И Мерген успел убить одного из этих верноподданных фюрера и ефрейтора, который, видимо, заменил командира и взмахом руки звал за собой гитлеровцев.
– Патронов!
Взрыв мины взметнул рядом с Мергеном крышу, и все вокруг померкло.
«Ура!» уносилось куда-то на другой конец села. Но Сергей Портнов не мог подняться. Что-то крепко давило его сверху. Он начал руками разгребаться, словно был на дне мутной реки и хотел всплыть. Над ним вдруг блеснуло небо, и он понял, что лежит, заваленный прелой соломой, а эта куча соломы придавлена тяжелыми бревнами развороченной стены амбара. Понемногу выбравшись из-под завала. Портнов вскочил на ноги и первым делом окликнул Мергена. Никто ему не отвечал. Часовой бросился туда, где были двери, и увидел, что уцелела только дальняя стена, а три другие были развалены, и некоторые бревна были отброшены в сторону на несколько метров. Он бегал туда-сюда, взбирался на бревна, торчавшие в беспорядке из ворохов соломы, и звал, звал своего подопечного по имени. Откуда-то появились двое незнакомых солдат, и Портнов попросил их помочь найти под развалинами амбара снайпера. Он специально особо подчеркнул слово снайпер, уверенный, что старательней будут искать.
Нашли Мергена в луже крови, приваленного бревнами рухнувшей стены, под которую он, видимо, успел соскользнуть с крутой крыши. В правой руке он цепко держал винтовку. Но казался мертвым. Только прильнув к груди, Сергей понял, что жизнь в Мергене еще теплится, и закричал, что было мочи:
– Санитаров! Санитаров!
* * *
Три дня Мерген не приходил в сознание. И врач не мог определенно сказать, выживет ли он. А по нескольку раз прибегавший старшина требовал спасти его во что бы то ни стало.
– Если даже выживет, то в строй не вернется. И нога… и рука… – отвечал врач, – а главное, глаз…
– Каким бы ни был, он должен жить, увидеть победу! – повышал голос старшина. – Вы понимаете, что он решил исход боя? Он спас несколько сотен жизней. А вы его…
– Я тоже хочу спасти. Но не мешайте мне! – повысил голос и врач.
– Да я-то что… Я понимаю.
После этого старшина даже по коридору госпиталя, разместившегося в бывшей районной больнице, ходил на цыпочках. А на четвертый день пришел капитан Воронов. И как раз, когда он подходил с врачом к койке, Мерген впервые открыл глаза.
Через несколько дней Мергена перевезли в стационарный госпиталь, где могли ему сделать то, что невозможно было в условиях прифронтового госпиталя.
Снова в строю
В госпитале под Горьким Мерген провалялся более трех месяцев и встретил здесь новый 1943-й год. Он все время боялся за ноги. «Охотника ноги кормят», – говаривал он с тяжелым вздохом, когда ему делали перевязку. А врачи, оказывается, больше всего опасались за его левый глаз. Над бровью хирург вытащил осколок, который повредил глазной нерв. Рана давно уже не болела. Но повязку с глаза все не снимали. Наконец Мерген начал ходить. С неделю хромал, а потом пошел ровней. А глаз все оставался завязанным.
И вот однажды после утреннего обхода его вызвали к главврачу. Дорогу он туда знал, но его как-то особенно заботливо вела старшая сестра, еще не старая, но совсем седая Анна Кузьминична. Раненые знали все ее горести и печали, поэтому жалели как родную мать. Она поседела в первую военную осень, когда получила похоронные сразу на мужа и двух сыновей, сражавшихся в одном орудийном расчете. Жалея ее, Мерген попросил заняться другими делами, которых у нее невпроворот, а он сам дойдет до кабинета врача.
Анна Кузьминична почему-то вдруг смахнула слезу и тихо промолвила:
– Хоть чужой радостью утешусь.
Мерген ничего не понял из ее слов. Да и понимать уже было некогда – подходили к кабинету главврача. Анна Кузьминична открыла дверь, и навстречу Мергену, словно звон жаворонка с неба, раздалось по-калмыцки:
– Аава! – а потом и по-русски: – Папочка!
Застыл на пороге солдат. Окаменел, словно снова ноги его оказались в гипсе, в бинтах. А к нему уже бежал бритоголовый мальчишка со смуглым лицом, на котором веселыми огоньками горели счастливые глаза. Следом за сынишкой шла похудевшая, но еще более прекрасная Кермен.
