу только попросить, я в этом уверен.
– Слава богу, что вы так думаете, мастер Томсон! Вы только гляньте на нее! Она твердо держится на ногах; она вам прямо в глаза глядит, она не какая-нибудь смирная овечка. Вспомните, какой она в церкви была!
– Знаю! – со вздохом сказал Риптон.
– А поглядели бы вы на нее только, когда она заговорила со мной о моем кольце! Будьте уверены, мой дорогой мастер Ричард, ежели она что и наплела вам о своей робости, то, выходит, она считала, что должна чем-то ради вас поступиться. Жалость какая, что меня там в то время не было, я бы ей дала добрый совет. Бедная моя девочка!.. А сколько же вы еще собираетесь оставаться в разлуке с милой?
Ричард расхаживал взад и вперед по комнате.
– Отцовская воля, – решительно сказала миссис Берри, – для сына что закон; но только, ради того чтобы закон этот исполнить, негоже ему нарушать законы своей природы.
– Ну, а сейчас успокойтесь, прошу вас, любезная, давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом, – попросил Ричард.
Миссис Берри покорно сложила на груди руки.
– Как это все-таки странно, что нас с вами сейчас судьба свела и что мы вообще повстречались! – заметила она задумчиво. – А все это объявления! Это они сводят людей с разных концов земли, все равно, во благо им или во зло. Я часто говорю, что и счастливых, и несчастных случайностей стало больше с тех пор, как люди начали давать объявления. Сколько любовных историй через них заводится, это уж точно! И часто ты в парке гуляешь, мой мальчик?
– Случается, – ответил Ричард.
– Очень там приятно бывает, коли хорошее общество соберется, и цветов много, и людей знатных, – продолжала миссис Берри. – Красивая была дама, с которой ты сегодня утром гулял.
– Очень красивая, – сказал Ричард.
– Да, уж что и говорить! И была, и есть, ее время ведь еще не прошло, и она это знает. Поначалу, когда я спину ее увидала, я подумала было, что это тетка твоя, миссис Фори; походка такая, и держится так же прямо! Но чуть только я на лицо ее глянула – боже мой, говорю, нет, она никак не из их семьи. Ни у кого из них нет такой дерзости в лице, да и вообще-то настоящие дамы такими не бывают. Но хороша-то она хороша, ничего не скажешь.
Миссис Берри продолжала обсуждать эту женщину. Говоря о ней так неуважительно, она прекрасно понимала, что она вольничает и ее могут одернуть. Она знала, зачем это делает. Никакого упрека, однако, не последовало, но она заметила, что молодые люди переглядываются.
– Вот что, милая Пенелопа, – прервал ее наконец Ричард, – удовлетворитесь вы, если я обещаю вам, что подчинюсь законам природы и поеду на остров в конце недели?
– Я возблагодарю господа, коли такое случится, – обрадовалась миссис Берри.
– Ну и отлично: в таком случае радуйтесь, я сдержу свое слово. Теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы вы оставили за мной свои комнаты, те самые, в которых жила она. Я собираюсь через день-два привезти сюда одну даму.
– Даму? – растерянно пролепетала миссис Берри.
– Да. Даму.
– А можно мне узнать, что это за дама.
– Нет, нельзя. Сейчас нельзя. Но, конечно, в свое время вы все узнаете.
Миссис Берри, как ни коротка была ее шея, в это мгновение все же изобразила некое подобие раненого лебедя. Она негодовала. Она заявила, что больше не хочет иметь дело с дамами, очень уж их много, на что Ричард, естественно, возразил, что речь идет только об одной.
– Прошу вас, миссис Берри, – добавил он, понижая голос, – обращайтесь с нею так, как вы обращались с моей милой Люси, потому что ей нужен не только приют, но и ласка. Мне хочется, чтобы она была именно с вами, а не с кем-то еще. У нее очень несчастная судьба.
