Я кивнул остальным мужчинам, которые кивнули мне. – Прости, что побеспокоил вас. Это мой друг Кливленд.
Отец поднялся навстречу и поцеловал меня. Они с Кливлендом обменялись рукопожатиями.
– Джо, я знаю Кливленда, – осторожно произнес Фрэнки.
Отец посмотрел на меня.
– Очень рад знакомству с вами, мистер Бехштейн, – вмешался Кливленд. – Это я виноват в том, что мы вам помешали. Я хотел встретиться с вами.
– Рад познакомиться, – тихо произнес отец.
– Это один из моих ребят, – вставил слово Фрэнки.
– Почему бы вам с Кливлендом не занять себя чем-нибудь на пару часов, Арт? А потом мы поужинаем вместе. – Он смотрел на меня не моргая.
– Да. Не у всех тут летние каникулы, Арт, – захихикал дядюшка Ленни. – Кое-кому приходится работать даже в самые жаркие деньки.
– Все, ребята, я занят. До встречи.
– Джо, пусть побудут чуток, – сказал лысеющий блондин с доброжелательными голубыми глазами и сломанным, как у боксера, носом. Он поднял газету и положил ее рядом с собой. Это был Карл Пуники, по кличке Пун. Правда, в то время я этого еще не знал. Как не знал еще трех вещей. Первое: он считался крупнейшим скупщиком краденых драгоценностей. Второе: он целый год воевал с Фрэнки Бризи за небольшой участок долины Мононгахилы. И третье: у него был сын, байкер, которого он обожал и с которым встречался каждое воскресенье за обедом. – Я ни разу не видел твоего парня, Джо.
Мой отец был вынужден вести дела с этим человеком, поэтому встал, положил руку мне на плечо и сказал:
– Артур, это мистер Пуники.
И мы пошли по комнате. Я пожимал руки. Кливленд тоже. Я заметил, как мистер Пуники с отеческим умилением рассматривает галстук Кливленда.
– Ну что? – спросил отец. – Вы просто зашли поздороваться?
– Да, – ответил Кливленд.
– Нет, – возразил я. – У нас было к тебе дело.
Наверное, мы с Кливлендом обменялись парой взглядов, достойных Хейли Миллс и как бы говоривших: ну и что нам теперь делать? – потому что все присутствующие рассмеялись.
– Этому парню здесь не место, – вдруг взбеленился Фрэнки. – Он шестерка.
– Пап, Кливленду нужна работа, – заметил я. Фрэнки Бризи вскочил и сжал кулаки.
– Кливленд хотел бы найти работу – поправил он.
– Это глупо, – поморщился отец.
– Я дам Кливленду работу, – вмешался мистер Пуники. Он вытащил из кармана ручку, оторвал аккуратный клочок от цветного конверта, в который был вложен отцовский билет, что-то написал на нем и отдал его Кливленду.
– Увидимся в пять, – произнес отец почти шепотом. Он так сильно нахмурился, что, казалось, его лоб пересекает одна длинная бровь. И побагровел. – Наедине.
В ту же секунду я понял, что зашел слишком далеко и никакой ужин мне теперь не поможет.
– Я не смогу прийти, пап, – буркнул я. – Извини, я занят. – Я начал было плакать, потом остановился. Мне захотелось зевнуть. – Пойдем, Кливленд.
– Готов поспорить, что работа будет веселенькая, – тихо говорил Кливленд, пока мы шли через нарядный вестибюль. – Более соответствующая моим дурацким вкусам и предубеждениям.
Мы долго ждали лифта. В прохладном коридоре было очень тихо. Наконец медные створки разъехались. По пути вниз Кливленд намеренно встал под объявлением: «Не курить. Штраф пятьсот долларов» – и зажег сигарету. Меня передернуло от никчемности и театральности этого жеста.
Я не заметил, как проглотил половину своего пива. Мы оба были не в себе, только Кливлендом владели нервические мечтания, а мной – апатия. Когда я наконец признал легкий хлебный вкус пива и огляделся, то не смог вспомнить, как попал в бар. Я сидел на самом последнем стуле возле окна и мог видеть яркий день и солнечные красные кирпичи Маркет-сквер. Я позволил себе на мгновение расслабиться в теплых токах воздуха, подгоняемого ленивыми лопастями вентиляторов, и успокоительных солоноватых испарениях мертвых моллюсков, которые витали вокруг. Карл Пуники прошел мимо бара, не заглянув в окно. Прежде чем пропасть из виду, он провел рукой по редеющим светлым волосам и передернул плечами. С моей подрагивавшей сигареты упал столбик пепла.
