Пусть исчезнут все, кроме Артура, моего удивительного и неповторимого Артура.
– Чему ты улыбаешься?
– Я свободен, – вырвалось у меня.
Артур допивал последний глоток вина, а я смывал крапчатую пленку растительного масла с наших тарелок. Мы собирались выйти на прогулку, когда ожил дверной звонок.
– Кто бы это мог быть?
– Должно быть, я забыл тебе сказать, – произнес он, встал и пошел в прихожую.
Я выключил воду, чтобы слышать, что происходит за пределами кухни, но Артур закрыл за собой дверь. Раньше он никогда такого не делал. Кто бы это мог быть? Мне показалось, что он сказал кому-то «привет» необычно мрачным тоном. Потом я услышал, как ему ответил женский голос. В коридоре упало что-то тяжелое, потом раздался громкий звук поцелуя, настоящее чмоканье. Я отложил губку, вытер руки о штаны и пошел в прихожую.
Артур, залившийся яркой краской, тянул какую-то женщину в сторону гостиной. У нее были такие же голубые и холодные глаза, как у него, только обведенные темными кругами. И такой же прямой нос, и его рот, между двумя глубокими мимическими морщинами, и его светлые волосы, только длинные и густые, с белыми прядями, обесцвеченными возрастом. Блеклая одежда плохо на ней сидела, и крохотный серебряный Иисус корчился на кресте, который висел у нее на шее. В том, как она кивала, в запущенности ее красных рук угадывалась привычка к тяжелому труду и горестям, и сейчас она глядела на меня так, словно ожидала плохих вестей.
– Арт Бехштейн, это моя мать. Ундина Леконт. Мама, это мой друг Арт. – Он представил нас друг другу поспешно, сопровождая слова странными, рубящими движениями руки, после чего стал в буквальном смысле выталкивать мать из коридора в гостиную.
– Ух ты, здравствуйте, миссис Леконт, я так рад с вами познакомиться, – заговорил я с напором. Мне не хотелось, чтобы Артур отказал мне в этом ключе, в этой возможности хотя бы мельком заглянуть в его мир, полный тайн и загадок.
Миссис Леконт, однако, избегала смотреть мне в лицо. Ее глаза все время были опущены на огрубевшие руки. Она густо покраснела, совсем как Артур, и я мог бы умилиться их сходству, если бы не почувствовал острый приступ стыда. Мне показалось, что это я совратил Артура. Слово «разврат» не выходило у меня из ума.
– Я просто зашла, чтобы занести кое-что из починенных вещей Артура, – невнятно проговорила она. – Твои рубашечки, дорогой. Я пришила новые пуговицы и поправила тут воротничок.
– Здорово, мам, спасибо. Ладно, пошли в гостиную, вот сюда. Это замечательный дом. – Когда они были уже в дверях гостиной, он повернулся ко мне: – Я сейчас вернусь и помогу тебя домыть посуду. А потом мы сходим погулять.
– Понятно, – сказал я, но это не умерило моей решимости.
Я зажег огонь под чайником, в пять минут составил на поднос чашки, ложки и сахарницу и понес в гостиную. Я застал мать и сына в тот момент, когда они собирались вставать.
– Кофе? – предложил я.
Они медленно опустились обратно на фантастические стулья. Одновременно и с одинаковым выражением загнанных в угол. Я сервировал кофе, переживая острейшее разочарование, шок и возмущение тем, какой простой и незатейливой оказалась его мать. Для меня она была мифическим существом, и этому, возможно, я был обязан крахом иллюзий и растерянностью. Но самое тревожное заключалось в том, что, глядя на ее грустное морщинистое лицо и поношенную безвкусную одежду, я вдруг понял, что – в фундаментальном смысле – абсолютно ничего не знаю об Артуре. Я сам вообразил, без всяких намеков и уверений с его стороны, что эти манеры, умение одеваться и вкус в одежде проистекают из хорошего достатка: загородный дом, три машины в семье, частные учителя, чинные танцы и чаепития. Теперь же я стал понимать, что Артур по большому счету сделал себя сам.
– Не знаю, как тебя пускают в такие дома, – произнесла миссис Леконт с робкой улыбкой, разглядывая хорошенькие штучки, развешенные по стенам. – Они всегда такие большие, пустые и шикарные. Они похожи на…
– Да, мама?
– Миссис Леконт, – встрял я. – Я так рад с вами познакомиться! Я очень много о вас слышал.
– О! – она шумно хлебнула кофе, моргнула и уставилась в свою чашку.