Его серьезный вид и привычный для него повелительный тон оказали гипнотическое действие на добросердечную Берри, и, лишь после того как он ушел, она позволила себе высказаться:
– Несчастная судьба! Собирается привести сюда женщину с несчастной судьбой! Нет, такого я не потерплю ни от кого, даже от моего дитятки! Ни за что я ее сюда не пущу! Я все понимаю. Он спутался с этой наглой особой, и это она убедила его, что он может наставить ее на путь истинный. Такие у них уловки, это уж точно; а он больно уж простодушен, ему и в голову ничего не придет. Только мой дом – никакой не приют для кающихся грешниц. Нет, этому не бывать. Провалиться мне, если я на это пойду.
И, приняв это решение, она принялась ужинать.
В том, что касалось любви, все милосердие миссис Берри было на стороне закона, что, вообще-то говоря, в характере большинства женщин. «Пилигрим» по этому поводу насмехается над ними и хочет уверить нас, что их удивительный инстинкт, поправ в них все добродетели, кроме одной, воздвигает эту искусственную преграду просто для того, чтобы они могли властвовать над нами. Думается, что мужчины в этом деле плохие судьи, и им лучше бы наблюдать это все, стоя где-нибудь в сторонке.
На следующий день рано утром миссис Берри отправилась в гостиницу, где жил Ричард, чтобы сообщить ему о своем решении. Она его не застала. Возвращаясь домой через парк, она увидела, что он катается там и с ним все та же дама. Убедившись, что он не стесняется показываться с нею на людях, она поразилась еще больше, чем тогда, когда встретила их вдвоем на пустынной аллее.
«Что-то не видно по тебе, что ты на путь истинный стать хочешь, – негодовала миссис Берри. – Не похожа ты что-то на Кающуюся Грешницу; верно, красоте твоей надо сначала увянуть, тогда все и придет, да, впрочем, и тогда-то не все вы каетесь. Ладно, смейся до поры, красуйся тут перед всеми! Хоть на тебе и шляпа с пером и в седле ты статно сидишь, Красавка ты, да и только! – Определяя ее и на этот раз все тем же словом и нимало не задаваясь мыслью о том, что оно означает, миссис Берри явила собою самоё добродетель.
Вечером она услыхала стук колес; он затих у ее дверей. «Нет! Ни за что! – вскричала она, вскакивая с кресла. – Утром он еще выезжал с ней на люди, а как стемнело, так хочет, чтобы она Магдалиной стала».
Ричард провел к ней даму, лицо которой было скрыто густой вуалью. Миссис Берри сделала слабую попытку преградить им дорогу. Он, однако, рванулся вперед и провел свою спутницу прямо в гостиную, не сказав ни слова. Миссис Берри не пошла за ними. Она услыхала, как они о чем-то переговариваются между собою вполголоса. Потом он вышел. Вся гордость ее в ней поднялась, и она угрожающе прошептала:
– Мастер Ричард! Ежели эта особа останется здесь, я сейчас же ухожу отсюда. Мой дом – не убежище для заблудших женщин, сэр…
При этих словах он странно нахмурился; но так как она вся кипела гневом и собиралась сказать что-то еще, он приложил руку к ее губам и произнес ей на ухо несколько слов, которые ее потрясли. Она вся задрожала и, с трудом переводя дыхание, прошептала:
– Господи, прости меня грешную! Леди Феверел? Матушка твоя, Ричард? – И ее негодующая добродетель смиренно притихла.