– Ох, Арт, я только сейчас понял, – произнес Кливленд. – Прости.
– Ха! Спасибо.
– Нет, правда. Это испортит твои отношения со стариком?
– Да. Не знаю. Нет, наверное. У нас и без этого не все было в порядке.
– Ты злишься на меня, Бехштейн? Не надо. – Белая оправа придавала его лицу проказливый вид. Вдруг он сказал спокойно: – У меня прекрасное предчувствие! – И допил свое пиво. – Все получается по-моему. «А кукуруза вымахала слону по глаз…»
Я засмеялся и наконец посмотрел на него. В какое-то мгновение этого дня, на излете знойного июля, который побил рекорд двадцать шестого или какого-то еще года, мои отношения с Кливлендом стали терять напряженность и рождали неловкое желание посмеяться надо всем.
– Я должен позвонить Флокс, – сообщил я, думая, что должен позвонить Артуру. Соскользнув со своего стула, я пошел мимо старых фотографий и мужчин возле барной стойки, нащупывая в кармане монеты.
– Алло? – Боже мой, это был голос Флокс.
– А, привет!
«Оператор, оператор, тут какая-то ошибка!»
– А, это ты!
– Здравствуй, Флокс. Мне очень плохо, и я не хотел бы сейчас об этом разговаривать. Как ты?
– Злюсь. – Она постукивала по трубке. – Ты где?
– В центре. С Кливлендом.
– Хорошо. Там и оставайся.
– А может, я сейчас приеду к тебе?
– Нет, – сказала она уже тише. – Я не хочу. – Она была очень холодна. – Почему бы тебе не позвонить Артуру?
– Флокс! Хорошо, я так и сделаю.
– Нет, Арт, приезжай!
– Нет, я последую твоему совету и позвоню Артуру. – Возникла пауза. Компьютер игрового автомата, стоявшего слева от меня, имитировал женские оргастические стоны. Я осознал, какую глупость только что сморозил.
– Ладно, – согласилась она.
– Ох, Флокс, давай я сейчас приеду.
– Нет, – отрезала она. – Я слишком зла, чтобы тебя сейчас видеть. Я могу наговорить лишнего. Приезжай позже.
События развивались слишком быстро, чтобы у нас было это «позже».
– Я выезжаю.
– Нет. – И она повесила трубку.
Когда я снова набрал ее номер, линия была занята. Поэтому я позвонил Артуру и разбудил его. Он велел мне немедленно приезжать. Я вернулся к столику, чтобы предупредить Кливленда, что уматываю, но его уже не было – только записка на столе и пара смятых долларовых банкнот. Я прочитал записку, сунул ее в карман и пошел садиться на автобус до Шейдисайд.
Артур сочувственно хмыкнул, увидев меня, и милостиво протянул мне руку. Я обнял его и прижал к себе. Мы отстранились друг от друга. У него было загорелое сонное лицо, ресницы на левом глазу слиплись. Запах новой туалетной воды от Кристиана Диора отдавал цитрусом. Как же я был рад его видеть!
– Бедняга! – сказал он. – Выглядишь отвратительно.
– Чувствую себя так же, – признался я. – Обними меня еще раз.
– С тобой действительно случилось что-то ужасное.
– Я и правда в ужасе. Артур, можно…
– Пожалуйста.
Я не почувствовал особой разницы. Мне показалось, что он только что съел сливу.
Он слегка оттолкнул меня, потом снова прижал к себе.
– Ты в состоянии управлять собой?
– Нет, кажется.
– Ну что ж. Тогда сейчас самое время, – объявил он и ущипнул меня за мочку уха. – Пойдем, будем исследовать новые возможности.
– Только, пожалуйста, нельзя ли делать это медленно?
– Нет, – изрек он и оказался прав.
Все произошло очень быстро, на кровати Предсказательницы Погоды. Мы перешли от глубоких поцелуев и одновременно привычной и какой-то перевернутой предварительной игры к совокуплению, которое так долго маячило перед моими глазами, черное и жестокое, улыбающееся, более чуждое, вывороченное наизнанку и знакомое, чем все остальное. Через десять или пятнадцать минут после того, как ноги мои переступили его порог, я, сжимавший правой рукой его твердую, упругую плоть, а левую положивший на его живот, был захвачен чувством, которое, казалось, сделало уготованные нам черные предначертания неизбежными. Мое сердце было разбито и одновременно наполнено вожделением. Я изнемогал, но наслаждался каждой минутой. Я оказался в роли ведомого, и это было странно и приятно.
– Сюда, – произнес я. – Сюда.
– Ты уверен?
