Сей прапорщик в понедельник утром пошел на службу «в расположение Н-ского подразделения Вооруженных сил СССР, дислоцированного на территории Киевского гарнизона», но туда не прибыл. Отсутствие его обнаружили быстро – понадобились какие-то ключи, которые прапорщик держал у себя дома, нарушая инструкции. Но кто те инструкции читал, а тем более выполнял, даже в Вооруженных силах? Однако, как деликатно написал военный дознаватель, «факт отсутствия прапорщика Н. было выявлено в связи со срочной служебной необходимостью». Знаю я вашу служебную необходимость, да еще и срочную! Видать, комиссия приехала с проверкой, а канистра со спиртом для пития у прапорщика в каптерке хранилась. Вот и спохватились: а где же это он? Ах, нет на территории? А с утра через КПП проходил? Не проходил? Телефонируйте домой! Не отвечает? Дежурную машину с вестовым на квартиру! Что, и там нет? Звоните жене, она в окружном госпитале в травматологии медсестрой работает. Что сказала? Утром ушел из дому, как всегда, живой, здоровый, веселый, больше на связь не выходил…
Вот тогда и завертелось, и загудело: звонки в «скорую», в вытрезвители и на гарнизонную «губу», в морг, комендатуру и, наконец, в нашу милицейскую КПЗ. Ответы стереотипны: не задерживали, не приводили, не находили, ни живого, ни больного, ни в состоянии неоспоримого покойника. Гвалт! Если бы это мурло было лицом исключительно гражданским, то попросили бы супругу прийти через трое суток и принести заявление об исчезновении мужа в соответствующий отдел нашего Управления. И лежало бы оно там, кушать не просило. Вначале примеряли бы мы фотографию ко всем неопознанным трупам, найденным в городе Киеве и окрестностях. Потом объявили бы всесоюзный розыск. Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Но тут иная ситуация – исчез человек военный. Правда, всего лишь прапорщик. И не из штаба округа или дивизии ракетных войск стратегического назначения, а из спортивной роты. Он там тяжелоатлетам для тренировок казенные гири и штанги выдает. Тем не менее – это не колхозный кладовщик, а человек в погонах. Наш министр, хотя с Брежневым «на вась-вась» и в одном подъезде живет, но член всего лишь ЦК КПСС. А вот министр прапорщика – бери выше! – в самом Политбюро. Захочет – так и не кто-нибудь, а сам генерал Щелоков будет того начальника каптерки черпаком в вокзальных сортирах через очко выгребать. А такое горюшко, как инспектор Сирота, в вышеупомянутое отверстие будет нырять без акваланга.
Надо отдать должное моему коллеге из военной прокуратуры. Вертелся он, как муха в кипятке. Не только допросил всех офицеров, прапорщиков и вольнонаемных под протокол, но и заставил писать объяснения. Литература, скажу тебе, не Гоголь. И даже не Андрей Головко. «Что касается связей или знакомств, которые могли бы дискредитировать прапорщика Н. как гражданина и военнослужащего Советской Армии, то такой информацией я не располагаю». Служебное дознание оборвалось как-то сразу и на самом интересном месте. Абсолютно случайно уцелел кусок какого-то документа, последнего подшитого в папке. Сам лист вырвали с мясом, но при этом не заметили, что остался верхний левый уголок. А на нем чья-то весьма красноречивая резолюция, тоже фрагментарная: «Если кому-то не х… делать, то пусть сидит и лижет себе яйца! Дознание прекратить! Дело передать в легавку, пусть они… (оборвано)… А этого умника… (оборвано)… его… (оборвано)». Конец цитаты.
В самом начале папки были подшиты стандартная записка сопровождения и жалкий лепет оправданья нашего райотдела на тему: «сложность и особая важность дела превосходят границы возможностей и компетенции районного отдела МВД». Сложность, кстати, заключалась в том, что проживала дорогая пропажа в Московском районе, служила в Печерском, а где именно исчезла – покрыто сплошным мраком неизвестности. А вдруг прапорщик решил по своим делам заглянуть на Подол, в Дарницу или на Борщаговку? Но это было еще полбеды. Весь ужас моей ситуации сконцентрировался в четкой резолюции нашего Генерала поперек того райотделовского бреда: «О результатах расследования доложить согласно установленным срокам. Под личную ответственность нач. угрозыска».