– Джангар! – не веря самому себе воскликнул Мерген и подхватил сынишку на руки. А перед Кермен он вдруг смутился, посмотрел на свои нелепые больничные штаны, да так и остался у порога.
Когда трое родных обнялись, в кабинете, где было несколько врачей и сестер, наступила тишина, нарушаемая лишь чьими-то всхлипываниями, вздохами да мерным постукиванием ходиков, висевших над дверью.
– Товарищ Бурулов, я давно получил письмо от вашей жены с просьбой разрешить свидание с вами, – громко заговорил начальник госпиталя, совершенно лысый майор лет шестидесяти. – Извините, что не разрешил этого раньше. Нам нужно было сделать для вас все, что можно, а уж потом…
– Ваши врачи, товарищ майор, сделали больше, чем было возможно, – с благодарностью ответил Мерген. – Ведь никто не надеялся, что я буду ходить, а вот…
– Да, из ног мы извлекли множество мелких осколков и раздробленных косточек. Хирург штопал вас, как добрая старая бабуся чулок – терпеливо и мужественно. Но самым мужественным в этой борьбе оказался ваш организм, вы сами. Так что… – майор вдруг умолк и кивнул стоявшему рядом врачу, который тотчас подошел к Мергену. – Еще одно испытание, надеюсь, вы перенесете так же мужественно. У вас поврежден нерв левого глаза. Но Кутузов тоже обходился одним глазом…
В это время врач снял повязку с левого глаза, и Мерген вопросительно посмотрел на главврача. Посмотрел, немного повернув голову, как привык делать, пока один глаз был забинтован. Потом прикрыл правый. Но тут же в испуге открыл его и еще крепче прижал сына, которого все еще не спускал с рук.
Опять наступила тишина, теперь нарушаемая только тиканьем часов. Часы быстро, решительно отбивали время и словно торопили солдата, требовали чего-то от него. Мерген понял, что все эти занятые делом люди ждут от него слова, реакции на происшедшее, и срывающимся голосом сказал:
– Ну что ж, сын, охотники и снайперы все равно прикрывают левый глаз, когда целятся. Мне это не помешает, а дичи на наш век хватит…
Увидев, что раненый сумел не потерять самообладания, мужественно встретил случившееся с ним несчастье, и, поняв, что их помощь не потребуется, врачи разошлись по своим делам. Оставшись наедине с женой и сыном в кабинете врача, Мерген стал расспрашивать о родителях. О матери Кермен коротко сказала, что та выплакала глаза в ожидании писем с фронта. А об отце заговорили наперебой:
– Пап, дедушка два раза убегал на фронт, – первым сообщил Джангар. – Один раз его милиция вернула домой, а другой раз сам вернулся, потому что застрял и патроны кончились.
Кермен улыбнулась сыну и рассказала подробней.
– Как-то осенью уехал в город за солью и неделю не возвращался. Позже узнали, что он обивал пороги военкомата. А потом зимой тоже пропал куда-то, – продолжала Кермен, тяжело вздохнув. – Пять дней не было. Уж решили, что и в живых нету его. А он является обмороженный, голодный. На спине волчья шкура – грелся ею в снежную пургу. Не сразу рассказал, что с ним произошло.
– Не с дедушкой, а с овцами произошло, – уточнил Джангар.
– Ночью волк зарезал трех овец. Ну, дедушка и погнался за ним. А началась метель. Волка он убил в тот же день, да метель закрутила его, увела в степь. Вот он и закутался волчьей шкурой и спал в ней. Я тоже пробовал, тепло в ней и мягко!
– Прибился он к соседним чабанам. А так мог и околеть в степи, – вытирая слезу, видимо, заново все переживая, говорила Кермен. – Да только не угомонился на том. Два дня отсыпался, кряхтел, на поясницу жаловался. А на третий, когда улеглась метель, опять ушел. Оказывается, в степи остался еще один волк. Три дня подряд он уходил спозаранок на поиски того волка. И принес, наконец, еще одну шкуру. «Теперь все! Отомстил за тех трех овец», – успокоился он. И разболелся. До самой весны мучили его бронхит да радикулит.
Кермен заметила, что Мерген становился все грустней, и спросила, что с ним. Тот тяжело вздохнул и, отчужденно посмотрев за окно, где ярко светило солнце, сказал зло, сквозь зубы:
– Видишь, отец не мог успокоиться, пока не уничтожил обоих волков в своей степи. А у меня недобитых волков еще тьма-тьмущая… – И вдруг он громко и бодро обратился к сыну – Ну да мы с Джангаром решили, что если левый глаз прищурился даже навсегда, то это не беда для стрелка. Так, Джангар?