– Да. Пожалуйста. Все нормально. Сейчас, или я никогда не решусь на это.
– Тогда нам нужна какая-нибудь смазка.
– Скорее.
Он выбрался из кровати и стал бегать по спальне, разбрасывая газеты и роясь в ящиках, потом исчез в ванной. Я слышал, как он распахнул и захлопнул дверцы аптечки. Он выскочил голышом из дверей спальни, а я ловил топот его ног, торопливо спускающихся на первый этаж. Я лежал на скомканных простынях, бессмысленно глядя на движущиеся стрелки будильника. У меня болели бока от частого дыхания и отчаянного желания быть оттраханным. Стрелки двигались, на окне шевелилась неплотно приставленная москитная сетка. Я снова услышал шаги Артура на лестнице. Он влетел в спальню, задыхаясь, но с улыбкой, и держал в руках бутылку кукурузного масла.
– Смазка! – объявил он, и я засмеялся. Мой смех был похож на разноцветные пузыри, поднимающиеся из глубин расплавленного дегтя.
– Давай!
– Расслабься! Дай мне перевести дыхание! Поцелуй меня, – попросил он.
Было очень больно. Масло оказалось холодным и странным, но когда он сказал, что кончил, я не захотел, чтобы он останавливался. Я попросил его об этом, и он старался изо всех сил, но я заплакал. Он обнял меня, я успокоился, и мы стали снова смеяться над звуком, который, по его словам, я издал. Наши лица были близко друг к другу, но он вдруг резко сел и придвинулся еще ближе, чтобы лучше меня рассмотреть.
– У тебя идет кровь из носа, – сказал он.
Он встал, подошел к широким высоченным окнам спальни, раздвинул шторы и открыл ставни. В комнату ворвался ветер и вечерний свет, сочившийся сквозь кованую железную решетку. На пол упали тонкие прямые тени. На моей подушке были следы крови. Я встал, чтобы взять салфетку, Артур же снял наволочку и направился с ней к окну. Когда я вернулся, он стоял возле подоконника и улыбался новости, которую только что выставил на обозрение всего района.
18. Проницательность
«Каждая женщина в душе полицейский». Потом, гораздо позже, долгое время спустя после того, как то лето взорвалось и осело на землю пеплом и обрывками пестрой бумаги, я сидел в кафе в тихом курортном бретонском городке и разговаривал с парнем из Парижа, подарившим мне этот афоризм. Он пил перно, сладкое и мутноватое, горькое и умиротворяющее, и в подтверждение своей максимы поведал мне историю о детективных талантах своей бывшей невесты. Все время их помолвки он жил на третьем этаже старинного здания в Пятом округе, а на шестом этаже обреталась молодая женщина, которая все время его искушала. Она встречала его возле дверей в полупрозрачном одеянии, когда он вечером возвращался домой с работы, оставляла цветы и разноцветные ленты в его почтовом ящике, звонила по ночам и молчала в трубку. Эта особа была бедна и слегка не в себе, рассказывал он, а у него к тому времени уже имелась невеста, великолепная девушка из хорошей еврейской семьи, принадлежавшей к элите социалистов, и дело шло к свадьбе.
Он уверял, что, хотя соседка была хороша собой, целый год ему удавалось избегать ее объятий, и, разумеется, он никогда не говорил о ней своей богатой невесте. Но однажды, воскресным днем, безо всякой особенной причины он все-таки поддался. Когда все свершилось, соседка поднялась с его постели, надела платье и сандалии и побежал в соседний магазин за бутылкой вина. На лестнице она столкнулась с его невестой, которая приехала, чтобы сделать сюрприз жениху – преподнести ему дорогой подарок. Женщины обменялись короткими взглядами. Богатая невеста поднялась наверх, постучала в дверь, а когда жених открыл, влепила ему пощечину. Она запустила подарком, золоченым туалетным набором, в телевизор и ушла. Больше он никогда ее не видел.
Может быть, его мысль и не верна (хотя звучит неплохо, а это главное для афоризма), но я не успел пробыть и сорока пяти секунд в квартире Флокс, как она обнаружила что-то уличающее в моем лице, голосе, ласках – даже запахе – и обвинила в том, что я вновь проделал в два ночи. Артур потом уснул, а я, мучаясь бессонницей, пересек пустынную Пятую авеню и отправился домой по улицам, свободным от машин.
– Кто это был? – спросила она, оттолкнув меня и схватившись за спинку стула.
– Ты ее не знаешь. – У меня не было сил лгать достаточно убедительно. Она застала меня врасплох. Я мог лишь поглубже вжаться в ее старый диванчик и со страхом ждать, что она скажет дальше.
