А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


- Позвольте, но и я тоже не так далек от пенсионного возраста.
- На пятилетку-то можно рассчитывать вполне и нас это устраивает, а дальше видно будет.
- А не лучше ли все же сразу ориентироваться на молодого, чем снова перестраиваться через несколько лет? У нас есть способная молодежь, скажем, Погорельский...
- Ну что вы! Не тот опыт, не те знания. Я согласен, он - из подающих надежды, но ему не хватает вашей выдумки, конструкторского навыка, инженерного подхода, А вы возьмитесь и подготовьте, тогда посмотрим.
- А что думает по этому поводу Лев Васильевич?
- Мы с ним советовались, разумеется, он тоже счел нужным остановиться на вашей кандидатуре. "А главное, вашу кандидатуру выдвинуло Управление", - уловил я мысль директора, и все постепенно стало вырисовываться в особом свете. Я вспомнил, как во время последней моей командировки мне стоило некоторых трудов защитить наш аппарат, причем эта защита далеко не во всем согласовывалась с моими собственными убеждениями. Во многом я сделал бы его иначе, но приходилось отстаивать доверенные мне ведомственные интересы завода, и несколько раз во время спора я сожалел, что не мне принадлежала ведущая роль, что не в моей воле было создать аппарат по-своему. "Поставьте меня во главе дела, тогда и спрашивайте!" - думалось мне не раз. И как знать, не это ли настойчивое побуждение повлияло на то, что меня теперь выдвигают.
- Что ж, Владлен Федорович, вам виднее, но давайте сразу же определимся. Я согласен занять должность главного конструктора завода, только чтобы это было без всяких промежуточных этапов. А завбюро я не стану: времени остается мало.
"О! Это, кажется, уже смахивает на вымогательство", - уловил я мысль директора, но идти на попятный было незачем, и поэтому я добавил:
- Вот так и сообщите в Управление.
Директор, очевидно, не заметил, что я заговорил об Управлении первым, без повода с его стороны, и коротко заключил:
- Ладно, я сообщу, а там уж пусть решают сами.
Через несколько дней из Управления пришел приказ о моем назначении главным конструктором. Я был доволен и польщен. Она обрадовалась еще больше.
И вот настал час прощания с моим прежним рабочим местом. Я придирчиво проверил ящики стола, оставив в них некоторые справочные таблицы, безжалостно уничтожил эскизы и расчеты, которые уже никому не понадобятся, и вынес в мусорный ящик плотно набитую корзину. Потом сдал книги в техническую библиотеку, а Люсе - свои чертежные принадлежности, и стойло, прослужившее мне без малого восемь лет, осиротело.
Впрочем, не оно мне служило, а я ему, но все же расставаться с ним было немножко жалко, - ведь я знал здесь все, вплоть до последней царапины на столе и до наспех сделанных карандашных пометок на краях чертежной доски кульмана. Лишенная последнего моего чертежа, исколотая по углам бесчисленными кнопками, эта доска как бы освободилась от многотонного веса разных машин и аппаратов, которые я нагружал на нее за проведенные здесь годы. Когда и кто станет перед ней после меня, чья спина будет маячить перед глазами Афины Паллады?
Потом я пошел принимать дела у Льва Васильевича. Он сидел за письменным столом нахохленный и, не поднимаясь, кивнул:
- Садитесь. Может, покурим для начала?
Я молча сел напротив него и достал папиросы, он закурил сигарету в мундштуке. В первый раз я закурил в бюро, не выходя на лестничную клетку, я больше вообще не стану туда выходить, не положено по чину.
Лев Васильевич тоже приготовился к передаче дел; на письменном столе громоздилась груда папок, а из шкафа с неприкрытой дверкой выглядывали два ящичка картотеки, корзина была до верху заполнена обрывками бумаги. Льва Васильевича проводили на пенсию еще накануне, в заводском клубе, где его чествовали как старейшего работника завода.
Много времени на передачу дел не потребовалось, так как все работы бюро были мне известны, подписали акт, принял ключи.
- А карандаш свой я вам не оставляю, - улыбнулся Лев Васильевич. - Его мне подарили сотрудники десять лет назад, когда вас здесь еще не было. Я теперь приделаю к нему цепочку и повешу дома над кроватью, как шашку отставного кавалериста.
- Зачем вам вздумалось уходить, взяли бы да и остались.
