Но ей сразу бросилось в глаза, что в этот короткий промежуток времени облик улицы изменился. Сонная дремота, царившая там час тому назад, сменилась каким-то затаенным возбуждением. В кофейнях не видно было дремавших или игравших в домино арабов; ларьки и лавочки были оставлены на произвол судьбы. Народ собирался кучками, оживленно перешептывавшимися. Умолкли крики водоносов, фруктовщиков. Купля-продажа приостановилась. Джоконда заметила, что ее окидывают злыми взглядами. Наконец к ней подошел французский жандарм, которого сопровождал патруль из зуавов.
– Мне придется проводить вас в отель, мадемуазель.
Она с радостью согласилась.
– В чем дело? Что случилось?
– Произошли беспорядки в Сфаксе. Что именно случилось, пока неизвестно. Телеграфное и железнодорожное сообщение прервано. Мы отрезаны. Быть может, это несерьезно. Но здесь довольно маленького повода…
Риккардо стоял в дверях отеля, сдвинув шляпу на затылок, бледный и усталый, как показалось Джоконде.
– Где Аннунциата? – спросил он.
– Она плохо спала и уснула лишь под утро. Я отнесу ей кофе наверх.
– Я недавно стучался и не получил ответа.
– Спит, значит, крепко.
Она поднялась наверх и осторожно приоткрыла дверь. Но в комнате не было никого.
Удивленная Джоконда спустилась вниз, заглянула в гостиную, в столовую – Аннунциаты не было нигде.
Она поспешила сообщить об этом Риккардо. Тот обратился к швейцару-арабу.
– Да, другая барышня ушла около часу тому назад, пошла, видимо, в арабский город.
– Одна?
– Да, месье.
– Как же вы не остановили ее? Не сказали, что сегодня неспокойно?
– Не мое дело учить иностранцев, что им делать, – был дерзкий ответ.
Риккардо подумал немного, потом обернулся к Джоконде.
– Пойду разыщу ее. Не пугайся, дорогая. Она не могла уйти далеко. Пей спокойно кофе и отдыхай после своей прогулки.
Джоконда кивнула головой в знак согласия. Она вполне владела собой, но на душе у нее было тяжело и тревожно…
День был душный, к полудню небо затянулось тучами. Джоконда изнемогала от жары и вынужденного бездействия. Риккардо не возвращался, из чего следовало, что он не нашел Аннунциаты. Беспокойство ее росло с каждым часом. В половине первого она спустилась в столовую. Подавая ей завтрак, старший кельнер сообщил ей новости:
– Дела не так плохи, как говорят, мадемуазель: в Сфаксе произошел какой-то бунт на почве религиозного фанатизма. Была перестрелка. Из Туниса выслали подкрепление для гарнизона Сфакса и здешнего. Повреждения телеграфа исправляются, но сообщение восстановится не так скоро.
После завтрака ее вызвала к себе взволнованная мадам Перье и сообщила, что послала на помощь Риккардо самого надежного своего драгомана. Добрая женщина всплакнула, что не могло способствовать улучшению настроения Джоконды.
В три часа к ней постучался Риккардо. Она по лицу его угадала, что он не с добрыми вестями.
– Ее видели утром с каким-то арабом. Полиция решила, что он драгоман. Теперь полиция разыскивает ее. Объявлено, что сообщивший, где она находится, получит вознаграждение.
– Но у них мало надежды? – спросила она, угадав то, что он не договаривал.
Он кивнул головой и опустился на стул.
– Нам связывает руки это восстание в Сфаксе. Здесь пока спокойно, но взрыв может произойти в любой момент. – Он закрыл лицо руками.
Она положила руку ему на плечо.
– Не будем падать духом, Риккардо. Она, может быть, в безопасности.
– Каким же я был дураком, – простонал он.
– Дураком? Почему? – переспросила она.
Он спохватился.
– Я жалею, что мы приехали в это проклятое место.
Она промолчала.
– Где Джованни? – спросила она немного погодя.
– Не знаю. Он сопровождал меня вначале. Потом пошел к какому-то арабу, который, по его мнению, может помочь нам. Не печалься, Джоконда. Полагают, что крутые меры, принятые в Сфаксе, положат конец тому, что поднимается здесь. Во всяком случае, тебе надо вернуться в Тунис, как только пойдут поезда. Кстати, едет мадам Перье.