Мы вцепились в свои чашки и сидели. Наверное, четыре или пять ангелов молчания пролетело через комнату.
– Ты ходил к мессе в воскресенье? – спросила она наконец и сразу опустила голову, ожидая ответа сына.
– Нет, мам, не ходил. Я не ходил в церковь с Пепельной среды. – Он солгал, и это меня удивило. На моей памяти он несколько раз ходил к мессе, заявляя без тени смущения, что благодаря этому чувствует себя Хорошим Человеком. – Ты знаешь, что особенного в Пепельной среде, Арт? – спросил он меня. – Все священники собираются во вторник вечером…
– Прошу тебя, – тихо произнесла его мать, и ее чашечка застучала о тонкое блюдце.
– …и закатывают знатную вечеринку.
– Артур. – Она поставила чашку на стол.
– А потом в среду утром они высыпают содержимое пепельниц в большую миску…
– Артур, я ухожу. – Миссис Леконт встала. Ее трясло.
Я понял, что эти отношения, как и все остальные, для Артура были игрой. Он подошел к богохульству ровно на то расстояние, которое требовалось, чтобы она заплакала. Наверное, дальше последует ритуал прощания.
– Пожалуйста, не уходите, – попросил я. – Миссис Леконт, выпейте еще кофе.
– Нет, я должна идти, – промолвила она и впервые посмотрела на меня грустными глазами. – Мне завтра рано вставать, но спасибо за предложение, дорогой.
Последнее слово она произнесла еле слышно и, наверное, автоматически, однако оно тронуло меня до глубины души. В конце концов, она была матерью Артура, и я не хотел, чтобы она считала меня Посланцем Ада, прибывшим с одной-единственной целью – развратить ее сына. Матери всегда считали меня распущенным.
– Да? А чем вы занимаетесь? – спросил я.
Артур встал и положил руки ей на плечи, собираясь волоком тащить ее до двери.
– Спасибо, что зашла, мама. И спасибо за рубашки.
– Я убираю в домах. В таких, как этот, – последовал тихий ответ.
Она бросила последний тоскливый и жалкий взгляд на поблескивающую бронзу и каучуконосы, украшающие салон Предсказательницы Погоды. Артур поцеловал ее в щеку и выпроводил за дверь. Закрыв ее за матерью, он привалился к ней, раскинув руки и переводя дыхание. Так в кино всегда делают персонажи, избавившиеся от скучного кавалера или мерзкого чудища.
День закончился, как всегда, в постели, только на этот раз впервые наши ритмы не совпадали. Ласки и прикосновения не имели прежнего эффекта, и нам быстро стало ясно: что-то пошло не так.
– Я больше тебя не привлекаю, – заявил он, прикрыв рукой глаза.
– Чепуха, – возразил я. – Сейчас ты более обворожителен, чем когда бы то ни было.
– Из-за того, что моя мать – горничная?
– Из-за того, что твоя воображаемая мать – герцогиня. – И я описал, на какое воспитание и детство намекает стиль его поведения.
– Так было у Кливленда, – заметил он. – Частные учителя, загородный дом. У него все это было. Ха! Посмотри, кем он стал сейчас!
– Может, вас подменили при рождении?
– То, что ты видел сегодня вечером, не имеет ничего общего со мной! – Он сел и впился в меня взглядом, будто наказывая за провинность.
– Не имеет.
– Человек становится таким, каким хочет.
– Надеюсь, что ты прав, – произнес я, думая не о себе, а о нем.
– А что? И вообще, кто такой твой отец? Еврейский неонацист? Проктолог?
– Давай оденемся и прогуляемся, – предложил я.
– Нет, минуточку! Чем занимается твой отец? Давай, Арт, рассказывай. Брось, так нечестно. Ты обо мне знаешь, а я – нет.
– Я люблю тебя, – ответил я и встал, чтобы надеть брюки.
Мы долго шли, оставляя позади благоуханные темные улицы Шейдисайд, где вам приходится отодвигать в сторону низкие и буйно разросшиеся ветви деревьев и прорывать завесы паутины, которая соткана над тротуаром и оставляет щекочущие нити на губах и ресницах. Мы дошли почти до конца Ист-Либерти, и район заметно беднел на глазах. Растительность становилась все более чахлой и редкой, пока не исчезла вовсе. Мы оказались на углу торговой улицы, среди рваного облака чернокожих неудачников, хохочущих у питейного заведения на углу и возле забранных стальными решетками и жалюзи витрин закрытых магазинов. Мы замерли в нерешительности на краю этого запертого квартала, и Артур сказал, что нам стоит повернуть назад. Я услышал рычание собаки. Рядом с нами перед светофором остановился грузовичок, в его кузове сидел на привязи разъяренный доберман-пинчер, буквально источавший волны ярости. Каждый взрыв нервного смеха на углу провоцировал собаку на следующий приступ.