- Нет смысла. У каждого есть свой предел. Узнаете, не вам меня утешать.
Тут Лев Васильевич встал и, забрав мусорную корзинку, ушел из кабинета, а я сел в его кресло. Он прав, а я почему-то не чувствую приближения к этому пределу, я вообще ни в чем еще не ощущал надвигающуюся старость, а с тех нор, как в мою жизнь вошла Она, мне кажется, что я вновь молод, бодр и способен еще на многие дела и переживания. Неужели перелом лет наступит так внезапно и резко или мои сроки находятся еще довольно далеко? Нет, Лев Васильевич, теперь я еще покручусь, может, я еще первой половины своего срока не израсходовал!
16
Свою деятельность в новом качестве Олег Петрович начал с того, что дня через три после приема дел определил курс руководства, которого он намеревался придерживаться.
За полчаса до звонка он вышел из кабинета в общий зал, встал по традиции за Люсин стол, пригласил сотрудников и "провозгласил декларацию", как назвала это Афина Павловна.
- Хочу вас поставить в известность об основном принципе, которому я намерен следовать в нашей работе, и услышать ваше мнение по этому поводу. Обходить всех каждый день, как это делал Лев Васильевич, я не намерен. Практика такой опеки мне не по душе, от инженеров можно, на мой взгляд, ожидать большей самостоятельности. Заявляя так, я осуждаю не Льва Васильевича, а довольно распространенную тенденцию. Вглядитесь в штамп, например, этого чертежа и подумайте, для чего, собственно, в нем предусмотрено столько подписей?
Олег Петрович поднял со стола Люси заготовленную заранее светокопию, приколол на стенке и стал показывать.
- Смотрите: "разработал, проверил, техконтроль, нормоконтроль, ведущий руководитель, чертил, утвердил" и тэ-дэ, вплоть до подписей копировщицы, главного инженера, а теперь еще и главного конструктора завода. Это же не штамп чертежа, а платежная ведомость или список участников круговой поруки!
Я знаю, конечно, что не Лев Васильевич все это придумал и даже не директор; и уж если кто-то там на заоблачных высотах канцелярской пирамиды счел нужным ввести в штамп все эти графы, мы обязаны их заполнять. Но это совсем не значит, что каждая последующая подпись снимает ответственность со всех предыдущих, и тем более с основного конструктора. Конструктор создает машину, с него и должен быть весь спрос. Зато ему же должна быть предоставлена и широкая самостоятельность.
Олег Петрович подкрепил свою точку зрения примерами из недавних разработок и предложил задавать вопросы и высказываться.
- Что же, поживем - увидим, - первым отозвался парторг. - Не совсем ясно только, как вы представляете себе ваше собственное руководство.
- Я думаю, - ответил Олег Петрович, - здесь вряд ли уместны заранее заготовленные шаблоны. Я буду, разумеется, давать целевые установки при распределении работ. Какое-то представление об ее конечном виде у меня должно сложиться еще до этого, но разработчик волен представлять ее по-своему. Если наши представления разойдутся, мы будем спорить, не договоримся, вовлечем в спор других. Кроме того, у нас есть ведь всегда проектное задание, рамок которого мы должны придерживаться.
- А если вас переспорят? - подал голос Погорельский.
- Обращусь за консультацией на сторону.
- Вдруг да и там вас не поддержат, тогда как?
- Тогда поступлю согласно собственному убеждению.
- Ага! Значит, власть примените, пойдете против всех?
- А как же иначе! Непременно, если меня не убедят. Но я прибегну к этому только в последней стадии, а не буду то и дело вмешиваться и водить вас на помочах. Другое дело, если кто-то захочет посоветоваться со мной, когда возникнет сомнение: в таких случаях - милости прошу - привлекать меня без всякого стеснения к своей работе, прямо к кульману.
- Что же, поживем - увидим, проверим на практике, - повторил парторг, как бы заключая обсуждение.
Организационная установка главного конструктора не вызвала какого-либо возражения и у остальных.
Новая метла по-новому метет, - было мнение большинства.
Больше недели после этого Олег Петрович просидел в своем кабинете одиноко, составляя и сверяя разные планы, прикидывая, как лучше распределить работу и обдумывая предстоящие конструкции. Ему уже начало казаться, что складывается, тревожное положение, при котором он работает на отшибе, а бюро действует само по себе. Его так и подмывало выйти из кабинета и по собственному почину, вопреки своей установке, пройтись вдоль кульманов, вглядеться в чертежи, но он сдержался.
