– Что-то еще случилось с тобой сегодня? – спросил я. – Что-то с Рири?
Артур сел на ступени и стал смотреть на крохотные огоньки Потерянного Района.
– Я сдавал экзамен, – объявил он. – Я не говорил тебе об этом. Вступительный экзамен на факультете международных отношений. И провалился. Я знал об этом уже на выходе из аудитории, но письмо получил только сегодня.
Я сел рядом с ним и обнял за плечи.
– Ну и что? Ты же можешь попробовать в следующем году. – Я пытался сообразить, когда он успел его сдать.
– Мне двадцать пять. Я все еще учусь в колледже. Я педик. Мой любовник собирается бросить меня ради Дины Дурбин. – Он взял камень и бросил его. – Я уже очень давно гоняюсь за одним и тем же.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Да что ты в этом понимаешь, – отмахнулся он. – Ты же сексуальный дилетант.
Мы занимались любовью на ступенях. Меня вырвало. Он проводил меня домой, рассказывая по дороге пошлые анекдоты, и мы вместе забрались в мою узкую кровать. А через два часа в окне сияло солнце и небо, синее, как веджвудский фарфор.
22. Зверь, который сожрал Кливленда
Мне представляется, что дело шло к ужину, когда двадцать третьего августа Кливленд вернулся в мир своего детства с намерением его разгромить. Исключая короткий визит, нанесенный за несколько дней до того, я полагаю, нога его не ступала в Фокс-Чепел долгие годы с того далекого зимнего утра, когда Арнинги переезжали в пригород и он, в резиновых сапожках и шелковистом мягком комбинезончике, вертелся на заднем сиденье семейного автомобиля и наблюдал с отчаянием, как исчезает из виду голое окно его спальни. Теперь на ногах его были тяжелые ботинки из черной кожи, в воздухе пахло свежескошенной травой, и он, Воплощение Зла, в точности знал, куда направляется. Он ехал медленно, стараясь не запускать мотор на полную мощность, чтобы рык его немецкой машины не привлек лишнего внимания. И словно затемненный щиток его шлема и так не скрывал достаточно, Кливленд коротко подстригся, сменил очки на контактные линзы, а черную кожаную куртку – на пиджак из твила. Паркуясь возле торгового центра в псевдотюдоровском стиле, где незатейливые милые магазинчики торговали всякими бесполезными вещами: ароматическими смесями из сухих лепестков, расписными яйцами и прочими разными безделицами, он постарался выглядеть как беспутный отпрыск состоятельной семьи из Фокс-Чепел, один из тех юнцов, паршивых овец местного стада, что носились по извилистым дорогам на итальянских машинах, заблевывали по ночам площадки для гольфа и, нагрузившись, ныряли в одежде в реки и пруды. Таким он и был по сути. Только, сдается мне, что, глуша двигатель, он думал пойти дальше просто скверного поведения. У него имелась интеллектуальная и моральная программа. Им двигала тяга к гигантизму.
Он снял шлем, оставил мотоцикл у заднего входа в магазин, рядом с мусорными бачками, где заканчивались тюдоровские изыски и начинался угольно-черный блок. Затем он на мгновение остановился и стал хлопать по карманам куртки. Перчатки, фляга, фонарик, перочинный нож. По. Он отстегнул от сиденья крепившуюся ремнями небольшую фомку и аккуратно просовывал ее под ремешок часов, в рукав, пока она не уткнулась изнутри в мягкий локтевой сгиб.
За торговым центром начинался довольно густой перелесок, где среди горных дубов и зарослей ежевики мелькали ручейки, однако Кливленд знал, что в этой чаще попадаются прогалины, что она только с виду непроходимая и тянется километров пять, пока не упрется в бетонную стену, размеры и конструкция которой теперь были ему хорошо знакомы. Он обозрел с усмешкой колоннаду деревьев, помедлил еще минуту, упиваясь лихорадочным стуком сердца и теплом, что разливалось в животе. Он понимал, что задумал большую глупость, но оставался тем, кем был, а потому по дороге заглянул в бар, чтобы опрокинуть на счастье пару стаканчиков ирландского виски. И теперь, отпив добрый глоток из фляги и обозревая чудесный темный мир, куда собирался вступить, он исполнился хмельной отвагой. Привычно мотнув головой, он шагнул вперед, валежник хрустнул под ногами; но у него больше не было длинных волос, которые он привык смахивать с лица движением головы, так что он потер непривычно колючий затылок.