Кермен радовалась, что муж не отчаивается, и всячески поддерживала его бодрое настроение. Теперь-то она была уверена – выпишут мужа, и он сразу же приедет к ней и сыну…
В Горьком начались февральские метели, и Кермен уехала с сыном домой. Однако надежды ее не оправдались. Мерген долго еще не возвращался на родину.
Из госпиталя Мерген опять попал на фронт, несмотря на то, что был списан подчистую. А произошло это неожиданно даже для него самого.
Выписали-то Мергена действительно очень скоро, через неделю после отъезда Кермен. Но начальник госпиталя в день выписки вызвал его к себе и дал прочесть письмо командира воинской части подполковника Воронова. В письме подполковник Воронов обращался к начальнику госпиталя с просьбой сообщить о состоянии здоровья бойца Мергена Бурулова. В этом письме Воронов называл Мергена любимцем воинской части, своим спасителем. Сетовал на то, что сам не может приехать в госпиталь, чтобы повидаться с раненым. Мергену это было очень приятно, но больше всего он обрадовался самой заботе о нем бывшего командира. Вспомнился лес, по которому Мерген вел санитарный обоз. И солдат задумался, даже забыв, где он находится. Вернулся к действительности, когда начальник госпиталя подал ему второе письмо.
– А это прочтите и решайте сами, что вам делать. Я лично согласен удовлетворить просьбу фронтового командира.
Мерген каким-то внутренним чутьем почувствовал что-то хорошее для себя во втором письме и, взяв его, даже привстал. Так и было. Подполковник Воронов в этом письме просил Мергена по выздоровлении прибыть в полк. Он, оказывается, раньше самого пострадавшего узнал из письма врача о левом, навсегда угасшем глазе.
Прочитав это письмо, Мерген просительно посмотрел на начальника госпиталя. Тот его понял и сказал:
– Можете ехать, когда хотите, хоть завтра. Билет на поезд возьмет наш начхоз.
– Товарищ майор, а нельзя сегодня? – встав навытяжку, попросил Мерген. – Зачем время терять?
– Попробуем, – снимая телефонную трубку, ответил майор. – Только не вздумайте там заниматься какими-то боевыми действиями. Для солдат, а особенно для молодых, не обстрелянных достаточно будет услышать от вас о ваших походах в разведку да обо всем пережитом. Рассказ бывалого солдата дороже любой лекции. Вот и поезжайте, поделитесь опытом охотника за фашистской дичью, – начальник госпиталя крепко пожал руку солдату добавил:
– А мы будем рады, что вернули вас к жизни.
Кермен была уверена, что Мерген вернется скоро домой, начала уборку, побелку. Но пришло письмо, в котором Мерген сообщал, что из госпиталя он заехал к однополчанам. Поплакала в этот вечер Кермен и стала ждать новых вестей.
Следующее письмо пришло только через месяц. И Мерген сообщал в нем, что еще немного задержится. Он с восторгом рассказывал о своих новых делах. Оказывается, он на правах бывалого солдата делится с молодежью опытом разведчика и снайпера.
Прочитав письмо, Кермен печально сказала сыну:
– Теперь неизвестно, когда наш папочка вернется.
– Зато он, знаешь, сколько солдат обучит! – утешил ее Джангар, внимательно слушавший мать, когда она читала ему это письмо.
* * *
Бой в полночь был спроецирован только для того, чтобы два снайпера могли занять выгодную позицию близ нейтральной полосы. Задуманное командиром удалось. Мерген со своим учеником Иваном Нечаевым замаскировались между тремя пнями от срубленных, видимо, еще в начале войны многолетних дубов. Два пня высовывали свои почерневшие головы из снега, как огромные грибные шляпы, а третий был весь в снегу. Иван, как добрались сюда, хотел было смахнуть снег и с этого пня. Но Мерген вовремя его остановил.
– Ты что? Немец тоже не дурак. Утром сразу поймет, что тут что-то произошло, раз на снежном поле родился третий пень.
Иван виновато потер свою толстую шею и сам себе объяснил:
– Ведь не зря же шли след в след, как гуси, чтоб не оставить следа.
– То-то. Разгребай снег. Да не забывай тут же его притаптывать. Самое главное – не наковырять вокруг себя.
– Плохо, если наши халаты окажутся белее или желтее снега… – высказал тревогу Иван.