ГЛАВА XXXVIII
Чаровница
Легко можно понять, что преждевременно состарившийся, оплывший жиром низенький человек, прозябающий в нищете поэт, отлетавший мотылек, который прикован цепью к приносящей одно только разочарование чернильнице, не станет особенно рьяно отстаивать права на свою давнишнюю любовницу, когда полный сил юноша является и властно требует, чтобы ему возвратили мать. Разговор между Дайпером Сендо и Ричардом был недолог. Они обратились к несчастной, забитой женщине, которая, увидав, что сын ее полон решимости, отдала свою судьбу в его руки. Потерять Дайпера, в сущности, не очень-то много для нее значило; но ведь вместе с ним она теряла привычный для нее образ жизни, а как-никак это важно для женщины уже пожилой. Сын ее жил все время в таком отчуждении от нее, что пробудившийся в ней вдруг инстинкт материнства подавлял ее теперь своей необычностью, а сдержанное благородство Ричарда осуждало все ее прошлое и как бы выносило ей приговор. Сердце ее почти начисто забыло, что такое материнство. Она величала его «сэр» до тех пор, пока он сам не попросил ее не забывать, что он ей приходится сыном. Голос ее напоминал ему блеянье ягненка; таким он был надломленным и слабым, таким жалобным и прерывистым. Целуя ее, он ощутил, что кожа у нее холодная. Стоило ему только разжать ладонь, как рука ее сразу же выскользнула и опустилась. «Неужели однажды совершенный грех может обернуться такою карой?» – думал он, горько упрекая себя за то, что мог ее стыдиться, и сердце его преисполнилось глубокого сочувствия.
Поэтическая справедливость настигла Дайпера-поэта. Он вспоминал обо всем, чем он пожертвовал ради этой женщины: спокойной жизнью в усадьбе, другом, полетами вдохновения. Он не мог не обвинить ее в том, что она оставляет его в старости одного. Привычка узаконила их союз. Он писал такие проникновенные и горькие стихи о крушении всего, к чему он привык, какие мог писать разве что тот, кому изменила любимая; когда мы уже состарились и золотистые локоны надежды не развеваются впереди, рана, нанесенная этой второй нашей натуре, столь же страшна. Не знаю, может быть, она даже еще страшнее.
Ричард приходил к матери каждый день. В тайну свою он посвятил только леди Блендиш и Риптона. Адриен предоставил кузену поступать так, как ему заблагорассудится. Он нашел, однако, нужным сказать ему, что добиваться, чтобы люди переменили свое отношение к некоей даме и признали ее, при теперешнем состоянии нравов вряд ли благоразумно.
– Сам я вижу в этом доказательство твоей моральной правоты, дитя мое, только свет будет держаться иного мнения. Одного доброго имени на двоих недостаточно, особенно в протестантской стране. Божество, которое ограждает епископа, не сумеет проникнуть к твоей госпоже Данае. Расстанься с этой женщиной, дитя мое. Или поручи мне высказать ей все то, что ты хочешь ей передать.
В Ричарде слова эти вызвали отвращение.
– Ну вот, в качестве твоего наставника я обязан был предупредить тебя, – сказал Адриен и снова погрузился в чтение.
Когда леди Феверел настолько освоилась с новой для нее обстановкой, что стала принимать участие в разговорах о супружеских обязанностях Ричарда, которые миссис Берри неизменно заводила, тот оказался скованным еще одной цепью.
– Нет, и не думай огорчать отца, прошу тебя! – вновь и вновь молила она. Сэр Остин олицетворял в ее глазах карающую десницу. Она никогда не плакала, но при упоминании о нем не в силах была сдержать слезы.
И вот миссис Берри, в разговоре с которой Ричард однажды упомянул леди Блендиш как единственную из женщин, находившуюся с ним в дружбе, нарядилась в свое черное шелковое платье и отправилась повидать эту даму в надежде обрести в ней союзницу. Уведомив ее о цели своего посещения и несколько раз повторив свои взгляды касательно молодоженов, миссис Берри сказала:
– Позвольте вам сказать, миледи, что на грех их наводят все время те, кто ни во что не вмешивается. Все, к примеру, боятся его отца. А я вот скажу вам – надеюсь, вы простите меня за это, – что бояться его совершенно нечего. Ведь хотя уже почти двадцать лет прошло с тех пор, как я его знала, – а знала я его ровным счетом шестнадцать месяцев… И вот что я вам скажу: сердце-то у него мягкое, точно у женщины, кто-кто, а я-то уж знаю. В этом все дело. Тут-то все и ошибаются касательно него, ошибалась и я. Это потому, как по лицу его ничего не узнаешь, вот все и думают, что он из железа, а между тем под железом-то этим он, что женщина. А коль скоро у мужчины женская натура, то его и не разгадать! Себя можно насквозь увидеть, мужчину любого, но только не такого, как он: этот ни на кого не похож. Так вот что я вам скажу – уж вы меня извините, – что одно только остается: вести себя с ним так, как с женщиной, и ни в чем не давать ему над собой воли. Самому-то ему ведь невдомек, как ему поступить надо – значит, и другим тоже. Послушайте меня, пусть наши молодые живут себе на здоровье вместе, что бы он ни говорил; а ему дайте время опомниться, как женщине, – и он благословит их, и мы с вами будем знать, что это мы делу помогли. Он гневается, потому как брак этот встал между ним и сыном; он, ровно женщина, вид делает, будто ничего не произошло. Только в браке святости-то больше, чем в нем самом. Брак-то ведь до него господь создал, и не упомнишь когда, и, думать надо, долго еще после него все так будет, коли только, не приведи господь, весь мир не сокрушится.