– Как? Чтобы я уехала, не разыскав Аннунциаты? – Она покачала головой.
Риккардо сидел подавленный.
Теперь, когда Аннунциаты не было подле него, когда в душу закрадывалась жуткая мысль – не потерял ли он ее навсегда, – он понял, что любит ее, желает ее.
ГЛАВА V
В комнате верхнего этажа Си-Измаил бен-Алуи ходил взад и вперед, диктуя письма писцу, сидевшему на корточках в углу; на полу возле писца стояла медная чернильница; его камышовое перо быстро бегало по бумаге. Было около полудня, и в открытую дверь видна была верхняя колоннада, обожженные солнцем крыши, голуби на них и клочок пышущего зноем неба. Солнечный луч отбрасывал на пол комнаты светлую полосу. Негромко жужжали мухи.
– Прочти, что написал, – сказал Си-Измаил своему секретарю.
«Магомету Саад-бею.
Во имя Аллаха, всеблагого и милосердного, приветствую тебя. Мы послали тюк шелка, который ты получишь еще до этого письма, в надежде, что таким способом заставим молодого купца образумиться. Здесь, благодарение Аллаху, все тихо и спокойно. Неприятная сфаксовская история не повлияла на рынок. Мы настаиваем на сохранении спокойствия. Это неожиданное восстание может оказаться гибельным для торговли шелком, ибо было бы катастрофично ускорять события в том деле, о котором ты писал мне…»
Писец остановился, выжидая.
Си-Измаил нагнулся и взял у него из рук бумагу и перо.
– Я подпишусь и надпишу адрес. Ступай, Рашид, сын мой, разыщи кади Измаила и скажи, что мне надо поговорить с ним.
Рашид поднялся.
– И не затыкай уши, когда будешь проходить по улицам.
– Уши мои всегда открыты.
Рашид вышел, Си-Измаил быстро дописал несколько строк, потом вложил письмо в конверт и запечатал кольцом-печатью.
Он взялся уже за перо, чтобы надписать конверт, когда на террасе, на которую выходила комната, послышались шаги и звон серебряных запястий. У входа остановилась женщина, закутанная покрывалом. Он не поднял глаз, пока не кончил писать, и, только отложив письмо на низенький столик, где уже лежало с полдюжины других, сказал коротко:
– Это ты, Мабрука? Войди.
– Мир тебе!
– Мир!
Она вошла молча, медленно, оставив у входа свои красные туфельки на высоких каблуках.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– Садись, садись! Что нового?
– Немного. Это дурачье целые дни болтает и болтает в кофейнях, но никто не собирается действовать. Имам мечети Верблюда роптал против тебя, он хотел бы поднять народ до новолуния, так как написано, что это время благоприятно для начинаний.
– Язык без костей не зажигает. Откуда у тебя эти сведения?
– От Азизы, танцовщицы. А она узнала от его брата Али.
– Хорошо, пусть узнает побольше подробностей. А торговец зерном?
– У него все в порядке, и двоюродному брату своему он верит, как самому себе.
– Больше ничего нового?
– Ничего.
– Девушку отвезли вчера к Саад-бею. Я пишу ему об этом. Если не удастся Мотлогу, придется тебе взяться за это дело. Нет другого безопасного способа.
– Я готова начать, когда велишь.
– Ты скоро опять будешь нужна мне в Тунисе. Как только уляжется эта шумиха. Глупцы! – Он гневно вскинул руки. – Срывать еще недозревший плод!
Она наклонила голову и повернула к дверям.
– Погоди. Еще кое-что. Этот сицилиец… почему он не бывает у тебя?
– Ты не говорил, что можно…
– Верно. Да и ты была здесь. Знает он, где ты?
Она подумала.
– Я дала ему возможность разыскать меня.
– В Тунисе?
– Нет, здесь.
– Тем лучше. Если он придет, пусти в ход все средства. Поняла? Он упрям.
– Я поняла.
– Каков он, по-твоему?
Она рассмеялась низким грудным смехом.
– Эй, он в моем вкусе!
– Тем приятнее твоя задача, душа моя.
Она вдруг рванулась к нему.
– Ты не погубишь его, Измаил? – нежно сказала она. – Он слишком хорош, он не должен умереть.
– Мы будем нажимать на него до последней возможности, но губить его незачем, пока он не опасен нам. Может пригодиться еще. – Он с любопытством взглянул на нее. – Ты никогда ни за кого так не просила. Могу ли я доверять тебе в этом деле?