В то утро она разбудила меня телефонным звонком, и ее голос и это требование немедленно явиться к ней, после трех часов сна и чашки кофе, сказали мне: она все знает. Она стояла посреди своей незатейливой гостиной в драной серой трикотажной рубашке и шортах, сердито скрестив руки на груди, и молчала. Потом начала плакать.
– Прости меня, – пробормотал я, понурясь, в рубашку. – Это ничего не значит. Это ошибка. Мне было так плохо и одиноко, а потом я случайно встретил… девушку, с которой был знаком раньше.
– Клер? – всхлипнула Флокс.
Я посмотрел на нее. Это предположение вызвало у меня невольную улыбку или намек на нее.
– Нет, боже упаси! Глупость какая. Послушай, Флокс!
Она подошла ко мне. Я усадил ее к себе на колени и прижался щекой к драному, неровному, мягкому трикотажу. Утешения надо искать у рубашечной ткани.
– Пожалуйста, Флокс, ты должна простить меня. Ты должна. Я не испытываю никаких чувств к той женщине. Совершенно.
Она резко повернулась ко мне, озлобленная и снедаемая любопытством. У нее были красные глаза.
– Как она выглядит?
– Блондинка. Светловолосая и холодная.
– Такая же светловолосая и холодная, как Артур?
– Что ты хочешь этим сказать?
Она обхватила мою шею руками и сказала, что сама не знает. Она говорила, что я могу все ей рассказать, что она поверит каждому моему слову. Она то плакала, то затихала, и так весь день. Это было сложное, неторопливое и очень нежное воскресенье. Наши чувства, слова и поступки были очень тактичны и теплы. После обеда пошел дождь. Мы, полуодетые, забрались на крышу и стояли в лужах босиком. Нашим ногам было тепло на битуме даже под холодной водой. По всему району разносился клекот и дребезжание водосточных труб, и мы слышали, как расплескиваются полотнища воды, взметнувшиеся из-под колес автомобилей. Я курил под дождем, и это были самые вкусные сигареты в моей жизни. Я смотрел на грустное круглое лицо Флокс и ее мокрые ресницы. Вернувшись в дом, мы высушили друг другу волосы и стали есть пластиковыми вилками из пластиковых пищевых контейнеров. За день до этого Флокс купила бутылочку жидкого мыла и соломинку, и мы наполнили воздух ее спальни мыльными пузырями и тихими влажными звуками, с которыми лопается радужная пленка. В тот вечер я ее и сфотографировал. Еще я решил, что не буду встречаться с Артуром целую неделю.
Когда следующим утром я пришел на работу, Эд Лавелла пробивал чек на пятьдесят семь долларов за огромную стопку книг и журналов, а мой отец протягивал ему стодолларовую купюру. Отец был в строгом голубом костюме и приглушенных тонов галстуке. Лицо его носило то замкнутое, непроницаемое выражение, которое оно всегда принимало в десять часов утра, если отцу предстоял долгий рабочий день. Я знал, что он презирает «Бордуок» и пришел сюда поговорить со мной. Однако, едва взглянув друг на друга, мы поняли, что время для этого выбрано неподходящее. Отца ждала работа, и ему не хотелось, чтобы дикие сыновние речи весь день звенели в ушах. А я был бы подавлен необходимостью вымаливать прощение или внимание у него, такого холодного и сдержанного, у всех на виду. Вот мы и стояли у отдела бестселлеров, неспособные говорить. От него пахло лосьоном после бритья. В конце концов он пригласил меня на обед и в кино в среду вечером, сунул мне двадцать долларов и ушел. И только в обед я заметил, что все еще держу в руке свернутые трубочкой деньги. Я заказал у флориста букет из дюжины роз и отправил его Флокс в библиотеку. Выходя от флориста, я столкнулся с Артуром. Он только что подстригся, очень коротко, лишь один старомодно длинный локон падал ему на лоб и закрывал левую бровь. Он выглядел эксцентрично, по-мальчишечьи и весело.
– Ты жив, – сказал он.
Мимо нас прошли женщины, неся в руках сэндвичи и мороженое в рожках, переговариваясь с полными ртами. После вчерашнего дождя установилась сухая приятная погода, и на сияющую Форбс-авеню высыпали медсестры и секретарши, наконец обретшие свободу от кондиционеров и ламп дневного света. Я рассмеялся оттого, что воздух, казалось, был полон их голосами.
– Ты обедал? – спросил он. – Пойдем сядем возле юридического факультета.
Да, я помнил о своем решении. До последнего.