– Боже мой, – вздохнул Артур.
– Действительно, – отозвался я. – Бешеная собака.
– Это Кливленд.
– Да ладно, – отмахнулся я. – Все не так плохо. – А потом мне пришло в голову, что он вполне мог столкнуться с Кливлендом, как недавно произошло со мной, и просто об этом промолчать. Потом я посмотрел в кабину грузовичка и на пассажирском сиденье увидел смеющегося Кливленда, который стряхивал пепел с сигареты в окно.
– Что он тут делает? С кем он? – спросил я, стараясь разглядеть водителя грузовичка.
Пес продолжал рычать на одной ноте, будто биологическая машина, созданная для того, чтобы облаивать смеющихся чернокожих.
– Он нас не видит, – проговорил Артур. – Эй, Кливленд!
Кливленд обернулся, у него отвисла челюсть. Потом он усмехнулся и радостно нам помахал. Он что-то сказал, но я не расслышал что. Загорелся зеленый, и грузовик с визгом рванул вперед. Доберман вскинул передние лапы на борт и высунул голову под порыв ветра.
– Чем это он сейчас занимается? – рассмеялся Артур. – Ну и собака!
– Да, собака знатная, – согласился я. – А о том, чем он занимается, можно только догадываться.
Мы посмеялись, но по дороге домой, пока Артур шутил и балагурил, я не проронил ни слова. Меня ничто не могло ободрить. Странно, но болтовня Артура только раздражала меня, потому что, невзирая на мои полуденные мысли, я ужасно боялся, что видел Кливленда в последний раз. Позже мы занялись-таки любовью, но все прошло как-то натянуто и почти без слов. Когда мы закончили, Артур напомнил, что нам осталось всего три дня до возвращения хозяев дома. Я напрягся.
– И что будет потом? – высказал я вслух вопрос, который посетил меня впервые.
– Да, что будет потом?
– Куда ты пойдешь?
– Ну, я вообще-то думал о славном местечке, которое ты снимаешь на Террасе и которое в последнее время незаслуженно пустует.
– Не знаю, – пробормотал я и тут же с внутренним содроганием почувствовал, как возвращается такое знакомое ощущение тяжести.
Но Артур только обронил:
– Ладно, – и перевернулся на другой бок.
Итак, утром следующего воскресенья, полусонные, мы покинули Дом Предсказательницы Погоды. Из-за того что я никак не мог разобраться в своих желаниях, Артур прожил у меня три тяжких дня, лишенных всякой эротики, пока не переехал в следующий дом, который требовал присмотра в отсутствие хозяев.
21. Конец света
Однажды утром в конце первой недели странного нового августа я проснулся от телефонного звонка. Женщина из Хиллмановской библиотеки ледяным тоном проинформировала, что мне было выслано несколько уведомлений о необходимости сдать книгу Зигмунда Фрейда под названием «Избранные письма к Вильгельму Флису» еще десятого июня. Если я не верну книгу немедленно, то мне не выдадут диплом или прибегнут к иным мерам, которые непременно повлияют на перспективы моего трудоустройства. Если я не отнесусь с должным вниманием к этому последнему предупреждению, дело о книге будет передано в агентство по сбору платежей.
– Я вернул эту книгу в июле, – пролепетал я, протирая глаза. Я прекрасно помнил тот день. Мне не попадались на глаза никакие уведомления, но поскольку я сменил место жительство в самом начале лета, они вполне могли быть утеряны.
– Ну, в таком случае вам следует прийти в библиотеку и сделать запрос в отделе поиска и восстановления, – голос на минуту смягчился.
Разумеется, я старался не приближаться к Хиллмановской библиотеке. Я ходил на работу глухими улочками, обедал в подсобке магазина и был постоянно начеку, готовый бежать при виде ленточек цвета морской воды. Мы с Артуром, следуя негласному соглашению, не обсуждали его дела на работе, и если у него и случались неприятные стычки возле каталогов или фонтанчика с питьевой водой, если мерзкие слухи о нем и циркулировали в справочном отделе, отделах новых поступлений, дарений и обмена, я о них ничего не знал. Я умолял разгневанную библиотекаршу позволить мне справиться насчет книги по телефону, но она не желала даже слышать об этом. Она повесила трубку, не дождавшись окончания моей речи.