Путешествие через перелесок заняло у него чуть больше часа – предостаточно времени, чтобы поразмыслить над тем, что он затеял. Так или иначе, мне кажется, ему нравилось думать о себе как об охотнике за драгоценностями, мысленно говорить: «Я – вор!» Он осваивал ремесло, и, как это бывает с врачами, священниками или представителями других настоящих профессий (наученных оценивать риск), произнося слово «вор», он напоминал себе, какими навыками владеет и какую несет ответственность, и тем самым поднимал свой дух. Это приводило его в холодную, нетерпеливую готовность, как неуловимое движение запястья, которое высвобождает лезвие выкидного ножа.
Дважды или трижды за это время странный крик птицы, пронзительный вопль сойки заставлял его замереть на месте, и он на несколько секунд бросался под дерево, чтобы осмотреться и отдышаться. Его не пугало, что по ходу дела многое может сложиться не так, как нужно, потому что риск был неотъемлемой частью его работы и непременным довеском к баснословной наживе. Однако его беспокоила, даже несколько смущала странная нервозность его учителя, Пита Арколы, которую тот обнаруживал в последние два-три дня. Кто-то настойчиво предупреждал Пуна, чтобы был осторожен и приструнил своих молодцов, и хотя Пуники не преминул посмеяться над предостережением и через Пита передал Кливленду, чтобы не волновался, это не помешало ему с особенной тщательностью продумать дополнительные меры предосторожности. Аркола, бывший боец частей особого назначения, обученный армией красться и скрываться, предположил, что это, наверное, Фрэнки Бризи напускает туману и, скорее всего, «гонит», но у Кливленда, прятавшегося за деревьями и ловившего каждый звук, возникло смутное подозрение, что в этом как-то замешан мой отец.
Однако когда он подошел к дому, его сознание прояснилось, сомнения улетучились, и он стал готовить себя к тому, ради чего сюда пришел. У подножия бетонной стены рос молодой дубок высотой полтора-два метра; Кливленд схватился за нижнюю ветку и, подтянувшись, влез на нее, потом, балансируя, пошел по ветке, пока не оказался вровень с краем стены. Оттуда он внимательно осмотрел дом, стоявший в каких-то двадцати метрах от его потного лба. Сук качался под его тяжестью. Это был большой дом из красного кирпича, увитый плющом, с двумя дюжинами окон на одной только задней стороне и тремя дымоходами. Аркола выбрал его после предварительной разведки, предпринятой несколько дней тому назад, поскольку дом, похоже, не охранялся сторожевыми псами. То ли последнее приключение с рычащей сукой в кузове пикапа остудило их желание общаться с собаками, то ли у нее просто кончилась течка, но с доберманами они решили больше не связываться. Кливленд, разумеется, любил собак и никогда бы не стал давать им отравленную приманку.
На первом этаже везде горел свет, а наверху, как он и надеялся, было темно. Подошло время ужина, и Кливленд мог видеть все семейство: отца, мать, старшенького, дочурку и младшенького за огромным роскошно сервированным обеденным столом. Он мог наблюдать, как служанка в униформе беззвучно исчезает через распахнутые двери, чтобы появиться на кухне (сверкание медной утвари, цветастые обои), и ощутил знакомую тоску при виде отца и сына и того, как масленка, переходя из рук в руки, одолевает разделяющее их неодолимое расстояние. Он харкнул насыщенной виски слюной и перелез на стену. Оттуда, сидя на корточках, он стал разглядывать внутреннюю поверхность стены и траву возле нее, стараясь определить, включена ли охрана периметра, хотя прекрасно понимал, что, если тут и есть система сигнализации, она вряд ли включена в этот час покоя и безмятежности. Не найдя никаких признаков опасности, он стал медленно спускаться на враждебную территорию ухоженного двора.