Я пересмотрел весь этот цирк дважды и понял только одно. Большие начальники с лампасами ищут крайнего. И на место этого крайнего уже назначен инспектор Сирота, Киевский уголовный розыск, образование высшее, философское, неженат, член КПСС… И надо же было залететь в свое время под разнарядку!
От автора: В те времена одного желания «быть в первых рядах строителей коммунистического общества» считалось недостаточно. Кроме «чистой» анкеты и необходимого морального уровня, полагалось еще и соответствовать требованиям разнарядки. Была она запутана, как китайские церемонии, ибо учитывала все – от социально-профессиональной принадлежности до полово-возрастного состава. Например, однажды в партком Киевского университета пришла разнарядка приблизительно такого содержания: «Выдать анкету для вступления в ряды КПСС студенту-старшекурснику стационара философского или юридического факультета. Возраст – 21–25 лет, русскому или украинцу, по происхождению – из семьи рабочих, неженатому. Следующие требования: ударный труд в студенческом строительном отряде на протяжении, как минимум, двух сезонов, успешная учеба, активное участие в работе общественных организаций, прописка в городе Киеве, ориентация распределения после окончания вуза – работа в общественных организациях или государственных органах».
А вы думали, что это как в кино: «В бой хочу идти коммунистом»? Сейчас! В жизни из нескольких сотен студентов обоих факультетов требованиям разнарядки соответствовал только один – Алексей Сирота.
Алексей Сирота:
Хоть уже и вечерело, но я решил не откладывать дело до утра и для начала поговорить с женой пропавшего прапорщика. Во-первых, она была последней, кто его видел живым. А во-вторых, если не начать работу сегодня, то завтра можно залететь под плохое настроение начальства: «И что вы уже сделали? Еще ничего? А в сутках, между прочим, 24 часа, а не 8, как считают некоторые молодые инспектора!»
Поэтому «некоторый молодой инспектор» во избежание зряшных дискуссий позвонил, объяснил, кто и что, и попросил разрешения приехать.
Кандидатка во вдовы не то что обрадовалась, но и не капризничала, усталостью или плохим настроением не прикрывалась:
– Раз надо, то пусть будет сейчас, тем более что у меня с утра в госпитале суточное дежурство.
Жила эта семья в новой девятиэтажке, из тех, которые постепенно начали строить вместо осточертевших «хрущобок». В доме был лифт и мусоропровод, а широкая лестница позволяла не только внести пианино, но и вынести гроб с солидным покойником. Кстати, я тебе не рассказывал одну историю времен Никиты Сергеевича? Прапорщик подождет, а ты послушай.
Первая массовая застройка из панельных пятиэтажек в Киеве была на Чоколовке – «Массив Первомайский». В народе – «чокнутый массив» или «Чмоколовка». Кто первые ордера с кровью вырвал? Льготники. И не простые ветераны войны, а инвалиды первой группы: онкология, чахотка в стадии агонии, три инфаркта подряд и все такое прочее. Так и не удивительно, что не успели выехать строители, как на массиве прописались машины «скорой помощи», а за ними – автобусы из бюро ритуальных услуг. Еще на стадии заселения многих «ответственных квартиросъемщиков» в их мечту – отдельные квартиры – вносили на носилках и под капельницей. Но разве хочешь – надо! Инвалид первой группы с хорошим диагнозом – туберкулез, например, – это уже не просто лишние метры, а и отдельная комната! За это стоит жить и умирать.
Так что не случалось ничего удивительного, если на этой самой Чмоколовке новоселье резко переходило в поминки. И вот представь себе: весна, каштаны цветут, окна раскрыты, в каждой квартире народ празднует конец собачьей жизни в общежитиях, подвалах, чужих углах и коммуналках. А на верхнем этаже умирает один счастливый ветеран, так и не осознав радость момента. Потому что его из реанимации под расписку забирали, чтобы ордер не сгорел. Успели! Отдал Богу душу уже тогда, когда его через порог перетащили, предварительно прописавши, а это главное. Ну, родня гроб заказала, покойника обрядила, автобус вызвала, оркестр уже под окнами. Но ветеран был довольно упитанный, его еще живым в квартиру на руках заносили, так как носилки на лестнице протолкнуть не получалось. А уж как положили в гроб, так он не то что в лестничную клетку не вписывался, – в дверь пронести невозможно, хоть стену круши. Однако злость и отчаяние активизировали фантазию родных и близких покойника до уровня черного юмора.