У Артура был выходной. Я нашел клочок бумаги, на котором записал его новый номер и позвонил, чтобы узнать, что ему известно об отделе поиска и восстановления, но мне ответил его сонным голосом новый автоответчик. Потом я вспомнил, что он собирался провести день с драгоценной Ри-ри и ее кузенами в Латроубе. Он давно обещал ей присоединиться к ним.
– Это Арт, – сказал я после звукового сигнала. – И я собираюсь отправиться в пасть ко льву.
Я утешал себя мыслью, что, по крайней мере, все сойдет проще, если его не будет в библиотеке, когда я наконец вновь переступлю ее порог. Через полчаса я входил в библиотеку. Фанатам подсознательного будет небезынтересно, что я уделил особое внимание своему туалету, выдержав его в летних тонах: брюки цвета хаки, белая рубашка в тонкую розово-оранжевую полоску и свободно повязанный хлопковый галстук из Гонконга. Я торопливо направился к высокому манерному парню за центральной стойкой и украдкой осматривался, пока шел.
– Я хочу подать запрос в отдел поиска и восстановления, – заявил я.
У него вытянулось лицо:
– Ч-что, простите?
– Мне сегодня позвонили из библиотеки и сказали, что я должен подать запрос в отдел поиска и восстановления. – Я оглянулся через плечо на лифты, опасаясь, что в любую минуту меня засекут и сцапают.
– Ага, – протянул он. – Ясно.
Я знал, что библиотеки часто посещают судорожно подергивающиеся и бормочущие параноики, которым везде мерещатся грандиозные заговоры. Поэтому я был смущен взглядом, которым смерил меня этот парень. Он явно считал, что за моим настойчивым желанием связаться с отделом поиска и восстановления обязательно стоит бредовая идея. Например, вера в то, что Ричард Никсон, Стивен Кинг и Анита Лус имеют самое непосредственное отношение к гибели «Титаника» и исчезновению сына Эррола Флинна в Камбодже.
– Наверное, я должен заполнить какую-нибудь форму, – пояснил я свою мысль.
– Да? Я об этом ни разу не слышал. А вы знаете, с кем разговаривали? Нет? Тогда, может быть, вам стоит подойти к администратору и уточнить?
– Э-э, я боюсь… Я надеялся, что смогу попросить вас об этом. Ха-ха! Понимаете, я бы не хотел встречаться с одним человеком, который здесь работает.
Его глаза озарились пониманием, брови задвигались. Изобразив на лице тяжелые раздумья, он подвинул стул и уселся. Потом взял карандаш и постучал себя по виску.
– Наберитесь храбрости, – посоветовал мне он.
Замечательно. Я замер как парализованный на пороге коридора, ведущего к лифтам. Она была на месте, за своей решеткой, одетая так, чтобы разить наповал: жемчуга и голубое открытое платье. Ее высветленные пряди стали еще светлей – тон рыжеватой блондинки – и были убраны наверх, вписаны в пальмовую крону ее прически, которая вздымалась над головой и выбрасывала наружу яркие концы прядей, как легкомысленные и прелестные молодые побеги. Она подняла загорелое лицо, на котором почти не было косметики. Стебли ее волос качнулась. Я ожидал прочесть на ее лице гнев, стыд или презрение, но ничего этого не было. Флокс широко улыбнулась. Когда она сверкнула такой знакомой, нежданной улыбкой, я с трудом сдержал желание броситься к ней со всех ног и прижаться лицом к решетке на ее окне, которое я так любил. Я устоял и пошел, медленно переставляя непослушные ноги и держа перед собой руки, будто собирался поймать брошенный мне надувной мяч. Когда я проходил мимо лифтов, стрелка, указывающая вверх, загорелась и трижды раздался мелодичный сигнал. Двери раздвинулись, словно пробормотав что-то одобрительное, и коридор позади меня заполнился немногочисленной публикой.
– Флокс, – произнес я, совсем рядом с ее губами. – Ах, Флокс!
– Ты любишь меня? – спросила она, все еще сидя, светясь сдержанной радостью. Она явно считала себя хозяйкой положения. Таким легким, безразличным тоном спрашивают у посетителей: «Чем могу быть полезна?»
Не задумываясь, я ответил ей, что люблю.
– Подожди, – сказала она, отвернулась, встала и в следующую минуту уже вышла из офиса, покачивая бедрами. Теперь она возникла по другую сторону окна, и наши руки встретились, пальцы переплелись, я прижался губами к ее губам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Чему ты улыбаешься?