– Что для меня сотни любовников по сравнению с тобой! – отвечала она. – А этот мальчик даже не любовник.
– Зачем ты лжешь мне? Это бесполезно.
– Разве я когда-нибудь лгала тебе? Неужто эти семь лет рабской покорности не обелили меня? – горячо воскликнула она. – Разве я не искупила стократ свою измену?
Он чуть заметно пожал плечами, но окинул ее мягким, немного усталым взглядом.
– Разве было время, когда бы я не любил тебя? – с какой-то жестокостью, вполголоса продолжала она. – Проклинала ли я тебя, Измаил, даже тогда, когда раскаленное железо касалось моих щек? Разве я не вернулась сама, добровольно? Не молила тебя о милости?
– Довольно, довольно! Ступай, дитя.
Она схватила подол его платья и, приподняв свое покрывало, осыпала его поцелуями. Потом опустила и выпрямилась.
– Сиди, – страстно сказала она, – веришь ли ты мне снова?
– Я сказал уже. Возьми, спрячь письмо. Я дам тебе знать, надо ли его отправить и каким способом.
Она молча взяла письмо, вздохнула и исчезла так же неожиданно, как появилась. А Си-Измаил, с полузадумчивой-полуироничной улыбкой, снова принялся писать.
Сообщения о событиях в Сфаксе заняли в парижских газетах три четверти столбца, в иностранных им было посвящено по небольшой заметке. Прошло два дня, и читатель не вспоминал уже о них. Меры были приняты решительные. В тунисской гавани стояли канонерки, – подкрепление подоспело быстро, и несколько зачинщиков были незамедлительно перевешаны. Главный же виновник – дервиш – исчез. Спокойствие мало-помалу восстановилось, и жизнь – внешне, по крайней мере, – вошла в нормальную колею.
Керуан тоже снова принял обычный свой вид. Небольшая французская колония устыдилась того, что так скоро поддалась панике, и вышучивала опасность.
Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что «Кальтанизетти, о бегстве которого сообщалось несколько недель тому назад, задержан в Калабрии и сознался в том, что убил Сицио Скарфи, объясняя свой поступок сведением старых личных счетов». Риккардо порадовался за Джоконду, что имя ее матери не было упомянуто, осторожно сообщил ей новость и просил ее вернуться вместе с ним в Тунис, куда его призывали неотложные дела.
– Я не уеду без Аннунциаты, – возразила она.
– Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно.
– Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней.
– Я не устал, – запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. – Это ты извелась, – продолжал он, беря ее за руку. – Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе.
– Я не могу! Я не могу! – воскликнула она.
Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал.
Известие о признании Кальтанизетти сильно расстроило ее. Ища успокоения, она бродила по французскому кварталу и, наконец, зашла в бедную часовню, где села на скамейку и в первый раз за это время залилась слезами. Там ее и нашел приехавший из Эль-Хатеры Сан-Калогеро.
В тихую часовню врывалось снаружи минорное пение какого-то араба за своей работой и шелест листьев финиковых пальм, росших у входа. С этими звуками, казалось, проникал сюда дух Африки, загадочной и огромной. Горячий ветер подхватывал песок и бросал его о каменные стены. Сан-Калогеро вспомнил тоненькую смуглую арабскую девочку, которая в такой же точно день прижималась к нему, шепча на чуждом ему языке слова любви, которым научилась, идя тернистым путем познания.
Джованни нашел, что Джоконда выглядит спокойней, чем несколько дней тому назад. По ее словам, у нее явилась уверенность, что все кончится благополучно. Он не стал разубеждать ее, хотя сам был настроен более пессимистично. То, что сравнительно легко было сделать в Тунисе, было почти неисполнимо здесь, где они натыкались на какую-то стену, такую же безличную, как те стены арабских домов, которые обращены к улице. Куда они бы ни бросались – попадали в тупик. Весь город был настроен враждебно, не к ним лично, а к представителям другой религии. Недаром Керуан всегда считался оплотом фанатизма.
– А как ваши раскопки? – спросила Джоконда, меняя тему разговора.
– Сегодня работ нет – еще продолжается праздник Муледа. Праздников у нас вообще хоть отбавляй. Мусульмане не работают в свои праздники, а святые отцы приостанавливают работы в свои. Мы же, археологи, не чтя ни те, ни другие, готовы бы работать круглый год, – пожалуй, даже в гражданские праздники.