Миссис Берри только выразила на своем неотесанном языке мысли самой леди Блендиш. Последняя твердо решила, что необходимо уговорить Ричарда сейчас же послать за женой, и взяла это на себя. Он написал Люси, прося ее приехать к нему. Люси хотела жить своим умом, однако хотеть этого, не имея жизненного опыта, столь же опасно, как знать что-то наполовину. Исполняя свой тщательно продуманный план дать всем родным Ричарда почувствовать, что она достойна того, чтобы войти в их семью и покорить их одного за другим, она завела переписку с Адриеном, которому было приятно получать ее письма. Адриен непрестанно заверял ее, что все идет хорошо: время залечит рану, если только оба они окажутся достаточно стойкими и наберутся терпения; он писал ей, что есть уже признаки того, что сердце баронета смягчилось; им следует как можно бережней отнестись к этим благоприятным симптомам. Мудрый юноша и вправду делал слабые попытки смягчить баронета. В воображении своем он видел себя ее благодетелем. Это привело к тому, что Люси писала мужу несусветную чепуху, в которой тот никак не мог разобраться и заключал из ее писем только то, что она счастлива, живя надеждой на лучшее, однако все же чего-то боится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Решив пояснить свою мысль примером, миссис Берри многозначительно продолжала:
– Все мы знаем, как оно бывает, когда тебе горло сдавит. – Тут уж молодым людям было не удержаться. Оба громко расхохотались.
– Смейтесь сколько вашей душеньке угодно, – сказала миссис Берри. – Я не в обиде. Говорю вам еще раз, все мы знаем, что такое, когда тебе горло сдавят. Это сразу же на легкие перекинется, в лихорадке забьешься, а там, гляди, и конец. Так вот, не давать жене с мужем жить – ничуть не лучше. На сердце кинется, чистоты помыслов как не бывало – и уж лучше смерть! Коли молодые поженились, так вся жизнь их в том, чтобы не разлучаться! Что до женитьбы с мужчиной бывает, не так уж важно. Взять, например, мастера Томсона. Пустись он где колобродить – бросать-то ему некого. Себе одному вредит, а это совсем другое дело, не то что когда вас двое или трое, – ведь кто знает, как оно обернется. Самое на то время. По мне, так придержать бы надо было молодых людей, пока они за ум не возьмутся, как бы сердце их ни подгоняло. По мне, так нечего с женитьбой спешить, и что ни говорите, а я права. Но коли уж все приключилось, коли их закон соединил и плоть их слилась воедино, одно только скажу: разлучи их сейчас, так будут они что кометы по небу скитаться и никому не ведомо, что с ними станется!
Произнеся эти слова, миссис Берри перевела дух так, как будто истощила их запас.
– Милая моя старушка, – сказал Ричард, подойдя к ней и ласково положив руку ей на плечо, – вы женщина очень умная. Только не говорите со мной так, как будто я хочу жить в разлуке с Люси. Я вынужден сейчас на это пойти. И соглашаюсь я на такую жизнь прежде всего во имя ее же блага.
– Не ты ведь, а отец твой этого хочет, мальчик мой, уж говори правду!