Он перебегал от куста к кусту, избегая полос света от окон, которые теперь, в сумерках, стали ярко выделяться на траве; обходя стороной окна столовой и высчитывая, куда могут выходить окна хозяйской спальни. Надо же, хозяйская спальня. Это словосочетание почему-то напомнило ему о родителях Джейн, и секунду или две, пока он рассматривал темные окна второго этажа, Кливленд позволил себе пофантазировать. Если добыча будет приличной, он сможет купить десятиметровый хромированный трейлер и отправиться с Джейн в путешествие по просторам родины, сделав кульминацией своих странствий гору Рашмор, где они переплюнут Кэри Гранта и Еву Мари Сейнт, повенчавшись в правом ухе Тедди Рузвельта. Нашел! Внизу на противоположном от столовой конце дома он отыскал два узких высоких окна, почти как двери, забранных спиральными решетками из кованого железа, в трех с половиной метрах над землей. Разумеется, их открывали каждое утро, чтобы хозяин с чувством глубокого удовлетворения мог обозревать свои владения.
В этот момент он пожалел, что у него нет партнера. Пит Аркола полгода назад потерял половину ноги в автомобильной аварии, а Кливленд, как уверял Аркола, оказался единственным парнем, которого Пун счел подходящим для обучения. Пуники скупал краденое только у настоящих мастеров, виртуозов воровского дела, каких во всем Питтсбурге не набралось бы больше трех-четырех человек. Сейчас Кливленд отчаянно нуждался в помощнике, который, встав на колени, подставил бы ему спину для опоры или сомкнул руки и рывком подбросил его наверх. Кливленд подобрался к окну и встал прямо под ним, стараясь заглянуть наверх.
Отпив очередной глоток из фляги, он заметил, что окно, расположенное прямо над ним, открыто. Вот так удача! Он сунул голову в пустую полутемную комнату, библиотеку или кабинет, посреди которой на большом столе горела изящная лампа в форме цапли. Холодный свет распространялся достаточно далеко, чтобы Кливленд мог разглядеть корешки тысяч книг по юриспруденции, тянувшихся рядами вдоль стен. Он надел перчатки. Тихо, как только мог, он влез в библиотеку, где пахло трубочным табаком, и стал вытаскивать наружу самые толстые и большие фолианты. Он питал глубокое отвращение к холодным адским библиотекам, похожим одна на другую, и был рад наконец выбраться из этой, взгромоздиться на шаткую башню из книг, как Бастер Китон, и, ухватясь за кованую решетку, подтянуться к окну.
Кливленд вытащил из рукава тонкую фомку и вскрыл окно, как учил его Пит, терпеливо, потихоньку увеличивая усилие и бесшумно. В следующую минуту он оказался внутри прохладной благоухающей безмолвной и темной спальни. Он задыхался, рот горел от виски, которое плескалось в желудке. Давая глазам привыкнуть к полумраку, он замер, потом подошел к туалетному столику и взял стул. Аккуратно подведя его спинку под ручку двери, нажал на кнопку замка на ручке. Самая важная часть оказался самой простой и быстрой. Кое-какие часы и браслеты валялись, как мелочь, на столике. Ощущая себя Гринчем, укравшим Рождество, он сгреб их все, пошарил в ящиках антикварного комода и наглел среди носков и нижнего белья похоронного цвета шкатулку для украшений, набрал две полные пригоршни фамильных драгоценностей и подарков к памятным датам.
Надо было куда-то сложить добычу. Он надумал было запихать все в носок, но потом решил воспользоваться наволочкой или простыней и на цыпочках подошел к изголовью кровати. На левой тумбочке лежал еще один золотой браслет, который Кливленд тут же смел, и старинная кукла со светлыми волосами, из тех, что закрывают глаза, когда их кладут на спину. Он усмехнулся и оторвал кукле голову с довольно громким хлопком, потом засунул в полое резиновое тельце все добытые ценности. Пару неприятных минут ему пришлось потратить на то, чтобы присоединить голову к туловищу. Тряхнув разок своим необычным маракасом, он не мог не наградить себя еще одним глотком из фляги. В конце концов, он переживал сильнейший стресс. Увы, могучий Кливленд позволил себе слишком много блистательных демонстраций своей чрезвычайной беспечности. Не стоило ему тратить драгоценные секунды на горделивое ликование, вместо того чтобы поскорее убраться из дома. Спрыгнув на лужайку со всей мягкостью, на какую был способен, Кливленд услышал вой сирен.