Они вернулись в отель. Риккардо сообщил телеграммой, что будет на другой день. Время тянулось убийственно однообразно. Никаких известий о пропавшей девушке не поступало. Джоконду дважды допрашивали какие-то чиновные люди, заставляли подписывать бумаги.
На следующий день повторилось то же самое. Получена была телеграмма от Риккардо, что он приедет лишь к вечеру. Чтобы развлечь Джоконду, Джованни повел ее в арабский город. Они пришли к священным колодцам, воды которых, по поверию, сливаются под землей с водами священного меккского родника Земзем. Вокруг колодца шагал верблюд, обреченный до самой смерти вечно кружить под журчание вытекающей воды.
Оттуда Джованни и Джоконда прошли к Великой мечети, самой большой африканской мечети, где гибкий гений арабских архитекторов запечатлел в мозаике величие двух цивилизаций и двух религий. Пересекши обширный двор, они поднялись на минарет, откуда открывался вид на весь Керуан, белый и цвета слоновой кости, окруженный высокими стенами. На этом минарете находились мраморные солнечные часы, устроенные так, что они отмечали лишь часы молитв, – характерная принадлежность города, в котором зовы муэдзинов раздавались с восхода до заката солнца по пять раз в день в течение тысячи с лишним лет. Здесь солнце пылало как будто жарче, небо казалось бездоннее. Тишина, солнце, синева небес… Джоконда почувствовала, что мир и покой сходят ей в душу.
Риккардо не терял времени в Тунисе. Надо было посвятить Сальваторе в различные детали дела, уладить кое-что с властями в связи с признанием Кальтанизетти. К его удивлению, Сальваторе не только не предал огласке исчезновение сестры, а напротив, позаботился о том, чтобы газеты ничего о нем не упоминали. Риккардо всех поднял на ноги и добился обещания, что будут приняты самые энергичные меры для отыскания пропавшей девушки. Тем не менее, уезжал он в Керуан с тяжелым сердцем. Он все больше и больше проникался убеждением, что лишь один человек мог помочь ему – Си-Измаил. Если он и не имел прямого отношения к похищению, то ему, во всяком случае, стоило пальцем шевельнуть, чтобы привести в движение тайные силы, с которыми не могла конкурировать вся полиция Северной Африки вместе взятая. Обратиться к нему – значило идти на капитуляцию, признать себя побежденным. Но раз нет другого выхода – придется расплатиться таким способом.
В записной книжке Риккардо лежало письмо, полученное им утром в день своего отъезда из Керуана. Штемпель был тунисский.
«Повторяю мое предложение. Если вы сообщите мне подробности исчезновения вашей кузины, о котором извещают из Керуана, я постараюсь помочь вам отыскать ее.
Константин Конраден»
Риккардо вынул из записной книжки узкий конверт. В то же время из книжки выскользнул и упал на пол сложенный лист бумаги. Он поднял его и узнал сформировавшийся детский почерк Мабруки: эту записку она дала ему в ту ночь, когда была у него. Он перечел то, что нацарапала танцовщица, и положил оба письма рядом. Записка Мабруки была сильно надушена. За плохо составленными французскими фразами чувствовалось ее личное обаяние. Письмо Си-Измаила было написано четким писарским почерком. Действуют ли Си-Измаил и эта женщина заодно? Искренне ли предлагала ему Мабрука свою помощь? Или это новая ловушка?
Он думал об этом по дороге в Керуан. В поезде было невыносимо жарко и грязно. На станциях стояли бесконечно. В Керуан поезд пришел лишь около семи часов. В вагоне единственными пассажирами кроме Риккардо были трое американцев, пропустивших обычный сезон туристов; их сопровождал необыкновенно расфранченный драгоман, которого они называли Юсуфом. Риккардо позабавился, глядя на эту компанию.
Джоконда и Джованни встретили его на вокзале. Одного взгляда на них ему было достаточно, чтобы угадать их ответ на его нетерпеливый вопрос: «Ничего нового».
Он многое успел рассказать им по пути в отель, а сам, со свойственной всякому сицилийцу чуткостью, заметил, что в обращении друг с другом его спутников появилось что-то новое – какая-то доверчивая близость, результат двух дней, проведенных с глазу на глаз.
За обедом три туриста, приехавшие вместе с Риккардо, громко жаловались на все решительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Мне придется проводить вас в отель, мадемуазель.