Весь дом новоселье гуляет, народ пьет, поет и танцует. Когда вдруг сначала со двора грянул похоронный марш: «Дядюшка умер, ох и жалко нам его-о-о, он нам в наследство не оставил ничего-о-о…» А потом сверху вниз, мимо раскрытых окон, на канатах гроб поплыл, как шлюпка с «Титаника». Ну, кто просто в обморок упал, с кем истерика, те, кто покрепче, музыкантам трубы на головы одевают, опечаленные родственники в ответ счастливых новоселов колошматят. Собаки лают, дамы визжат, дети плачут, «скорая» воет, милиция матерится, и только забытый покойник под стеночкой отдыхает, потому что лишь ему одному все до лампочки.
Одно слово: «Тетя хохотала-а-а, когда она узнала-а-а, что он нам в наследство не оставил ни…чего». Музыка Шопена, слова народные…
Вот я и говорю: дом, в котором жил прапорщик, – это уже не панельный ад, а нечто человеческое. А однокомнатная квартира – светлая мечта молодого специалиста. Чистенько, убрано, пол в комнате лаком вскрыт, хоть брейся над ним. Из кухни свежей импортной мастикой приятно пахнет. Не то, что в наших управленческих коридорах, где раз в год так отечественной натрут, что потом месяц чихаешь. Правда, у меня в подсознании что-то шевельнулось: муж исчез, вероятно, навсегда, а она порядок наводит. А потом подумал: что ж ей, изображать Ярославну на стене Путивльской, музыка Бородина, слова неизвестного автора? Потому-то и ищет себе домашнюю работу, чтобы отвлечься. А вдруг муж заявится живехонький и спросит: что же это ты, хозяйка задрипанная, без меня и квартиру позабросила?
На кухню я сам напросился, потому, что лакированных полов я как-то опасаюсь. Даже в сухую погоду такое впечатление, что за мной грязные следы остаются. Сидим, разговариваем, она чаю предложила. Я пью, женщина чашкой руки греет. В августе. Нервное… Чего-то нового она за эти дни вспомнить не смогла:
– Муж в тот понедельник вышел из дому, как обычно, раньше, чем я.
– Ничего особенного не говорил?
– Нет…
– Не предупреждал, что куда-то зайдет по дороге или со службы?
– Не имел такой привычки. И вообще – день был, как день. В воскресенье тоже, вроде бы, ничего такого не случилось. Муж с утра арбуз принес – большой, херсонский. Мы его в холодильнике до вечера продержали, а потом вот тут, на кухне весь и съели. Этот арбуз еще ночью разбудил… вы понимаете. Посмеялись, потом уснули. Что еще интересует следствие?
– Пол давно натирали?
– А при чем здесь пол?
– Да так, запах приятный, хотя и резковат. Мастика, наверное, импортная.
– Представьте себе – наша.
– Странно: я уже привык, что наша не пахнет, а воняет. Но это так – для поддержки разговора.
– Ну, если для поддержки, то могу вашей супруге подсказать, где такую купить.
– Спасибо, вот женюсь, когда время и здоровье позволят, – обязательно вас познакомлю. А кстати, теперь уже по делу. Здоровье мужа последнее время не подводило?
– Если бы были проблемы со здоровьем – не служил бы в спортроте. А что касается других проблем… У него нормальная служба, у меня нормальная работа. Своя квартира. Что еще?
– Дети?…
– Так оба еще молодые, можно и для себя немного пожить. Вот заявление подали на контракт в Группе Советских войск в Германии. Есть надежда за несколько лет и на мебель заработать, и на двухкомнатный кооператив. Тогда и о детях подумать можно.