– Конечно, – согласился я и дунул ему в лицо. Локон приподнялся и на мгновение открыл такую знакомую желтую дугу его брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Отец поднялся навстречу и поцеловал меня. Они с Кливлендом обменялись рукопожатиями.
– Джо, я знаю Кливленда, – осторожно произнес Фрэнки.
Отец посмотрел на меня.
– Очень рад знакомству с вами, мистер Бехштейн, – вмешался Кливленд. – Это я виноват в том, что мы вам помешали. Я хотел встретиться с вами.
– Рад познакомиться, – тихо произнес отец.
– Это один из моих ребят, – вставил слово Фрэнки.
– Почему бы вам с Кливлендом не занять себя чем-нибудь на пару часов, Арт? А потом мы поужинаем вместе. – Он смотрел на меня не моргая.
– Да. Не у всех тут летние каникулы, Арт, – захихикал дядюшка Ленни. – Кое-кому приходится работать даже в самые жаркие деньки.
– Все, ребята, я занят. До встречи.
– Джо, пусть побудут чуток, – сказал лысеющий блондин с доброжелательными голубыми глазами и сломанным, как у боксера, носом. Он поднял газету и положил ее рядом с собой. Это был Карл Пуники, по кличке Пун. Правда, в то время я этого еще не знал. Как не знал еще трех вещей. Первое: он считался крупнейшим скупщиком краденых драгоценностей. Второе: он целый год воевал с Фрэнки Бризи за небольшой участок долины Мононгахилы. И третье: у него был сын, байкер, которого он обожал и с которым встречался каждое воскресенье за обедом. – Я ни разу не видел твоего парня, Джо.
Мой отец был вынужден вести дела с этим человеком, поэтому встал, положил руку мне на плечо и сказал:
– Артур, это мистер Пуники.
И мы пошли по комнате. Я пожимал руки. Кливленд тоже. Я заметил, как мистер Пуники с отеческим умилением рассматривает галстук Кливленда.
– Ну что? – спросил отец. – Вы просто зашли поздороваться?
– Да, – ответил Кливленд.
– Нет, – возразил я. – У нас было к тебе дело.
Наверное, мы с Кливлендом обменялись парой взглядов, достойных Хейли Миллс и как бы говоривших: ну и что нам теперь делать? – потому что все присутствующие рассмеялись.
– Этому парню здесь не место, – вдруг взбеленился Фрэнки. – Он шестерка.
– Пап, Кливленду нужна работа, – заметил я. Фрэнки Бризи вскочил и сжал кулаки.
– Кливленд хотел бы найти работу – поправил он.
– Это глупо, – поморщился отец.
– Я дам Кливленду работу, – вмешался мистер Пуники. Он вытащил из кармана ручку, оторвал аккуратный клочок от цветного конверта, в который был вложен отцовский билет, что-то написал на нем и отдал его Кливленду.
– Увидимся в пять, – произнес отец почти шепотом. Он так сильно нахмурился, что, казалось, его лоб пересекает одна длинная бровь. И побагровел. – Наедине.
В ту же секунду я понял, что зашел слишком далеко и никакой ужин мне теперь не поможет.
– Я не смогу прийти, пап, – буркнул я. – Извини, я занят. – Я начал было плакать, потом остановился. Мне захотелось зевнуть. – Пойдем, Кливленд.
– Готов поспорить, что работа будет веселенькая, – тихо говорил Кливленд, пока мы шли через нарядный вестибюль. – Более соответствующая моим дурацким вкусам и предубеждениям.
Мы долго ждали лифта. В прохладном коридоре было очень тихо. Наконец медные створки разъехались. По пути вниз Кливленд намеренно встал под объявлением: «Не курить. Штраф пятьсот долларов» – и зажег сигарету. Меня передернуло от никчемности и театральности этого жеста.
Я не заметил, как проглотил половину своего пива. Мы оба были не в себе, только Кливлендом владели нервические мечтания, а мной – апатия. Когда я наконец признал легкий хлебный вкус пива и огляделся, то не смог вспомнить, как попал в бар. Я сидел на самом последнем стуле возле окна и мог видеть яркий день и солнечные красные кирпичи Маркет-сквер. Я позволил себе на мгновение расслабиться в теплых токах воздуха, подгоняемого ленивыми лопастями вентиляторов, и успокоительных солоноватых испарениях мертвых моллюсков, которые витали вокруг. Карл Пуники прошел мимо бара, не заглянув в окно. Прежде чем пропасть из виду, он провел рукой по редеющим светлым волосам и передернул плечами. С моей подрагивавшей сигареты упал столбик пепла.
– Ох, Арт, я только сейчас понял, – произнес Кливленд. – Прости.