Она с радостью согласилась.
– В чем дело? Что случилось?
– Произошли беспорядки в Сфаксе. Что именно случилось, пока неизвестно. Телеграфное и железнодорожное сообщение прервано. Мы отрезаны. Быть может, это несерьезно. Но здесь довольно маленького повода…
Риккардо стоял в дверях отеля, сдвинув шляпу на затылок, бледный и усталый, как показалось Джоконде.
– Где Аннунциата? – спросил он.
– Она плохо спала и уснула лишь под утро. Я отнесу ей кофе наверх.
– Я недавно стучался и не получил ответа.
– Спит, значит, крепко.
Она поднялась наверх и осторожно приоткрыла дверь. Но в комнате не было никого.
Удивленная Джоконда спустилась вниз, заглянула в гостиную, в столовую – Аннунциаты не было нигде.
Она поспешила сообщить об этом Риккардо. Тот обратился к швейцару-арабу.
– Да, другая барышня ушла около часу тому назад, пошла, видимо, в арабский город.
– Одна?
– Да, месье.
– Как же вы не остановили ее? Не сказали, что сегодня неспокойно?
– Не мое дело учить иностранцев, что им делать, – был дерзкий ответ.
Риккардо подумал немного, потом обернулся к Джоконде.
– Пойду разыщу ее. Не пугайся, дорогая. Она не могла уйти далеко. Пей спокойно кофе и отдыхай после своей прогулки.
Джоконда кивнула головой в знак согласия. Она вполне владела собой, но на душе у нее было тяжело и тревожно…
День был душный, к полудню небо затянулось тучами. Джоконда изнемогала от жары и вынужденного бездействия. Риккардо не возвращался, из чего следовало, что он не нашел Аннунциаты. Беспокойство ее росло с каждым часом. В половине первого она спустилась в столовую. Подавая ей завтрак, старший кельнер сообщил ей новости:
– Дела не так плохи, как говорят, мадемуазель: в Сфаксе произошел какой-то бунт на почве религиозного фанатизма. Была перестрелка. Из Туниса выслали подкрепление для гарнизона Сфакса и здешнего. Повреждения телеграфа исправляются, но сообщение восстановится не так скоро.
После завтрака ее вызвала к себе взволнованная мадам Перье и сообщила, что послала на помощь Риккардо самого надежного своего драгомана. Добрая женщина всплакнула, что не могло способствовать улучшению настроения Джоконды.
В три часа к ней постучался Риккардо. Она по лицу его угадала, что он не с добрыми вестями.
– Ее видели утром с каким-то арабом. Полиция решила, что он драгоман. Теперь полиция разыскивает ее. Объявлено, что сообщивший, где она находится, получит вознаграждение.
– Но у них мало надежды? – спросила она, угадав то, что он не договаривал.
Он кивнул головой и опустился на стул.
– Нам связывает руки это восстание в Сфаксе. Здесь пока спокойно, но взрыв может произойти в любой момент. – Он закрыл лицо руками.
Она положила руку ему на плечо.
– Не будем падать духом, Риккардо. Она, может быть, в безопасности.
– Каким же я был дураком, – простонал он.
– Дураком? Почему? – переспросила она.
Он спохватился.
– Я жалею, что мы приехали в это проклятое место.
Она промолчала.
– Где Джованни? – спросила она немного погодя.
– Не знаю. Он сопровождал меня вначале. Потом пошел к какому-то арабу, который, по его мнению, может помочь нам. Не печалься, Джоконда. Полагают, что крутые меры, принятые в Сфаксе, положат конец тому, что поднимается здесь. Во всяком случае, тебе надо вернуться в Тунис, как только пойдут поезда. Кстати, едет мадам Перье.
– Как? Чтобы я уехала, не разыскав Аннунциаты? – Она покачала головой.
Риккардо сидел подавленный.
Теперь, когда Аннунциаты не было подле него, когда в душу закрадывалась жуткая мысль – не потерял ли он ее навсегда, – он понял, что любит ее, желает ее.
ГЛАВА V
В комнате верхнего этажа Си-Измаил бен-Алуи ходил взад и вперед, диктуя письма писцу, сидевшему на корточках в углу; на полу возле писца стояла медная чернильница; его камышовое перо быстро бегало по бумаге. Было около полудня, и в открытую дверь видна была верхняя колоннада, обожженные солнцем крыши, голуби на них и клочок пышущего зноем неба. Солнечный луч отбрасывал на пол комнаты светлую полосу. Негромко жужжали мухи.