– Я свободен, – вырвалось у меня.
Артур допивал последний глоток вина, а я смывал крапчатую пленку растительного масла с наших тарелок. Мы собирались выйти на прогулку, когда ожил дверной звонок.
– Кто бы это мог быть?
– Должно быть, я забыл тебе сказать, – произнес он, встал и пошел в прихожую.
Я выключил воду, чтобы слышать, что происходит за пределами кухни, но Артур закрыл за собой дверь. Раньше он никогда такого не делал. Кто бы это мог быть? Мне показалось, что он сказал кому-то «привет» необычно мрачным тоном. Потом я услышал, как ему ответил женский голос. В коридоре упало что-то тяжелое, потом раздался громкий звук поцелуя, настоящее чмоканье. Я отложил губку, вытер руки о штаны и пошел в прихожую.
Артур, залившийся яркой краской, тянул какую-то женщину в сторону гостиной. У нее были такие же голубые и холодные глаза, как у него, только обведенные темными кругами. И такой же прямой нос, и его рот, между двумя глубокими мимическими морщинами, и его светлые волосы, только длинные и густые, с белыми прядями, обесцвеченными возрастом. Блеклая одежда плохо на ней сидела, и крохотный серебряный Иисус корчился на кресте, который висел у нее на шее. В том, как она кивала, в запущенности ее красных рук угадывалась привычка к тяжелому труду и горестям, и сейчас она глядела на меня так, словно ожидала плохих вестей.
– Арт Бехштейн, это моя мать. Ундина Леконт. Мама, это мой друг Арт. – Он представил нас друг другу поспешно, сопровождая слова странными, рубящими движениями руки, после чего стал в буквальном смысле выталкивать мать из коридора в гостиную.
– Ух ты, здравствуйте, миссис Леконт, я так рад с вами познакомиться, – заговорил я с напором. Мне не хотелось, чтобы Артур отказал мне в этом ключе, в этой возможности хотя бы мельком заглянуть в его мир, полный тайн и загадок.
Миссис Леконт, однако, избегала смотреть мне в лицо. Ее глаза все время были опущены на огрубевшие руки. Она густо покраснела, совсем как Артур, и я мог бы умилиться их сходству, если бы не почувствовал острый приступ стыда. Мне показалось, что это я совратил Артура. Слово «разврат» не выходило у меня из ума.
– Я просто зашла, чтобы занести кое-что из починенных вещей Артура, – невнятно проговорила она. – Твои рубашечки, дорогой. Я пришила новые пуговицы и поправила тут воротничок.
– Здорово, мам, спасибо. Ладно, пошли в гостиную, вот сюда. Это замечательный дом. – Когда они были уже в дверях гостиной, он повернулся ко мне: – Я сейчас вернусь и помогу тебя домыть посуду. А потом мы сходим погулять.
– Понятно, – сказал я, но это не умерило моей решимости.
Я зажег огонь под чайником, в пять минут составил на поднос чашки, ложки и сахарницу и понес в гостиную. Я застал мать и сына в тот момент, когда они собирались вставать.
– Кофе? – предложил я.
Они медленно опустились обратно на фантастические стулья. Одновременно и с одинаковым выражением загнанных в угол. Я сервировал кофе, переживая острейшее разочарование, шок и возмущение тем, какой простой и незатейливой оказалась его мать. Для меня она была мифическим существом, и этому, возможно, я был обязан крахом иллюзий и растерянностью. Но самое тревожное заключалось в том, что, глядя на ее грустное морщинистое лицо и поношенную безвкусную одежду, я вдруг понял, что – в фундаментальном смысле – абсолютно ничего не знаю об Артуре. Я сам вообразил, без всяких намеков и уверений с его стороны, что эти манеры, умение одеваться и вкус в одежде проистекают из хорошего достатка: загородный дом, три машины в семье, частные учителя, чинные танцы и чаепития. Теперь же я стал понимать, что Артур по большому счету сделал себя сам.
– Не знаю, как тебя пускают в такие дома, – произнесла миссис Леконт с робкой улыбкой, разглядывая хорошенькие штучки, развешенные по стенам. – Они всегда такие большие, пустые и шикарные. Они похожи на…
– Да, мама?
– Миссис Леконт, – встрял я. – Я так рад с вами познакомиться! Я очень много о вас слышал.
– О! – она шумно хлебнула кофе, моргнула и уставилась в свою чашку.