– Ты на халаты не надейся. Спасет нас только земля родная. Зря лапнику мало взял. На чем лежать будешь? Мерзлая земля тебе не перина пуховая.
– Я ее телом своим согрею, – легкомысленно отшутился Иван.
– Ну, тогда разгребай снег. Доберемся до земли – заляжем, как медведи в берлоге. Снегу здесь вон сколько намело. Мы будем ниже наста, и немцы не увидят наших халатов.
Перед рассветом снайперы уже лежали в снегу, не видимые даже с расстояния ста метров. В километре от их логова проходила дорога, по которой, согласно донесению, должен был проехать немецкий генерал, инспектировавший расположенные здесь войска. Он поедет, конечно же, в броневике. По машине ударят наши артиллеристы. Но если генералу удастся выскочить из броневика, Мерген с Иваном должны меткими выстрелами не дать ему уйти. Сам по себе этот генерал, может, и не стоит такого внимания. Да нашим важно задержать планируемую немцами атаку хотя бы на два дня, пока полку Воронова по первому, еще не окрепшему льду подвезут боеприпасы. В день гибели да и похорон генерала немцы наступать не будут.
Рассвет начинался медленно, как бы нехотя. Три еловых ветки оказались плохой подстилкой, и Нечаев начал уже мерзнуть, покашливать.
– Вот видишь, что получается, когда не слушаешь опытных людей, – упрекнул Мерген, – перебирайся в мое логово. У меня десять веток и штаны ватные.
– Сам замерзнешь.
– Выполняй, пока нас не видно в тумане.
Поменялись местами, и Нечаев перестал кашлять.
– В засаде раскашляться, это все дело провалить! – сквозь зубы молвил Мерген. – Замрем…
И оба умолкли, каждый думая о своем.
Перед Мергеном всплывали одна за другой картины жизни после госпиталя. Ведь он был твердо убежден, что от силы неделю погостит в своей части, да и выпроводят его как не пригодного к строевой службе в армии. А получилось, что он оказался очень даже пригодным как инструктор разведчиков. Подполковник Воронов встретил Мергена по-братски. И когда узнал, что его любимый боец, несмотря на то, что весь исштопан, мечтает о продолжении службы в армии, он пообещал договориться с кем надо, чтоб его оставили в части. И на второй же день сказал:
– Ну, Мерген, показывать большому начальству твои документы мы не будем. А без бумаг никто и не поймет, что ты списанный.
Воронов сам подобрал группу разведчиков, с которыми Мерген целыми днями занимался в лесу, учил ходить, не оставляя следов, бесшумно подкрадываться к неприятелю, набрасывать аркан на пни. Только стрелять он не хотел учить.
– Я сам этому не учился, просто привыкал с самого детства, – оправдывался он.
Учить других было интересно, однако Мергену самому хотелось в разведку, за «языком». Но это ему было запрещено. И только чрезвычайные обстоятельства позволили сегодня попасть в эту засаду.
Взошло солнце, однако тепла оно Мергену и Ивану не принесло. Снег под ними подтаял, но земля, покрытая некошеной травой, была мерзлой и сковывала руки и ноги своим холодом.
– Окоченел, – прошептал Иван.
Мерген долго молчал, потом придумал:
– Ложись на винтовку.
– Как это? – спросил Иван одними губами, посиневшими, плохо шевелящимися.
– Бедром ложись на приклад, а плечом на подсумок. А руками упирайся в землю, держи равновесие. Сейчас твоя главная задача не окоченеть. Наблюдать буду я. Появится цель, сразу скажу. Что, трудно лежать на трех точках?
– Не получается, – виновато признался Иван.
– Вот еще мой подсумок возьми – четвертая точка. Будешь как на перине.
Солнце поднималось, а мороз, казалось, крепчал.
* * *
Подполковник Воронов опустил бинокль и тихо сказал:
– Замаскировались они хорошо, даже отсюда не видно.
– Но сколько можно вылежать на мерзлой земле! – с тревогой заметил замполит, глядя на освещенное полуденным солнцем бескрайнее снежное поле, на котором, казалось, не было никаких войск да и вообще ничего живого.
– Сын охотника. Что-нибудь придумает, чтобы согреться, – отвечал Воронов с гордостью, будто бы Мерген был его родным сыном.
– Но если в течение дня генерал не появится, засаду придется снимать или менять. На таком холоде не выдержит и сам охотник, не только его сын.