– Прочти, что написал, – сказал Си-Измаил своему секретарю.
«Магомету Саад-бею.
Во имя Аллаха, всеблагого и милосердного, приветствую тебя. Мы послали тюк шелка, который ты получишь еще до этого письма, в надежде, что таким способом заставим молодого купца образумиться. Здесь, благодарение Аллаху, все тихо и спокойно. Неприятная сфаксовская история не повлияла на рынок. Мы настаиваем на сохранении спокойствия. Это неожиданное восстание может оказаться гибельным для торговли шелком, ибо было бы катастрофично ускорять события в том деле, о котором ты писал мне…»
Писец остановился, выжидая.
Си-Измаил нагнулся и взял у него из рук бумагу и перо.
– Я подпишусь и надпишу адрес. Ступай, Рашид, сын мой, разыщи кади Измаила и скажи, что мне надо поговорить с ним.
Рашид поднялся.
– И не затыкай уши, когда будешь проходить по улицам.
– Уши мои всегда открыты.
Рашид вышел, Си-Измаил быстро дописал несколько строк, потом вложил письмо в конверт и запечатал кольцом-печатью.
Он взялся уже за перо, чтобы надписать конверт, когда на террасе, на которую выходила комната, послышались шаги и звон серебряных запястий. У входа остановилась женщина, закутанная покрывалом. Он не поднял глаз, пока не кончил писать, и, только отложив письмо на низенький столик, где уже лежало с полдюжины других, сказал коротко:
– Это ты, Мабрука? Войди.
– Мир тебе!
– Мир!
Она вошла молча, медленно, оставив у входа свои красные туфельки на высоких каблуках.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– Садись, садись! Что нового?
– Немного. Это дурачье целые дни болтает и болтает в кофейнях, но никто не собирается действовать. Имам мечети Верблюда роптал против тебя, он хотел бы поднять народ до новолуния, так как написано, что это время благоприятно для начинаний.
– Язык без костей не зажигает. Откуда у тебя эти сведения?
– От Азизы, танцовщицы. А она узнала от его брата Али.
– Хорошо, пусть узнает побольше подробностей. А торговец зерном?
– У него все в порядке, и двоюродному брату своему он верит, как самому себе.
– Больше ничего нового?
– Ничего.
– Девушку отвезли вчера к Саад-бею. Я пишу ему об этом. Если не удастся Мотлогу, придется тебе взяться за это дело. Нет другого безопасного способа.
– Я готова начать, когда велишь.
– Ты скоро опять будешь нужна мне в Тунисе. Как только уляжется эта шумиха. Глупцы! – Он гневно вскинул руки. – Срывать еще недозревший плод!
Она наклонила голову и повернула к дверям.
– Погоди. Еще кое-что. Этот сицилиец… почему он не бывает у тебя?
– Ты не говорил, что можно…
– Верно. Да и ты была здесь. Знает он, где ты?
Она подумала.
– Я дала ему возможность разыскать меня.
– В Тунисе?
– Нет, здесь.
– Тем лучше. Если он придет, пусти в ход все средства. Поняла? Он упрям.
– Я поняла.
– Каков он, по-твоему?
Она рассмеялась низким грудным смехом.
– Эй, он в моем вкусе!
– Тем приятнее твоя задача, душа моя.
Она вдруг рванулась к нему.
– Ты не погубишь его, Измаил? – нежно сказала она. – Он слишком хорош, он не должен умереть.
– Мы будем нажимать на него до последней возможности, но губить его незачем, пока он не опасен нам. Может пригодиться еще. – Он с любопытством взглянул на нее. – Ты никогда ни за кого так не просила. Могу ли я доверять тебе в этом деле?
– Что для меня сотни любовников по сравнению с тобой! – отвечала она. – А этот мальчик даже не любовник.
– Зачем ты лжешь мне? Это бесполезно.
– Разве я когда-нибудь лгала тебе? Неужто эти семь лет рабской покорности не обелили меня? – горячо воскликнула она. – Разве я не искупила стократ свою измену?
Он чуть заметно пожал плечами, но окинул ее мягким, немного усталым взглядом.