– Ха! Спасибо.
– Нет, правда. Это испортит твои отношения со стариком?
– Да. Не знаю. Нет, наверное. У нас и без этого не все было в порядке.
– Ты злишься на меня, Бехштейн? Не надо. – Белая оправа придавала его лицу проказливый вид. Вдруг он сказал спокойно: – У меня прекрасное предчувствие! – И допил свое пиво. – Все получается по-моему. «А кукуруза вымахала слону по глаз…»
Я засмеялся и наконец посмотрел на него. В какое-то мгновение этого дня, на излете знойного июля, который побил рекорд двадцать шестого или какого-то еще года, мои отношения с Кливлендом стали терять напряженность и рождали неловкое желание посмеяться надо всем.
– Я должен позвонить Флокс, – сообщил я, думая, что должен позвонить Артуру. Соскользнув со своего стула, я пошел мимо старых фотографий и мужчин возле барной стойки, нащупывая в кармане монеты.
– Алло? – Боже мой, это был голос Флокс.
– А, привет!
«Оператор, оператор, тут какая-то ошибка!»
– А, это ты!
– Здравствуй, Флокс. Мне очень плохо, и я не хотел бы сейчас об этом разговаривать. Как ты?
– Злюсь. – Она постукивала по трубке. – Ты где?
– В центре. С Кливлендом.
– Хорошо. Там и оставайся.
– А может, я сейчас приеду к тебе?
– Нет, – сказала она уже тише. – Я не хочу. – Она была очень холодна. – Почему бы тебе не позвонить Артуру?
– Флокс! Хорошо, я так и сделаю.
– Нет, Арт, приезжай!
– Нет, я последую твоему совету и позвоню Артуру. – Возникла пауза. Компьютер игрового автомата, стоявшего слева от меня, имитировал женские оргастические стоны. Я осознал, какую глупость только что сморозил.
– Ладно, – согласилась она.
– Ох, Флокс, давай я сейчас приеду.
– Нет, – отрезала она. – Я слишком зла, чтобы тебя сейчас видеть. Я могу наговорить лишнего. Приезжай позже.
События развивались слишком быстро, чтобы у нас было это «позже».
– Я выезжаю.
– Нет. – И она повесила трубку.
Когда я снова набрал ее номер, линия была занята. Поэтому я позвонил Артуру и разбудил его. Он велел мне немедленно приезжать. Я вернулся к столику, чтобы предупредить Кливленда, что уматываю, но его уже не было – только записка на столе и пара смятых долларовых банкнот. Я прочитал записку, сунул ее в карман и пошел садиться на автобус до Шейдисайд.
Артур сочувственно хмыкнул, увидев меня, и милостиво протянул мне руку. Я обнял его и прижал к себе. Мы отстранились друг от друга. У него было загорелое сонное лицо, ресницы на левом глазу слиплись. Запах новой туалетной воды от Кристиана Диора отдавал цитрусом. Как же я был рад его видеть!
– Бедняга! – сказал он. – Выглядишь отвратительно.
– Чувствую себя так же, – признался я. – Обними меня еще раз.
– С тобой действительно случилось что-то ужасное.
– Я и правда в ужасе. Артур, можно…
– Пожалуйста.
Я не почувствовал особой разницы. Мне показалось, что он только что съел сливу.
Он слегка оттолкнул меня, потом снова прижал к себе.
– Ты в состоянии управлять собой?
– Нет, кажется.
– Ну что ж. Тогда сейчас самое время, – объявил он и ущипнул меня за мочку уха. – Пойдем, будем исследовать новые возможности.
– Только, пожалуйста, нельзя ли делать это медленно?
– Нет, – изрек он и оказался прав.
Все произошло очень быстро, на кровати Предсказательницы Погоды. Мы перешли от глубоких поцелуев и одновременно привычной и какой-то перевернутой предварительной игры к совокуплению, которое так долго маячило перед моими глазами, черное и жестокое, улыбающееся, более чуждое, вывороченное наизнанку и знакомое, чем все остальное. Через десять или пятнадцать минут после того, как ноги мои переступили его порог, я, сжимавший правой рукой его твердую, упругую плоть, а левую положивший на его живот, был захвачен чувством, которое, казалось, сделало уготованные нам черные предначертания неизбежными. Мое сердце было разбито и одновременно наполнено вожделением. Я изнемогал, но наслаждался каждой минутой. Я оказался в роли ведомого, и это было странно и приятно.
– Сюда, – произнес я. – Сюда.
– Ты уверен?
– Да. Пожалуйста. Все нормально. Сейчас, или я никогда не решусь на это.