– Да, я поступаю так ему в угоду.
– Ничего себе угода! Пустить в гнездо к голубю и голубке змею! Тогда почему же она не приедет сюда к тебе?
– Ну об этом вам надо спросить у нее. Дело в том, что это робкая девочка… она хочет, чтобы я прежде повидался с ним один, а когда все уладится, она и приедет.
– Робкая девочка! – вскричала миссис Берри. – О господи, как она тебя, видно, обманула, коли ты так думаешь! Погляди-ка на это кольцо, – она показала ему обручальное кольцо у себя на пальце, – чужое оно, не мое ведь это законное кольцо! Ты-то знаешь, что ты со мной сотворил, мой милый? Как ты думаешь, отдала она мне обратно мое кольцо? «Нет! – ответила она мне твердым голосом. – Он сказал, этим кольцом я обручаюсь с тобой!» Как сейчас ее перед собой вижу, милую мою, глазки светятся, локоны вьются! А что до кольца, так она с ним ни за что не расстанется, хоть ты тут умри. И, надо думать, она как камень была тверда, коли я в этом ей уступила. И чем же все кончилось?
Теперь вот я, – миссис Берри с грустью погладила себя по руке, – теперь я ношу чужое кольцо, будто чужому человеку принадлежу, да и ношу-то его только для виду, а в душе мне не лучше, чем ш… шилохвостке… Никак не могу я произнести это мерзкое слово!.. Говорю тебе, мальчик мой, никакая она не робкая, разве что с тобой одним, а чем мягче бывает женщина с мужем, тем ей потом горше приходится!
– Ну да! Ну да! – сказал Ричард, как бы подтверждая, что он это знает.
– Я с вами совершенно согласен, миссис Берри, – вмешался Риптон, – миссис Ричард готова все что угодно сделать, стоит ее мужу только попросить, я в этом уверен.
– Слава богу, что вы так думаете, мастер Томсон! Вы только гляньте на нее! Она твердо держится на ногах; она вам прямо в глаза глядит, она не какая-нибудь смирная овечка. Вспомните, какой она в церкви была!
– Знаю! – со вздохом сказал Риптон.
– А поглядели бы вы на нее только, когда она заговорила со мной о моем кольце! Будьте уверены, мой дорогой мастер Ричард, ежели она что и наплела вам о своей робости, то, выходит, она считала, что должна чем-то ради вас поступиться. Жалость какая, что меня там в то время не было, я бы ей дала добрый совет. Бедная моя девочка!.. А сколько же вы еще собираетесь оставаться в разлуке с милой?
Ричард расхаживал взад и вперед по комнате.
– Отцовская воля, – решительно сказала миссис Берри, – для сына что закон; но только, ради того чтобы закон этот исполнить, негоже ему нарушать законы своей природы.
– Ну, а сейчас успокойтесь, прошу вас, любезная, давайте поговорим лучше о чем-нибудь другом, – попросил Ричард.
Миссис Берри покорно сложила на груди руки.
– Как это все-таки странно, что нас с вами сейчас судьба свела и что мы вообще повстречались! – заметила она задумчиво. – А все это объявления! Это они сводят людей с разных концов земли, все равно, во благо им или во зло. Я часто говорю, что и счастливых, и несчастных случайностей стало больше с тех пор, как люди начали давать объявления. Сколько любовных историй через них заводится, это уж точно! И часто ты в парке гуляешь, мой мальчик?
– Случается, – ответил Ричард.
– Очень там приятно бывает, коли хорошее общество соберется, и цветов много, и людей знатных, – продолжала миссис Берри. – Красивая была дама, с которой ты сегодня утром гулял.
– Очень красивая, – сказал Ричард.
– Да, уж что и говорить! И была, и есть, ее время ведь еще не прошло, и она это знает. Поначалу, когда я спину ее увидала, я подумала было, что это тетка твоя, миссис Фори; походка такая, и держится так же прямо! Но чуть только я на лицо ее глянула – боже мой, говорю, нет, она никак не из их семьи. Ни у кого из них нет такой дерзости в лице, да и вообще-то настоящие дамы такими не бывают. Но хороша-то она хороша, ничего не скажешь.