Я чуть не ляпнул, что сейчас не о гедееровской мебели думать надо, а о спасении мужниной души – и тела, ясное дело… Но вовремя вспомнил, как когда-то за аналогичную откровенность я заработал в голову. Импортным, кстати, чайником. С горячей заваркой…
Посидели, потолковали, разошлись. Договорились, что после дежурства она заглянет в Управление подписать протокол – я его потом по памяти напишу. Оно, конечно, нарушение, но я не люблю во время разговора в бумагу носом тыкать. Прапорщик, конечно, мурло, а вот жена у него красивая. Высокая, подтянутая, плечи не опускает, когда сидит, ноги не растопыривает, голову держит высоко. Интересно здоровается и прощается – лишь легкое движение бровями и подбородком. И своего обормота любит, – хотя и держала себя в руках, но внутренне ее трясло, – это я зафиксировал.
Вернулся я домой, сел уже на своей кухне, сварил кофе и начал думать. Меня за эту привычку как-то Полкан изрядно достал: «У нас Сирота преступников лекционно-семинарским способом ловит – не вставая из-за стола». Вот я и сижу за столом, пью кофе и думаю: а куда же он, чтоб у него во рту перья выросли, прапорщик этот самый подевался? По дороге в обморок упал? Уже проверили. ЦРУ украло? Чепуха! Встретил первую свою «любву», страсть вспыхнула вновь, заныкались к ней и сотворили безумство? Мог бы уже и натешиться. Он же не павиан, чтобы неделю подряд трахаться. А потом, хотя и в спортроте служит, но все равно это армия. Тут за такие «левые» ходки можно не то что на «губу», а и под дезертирскую статью загреметь. Ну, а если он уже на контракт в ГСВГ замахнулся, то должен быть примером боевой и политической подготовки.
Остается один некриминальный вариант – решил с утра выкупаться в Днепре и утонул. Но тогда – куда девалась форма и документы? Мой военный коллега, который, очевидно, лекционно-семинарским способом преступников не ловил, – только под протокол и с личными объяснениями, – до версии с купанием не додумался. Вот и чудненько! Будет завтра работенка ребятам из речной милиции – по берегам шарить и рыбаков расспрашивать.
Я допил кофе и крепко уснул. Такая у меня реакция.
Форма отыскалась несколько дней спустя. Ее поймал спиннингом на блесну один рыболов. Мундир был аккуратно сложен, перевязан ремнем от штанов, а вместо грузила служил кирпич, засунутый в штанину. Рыбак думал – сома тянет.
В том, что это одежда нашего прапорщика, сомнений не было. Фамилию, имя и номер военного билета владелец аккуратно вытравил хлоркой на подкладке кителя, сантиметром ниже пуговицы внутреннего кармана.
Наш Старик, попыхивая «Беломором», дотошно прощупал брюки и китель, вывернул их наизнанку, посветил лампой с рефлектором в нескольких местах, показавшихся ему подозрительными и сделал первые выводы:
– Экспертам, конечно, отдавай, но из этого барахла они ничего особенного не вытрясут. Следов пули и крови нет, единственное механическое повреждение – от рыбацкого крючка. Хотя, если ему непрофессионально дали по голове, то микрочастицы крови могут отыскаться. Но интуиция мне подсказывает, что прапорщик лишился мундира до того, как лишился остального. Имею в виду – документы, деньги, а может, и жизнь. Знаешь, Сирота, для тебя было бы намного лучше, если бы к этому грузу был привязан за шею сам прапорщик, а в этом вот карманчике лежало его письмо с детальным объяснением причин самоубийства.
– А может, он оторвался? – сказал я, лишь бы что-то сказать.
– Все может быть, – согласился Подполковник. – Аквалангисты уже ищут, но не прапорщика, а ботинки. Хотя не только у меня впечатление такое, что их порознь топили. Мундир точно в воду, а вот куда хозяина дели?
– А может, он с лодки рыбу ловил, и его сом за борт выдернул? Было же когда-то такое, кто-то из юмористов даже описывал. Кажется, Степан Олийнык.
– Может и Степан. Может, не Олийнык, а Руданский. Или еще кто… Хотя – в одном я с тобой согласен: простор для фантазии тут огромный. Самоубийство, имитация самоубийства, чтобы скрыть настоящую причину убийства, опять-таки имитация самоубийства, но уже затем, чтобы скрыть настоящую причину исчезновения.
– Концы в воду, а человек где-то в Сочах за наше здоровье водку пьет.