Вскоре подул ветер, и началась метель. Мергену и Ивану она оказалась на руку. Как только поднялась пурга и потемнело, Мерген решил утеплить свое логово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
– Патронов!
Взрыв мины взметнул рядом с Мергеном крышу, и все вокруг померкло.
«Ура!» уносилось куда-то на другой конец села. Но Сергей Портнов не мог подняться. Что-то крепко давило его сверху. Он начал руками разгребаться, словно был на дне мутной реки и хотел всплыть. Над ним вдруг блеснуло небо, и он понял, что лежит, заваленный прелой соломой, а эта куча соломы придавлена тяжелыми бревнами развороченной стены амбара. Понемногу выбравшись из-под завала. Портнов вскочил на ноги и первым делом окликнул Мергена. Никто ему не отвечал. Часовой бросился туда, где были двери, и увидел, что уцелела только дальняя стена, а три другие были развалены, и некоторые бревна были отброшены в сторону на несколько метров. Он бегал туда-сюда, взбирался на бревна, торчавшие в беспорядке из ворохов соломы, и звал, звал своего подопечного по имени. Откуда-то появились двое незнакомых солдат, и Портнов попросил их помочь найти под развалинами амбара снайпера. Он специально особо подчеркнул слово снайпер, уверенный, что старательней будут искать.
Нашли Мергена в луже крови, приваленного бревнами рухнувшей стены, под которую он, видимо, успел соскользнуть с крутой крыши. В правой руке он цепко держал винтовку. Но казался мертвым. Только прильнув к груди, Сергей понял, что жизнь в Мергене еще теплится, и закричал, что было мочи:
– Санитаров! Санитаров!
* * *
Три дня Мерген не приходил в сознание. И врач не мог определенно сказать, выживет ли он. А по нескольку раз прибегавший старшина требовал спасти его во что бы то ни стало.
– Если даже выживет, то в строй не вернется. И нога… и рука… – отвечал врач, – а главное, глаз…
– Каким бы ни был, он должен жить, увидеть победу! – повышал голос старшина. – Вы понимаете, что он решил исход боя? Он спас несколько сотен жизней. А вы его…
– Я тоже хочу спасти. Но не мешайте мне! – повысил голос и врач.
– Да я-то что… Я понимаю.
После этого старшина даже по коридору госпиталя, разместившегося в бывшей районной больнице, ходил на цыпочках. А на четвертый день пришел капитан Воронов. И как раз, когда он подходил с врачом к койке, Мерген впервые открыл глаза.
Через несколько дней Мергена перевезли в стационарный госпиталь, где могли ему сделать то, что невозможно было в условиях прифронтового госпиталя.
Снова в строю
В госпитале под Горьким Мерген провалялся более трех месяцев и встретил здесь новый 1943-й год. Он все время боялся за ноги. «Охотника ноги кормят», – говаривал он с тяжелым вздохом, когда ему делали перевязку. А врачи, оказывается, больше всего опасались за его левый глаз. Над бровью хирург вытащил осколок, который повредил глазной нерв. Рана давно уже не болела. Но повязку с глаза все не снимали. Наконец Мерген начал ходить. С неделю хромал, а потом пошел ровней. А глаз все оставался завязанным.
И вот однажды после утреннего обхода его вызвали к главврачу. Дорогу он туда знал, но его как-то особенно заботливо вела старшая сестра, еще не старая, но совсем седая Анна Кузьминична. Раненые знали все ее горести и печали, поэтому жалели как родную мать. Она поседела в первую военную осень, когда получила похоронные сразу на мужа и двух сыновей, сражавшихся в одном орудийном расчете. Жалея ее, Мерген попросил заняться другими делами, которых у нее невпроворот, а он сам дойдет до кабинета врача.
Анна Кузьминична почему-то вдруг смахнула слезу и тихо промолвила:
– Хоть чужой радостью утешусь.
Мерген ничего не понял из ее слов. Да и понимать уже было некогда – подходили к кабинету главврача. Анна Кузьминична открыла дверь, и навстречу Мергену, словно звон жаворонка с неба, раздалось по-калмыцки:
– Аава! – а потом и по-русски: – Папочка!
Застыл на пороге солдат. Окаменел, словно снова ноги его оказались в гипсе, в бинтах. А к нему уже бежал бритоголовый мальчишка со смуглым лицом, на котором веселыми огоньками горели счастливые глаза. Следом за сынишкой шла похудевшая, но еще более прекрасная Кермен.
– Джангар! – не веря самому себе воскликнул Мерген и подхватил сынишку на руки. А перед Кермен он вдруг смутился, посмотрел на свои нелепые больничные штаны, да так и остался у порога.