Миссис Берри продолжала обсуждать эту женщину. Говоря о ней так неуважительно, она прекрасно понимала, что она вольничает и ее могут одернуть. Она знала, зачем это делает. Никакого упрека, однако, не последовало, но она заметила, что молодые люди переглядываются.
– Вот что, милая Пенелопа, – прервал ее наконец Ричард, – удовлетворитесь вы, если я обещаю вам, что подчинюсь законам природы и поеду на остров в конце недели?
– Я возблагодарю господа, коли такое случится, – обрадовалась миссис Берри.
– Ну и отлично: в таком случае радуйтесь, я сдержу свое слово. Теперь послушайте, что я вам скажу. Я хочу, чтобы вы оставили за мной свои комнаты, те самые, в которых жила она. Я собираюсь через день-два привезти сюда одну даму.
– Даму? – растерянно пролепетала миссис Берри.
– Да. Даму.
– А можно мне узнать, что это за дама.
– Нет, нельзя. Сейчас нельзя. Но, конечно, в свое время вы все узнаете.
Миссис Берри, как ни коротка была ее шея, в это мгновение все же изобразила некое подобие раненого лебедя. Она негодовала. Она заявила, что больше не хочет иметь дело с дамами, очень уж их много, на что Ричард, естественно, возразил, что речь идет только об одной.
– Прошу вас, миссис Берри, – добавил он, понижая голос, – обращайтесь с нею так, как вы обращались с моей милой Люси, потому что ей нужен не только приют, но и ласка. Мне хочется, чтобы она была именно с вами, а не с кем-то еще. У нее очень несчастная судьба.
Его серьезный вид и привычный для него повелительный тон оказали гипнотическое действие на добросердечную Берри, и, лишь после того как он ушел, она позволила себе высказаться:
– Несчастная судьба! Собирается привести сюда женщину с несчастной судьбой! Нет, такого я не потерплю ни от кого, даже от моего дитятки! Ни за что я ее сюда не пущу! Я все понимаю. Он спутался с этой наглой особой, и это она убедила его, что он может наставить ее на путь истинный. Такие у них уловки, это уж точно; а он больно уж простодушен, ему и в голову ничего не придет. Только мой дом – никакой не приют для кающихся грешниц. Нет, этому не бывать. Провалиться мне, если я на это пойду.
И, приняв это решение, она принялась ужинать.
В том, что касалось любви, все милосердие миссис Берри было на стороне закона, что, вообще-то говоря, в характере большинства женщин. «Пилигрим» по этому поводу насмехается над ними и хочет уверить нас, что их удивительный инстинкт, поправ в них все добродетели, кроме одной, воздвигает эту искусственную преграду просто для того, чтобы они могли властвовать над нами. Думается, что мужчины в этом деле плохие судьи, и им лучше бы наблюдать это все, стоя где-нибудь в сторонке.
На следующий день рано утром миссис Берри отправилась в гостиницу, где жил Ричард, чтобы сообщить ему о своем решении. Она его не застала. Возвращаясь домой через парк, она увидела, что он катается там и с ним все та же дама. Убедившись, что он не стесняется показываться с нею на людях, она поразилась еще больше, чем тогда, когда встретила их вдвоем на пустынной аллее.
«Что-то не видно по тебе, что ты на путь истинный стать хочешь, – негодовала миссис Берри. – Не похожа ты что-то на Кающуюся Грешницу; верно, красоте твоей надо сначала увянуть, тогда все и придет, да, впрочем, и тогда-то не все вы каетесь. Ладно, смейся до поры, красуйся тут перед всеми! Хоть на тебе и шляпа с пером и в седле ты статно сидишь, Красавка ты, да и только! – Определяя ее и на этот раз все тем же словом и нимало не задаваясь мыслью о том, что оно означает, миссис Берри явила собою самоё добродетель.