– Или где-то в лесу прикопан, поглубже. Но ты, Олекса, не спеши. У меня такое предчувствие, что теперь-то военные у нас это дело себе заберут. И не затем, чтобы найти прапорщика живым или мертвым. Умный армейский служивый с помощью этого вот кирпича не одного начальника утопит.
– Не понял, при чем здесь утопленный прапорщик?
Наш Старик был в тот день особенно снисходителен, потому выложил мне всю механику:
– Ты знаешь анекдот о том, почему сын майора не может стать генералом? Потому, что у генерала свой сын есть. А если серьезно, то вспомни свою армейскую службу: какой шанс у командира взвода стать командиром роты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Вот тогда и завертелось, и загудело: звонки в «скорую», в вытрезвители и на гарнизонную «губу», в морг, комендатуру и, наконец, в нашу милицейскую КПЗ. Ответы стереотипны: не задерживали, не приводили, не находили, ни живого, ни больного, ни в состоянии неоспоримого покойника. Гвалт! Если бы это мурло было лицом исключительно гражданским, то попросили бы супругу прийти через трое суток и принести заявление об исчезновении мужа в соответствующий отдел нашего Управления. И лежало бы оно там, кушать не просило. Вначале примеряли бы мы фотографию ко всем неопознанным трупам, найденным в городе Киеве и окрестностях. Потом объявили бы всесоюзный розыск. Ловись, рыбка, большая и маленькая.
Но тут иная ситуация – исчез человек военный. Правда, всего лишь прапорщик. И не из штаба округа или дивизии ракетных войск стратегического назначения, а из спортивной роты. Он там тяжелоатлетам для тренировок казенные гири и штанги выдает. Тем не менее – это не колхозный кладовщик, а человек в погонах. Наш министр, хотя с Брежневым «на вась-вась» и в одном подъезде живет, но член всего лишь ЦК КПСС. А вот министр прапорщика – бери выше! – в самом Политбюро. Захочет – так и не кто-нибудь, а сам генерал Щелоков будет того начальника каптерки черпаком в вокзальных сортирах через очко выгребать. А такое горюшко, как инспектор Сирота, в вышеупомянутое отверстие будет нырять без акваланга.
Надо отдать должное моему коллеге из военной прокуратуры. Вертелся он, как муха в кипятке. Не только допросил всех офицеров, прапорщиков и вольнонаемных под протокол, но и заставил писать объяснения. Литература, скажу тебе, не Гоголь. И даже не Андрей Головко. «Что касается связей или знакомств, которые могли бы дискредитировать прапорщика Н. как гражданина и военнослужащего Советской Армии, то такой информацией я не располагаю». Служебное дознание оборвалось как-то сразу и на самом интересном месте. Абсолютно случайно уцелел кусок какого-то документа, последнего подшитого в папке. Сам лист вырвали с мясом, но при этом не заметили, что остался верхний левый уголок. А на нем чья-то весьма красноречивая резолюция, тоже фрагментарная: «Если кому-то не х… делать, то пусть сидит и лижет себе яйца! Дознание прекратить! Дело передать в легавку, пусть они… (оборвано)… А этого умника… (оборвано)… его… (оборвано)». Конец цитаты.
В самом начале папки были подшиты стандартная записка сопровождения и жалкий лепет оправданья нашего райотдела на тему: «сложность и особая важность дела превосходят границы возможностей и компетенции районного отдела МВД». Сложность, кстати, заключалась в том, что проживала дорогая пропажа в Московском районе, служила в Печерском, а где именно исчезла – покрыто сплошным мраком неизвестности. А вдруг прапорщик решил по своим делам заглянуть на Подол, в Дарницу или на Борщаговку? Но это было еще полбеды. Весь ужас моей ситуации сконцентрировался в четкой резолюции нашего Генерала поперек того райотделовского бреда: «О результатах расследования доложить согласно установленным срокам. Под личную ответственность нач. угрозыска».
Я пересмотрел весь этот цирк дважды и понял только одно. Большие начальники с лампасами ищут крайнего. И на место этого крайнего уже назначен инспектор Сирота, Киевский уголовный розыск, образование высшее, философское, неженат, член КПСС… И надо же было залететь в свое время под разнарядку!