Когда трое родных обнялись, в кабинете, где было несколько врачей и сестер, наступила тишина, нарушаемая лишь чьими-то всхлипываниями, вздохами да мерным постукиванием ходиков, висевших над дверью.
– Товарищ Бурулов, я давно получил письмо от вашей жены с просьбой разрешить свидание с вами, – громко заговорил начальник госпиталя, совершенно лысый майор лет шестидесяти. – Извините, что не разрешил этого раньше. Нам нужно было сделать для вас все, что можно, а уж потом…
– Ваши врачи, товарищ майор, сделали больше, чем было возможно, – с благодарностью ответил Мерген. – Ведь никто не надеялся, что я буду ходить, а вот…
– Да, из ног мы извлекли множество мелких осколков и раздробленных косточек. Хирург штопал вас, как добрая старая бабуся чулок – терпеливо и мужественно. Но самым мужественным в этой борьбе оказался ваш организм, вы сами. Так что… – майор вдруг умолк и кивнул стоявшему рядом врачу, который тотчас подошел к Мергену. – Еще одно испытание, надеюсь, вы перенесете так же мужественно. У вас поврежден нерв левого глаза. Но Кутузов тоже обходился одним глазом…
В это время врач снял повязку с левого глаза, и Мерген вопросительно посмотрел на главврача. Посмотрел, немного повернув голову, как привык делать, пока один глаз был забинтован. Потом прикрыл правый. Но тут же в испуге открыл его и еще крепче прижал сына, которого все еще не спускал с рук.
Опять наступила тишина, теперь нарушаемая только тиканьем часов. Часы быстро, решительно отбивали время и словно торопили солдата, требовали чего-то от него. Мерген понял, что все эти занятые делом люди ждут от него слова, реакции на происшедшее, и срывающимся голосом сказал:
– Ну что ж, сын, охотники и снайперы все равно прикрывают левый глаз, когда целятся. Мне это не помешает, а дичи на наш век хватит…
Увидев, что раненый сумел не потерять самообладания, мужественно встретил случившееся с ним несчастье, и, поняв, что их помощь не потребуется, врачи разошлись по своим делам. Оставшись наедине с женой и сыном в кабинете врача, Мерген стал расспрашивать о родителях. О матери Кермен коротко сказала, что та выплакала глаза в ожидании писем с фронта. А об отце заговорили наперебой:
– Пап, дедушка два раза убегал на фронт, – первым сообщил Джангар. – Один раз его милиция вернула домой, а другой раз сам вернулся, потому что застрял и патроны кончились.
Кермен улыбнулась сыну и рассказала подробней.
– Как-то осенью уехал в город за солью и неделю не возвращался. Позже узнали, что он обивал пороги военкомата. А потом зимой тоже пропал куда-то, – продолжала Кермен, тяжело вздохнув. – Пять дней не было. Уж решили, что и в живых нету его. А он является обмороженный, голодный. На спине волчья шкура – грелся ею в снежную пургу. Не сразу рассказал, что с ним произошло.
– Не с дедушкой, а с овцами произошло, – уточнил Джангар.
– Ночью волк зарезал трех овец. Ну, дедушка и погнался за ним. А началась метель. Волка он убил в тот же день, да метель закрутила его, увела в степь. Вот он и закутался волчьей шкурой и спал в ней. Я тоже пробовал, тепло в ней и мягко!
– Прибился он к соседним чабанам. А так мог и околеть в степи, – вытирая слезу, видимо, заново все переживая, говорила Кермен. – Да только не угомонился на том. Два дня отсыпался, кряхтел, на поясницу жаловался. А на третий, когда улеглась метель, опять ушел. Оказывается, в степи остался еще один волк. Три дня подряд он уходил спозаранок на поиски того волка. И принес, наконец, еще одну шкуру. «Теперь все! Отомстил за тех трех овец», – успокоился он. И разболелся. До самой весны мучили его бронхит да радикулит.
Кермен заметила, что Мерген становился все грустней, и спросила, что с ним. Тот тяжело вздохнул и, отчужденно посмотрев за окно, где ярко светило солнце, сказал зло, сквозь зубы:
– Видишь, отец не мог успокоиться, пока не уничтожил обоих волков в своей степи. А у меня недобитых волков еще тьма-тьмущая… – И вдруг он громко и бодро обратился к сыну – Ну да мы с Джангаром решили, что если левый глаз прищурился даже навсегда, то это не беда для стрелка. Так, Джангар?