– Разве было время, когда бы я не любил тебя? – с какой-то жестокостью, вполголоса продолжала она. – Проклинала ли я тебя, Измаил, даже тогда, когда раскаленное железо касалось моих щек? Разве я не вернулась сама, добровольно? Не молила тебя о милости?
– Довольно, довольно! Ступай, дитя.
Она схватила подол его платья и, приподняв свое покрывало, осыпала его поцелуями. Потом опустила и выпрямилась.
– Сиди, – страстно сказала она, – веришь ли ты мне снова?
– Я сказал уже. Возьми, спрячь письмо. Я дам тебе знать, надо ли его отправить и каким способом.
Она молча взяла письмо, вздохнула и исчезла так же неожиданно, как появилась. А Си-Измаил, с полузадумчивой-полуироничной улыбкой, снова принялся писать.
Сообщения о событиях в Сфаксе заняли в парижских газетах три четверти столбца, в иностранных им было посвящено по небольшой заметке. Прошло два дня, и читатель не вспоминал уже о них. Меры были приняты решительные. В тунисской гавани стояли канонерки, – подкрепление подоспело быстро, и несколько зачинщиков были незамедлительно перевешаны. Главный же виновник – дервиш – исчез. Спокойствие мало-помалу восстановилось, и жизнь – внешне, по крайней мере, – вошла в нормальную колею.
Керуан тоже снова принял обычный свой вид. Небольшая французская колония устыдилась того, что так скоро поддалась панике, и вышучивала опасность.
Как только сношения с внешним миром были восстановлены, пришло известие, что «Кальтанизетти, о бегстве которого сообщалось несколько недель тому назад, задержан в Калабрии и сознался в том, что убил Сицио Скарфи, объясняя свой поступок сведением старых личных счетов». Риккардо порадовался за Джоконду, что имя ее матери не было упомянуто, осторожно сообщил ей новость и просил ее вернуться вместе с ним в Тунис, куда его призывали неотложные дела.
– Я не уеду без Аннунциаты, – возразила она.
– Что ты можешь сделать? Поиски идут день и ночь. Я даже не заночую в Тунисе, а вернусь немедленно.
– Я не уеду из Керуана без нее. Да и за тобой нужно присмотреть, Риккардо. Ты слишком переутомляешься, всю прошлую ночь не ложился. Не отдыхал уже много дней.
– Я не устал, – запротестовал он, хотя темные круги под глазами противоречили его словам. – Это ты извелась, – продолжал он, беря ее за руку. – Поедем со мной, Джоконда. Здесь женщина помочь не может, а я буду гораздо спокойнее, зная, что ты в Тунисе.
– Я не могу! Я не могу! – воскликнула она.
Она настояла на своем и на другой день проводила его на вокзал.
Известие о признании Кальтанизетти сильно расстроило ее. Ища успокоения, она бродила по французскому кварталу и, наконец, зашла в бедную часовню, где села на скамейку и в первый раз за это время залилась слезами. Там ее и нашел приехавший из Эль-Хатеры Сан-Калогеро.
В тихую часовню врывалось снаружи минорное пение какого-то араба за своей работой и шелест листьев финиковых пальм, росших у входа. С этими звуками, казалось, проникал сюда дух Африки, загадочной и огромной. Горячий ветер подхватывал песок и бросал его о каменные стены. Сан-Калогеро вспомнил тоненькую смуглую арабскую девочку, которая в такой же точно день прижималась к нему, шепча на чуждом ему языке слова любви, которым научилась, идя тернистым путем познания.
Джованни нашел, что Джоконда выглядит спокойней, чем несколько дней тому назад. По ее словам, у нее явилась уверенность, что все кончится благополучно. Он не стал разубеждать ее, хотя сам был настроен более пессимистично. То, что сравнительно легко было сделать в Тунисе, было почти неисполнимо здесь, где они натыкались на какую-то стену, такую же безличную, как те стены арабских домов, которые обращены к улице. Куда они бы ни бросались – попадали в тупик. Весь город был настроен враждебно, не к ним лично, а к представителям другой религии. Недаром Керуан всегда считался оплотом фанатизма.
– А как ваши раскопки? – спросила Джоконда, меняя тему разговора.
– Сегодня работ нет – еще продолжается праздник Муледа. Праздников у нас вообще хоть отбавляй. Мусульмане не работают в свои праздники, а святые отцы приостанавливают работы в свои. Мы же, археологи, не чтя ни те, ни другие, готовы бы работать круглый год, – пожалуй, даже в гражданские праздники.