Мы вцепились в свои чашки и сидели. Наверное, четыре или пять ангелов молчания пролетело через комнату.
– Ты ходил к мессе в воскресенье? – спросила она наконец и сразу опустила голову, ожидая ответа сына.
– Нет, мам, не ходил. Я не ходил в церковь с Пепельной среды. – Он солгал, и это меня удивило. На моей памяти он несколько раз ходил к мессе, заявляя без тени смущения, что благодаря этому чувствует себя Хорошим Человеком. – Ты знаешь, что особенного в Пепельной среде, Арт? – спросил он меня. – Все священники собираются во вторник вечером…
– Прошу тебя, – тихо произнесла его мать, и ее чашечка застучала о тонкое блюдце.
– …и закатывают знатную вечеринку.
– Артур. – Она поставила чашку на стол.
– А потом в среду утром они высыпают содержимое пепельниц в большую миску…
– Артур, я ухожу. – Миссис Леконт встала. Ее трясло.
Я понял, что эти отношения, как и все остальные, для Артура были игрой. Он подошел к богохульству ровно на то расстояние, которое требовалось, чтобы она заплакала. Наверное, дальше последует ритуал прощания.
– Пожалуйста, не уходите, – попросил я. – Миссис Леконт, выпейте еще кофе.
– Нет, я должна идти, – промолвила она и впервые посмотрела на меня грустными глазами. – Мне завтра рано вставать, но спасибо за предложение, дорогой.
Последнее слово она произнесла еле слышно и, наверное, автоматически, однако оно тронуло меня до глубины души. В конце концов, она была матерью Артура, и я не хотел, чтобы она считала меня Посланцем Ада, прибывшим с одной-единственной целью – развратить ее сына. Матери всегда считали меня распущенным.
– Да? А чем вы занимаетесь? – спросил я.
Артур встал и положил руки ей на плечи, собираясь волоком тащить ее до двери.
– Спасибо, что зашла, мама. И спасибо за рубашки.
– Я убираю в домах. В таких, как этот, – последовал тихий ответ.
Она бросила последний тоскливый и жалкий взгляд на поблескивающую бронзу и каучуконосы, украшающие салон Предсказательницы Погоды. Артур поцеловал ее в щеку и выпроводил за дверь. Закрыв ее за матерью, он привалился к ней, раскинув руки и переводя дыхание. Так в кино всегда делают персонажи, избавившиеся от скучного кавалера или мерзкого чудища.
День закончился, как всегда, в постели, только на этот раз впервые наши ритмы не совпадали. Ласки и прикосновения не имели прежнего эффекта, и нам быстро стало ясно: что-то пошло не так.
– Я больше тебя не привлекаю, – заявил он, прикрыв рукой глаза.
– Чепуха, – возразил я. – Сейчас ты более обворожителен, чем когда бы то ни было.
– Из-за того, что моя мать – горничная?
– Из-за того, что твоя воображаемая мать – герцогиня. – И я описал, на какое воспитание и детство намекает стиль его поведения.
– Так было у Кливленда, – заметил он. – Частные учителя, загородный дом. У него все это было. Ха! Посмотри, кем он стал сейчас!
– Может, вас подменили при рождении?
– То, что ты видел сегодня вечером, не имеет ничего общего со мной! – Он сел и впился в меня взглядом, будто наказывая за провинность.
– Не имеет.
– Человек становится таким, каким хочет.
– Надеюсь, что ты прав, – произнес я, думая не о себе, а о нем.
– А что? И вообще, кто такой твой отец? Еврейский неонацист? Проктолог?
– Давай оденемся и прогуляемся, – предложил я.
– Нет, минуточку! Чем занимается твой отец? Давай, Арт, рассказывай. Брось, так нечестно. Ты обо мне знаешь, а я – нет.
– Я люблю тебя, – ответил я и встал, чтобы надеть брюки.
Мы долго шли, оставляя позади благоуханные темные улицы Шейдисайд, где вам приходится отодвигать в сторону низкие и буйно разросшиеся ветви деревьев и прорывать завесы паутины, которая соткана над тротуаром и оставляет щекочущие нити на губах и ресницах. Мы дошли почти до конца Ист-Либерти, и район заметно беднел на глазах. Растительность становилась все более чахлой и редкой, пока не исчезла вовсе. Мы оказались на углу торговой улицы, среди рваного облака чернокожих неудачников, хохочущих у питейного заведения на углу и возле забранных стальными решетками и жалюзи витрин закрытых магазинов. Мы замерли в нерешительности на краю этого запертого квартала, и Артур сказал, что нам стоит повернуть назад. Я услышал рычание собаки. Рядом с нами перед светофором остановился грузовичок, в его кузове сидел на привязи разъяренный доберман-пинчер, буквально источавший волны ярости. Каждый взрыв нервного смеха на углу провоцировал собаку на следующий приступ.