От автора: В те времена одного желания «быть в первых рядах строителей коммунистического общества» считалось недостаточно. Кроме «чистой» анкеты и необходимого морального уровня, полагалось еще и соответствовать требованиям разнарядки. Была она запутана, как китайские церемонии, ибо учитывала все – от социально-профессиональной принадлежности до полово-возрастного состава. Например, однажды в партком Киевского университета пришла разнарядка приблизительно такого содержания: «Выдать анкету для вступления в ряды КПСС студенту-старшекурснику стационара философского или юридического факультета. Возраст – 21–25 лет, русскому или украинцу, по происхождению – из семьи рабочих, неженатому. Следующие требования: ударный труд в студенческом строительном отряде на протяжении, как минимум, двух сезонов, успешная учеба, активное участие в работе общественных организаций, прописка в городе Киеве, ориентация распределения после окончания вуза – работа в общественных организациях или государственных органах».
А вы думали, что это как в кино: «В бой хочу идти коммунистом»? Сейчас! В жизни из нескольких сотен студентов обоих факультетов требованиям разнарядки соответствовал только один – Алексей Сирота.
Алексей Сирота:
Хоть уже и вечерело, но я решил не откладывать дело до утра и для начала поговорить с женой пропавшего прапорщика. Во-первых, она была последней, кто его видел живым. А во-вторых, если не начать работу сегодня, то завтра можно залететь под плохое настроение начальства: «И что вы уже сделали? Еще ничего? А в сутках, между прочим, 24 часа, а не 8, как считают некоторые молодые инспектора!»
Поэтому «некоторый молодой инспектор» во избежание зряшных дискуссий позвонил, объяснил, кто и что, и попросил разрешения приехать.
Кандидатка во вдовы не то что обрадовалась, но и не капризничала, усталостью или плохим настроением не прикрывалась:
– Раз надо, то пусть будет сейчас, тем более что у меня с утра в госпитале суточное дежурство.
Жила эта семья в новой девятиэтажке, из тех, которые постепенно начали строить вместо осточертевших «хрущобок». В доме был лифт и мусоропровод, а широкая лестница позволяла не только внести пианино, но и вынести гроб с солидным покойником. Кстати, я тебе не рассказывал одну историю времен Никиты Сергеевича? Прапорщик подождет, а ты послушай.
Первая массовая застройка из панельных пятиэтажек в Киеве была на Чоколовке – «Массив Первомайский». В народе – «чокнутый массив» или «Чмоколовка». Кто первые ордера с кровью вырвал? Льготники. И не простые ветераны войны, а инвалиды первой группы: онкология, чахотка в стадии агонии, три инфаркта подряд и все такое прочее. Так и не удивительно, что не успели выехать строители, как на массиве прописались машины «скорой помощи», а за ними – автобусы из бюро ритуальных услуг. Еще на стадии заселения многих «ответственных квартиросъемщиков» в их мечту – отдельные квартиры – вносили на носилках и под капельницей. Но разве хочешь – надо! Инвалид первой группы с хорошим диагнозом – туберкулез, например, – это уже не просто лишние метры, а и отдельная комната! За это стоит жить и умирать.
Так что не случалось ничего удивительного, если на этой самой Чмоколовке новоселье резко переходило в поминки. И вот представь себе: весна, каштаны цветут, окна раскрыты, в каждой квартире народ празднует конец собачьей жизни в общежитиях, подвалах, чужих углах и коммуналках. А на верхнем этаже умирает один счастливый ветеран, так и не осознав радость момента. Потому что его из реанимации под расписку забирали, чтобы ордер не сгорел. Успели! Отдал Богу душу уже тогда, когда его через порог перетащили, предварительно прописавши, а это главное. Ну, родня гроб заказала, покойника обрядила, автобус вызвала, оркестр уже под окнами. Но ветеран был довольно упитанный, его еще живым в квартиру на руках заносили, так как носилки на лестнице протолкнуть не получалось. А уж как положили в гроб, так он не то что в лестничную клетку не вписывался, – в дверь пронести невозможно, хоть стену круши. Однако злость и отчаяние активизировали фантазию родных и близких покойника до уровня черного юмора.