Вечером она услыхала стук колес; он затих у ее дверей. «Нет! Ни за что! – вскричала она, вскакивая с кресла. – Утром он еще выезжал с ней на люди, а как стемнело, так хочет, чтобы она Магдалиной стала».
Ричард провел к ней даму, лицо которой было скрыто густой вуалью. Миссис Берри сделала слабую попытку преградить им дорогу. Он, однако, рванулся вперед и провел свою спутницу прямо в гостиную, не сказав ни слова. Миссис Берри не пошла за ними. Она услыхала, как они о чем-то переговариваются между собою вполголоса. Потом он вышел. Вся гордость ее в ней поднялась, и она угрожающе прошептала:
– Мастер Ричард! Ежели эта особа останется здесь, я сейчас же ухожу отсюда. Мой дом – не убежище для заблудших женщин, сэр…
При этих словах он странно нахмурился; но так как она вся кипела гневом и собиралась сказать что-то еще, он приложил руку к ее губам и произнес ей на ухо несколько слов, которые ее потрясли. Она вся задрожала и, с трудом переводя дыхание, прошептала:
– Господи, прости меня грешную! Леди Феверел? Матушка твоя, Ричард? – И ее негодующая добродетель смиренно притихла.
ГЛАВА XXXVIII
Чаровница
Легко можно понять, что преждевременно состарившийся, оплывший жиром низенький человек, прозябающий в нищете поэт, отлетавший мотылек, который прикован цепью к приносящей одно только разочарование чернильнице, не станет особенно рьяно отстаивать права на свою давнишнюю любовницу, когда полный сил юноша является и властно требует, чтобы ему возвратили мать. Разговор между Дайпером Сендо и Ричардом был недолог. Они обратились к несчастной, забитой женщине, которая, увидав, что сын ее полон решимости, отдала свою судьбу в его руки. Потерять Дайпера, в сущности, не очень-то много для нее значило; но ведь вместе с ним она теряла привычный для нее образ жизни, а как-никак это важно для женщины уже пожилой. Сын ее жил все время в таком отчуждении от нее, что пробудившийся в ней вдруг инстинкт материнства подавлял ее теперь своей необычностью, а сдержанное благородство Ричарда осуждало все ее прошлое и как бы выносило ей приговор. Сердце ее почти начисто забыло, что такое материнство. Она величала его «сэр» до тех пор, пока он сам не попросил ее не забывать, что он ей приходится сыном. Голос ее напоминал ему блеянье ягненка; таким он был надломленным и слабым, таким жалобным и прерывистым. Целуя ее, он ощутил, что кожа у нее холодная. Стоило ему только разжать ладонь, как рука ее сразу же выскользнула и опустилась. «Неужели однажды совершенный грех может обернуться такою карой?» – думал он, горько упрекая себя за то, что мог ее стыдиться, и сердце его преисполнилось глубокого сочувствия.
Поэтическая справедливость настигла Дайпера-поэта. Он вспоминал обо всем, чем он пожертвовал ради этой женщины: спокойной жизнью в усадьбе, другом, полетами вдохновения. Он не мог не обвинить ее в том, что она оставляет его в старости одного. Привычка узаконила их союз. Он писал такие проникновенные и горькие стихи о крушении всего, к чему он привык, какие мог писать разве что тот, кому изменила любимая; когда мы уже состарились и золотистые локоны надежды не развеваются впереди, рана, нанесенная этой второй нашей натуре, столь же страшна. Не знаю, может быть, она даже еще страшнее.
Ричард приходил к матери каждый день. В тайну свою он посвятил только леди Блендиш и Риптона. Адриен предоставил кузену поступать так, как ему заблагорассудится. Он нашел, однако, нужным сказать ему, что добиваться, чтобы люди переменили свое отношение к некоей даме и признали ее, при теперешнем состоянии нравов вряд ли благоразумно.
– Сам я вижу в этом доказательство твоей моральной правоты, дитя мое, только свет будет держаться иного мнения. Одного доброго имени на двоих недостаточно, особенно в протестантской стране. Божество, которое ограждает епископа, не сумеет проникнуть к твоей госпоже Данае. Расстанься с этой женщиной, дитя мое. Или поручи мне высказать ей все то, что ты хочешь ей передать.