Кермен радовалась, что муж не отчаивается, и всячески поддерживала его бодрое настроение. Теперь-то она была уверена – выпишут мужа, и он сразу же приедет к ней и сыну…
В Горьком начались февральские метели, и Кермен уехала с сыном домой. Однако надежды ее не оправдались. Мерген долго еще не возвращался на родину.
Из госпиталя Мерген опять попал на фронт, несмотря на то, что был списан подчистую. А произошло это неожиданно даже для него самого.
Выписали-то Мергена действительно очень скоро, через неделю после отъезда Кермен. Но начальник госпиталя в день выписки вызвал его к себе и дал прочесть письмо командира воинской части подполковника Воронова. В письме подполковник Воронов обращался к начальнику госпиталя с просьбой сообщить о состоянии здоровья бойца Мергена Бурулова. В этом письме Воронов называл Мергена любимцем воинской части, своим спасителем. Сетовал на то, что сам не может приехать в госпиталь, чтобы повидаться с раненым. Мергену это было очень приятно, но больше всего он обрадовался самой заботе о нем бывшего командира. Вспомнился лес, по которому Мерген вел санитарный обоз. И солдат задумался, даже забыв, где он находится. Вернулся к действительности, когда начальник госпиталя подал ему второе письмо.
– А это прочтите и решайте сами, что вам делать. Я лично согласен удовлетворить просьбу фронтового командира.
Мерген каким-то внутренним чутьем почувствовал что-то хорошее для себя во втором письме и, взяв его, даже привстал. Так и было. Подполковник Воронов в этом письме просил Мергена по выздоровлении прибыть в полк. Он, оказывается, раньше самого пострадавшего узнал из письма врача о левом, навсегда угасшем глазе.
Прочитав это письмо, Мерген просительно посмотрел на начальника госпиталя. Тот его понял и сказал:
– Можете ехать, когда хотите, хоть завтра. Билет на поезд возьмет наш начхоз.
– Товарищ майор, а нельзя сегодня? – встав навытяжку, попросил Мерген. – Зачем время терять?
– Попробуем, – снимая телефонную трубку, ответил майор. – Только не вздумайте там заниматься какими-то боевыми действиями. Для солдат, а особенно для молодых, не обстрелянных достаточно будет услышать от вас о ваших походах в разведку да обо всем пережитом. Рассказ бывалого солдата дороже любой лекции. Вот и поезжайте, поделитесь опытом охотника за фашистской дичью, – начальник госпиталя крепко пожал руку солдату добавил:
– А мы будем рады, что вернули вас к жизни.
Кермен была уверена, что Мерген вернется скоро домой, начала уборку, побелку. Но пришло письмо, в котором Мерген сообщал, что из госпиталя он заехал к однополчанам. Поплакала в этот вечер Кермен и стала ждать новых вестей.
Следующее письмо пришло только через месяц. И Мерген сообщал в нем, что еще немного задержится. Он с восторгом рассказывал о своих новых делах. Оказывается, он на правах бывалого солдата делится с молодежью опытом разведчика и снайпера.
Прочитав письмо, Кермен печально сказала сыну:
– Теперь неизвестно, когда наш папочка вернется.
– Зато он, знаешь, сколько солдат обучит! – утешил ее Джангар, внимательно слушавший мать, когда она читала ему это письмо.
* * *
Бой в полночь был спроецирован только для того, чтобы два снайпера могли занять выгодную позицию близ нейтральной полосы. Задуманное командиром удалось. Мерген со своим учеником Иваном Нечаевым замаскировались между тремя пнями от срубленных, видимо, еще в начале войны многолетних дубов. Два пня высовывали свои почерневшие головы из снега, как огромные грибные шляпы, а третий был весь в снегу. Иван, как добрались сюда, хотел было смахнуть снег и с этого пня. Но Мерген вовремя его остановил.
– Ты что? Немец тоже не дурак. Утром сразу поймет, что тут что-то произошло, раз на снежном поле родился третий пень.
Иван виновато потер свою толстую шею и сам себе объяснил:
– Ведь не зря же шли след в след, как гуси, чтоб не оставить следа.
– То-то. Разгребай снег. Да не забывай тут же его притаптывать. Самое главное – не наковырять вокруг себя.
– Плохо, если наши халаты окажутся белее или желтее снега… – высказал тревогу Иван.
– Ты на халаты не надейся. Спасет нас только земля родная. Зря лапнику мало взял. На чем лежать будешь? Мерзлая земля тебе не перина пуховая.