Весь дом новоселье гуляет, народ пьет, поет и танцует. Когда вдруг сначала со двора грянул похоронный марш: «Дядюшка умер, ох и жалко нам его-о-о, он нам в наследство не оставил ничего-о-о…» А потом сверху вниз, мимо раскрытых окон, на канатах гроб поплыл, как шлюпка с «Титаника». Ну, кто просто в обморок упал, с кем истерика, те, кто покрепче, музыкантам трубы на головы одевают, опечаленные родственники в ответ счастливых новоселов колошматят. Собаки лают, дамы визжат, дети плачут, «скорая» воет, милиция матерится, и только забытый покойник под стеночкой отдыхает, потому что лишь ему одному все до лампочки.
Одно слово: «Тетя хохотала-а-а, когда она узнала-а-а, что он нам в наследство не оставил ни…чего». Музыка Шопена, слова народные…
Вот я и говорю: дом, в котором жил прапорщик, – это уже не панельный ад, а нечто человеческое. А однокомнатная квартира – светлая мечта молодого специалиста. Чистенько, убрано, пол в комнате лаком вскрыт, хоть брейся над ним. Из кухни свежей импортной мастикой приятно пахнет. Не то, что в наших управленческих коридорах, где раз в год так отечественной натрут, что потом месяц чихаешь. Правда, у меня в подсознании что-то шевельнулось: муж исчез, вероятно, навсегда, а она порядок наводит. А потом подумал: что ж ей, изображать Ярославну на стене Путивльской, музыка Бородина, слова неизвестного автора? Потому-то и ищет себе домашнюю работу, чтобы отвлечься. А вдруг муж заявится живехонький и спросит: что же это ты, хозяйка задрипанная, без меня и квартиру позабросила?
На кухню я сам напросился, потому, что лакированных полов я как-то опасаюсь. Даже в сухую погоду такое впечатление, что за мной грязные следы остаются. Сидим, разговариваем, она чаю предложила. Я пью, женщина чашкой руки греет. В августе. Нервное… Чего-то нового она за эти дни вспомнить не смогла:
– Муж в тот понедельник вышел из дому, как обычно, раньше, чем я.
– Ничего особенного не говорил?
– Нет…
– Не предупреждал, что куда-то зайдет по дороге или со службы?
– Не имел такой привычки. И вообще – день был, как день. В воскресенье тоже, вроде бы, ничего такого не случилось. Муж с утра арбуз принес – большой, херсонский. Мы его в холодильнике до вечера продержали, а потом вот тут, на кухне весь и съели. Этот арбуз еще ночью разбудил… вы понимаете. Посмеялись, потом уснули. Что еще интересует следствие?
– Пол давно натирали?
– А при чем здесь пол?
– Да так, запах приятный, хотя и резковат. Мастика, наверное, импортная.
– Представьте себе – наша.
– Странно: я уже привык, что наша не пахнет, а воняет. Но это так – для поддержки разговора.
– Ну, если для поддержки, то могу вашей супруге подсказать, где такую купить.
– Спасибо, вот женюсь, когда время и здоровье позволят, – обязательно вас познакомлю. А кстати, теперь уже по делу. Здоровье мужа последнее время не подводило?
– Если бы были проблемы со здоровьем – не служил бы в спортроте. А что касается других проблем… У него нормальная служба, у меня нормальная работа. Своя квартира. Что еще?
– Дети?…
– Так оба еще молодые, можно и для себя немного пожить. Вот заявление подали на контракт в Группе Советских войск в Германии. Есть надежда за несколько лет и на мебель заработать, и на двухкомнатный кооператив. Тогда и о детях подумать можно.
Я чуть не ляпнул, что сейчас не о гедееровской мебели думать надо, а о спасении мужниной души – и тела, ясное дело… Но вовремя вспомнил, как когда-то за аналогичную откровенность я заработал в голову. Импортным, кстати, чайником. С горячей заваркой…
Посидели, потолковали, разошлись. Договорились, что после дежурства она заглянет в Управление подписать протокол – я его потом по памяти напишу. Оно, конечно, нарушение, но я не люблю во время разговора в бумагу носом тыкать. Прапорщик, конечно, мурло, а вот жена у него красивая. Высокая, подтянутая, плечи не опускает, когда сидит, ноги не растопыривает, голову держит высоко. Интересно здоровается и прощается – лишь легкое движение бровями и подбородком. И своего обормота любит, – хотя и держала себя в руках, но внутренне ее трясло, – это я зафиксировал.