В Ричарде слова эти вызвали отвращение.
– Ну вот, в качестве твоего наставника я обязан был предупредить тебя, – сказал Адриен и снова погрузился в чтение.
Когда леди Феверел настолько освоилась с новой для нее обстановкой, что стала принимать участие в разговорах о супружеских обязанностях Ричарда, которые миссис Берри неизменно заводила, тот оказался скованным еще одной цепью.
– Нет, и не думай огорчать отца, прошу тебя! – вновь и вновь молила она. Сэр Остин олицетворял в ее глазах карающую десницу. Она никогда не плакала, но при упоминании о нем не в силах была сдержать слезы.
И вот миссис Берри, в разговоре с которой Ричард однажды упомянул леди Блендиш как единственную из женщин, находившуюся с ним в дружбе, нарядилась в свое черное шелковое платье и отправилась повидать эту даму в надежде обрести в ней союзницу. Уведомив ее о цели своего посещения и несколько раз повторив свои взгляды касательно молодоженов, миссис Берри сказала:
– Позвольте вам сказать, миледи, что на грех их наводят все время те, кто ни во что не вмешивается. Все, к примеру, боятся его отца. А я вот скажу вам – надеюсь, вы простите меня за это, – что бояться его совершенно нечего. Ведь хотя уже почти двадцать лет прошло с тех пор, как я его знала, – а знала я его ровным счетом шестнадцать месяцев… И вот что я вам скажу: сердце-то у него мягкое, точно у женщины, кто-кто, а я-то уж знаю. В этом все дело. Тут-то все и ошибаются касательно него, ошибалась и я. Это потому, как по лицу его ничего не узнаешь, вот все и думают, что он из железа, а между тем под железом-то этим он, что женщина. А коль скоро у мужчины женская натура, то его и не разгадать! Себя можно насквозь увидеть, мужчину любого, но только не такого, как он: этот ни на кого не похож. Так вот что я вам скажу – уж вы меня извините, – что одно только остается: вести себя с ним так, как с женщиной, и ни в чем не давать ему над собой воли. Самому-то ему ведь невдомек, как ему поступить надо – значит, и другим тоже. Послушайте меня, пусть наши молодые живут себе на здоровье вместе, что бы он ни говорил; а ему дайте время опомниться, как женщине, – и он благословит их, и мы с вами будем знать, что это мы делу помогли. Он гневается, потому как брак этот встал между ним и сыном; он, ровно женщина, вид делает, будто ничего не произошло. Только в браке святости-то больше, чем в нем самом. Брак-то ведь до него господь создал, и не упомнишь когда, и, думать надо, долго еще после него все так будет, коли только, не приведи господь, весь мир не сокрушится.
Миссис Берри только выразила на своем неотесанном языке мысли самой леди Блендиш. Последняя твердо решила, что необходимо уговорить Ричарда сейчас же послать за женой, и взяла это на себя. Он написал Люси, прося ее приехать к нему. Люси хотела жить своим умом, однако хотеть этого, не имея жизненного опыта, столь же опасно, как знать что-то наполовину. Исполняя свой тщательно продуманный план дать всем родным Ричарда почувствовать, что она достойна того, чтобы войти в их семью и покорить их одного за другим, она завела переписку с Адриеном, которому было приятно получать ее письма. Адриен непрестанно заверял ее, что все идет хорошо: время залечит рану, если только оба они окажутся достаточно стойкими и наберутся терпения; он писал ей, что есть уже признаки того, что сердце баронета смягчилось; им следует как можно бережней отнестись к этим благоприятным симптомам. Мудрый юноша и вправду делал слабые попытки смягчить баронета. В воображении своем он видел себя ее благодетелем. Это привело к тому, что Люси писала мужу несусветную чепуху, в которой тот никак не мог разобраться и заключал из ее писем только то, что она счастлива, живя надеждой на лучшее, однако все же чего-то боится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69