– Я ее телом своим согрею, – легкомысленно отшутился Иван.
– Ну, тогда разгребай снег. Доберемся до земли – заляжем, как медведи в берлоге. Снегу здесь вон сколько намело. Мы будем ниже наста, и немцы не увидят наших халатов.
Перед рассветом снайперы уже лежали в снегу, не видимые даже с расстояния ста метров. В километре от их логова проходила дорога, по которой, согласно донесению, должен был проехать немецкий генерал, инспектировавший расположенные здесь войска. Он поедет, конечно же, в броневике. По машине ударят наши артиллеристы. Но если генералу удастся выскочить из броневика, Мерген с Иваном должны меткими выстрелами не дать ему уйти. Сам по себе этот генерал, может, и не стоит такого внимания. Да нашим важно задержать планируемую немцами атаку хотя бы на два дня, пока полку Воронова по первому, еще не окрепшему льду подвезут боеприпасы. В день гибели да и похорон генерала немцы наступать не будут.
Рассвет начинался медленно, как бы нехотя. Три еловых ветки оказались плохой подстилкой, и Нечаев начал уже мерзнуть, покашливать.
– Вот видишь, что получается, когда не слушаешь опытных людей, – упрекнул Мерген, – перебирайся в мое логово. У меня десять веток и штаны ватные.
– Сам замерзнешь.
– Выполняй, пока нас не видно в тумане.
Поменялись местами, и Нечаев перестал кашлять.
– В засаде раскашляться, это все дело провалить! – сквозь зубы молвил Мерген. – Замрем…
И оба умолкли, каждый думая о своем.
Перед Мергеном всплывали одна за другой картины жизни после госпиталя. Ведь он был твердо убежден, что от силы неделю погостит в своей части, да и выпроводят его как не пригодного к строевой службе в армии. А получилось, что он оказался очень даже пригодным как инструктор разведчиков. Подполковник Воронов встретил Мергена по-братски. И когда узнал, что его любимый боец, несмотря на то, что весь исштопан, мечтает о продолжении службы в армии, он пообещал договориться с кем надо, чтоб его оставили в части. И на второй же день сказал:
– Ну, Мерген, показывать большому начальству твои документы мы не будем. А без бумаг никто и не поймет, что ты списанный.
Воронов сам подобрал группу разведчиков, с которыми Мерген целыми днями занимался в лесу, учил ходить, не оставляя следов, бесшумно подкрадываться к неприятелю, набрасывать аркан на пни. Только стрелять он не хотел учить.
– Я сам этому не учился, просто привыкал с самого детства, – оправдывался он.
Учить других было интересно, однако Мергену самому хотелось в разведку, за «языком». Но это ему было запрещено. И только чрезвычайные обстоятельства позволили сегодня попасть в эту засаду.
Взошло солнце, однако тепла оно Мергену и Ивану не принесло. Снег под ними подтаял, но земля, покрытая некошеной травой, была мерзлой и сковывала руки и ноги своим холодом.
– Окоченел, – прошептал Иван.
Мерген долго молчал, потом придумал:
– Ложись на винтовку.
– Как это? – спросил Иван одними губами, посиневшими, плохо шевелящимися.
– Бедром ложись на приклад, а плечом на подсумок. А руками упирайся в землю, держи равновесие. Сейчас твоя главная задача не окоченеть. Наблюдать буду я. Появится цель, сразу скажу. Что, трудно лежать на трех точках?
– Не получается, – виновато признался Иван.
– Вот еще мой подсумок возьми – четвертая точка. Будешь как на перине.
Солнце поднималось, а мороз, казалось, крепчал.
* * *
Подполковник Воронов опустил бинокль и тихо сказал:
– Замаскировались они хорошо, даже отсюда не видно.
– Но сколько можно вылежать на мерзлой земле! – с тревогой заметил замполит, глядя на освещенное полуденным солнцем бескрайнее снежное поле, на котором, казалось, не было никаких войск да и вообще ничего живого.
– Сын охотника. Что-нибудь придумает, чтобы согреться, – отвечал Воронов с гордостью, будто бы Мерген был его родным сыном.
– Но если в течение дня генерал не появится, засаду придется снимать или менять. На таком холоде не выдержит и сам охотник, не только его сын.
Вскоре подул ветер, и началась метель. Мергену и Ивану она оказалась на руку. Как только поднялась пурга и потемнело, Мерген решил утеплить свое логово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20