Должен заметить, что мой отец со времени нашего последнего странного разговора, если можно так назвать этот обмен фразами, пребывал в состоянии гнева, который, как говорят, был ужасен, по-библейски грозен, потому что питался отеческими чувствами, таился под спудом и повергал в дрожь. Отец был в ярости. Через Ленни Стерна он передал Фрэнки Бризи требование немедленно с ним связаться. Когда спустя двадцать минут Фрэнки выполнил приказание, отец объявил ему, что отныне Кливленд – его, Бризи, забота. Фрэнки проникся. Интересно, что подумал слегка ошалевший Фрэнки, когда положил на рычаги трубку телефона, чем объяснил внезапный и враждебный интерес Джо Яйца к его бывшей шестерке, тупому байкеру? Он должен был знать известное всем остальным: после смерти жены Джо Бехштейн довольно странно вел себя с сыном. Теперь драгоценный сынок скатился в грязь и снюхался с подонками, а Джо Яйцо закатывает истерики. Когда Джо поручил Фрэнки преподать Кливленду урок, тот, скорее всего, усмехнулся, догадываясь, кому этот урок предназначался на самом деле.
Задание это ни в коем разе нельзя было назвать неприятным. Чего стоило одно удовольствие насолить мерзкому Пуники! Фрэнки велел своим людям держать ухо востро и довольно скоро узнал, что в Фокс-Чепел назревает какое-то дельце. На закате аноним, позвонивший в полицейское управление, продиктовал дежурному предположительный адрес, и дальше все пошло само собой. Полицейские сирены огласили ревом весь обозначенный квартал, а Кливленд, производящий едва ли не больше шума, который насторожил хозяина дома, перекинул куклу через стену и полез за ней следом. Пиджак его треснул на плече, разойдясь по шву. С куклой под мышкой он продирался сквозь лес, не разбирая дороги, и дважды плутал. Ему представлялось происходящее в доме, из которого он бежал: младшие плачут, отец выбегает во двор, старший сын – на улицу, крики: «Полиция! Полиция!» Ветка хлестнула его по щеке под глазом, он увидел красную вспышку. Наконец, выбежав на асфальтовое покрытие у заброшенной стоянки, он завел мотоцикл и рванул прочь.
Только выехав на дорогу и легкомысленно повернув направо, Кливленд понял две вещи: он не знает, куда ехать дальше, и слишком много выпил. Хмель улетучился было, когда Кливленд бежал по лесу, но теперь вернулся, со всей враждебной бесповоротностью, заключенной в словах «что и требовалось доказать». Кливленд резко развернулся и поехал в противоположном направлении, к Хайленд-Парк, не понимая, что же ему делать дальше. Ехать в магазин к Карлу было еще рано, к тому же сначала он должен был забрать Пита в Окленде. Когда он стал понемногу глушить двигатель и уже почти остановился, ему вдруг пришло в голову, что за ним может охотиться не только полиция. Он вспомнил обо мне, потому что загорелся смутной и дикой надеждой, будто я могу кому-то что-то сказать и отвести опасность, если она существует. Затем он вспомнил о Джейн, о другом, нежном и безопасном, мире, и задумался, не рискнуть ли ему и не заявиться ли в ее дом, где он не был уже целых два месяца.
Он пронесся с ревом мимо двух полицейских машин, мчавшихся в противоположном направлении, и услышал, как они с визгом развернулись и бросились за ним в погоню. По-прежнему сжимая куклу под мышкой, он пересек Аллегейни, намереваясь избавиться от хвоста. Через десять минут он уже застыл верхом на мотоцикле на пустой стоянке в Ист-Либерти, за старыми строениями, которые закрывали его со стороны улицы. С трех сторон от него громоздились погрузочные платформы, пустая тара и вильчатые погрузчики без вил. С четвертой стороны торчал небольшой трейлер, служивший офисом, и освещенный таксофон, поднимавшийся из зарослей сорной травы. Кливленд допил то, что оставалось в его фляге, и вытащил из кармана монету.
– Кливленд!
– Ты чем занимаешься, Бехштейн? – спросил он. – Бросай все.
Я лежал на диване и пытался читать эссе о том, что, сколь ни грустно, в группе «Клэш» ударники долго не задерживаются и об общей их склонности к перемене мест. Однако меня постоянно отвлекала мысль, что я не имею никаких планов на вечер и так продолжается с прошлой пятницы, с той самой ночи у Флокс, которую я испортил, не сумев скрыть от нее мое новое ужасающее неприятие ее тела и речи. Я успел провести примерно такой же вечер с Артуром и уже начал сомневаться, что вообще способен испытывать какие бы то ни было чувства или влечения. Я не знал, как воспринимать свою свободу по вечерам – как благословение или как наказание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26