– Тогда нам нужна какая-нибудь смазка.
– Скорее.
Он выбрался из кровати и стал бегать по спальне, разбрасывая газеты и роясь в ящиках, потом исчез в ванной. Я слышал, как он распахнул и захлопнул дверцы аптечки. Он выскочил голышом из дверей спальни, а я ловил топот его ног, торопливо спускающихся на первый этаж. Я лежал на скомканных простынях, бессмысленно глядя на движущиеся стрелки будильника. У меня болели бока от частого дыхания и отчаянного желания быть оттраханным. Стрелки двигались, на окне шевелилась неплотно приставленная москитная сетка. Я снова услышал шаги Артура на лестнице. Он влетел в спальню, задыхаясь, но с улыбкой, и держал в руках бутылку кукурузного масла.
– Смазка! – объявил он, и я засмеялся. Мой смех был похож на разноцветные пузыри, поднимающиеся из глубин расплавленного дегтя.
– Давай!
– Расслабься! Дай мне перевести дыхание! Поцелуй меня, – попросил он.
Было очень больно. Масло оказалось холодным и странным, но когда он сказал, что кончил, я не захотел, чтобы он останавливался. Я попросил его об этом, и он старался изо всех сил, но я заплакал. Он обнял меня, я успокоился, и мы стали снова смеяться над звуком, который, по его словам, я издал. Наши лица были близко друг к другу, но он вдруг резко сел и придвинулся еще ближе, чтобы лучше меня рассмотреть.
– У тебя идет кровь из носа, – сказал он.
Он встал, подошел к широким высоченным окнам спальни, раздвинул шторы и открыл ставни. В комнату ворвался ветер и вечерний свет, сочившийся сквозь кованую железную решетку. На пол упали тонкие прямые тени. На моей подушке были следы крови. Я встал, чтобы взять салфетку, Артур же снял наволочку и направился с ней к окну. Когда я вернулся, он стоял возле подоконника и улыбался новости, которую только что выставил на обозрение всего района.
18. Проницательность
«Каждая женщина в душе полицейский». Потом, гораздо позже, долгое время спустя после того, как то лето взорвалось и осело на землю пеплом и обрывками пестрой бумаги, я сидел в кафе в тихом курортном бретонском городке и разговаривал с парнем из Парижа, подарившим мне этот афоризм. Он пил перно, сладкое и мутноватое, горькое и умиротворяющее, и в подтверждение своей максимы поведал мне историю о детективных талантах своей бывшей невесты. Все время их помолвки он жил на третьем этаже старинного здания в Пятом округе, а на шестом этаже обреталась молодая женщина, которая все время его искушала. Она встречала его возле дверей в полупрозрачном одеянии, когда он вечером возвращался домой с работы, оставляла цветы и разноцветные ленты в его почтовом ящике, звонила по ночам и молчала в трубку. Эта особа была бедна и слегка не в себе, рассказывал он, а у него к тому времени уже имелась невеста, великолепная девушка из хорошей еврейской семьи, принадлежавшей к элите социалистов, и дело шло к свадьбе.
Он уверял, что, хотя соседка была хороша собой, целый год ему удавалось избегать ее объятий, и, разумеется, он никогда не говорил о ней своей богатой невесте. Но однажды, воскресным днем, безо всякой особенной причины он все-таки поддался. Когда все свершилось, соседка поднялась с его постели, надела платье и сандалии и побежал в соседний магазин за бутылкой вина. На лестнице она столкнулась с его невестой, которая приехала, чтобы сделать сюрприз жениху – преподнести ему дорогой подарок. Женщины обменялись короткими взглядами. Богатая невеста поднялась наверх, постучала в дверь, а когда жених открыл, влепила ему пощечину. Она запустила подарком, золоченым туалетным набором, в телевизор и ушла. Больше он никогда ее не видел.
Может быть, его мысль и не верна (хотя звучит неплохо, а это главное для афоризма), но я не успел пробыть и сорока пяти секунд в квартире Флокс, как она обнаружила что-то уличающее в моем лице, голосе, ласках – даже запахе – и обвинила в том, что я вновь проделал в два ночи. Артур потом уснул, а я, мучаясь бессонницей, пересек пустынную Пятую авеню и отправился домой по улицам, свободным от машин.
– Кто это был? – спросила она, оттолкнув меня и схватившись за спинку стула.
– Ты ее не знаешь. – У меня не было сил лгать достаточно убедительно. Она застала меня врасплох. Я мог лишь поглубже вжаться в ее старый диванчик и со страхом ждать, что она скажет дальше.