– Боже мой, – вздохнул Артур.
– Действительно, – отозвался я. – Бешеная собака.
– Это Кливленд.
– Да ладно, – отмахнулся я. – Все не так плохо. – А потом мне пришло в голову, что он вполне мог столкнуться с Кливлендом, как недавно произошло со мной, и просто об этом промолчать. Потом я посмотрел в кабину грузовичка и на пассажирском сиденье увидел смеющегося Кливленда, который стряхивал пепел с сигареты в окно.
– Что он тут делает? С кем он? – спросил я, стараясь разглядеть водителя грузовичка.
Пес продолжал рычать на одной ноте, будто биологическая машина, созданная для того, чтобы облаивать смеющихся чернокожих.
– Он нас не видит, – проговорил Артур. – Эй, Кливленд!
Кливленд обернулся, у него отвисла челюсть. Потом он усмехнулся и радостно нам помахал. Он что-то сказал, но я не расслышал что. Загорелся зеленый, и грузовик с визгом рванул вперед. Доберман вскинул передние лапы на борт и высунул голову под порыв ветра.
– Чем это он сейчас занимается? – рассмеялся Артур. – Ну и собака!
– Да, собака знатная, – согласился я. – А о том, чем он занимается, можно только догадываться.
Мы посмеялись, но по дороге домой, пока Артур шутил и балагурил, я не проронил ни слова. Меня ничто не могло ободрить. Странно, но болтовня Артура только раздражала меня, потому что, невзирая на мои полуденные мысли, я ужасно боялся, что видел Кливленда в последний раз. Позже мы занялись-таки любовью, но все прошло как-то натянуто и почти без слов. Когда мы закончили, Артур напомнил, что нам осталось всего три дня до возвращения хозяев дома. Я напрягся.
– И что будет потом? – высказал я вслух вопрос, который посетил меня впервые.
– Да, что будет потом?
– Куда ты пойдешь?
– Ну, я вообще-то думал о славном местечке, которое ты снимаешь на Террасе и которое в последнее время незаслуженно пустует.
– Не знаю, – пробормотал я и тут же с внутренним содроганием почувствовал, как возвращается такое знакомое ощущение тяжести.
Но Артур только обронил:
– Ладно, – и перевернулся на другой бок.
Итак, утром следующего воскресенья, полусонные, мы покинули Дом Предсказательницы Погоды. Из-за того что я никак не мог разобраться в своих желаниях, Артур прожил у меня три тяжких дня, лишенных всякой эротики, пока не переехал в следующий дом, который требовал присмотра в отсутствие хозяев.
21. Конец света
Однажды утром в конце первой недели странного нового августа я проснулся от телефонного звонка. Женщина из Хиллмановской библиотеки ледяным тоном проинформировала, что мне было выслано несколько уведомлений о необходимости сдать книгу Зигмунда Фрейда под названием «Избранные письма к Вильгельму Флису» еще десятого июня. Если я не верну книгу немедленно, то мне не выдадут диплом или прибегнут к иным мерам, которые непременно повлияют на перспективы моего трудоустройства. Если я не отнесусь с должным вниманием к этому последнему предупреждению, дело о книге будет передано в агентство по сбору платежей.
– Я вернул эту книгу в июле, – пролепетал я, протирая глаза. Я прекрасно помнил тот день. Мне не попадались на глаза никакие уведомления, но поскольку я сменил место жительство в самом начале лета, они вполне могли быть утеряны.
– Ну, в таком случае вам следует прийти в библиотеку и сделать запрос в отделе поиска и восстановления, – голос на минуту смягчился.
Разумеется, я старался не приближаться к Хиллмановской библиотеке. Я ходил на работу глухими улочками, обедал в подсобке магазина и был постоянно начеку, готовый бежать при виде ленточек цвета морской воды. Мы с Артуром, следуя негласному соглашению, не обсуждали его дела на работе, и если у него и случались неприятные стычки возле каталогов или фонтанчика с питьевой водой, если мерзкие слухи о нем и циркулировали в справочном отделе, отделах новых поступлений, дарений и обмена, я о них ничего не знал. Я умолял разгневанную библиотекаршу позволить мне справиться насчет книги по телефону, но она не желала даже слышать об этом. Она повесила трубку, не дождавшись окончания моей речи.