И вот один из конструкторов не уложился в проектное задание, "забуксовал" и позвал Олега Петровича на консультацию. Потом другой стал сдавать свои чертежи и, наткнувшись на возражения, привлек к защите трех товарищей, которые после некоторого спора, вынуждены были признать, что работа оказалась "неважнецкой", что над ней надо еще сидеть и сидеть.
И инженеры стали поговаривать, что при Льве Васильевиче было спокойнее и удобнее, что тот хотя и "висел над душой" и был "занудой", зато "вправлял мозги" ежедневно, благодаря чему переделки, если и случались, были мелкими.
До Олега Петровича эти суждения доходили через Афину Павловну, о близости с которой никто не догадывался, и потому говорили при ней не сдерживаясь. Она и рада бы не говорить об этом, да сама придерживалась того же мнения.
Но вот и она пригласила главного конструктора к своей работе. Он долго стоял у ее кульмана, расспрашивал, потом забрал все чертежи и ушел в кабинет, сказав:
- Подумаю. А вы, Афина Павловна, помудрствуйте пока, не подвернется ли другая исходная схема, получше выбранной вами.
Часа через три он вернул чертежи и заявил, что не видит возможности исправить работу, что ее надо делать заново, и опасается, не пришлось бы все дело вообще передоверить другому инженеру.
Афина Павловна, скрипнув зубами, сдержалась, не затеяла спора. Она промолчала, убрала забракованную работу и ушла, удивив Олега Петровича, который знал, что с ней считались, как с эрудированным инженером, она могла рассчитывать на поддержку.
Зато какую сцену она устроила вечером! У нее имелся уже отдельный ключ, и она вошла не позвонив. Олег Петрович лежал на полу, стараясь линейкой достать из-под дивана отскочившую пуговицу.
- Проклятый выскочка! - воскликнула она и от порога запустила в него снятой с ноги туфлей. - Честолюбец! Ничтожество, дорвавшееся до крохотной власти! - продолжала она. Подбежав к буфету, схватила сахарницу, смахнув попутно тарелку и вазочку для варенья. - Негодяй! - Олег Петрович еле успел отклониться от метко запущенной в него посудины.
- Как я взгляну теперь в глаза товарищей: ты опозорил меня! Ну, если ты умней, зачем было ждать, почему не вмешался, не поправил заранее...
Тут Олег Петрович все-таки достал пуговицу и, присев у дивана, взглянул на разъяренную Афину Павловну.
- Перестань! - негромко, но с нажимом произнес он и протянул ей пуговицу. - Пришей, Фина, пожалуйста, к пиджаку, а я пока подмету осколки.
Афина Павловна чуть не задохнулась от возмущения, но вдруг сникла, словно с разбега уперлась во что-то.
- Господи, что это со мной? - перевела она дух и взяла пуговицу, не вдруг найдя место для блюда. - Я обязательно надавала бы тебе пощечин, если бы ты не лежал, а сейчас у меня почему-то весь пыл пропал. Хорошо, я пришью твою проклятую пуговицу, но, Олег, скажи, ради бога, неужели тебе было не жалко меня?
- Фина, милая, поверь, что я не мог сделать для тебя исключение, а ты и сама могла бы избежать всех неприятностей, вдумайся ты в дело поглубже. Ты же очень способная, ты просто понебрежничала в самом начале работы, не знаю уж почему. Пошевели мозгами и создашь шедевр, уж я-то тебя знаю!
- Замасливаешь, да?
- Да нет же, тебе стоит захотеть, за тобой и не угонишься. Ты только не контролируешь себя, все делаешь под настроение. К тому же очень свыклась, как и другие, с повседневными проверками Льва Васильевича.
- Ладно. Не знаю, чем ты берешь, вещий Олег, но тебе невозможно противоречить. А только помяни и ты мое слово, не все смирятся, как я, нарвешься ты со своим методом...
Но Афина Павловна не угадала. Первое время конструкторов удерживало любопытство, а потом самолюбие: "Как, это я-то не способен!" - появился вкус к свободному поиску, к новаторству, к самостоятельности.