В то утро она разбудила меня телефонным звонком, и ее голос и это требование немедленно явиться к ней, после трех часов сна и чашки кофе, сказали мне: она все знает. Она стояла посреди своей незатейливой гостиной в драной серой трикотажной рубашке и шортах, сердито скрестив руки на груди, и молчала. Потом начала плакать.
– Прости меня, – пробормотал я, понурясь, в рубашку. – Это ничего не значит. Это ошибка. Мне было так плохо и одиноко, а потом я случайно встретил… девушку, с которой был знаком раньше.
– Клер? – всхлипнула Флокс.
Я посмотрел на нее. Это предположение вызвало у меня невольную улыбку или намек на нее.
– Нет, боже упаси! Глупость какая. Послушай, Флокс!
Она подошла ко мне. Я усадил ее к себе на колени и прижался щекой к драному, неровному, мягкому трикотажу. Утешения надо искать у рубашечной ткани.
– Пожалуйста, Флокс, ты должна простить меня. Ты должна. Я не испытываю никаких чувств к той женщине. Совершенно.
Она резко повернулась ко мне, озлобленная и снедаемая любопытством. У нее были красные глаза.
– Как она выглядит?
– Блондинка. Светловолосая и холодная.
– Такая же светловолосая и холодная, как Артур?
– Что ты хочешь этим сказать?
Она обхватила мою шею руками и сказала, что сама не знает. Она говорила, что я могу все ей рассказать, что она поверит каждому моему слову. Она то плакала, то затихала, и так весь день. Это было сложное, неторопливое и очень нежное воскресенье. Наши чувства, слова и поступки были очень тактичны и теплы. После обеда пошел дождь. Мы, полуодетые, забрались на крышу и стояли в лужах босиком. Нашим ногам было тепло на битуме даже под холодной водой. По всему району разносился клекот и дребезжание водосточных труб, и мы слышали, как расплескиваются полотнища воды, взметнувшиеся из-под колес автомобилей. Я курил под дождем, и это были самые вкусные сигареты в моей жизни. Я смотрел на грустное круглое лицо Флокс и ее мокрые ресницы. Вернувшись в дом, мы высушили друг другу волосы и стали есть пластиковыми вилками из пластиковых пищевых контейнеров. За день до этого Флокс купила бутылочку жидкого мыла и соломинку, и мы наполнили воздух ее спальни мыльными пузырями и тихими влажными звуками, с которыми лопается радужная пленка. В тот вечер я ее и сфотографировал. Еще я решил, что не буду встречаться с Артуром целую неделю.
Когда следующим утром я пришел на работу, Эд Лавелла пробивал чек на пятьдесят семь долларов за огромную стопку книг и журналов, а мой отец протягивал ему стодолларовую купюру. Отец был в строгом голубом костюме и приглушенных тонов галстуке. Лицо его носило то замкнутое, непроницаемое выражение, которое оно всегда принимало в десять часов утра, если отцу предстоял долгий рабочий день. Я знал, что он презирает «Бордуок» и пришел сюда поговорить со мной. Однако, едва взглянув друг на друга, мы поняли, что время для этого выбрано неподходящее. Отца ждала работа, и ему не хотелось, чтобы дикие сыновние речи весь день звенели в ушах. А я был бы подавлен необходимостью вымаливать прощение или внимание у него, такого холодного и сдержанного, у всех на виду. Вот мы и стояли у отдела бестселлеров, неспособные говорить. От него пахло лосьоном после бритья. В конце концов он пригласил меня на обед и в кино в среду вечером, сунул мне двадцать долларов и ушел. И только в обед я заметил, что все еще держу в руке свернутые трубочкой деньги. Я заказал у флориста букет из дюжины роз и отправил его Флокс в библиотеку. Выходя от флориста, я столкнулся с Артуром. Он только что подстригся, очень коротко, лишь один старомодно длинный локон падал ему на лоб и закрывал левую бровь. Он выглядел эксцентрично, по-мальчишечьи и весело.
– Ты жив, – сказал он.
Мимо нас прошли женщины, неся в руках сэндвичи и мороженое в рожках, переговариваясь с полными ртами. После вчерашнего дождя установилась сухая приятная погода, и на сияющую Форбс-авеню высыпали медсестры и секретарши, наконец обретшие свободу от кондиционеров и ламп дневного света. Я рассмеялся оттого, что воздух, казалось, был полон их голосами.
– Ты обедал? – спросил он. – Пойдем сядем возле юридического факультета.
Да, я помнил о своем решении. До последнего.
– Конечно, – согласился я и дунул ему в лицо. Локон приподнялся и на мгновение открыл такую знакомую желтую дугу его брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26