Вернулся я домой, сел уже на своей кухне, сварил кофе и начал думать. Меня за эту привычку как-то Полкан изрядно достал: «У нас Сирота преступников лекционно-семинарским способом ловит – не вставая из-за стола». Вот я и сижу за столом, пью кофе и думаю: а куда же он, чтоб у него во рту перья выросли, прапорщик этот самый подевался? По дороге в обморок упал? Уже проверили. ЦРУ украло? Чепуха! Встретил первую свою «любву», страсть вспыхнула вновь, заныкались к ней и сотворили безумство? Мог бы уже и натешиться. Он же не павиан, чтобы неделю подряд трахаться. А потом, хотя и в спортроте служит, но все равно это армия. Тут за такие «левые» ходки можно не то что на «губу», а и под дезертирскую статью загреметь. Ну, а если он уже на контракт в ГСВГ замахнулся, то должен быть примером боевой и политической подготовки.
Остается один некриминальный вариант – решил с утра выкупаться в Днепре и утонул. Но тогда – куда девалась форма и документы? Мой военный коллега, который, очевидно, лекционно-семинарским способом преступников не ловил, – только под протокол и с личными объяснениями, – до версии с купанием не додумался. Вот и чудненько! Будет завтра работенка ребятам из речной милиции – по берегам шарить и рыбаков расспрашивать.
Я допил кофе и крепко уснул. Такая у меня реакция.
Форма отыскалась несколько дней спустя. Ее поймал спиннингом на блесну один рыболов. Мундир был аккуратно сложен, перевязан ремнем от штанов, а вместо грузила служил кирпич, засунутый в штанину. Рыбак думал – сома тянет.
В том, что это одежда нашего прапорщика, сомнений не было. Фамилию, имя и номер военного билета владелец аккуратно вытравил хлоркой на подкладке кителя, сантиметром ниже пуговицы внутреннего кармана.
Наш Старик, попыхивая «Беломором», дотошно прощупал брюки и китель, вывернул их наизнанку, посветил лампой с рефлектором в нескольких местах, показавшихся ему подозрительными и сделал первые выводы:
– Экспертам, конечно, отдавай, но из этого барахла они ничего особенного не вытрясут. Следов пули и крови нет, единственное механическое повреждение – от рыбацкого крючка. Хотя, если ему непрофессионально дали по голове, то микрочастицы крови могут отыскаться. Но интуиция мне подсказывает, что прапорщик лишился мундира до того, как лишился остального. Имею в виду – документы, деньги, а может, и жизнь. Знаешь, Сирота, для тебя было бы намного лучше, если бы к этому грузу был привязан за шею сам прапорщик, а в этом вот карманчике лежало его письмо с детальным объяснением причин самоубийства.
– А может, он оторвался? – сказал я, лишь бы что-то сказать.
– Все может быть, – согласился Подполковник. – Аквалангисты уже ищут, но не прапорщика, а ботинки. Хотя не только у меня впечатление такое, что их порознь топили. Мундир точно в воду, а вот куда хозяина дели?
– А может, он с лодки рыбу ловил, и его сом за борт выдернул? Было же когда-то такое, кто-то из юмористов даже описывал. Кажется, Степан Олийнык.
– Может и Степан. Может, не Олийнык, а Руданский. Или еще кто… Хотя – в одном я с тобой согласен: простор для фантазии тут огромный. Самоубийство, имитация самоубийства, чтобы скрыть настоящую причину убийства, опять-таки имитация самоубийства, но уже затем, чтобы скрыть настоящую причину исчезновения.
– Концы в воду, а человек где-то в Сочах за наше здоровье водку пьет.
– Или где-то в лесу прикопан, поглубже. Но ты, Олекса, не спеши. У меня такое предчувствие, что теперь-то военные у нас это дело себе заберут. И не затем, чтобы найти прапорщика живым или мертвым. Умный армейский служивый с помощью этого вот кирпича не одного начальника утопит.
– Не понял, при чем здесь утопленный прапорщик?
Наш Старик был в тот день особенно снисходителен, потому выложил мне всю механику:
– Ты знаешь анекдот о том, почему сын майора не может стать генералом? Потому, что у генерала свой сын есть. А если серьезно, то вспомни свою армейскую службу: какой шанс у командира взвода стать командиром роты?
1 2 3 4 5 6 7 8 9