У Артура был выходной. Я нашел клочок бумаги, на котором записал его новый номер и позвонил, чтобы узнать, что ему известно об отделе поиска и восстановления, но мне ответил его сонным голосом новый автоответчик. Потом я вспомнил, что он собирался провести день с драгоценной Ри-ри и ее кузенами в Латроубе. Он давно обещал ей присоединиться к ним.
– Это Арт, – сказал я после звукового сигнала. – И я собираюсь отправиться в пасть ко льву.
Я утешал себя мыслью, что, по крайней мере, все сойдет проще, если его не будет в библиотеке, когда я наконец вновь переступлю ее порог. Через полчаса я входил в библиотеку. Фанатам подсознательного будет небезынтересно, что я уделил особое внимание своему туалету, выдержав его в летних тонах: брюки цвета хаки, белая рубашка в тонкую розово-оранжевую полоску и свободно повязанный хлопковый галстук из Гонконга. Я торопливо направился к высокому манерному парню за центральной стойкой и украдкой осматривался, пока шел.
– Я хочу подать запрос в отдел поиска и восстановления, – заявил я.
У него вытянулось лицо:
– Ч-что, простите?
– Мне сегодня позвонили из библиотеки и сказали, что я должен подать запрос в отдел поиска и восстановления. – Я оглянулся через плечо на лифты, опасаясь, что в любую минуту меня засекут и сцапают.
– Ага, – протянул он. – Ясно.
Я знал, что библиотеки часто посещают судорожно подергивающиеся и бормочущие параноики, которым везде мерещатся грандиозные заговоры. Поэтому я был смущен взглядом, которым смерил меня этот парень. Он явно считал, что за моим настойчивым желанием связаться с отделом поиска и восстановления обязательно стоит бредовая идея. Например, вера в то, что Ричард Никсон, Стивен Кинг и Анита Лус имеют самое непосредственное отношение к гибели «Титаника» и исчезновению сына Эррола Флинна в Камбодже.
– Наверное, я должен заполнить какую-нибудь форму, – пояснил я свою мысль.
– Да? Я об этом ни разу не слышал. А вы знаете, с кем разговаривали? Нет? Тогда, может быть, вам стоит подойти к администратору и уточнить?
– Э-э, я боюсь… Я надеялся, что смогу попросить вас об этом. Ха-ха! Понимаете, я бы не хотел встречаться с одним человеком, который здесь работает.
Его глаза озарились пониманием, брови задвигались. Изобразив на лице тяжелые раздумья, он подвинул стул и уселся. Потом взял карандаш и постучал себя по виску.
– Наберитесь храбрости, – посоветовал мне он.
Замечательно. Я замер как парализованный на пороге коридора, ведущего к лифтам. Она была на месте, за своей решеткой, одетая так, чтобы разить наповал: жемчуга и голубое открытое платье. Ее высветленные пряди стали еще светлей – тон рыжеватой блондинки – и были убраны наверх, вписаны в пальмовую крону ее прически, которая вздымалась над головой и выбрасывала наружу яркие концы прядей, как легкомысленные и прелестные молодые побеги. Она подняла загорелое лицо, на котором почти не было косметики. Стебли ее волос качнулась. Я ожидал прочесть на ее лице гнев, стыд или презрение, но ничего этого не было. Флокс широко улыбнулась. Когда она сверкнула такой знакомой, нежданной улыбкой, я с трудом сдержал желание броситься к ней со всех ног и прижаться лицом к решетке на ее окне, которое я так любил. Я устоял и пошел, медленно переставляя непослушные ноги и держа перед собой руки, будто собирался поймать брошенный мне надувной мяч. Когда я проходил мимо лифтов, стрелка, указывающая вверх, загорелась и трижды раздался мелодичный сигнал. Двери раздвинулись, словно пробормотав что-то одобрительное, и коридор позади меня заполнился немногочисленной публикой.
– Флокс, – произнес я, совсем рядом с ее губами. – Ах, Флокс!
– Ты любишь меня? – спросила она, все еще сидя, светясь сдержанной радостью. Она явно считала себя хозяйкой положения. Таким легким, безразличным тоном спрашивают у посетителей: «Чем могу быть полезна?»
Не задумываясь, я ответил ей, что люблю.
– Подожди, – сказала она, отвернулась, встала и в следующую минуту уже вышла из офиса, покачивая бедрами. Теперь она возникла по другую сторону окна, и наши руки встретились, пальцы переплелись, я прижался губами к ее губам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26