Они вернулись в отель. Риккардо сообщил телеграммой, что будет на другой день. Время тянулось убийственно однообразно. Никаких известий о пропавшей девушке не поступало. Джоконду дважды допрашивали какие-то чиновные люди, заставляли подписывать бумаги.
На следующий день повторилось то же самое. Получена была телеграмма от Риккардо, что он приедет лишь к вечеру. Чтобы развлечь Джоконду, Джованни повел ее в арабский город. Они пришли к священным колодцам, воды которых, по поверию, сливаются под землей с водами священного меккского родника Земзем. Вокруг колодца шагал верблюд, обреченный до самой смерти вечно кружить под журчание вытекающей воды.
Оттуда Джованни и Джоконда прошли к Великой мечети, самой большой африканской мечети, где гибкий гений арабских архитекторов запечатлел в мозаике величие двух цивилизаций и двух религий. Пересекши обширный двор, они поднялись на минарет, откуда открывался вид на весь Керуан, белый и цвета слоновой кости, окруженный высокими стенами. На этом минарете находились мраморные солнечные часы, устроенные так, что они отмечали лишь часы молитв, – характерная принадлежность города, в котором зовы муэдзинов раздавались с восхода до заката солнца по пять раз в день в течение тысячи с лишним лет. Здесь солнце пылало как будто жарче, небо казалось бездоннее. Тишина, солнце, синева небес… Джоконда почувствовала, что мир и покой сходят ей в душу.
Риккардо не терял времени в Тунисе. Надо было посвятить Сальваторе в различные детали дела, уладить кое-что с властями в связи с признанием Кальтанизетти. К его удивлению, Сальваторе не только не предал огласке исчезновение сестры, а напротив, позаботился о том, чтобы газеты ничего о нем не упоминали. Риккардо всех поднял на ноги и добился обещания, что будут приняты самые энергичные меры для отыскания пропавшей девушки. Тем не менее, уезжал он в Керуан с тяжелым сердцем. Он все больше и больше проникался убеждением, что лишь один человек мог помочь ему – Си-Измаил. Если он и не имел прямого отношения к похищению, то ему, во всяком случае, стоило пальцем шевельнуть, чтобы привести в движение тайные силы, с которыми не могла конкурировать вся полиция Северной Африки вместе взятая. Обратиться к нему – значило идти на капитуляцию, признать себя побежденным. Но раз нет другого выхода – придется расплатиться таким способом.
В записной книжке Риккардо лежало письмо, полученное им утром в день своего отъезда из Керуана. Штемпель был тунисский.
«Повторяю мое предложение. Если вы сообщите мне подробности исчезновения вашей кузины, о котором извещают из Керуана, я постараюсь помочь вам отыскать ее.
Константин Конраден»
Риккардо вынул из записной книжки узкий конверт. В то же время из книжки выскользнул и упал на пол сложенный лист бумаги. Он поднял его и узнал сформировавшийся детский почерк Мабруки: эту записку она дала ему в ту ночь, когда была у него. Он перечел то, что нацарапала танцовщица, и положил оба письма рядом. Записка Мабруки была сильно надушена. За плохо составленными французскими фразами чувствовалось ее личное обаяние. Письмо Си-Измаила было написано четким писарским почерком. Действуют ли Си-Измаил и эта женщина заодно? Искренне ли предлагала ему Мабрука свою помощь? Или это новая ловушка?
Он думал об этом по дороге в Керуан. В поезде было невыносимо жарко и грязно. На станциях стояли бесконечно. В Керуан поезд пришел лишь около семи часов. В вагоне единственными пассажирами кроме Риккардо были трое американцев, пропустивших обычный сезон туристов; их сопровождал необыкновенно расфранченный драгоман, которого они называли Юсуфом. Риккардо позабавился, глядя на эту компанию.
Джоконда и Джованни встретили его на вокзале. Одного взгляда на них ему было достаточно, чтобы угадать их ответ на его нетерпеливый вопрос: «Ничего нового».
Он многое успел рассказать им по пути в отель, а сам, со свойственной всякому сицилийцу чуткостью, заметил, что в обращении друг с другом его спутников появилось что-то новое – какая-то доверчивая близость, результат двух дней, проведенных с глазу на глаз.
За обедом три туриста, приехавшие вместе с Риккардо, громко жаловались на все решительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21