А Олег Петрович тем временем начал одолевать администрацию и свой штат сомнительной идеей совмещения профессий.
- Строго говоря, - объяснял он Владлену Федоровичу, - ничего существенно нового я не открывал, все это давно применяется при обучении в вузах в виде рабочей практики. Разница только в том, что студенты проходят ее на каком-то отвлеченном предприятии, не на том, куда попадут инженерами, а я нахожу нужным ввести ее на месте основной работы, совместить инженерную профессию с рабочей.
- И как вы это представляете конкретно? - поинтересовался главный инженер, присутствующий на этом совещании.
- Очень просто. Я нахожу необходимым, чтобы каждый конструктор хотя бы один месяц в году проработал рабочим на изготовлении того самого, что он натворил на бумаге. Пусть попробует своими руками, каково овеществлять его идеи. Вспомните случай с Бахметьевым, когда он спроектировал такой корпус, который не за что было ухватить при всей нашей оснастке и потому отливки пришлось возить для обточки на Ильинский завод за двести с лишним километров? А сколько было возни с фрезеровкой посадочных мест на барабане центрифуги из-за того, что не представляли технологическую цепочку!
Это не потому, что они плохие конструкторы. Они оторваны от рабочего места, поскольку сами на этих станках не работали.
- Позвольте, - удивился главный инженер, - но если по вашей идее инженер будет изготовлять, уже сконструированное, исправлять конструкцию будет уже поздно, заготовки-то не переделаешь и заявки не изменишь!
- Не совсем так. Столкнувшись с трудностями на собственном горьком опыте, конструктор, во-первых, оценит их не только как рабочий, а с высоты своих инженерных знаний, и в дальнейшем не повторит своих промахов. А во-вторых, не исключено, что будет смысл переделать чертежи для следующей серии или партии изделий с большей, вернее, с лучшей направленностью.
- Да, в этом есть определенный смысл, - поддержал директор, - беспокоит другое...
Предполагаемое "орабочивание" инженеров, как правило, не имевших рабочей квалификации, не сможет существенно увеличить выпуск продукции в цехах, а пока они там находятся, кто-то должен будет замещать их в бюро, то есть требовалось, по-видимому, увеличение штатов, на что в верхах идут весьма трудно. Возможно, что и процент брака в цехах повысится. Да и неизвестно еще, согласятся ли сами конструкторы отбывать такую практику, найдутся белоручки, скажут, что не для того институты кончали, чтобы в грязи возиться.
- А заставлять не надо, - пояснил Олег Петрович. - Нет такого закона, не говоря уже о том, что из-под палки не работник. И штат бюро увеличивать не надо, если удастся обеспечить бюро компьютером. Это компенсирует убыль работающих в нем.
Главный инженер присвистнул и переглянулся с начальником планово-экономического отдела:
- Ничего себе, облегчил задачу! Мы не в Чикаго, у нас компьютеры в магазине не продают, их министерство штуками распределяет, да и то не для всех!
- Будем добиваться. Я не завтра начну посылать конструкторов к станкам, съезжу в министерство, договоримся о сроках. А автоматики интеллектуального труда в любом случае не избежать - рано или поздно. Лучше пораньше...
Решаться хотя бы на частичную ломку устоявшихся порядков всегда нелегко, но, усмотрев в последней фразе оттяжку дела на неопределенный срок, дирекция дала принципиальное согласие и успокоилась: "Когда добьется компьютера - годы пройдут".
А Олег Петрович, не откладывая, начал "прощупывать почву" в своем бюро. Совещания не собирал, а переговорил с каждым по отдельности, и оказалось, что уговаривать никого не потребовалось.
За всеми этими событиями и хлопотами Олег Петрович совсем забросил свою машину, но управившись с неотложными делами, вспомнил и о ней. Когда-то еще при жене, собрал он по чертежам журнала "Техника молодежи" микролитражку. Времени, средств и труда угрохал на нее уйму, а получилось нечто такое, что даже жена не согласилась сесть в эту машину:
- Ездить на ней, может быть, и возможно, только останавливаться никак нельзя, - засмеют.
Да, вид у нее был столь неказистый, что окрестные ребята сразу прозвали ее "букарахой", по-видимому, от слова букашка, только пострашнее. Правда, весной Олег Петрович несколько облагородил ее, но все равно казалось, что во внешнем виде машины чего-то недостает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23