Иван сделал знак обоим молчать и не двигаться. Шаги на лестнице замерли, скрипнул засов.
Телохранитель стоял у двери, подле ступенек, прижавшись к ледяной стене. Холода он уже не чувствовал, не чувствовал ничего, полностью погрузившись в ожидание открытия двери. И дверь открылась.
Резко и до конца, ударившись в стену коридорчика. На пороге стоял один из "близнецов", сейчас уже, когда он был один, невозможно сказать, кто именно из четверых. Дуло его пистолета указывало на Караева.
В то же мгновение, как открылась дверь, он заметил отсутствие в поле зрения еще одного человека и поспешно отступил. Недостаточно поспешно.
Носок туфли телохранителя ударил его по локтю. Послышался вскрик и негромкий хлопок, "близнец" все же успел нажать на крючок, в потолке ледника образовалась воронка, вниз посыпались мелкие хлопья потревоженной штукатурки. Отрикошетив, пуля свистнула где-то слева от Алексея, вгрызлась в пол. Пистолет выпал из оцепеневшей руки "близнеца", перелетел через плечо. В тот же миг Иван бросил свое тело в коридорчик, враз перемахнув три ступеньки и направляя кулак в лицо охранника. В последний момент тот успел увернуться, удар пришелся ближе к виску. Голова мотнулась в сторону, левая рука автоматически выставила блок.
Иван ударил еще раз. Затем, со всего маху, еще.
"Близнец" медленно осел на пол.
Серафима поднялась и села на массажном столе. Откинула со лба выбившуюся из прически прядь волос. Посмотрела на Алису. Улыбнулась. Та автоматически улыбнулась в ответ, впрочем, искренне и с охотою, как человек, пришедший по первому зову на помощь, и довольный тем, что его труд пошел во благо.
- Спасибо, - произнесла Серафима облегченно, - Просто не представляю, что бы я без тебя делала.
- Вы сегодня были в ужасной форме, Сима, - поторопилась та с объяснениями. - Вас, должно быть, что-то гнетет, вы себя совсем запустили. Вам следовало бы приехать с самого утра, право же, это было бы намного лучше. Я смогла бы больше сделать и...
- То, что ты сделала, уже замечательно. Я чувствую себя совершенно другим человеком.
Алиса на мгновение смутилась, Серафима не без удовольствия заметила, как у массажистки порозовели щеки. Надо отдать должное, комплимент ее клиентки был ничуть не преувеличен. После получаса, проведенного на массажном столе, под воздействием крепких, уверенных рук Алисы, она, в самом деле, преобразилась. Усталость ушла, оставила ее, сейчас Серафима и думать забыла о ней. Конечно, она вернется, спустя какое-то время обязательно вернется, но уже ближе к вечеру, когда все дела будут сделаны, а она свободна, а, скорее всего, только завтра. Если будет непогожий день.
- Я мало что сделала, Сима, - ответила массажистка. - Вы все равно неспокойны. То ли чего-то боитесь, то ли...
Алиса не закончила, но Серафима и так ее поняла. И ответила осторожно:
- Да, наверное.
- У вас какие-то проблемы; дома, с мужем, с делами?
Она кивнула. Разгоряченное массажем тело начало потихоньку мерзнуть в холодной комнате. Серафима ступила босыми ногами на пол.
- Нельзя вам так себя запускать, - повторила Алиса уверенно и настойчиво. - Было бы лучше, если б вы и завтра меня посетили. Конечно, моя помощь невелика, ваших проблем я решить не решу, к сожалению, но кое-что сделать смогу и сделаю это с радостью.
- Спасибо, - ответила Серафима. Искренность собеседницы не вызывала сомнений, Алиса с охотою делала бы свое дело, даже не побуждаемая к тому денежными посылами. Вглядываясь в лицо массажистки, Серафима находила подтверждения произносимым словам во всем, прежде всего в глазах. Ее глаза не умели лгать, и сейчас они открывали Симе тайны своей хозяйки, те тайны, о которых не принято распространяться вслух, те, что хранятся под сердцем и вынашиваются бесконечно долго, с оглядкою, с неверием и боязнью расстаться с ними навсегда. Те тайны, для которых открытие лицу, невольно участвующему в их появлении, обыкновенно означает гибель, крах всего, с ними связанного.
И оттого тайны эти всегда остаются невысказанными. Лишь глаза, невольные жесты, редкие, очень редкие намеки: в повороте головы, в прикосновении, в вырвавшемся сравнении или полунамеке, порой выдают состояние находящегося рядом человека: состояние, близкое к тяжелой, почти неизлечимой болезни.
Серафима вгляделась в ее глаза. И невольно поежилась. Не то от холода комнаты, не то от увиденного в самой глубине их.
И потому, быть может, сама не отдавая отчета в своих действиях, подошла стремительно и резко к Алисе и, обняв ее и, не то страстно, не то испуганно, все еще чувствуя на себе этот почти невыносимый для нее, непосредственного со-участника этой незаметной драмы, взгляд, прижала к себе, поцеловала в губы.
Мгновение Алиса оставалась безучастной, точно не веря в происходящее. А спустя это мгновение ответила. Задыхаясь от потаенной боли, выплеснувшейся враз наружу, от муки, что терзала ее долгие месяцы знакомства, от страха высказаться, от боязни быть услышанной, от желания поверить в сказку, которую она сочиняла столько дней и недель подряд, безо всякой веры в осуществление.
Алиса обняла ее, вцепилась в полотенце, коим Серафима укрылась от холода, прижалась всем телом, испуганно вздрагивая в ответ на поцелуй, точно боясь, что он неожиданно прервется и растает в холоде комнаты, растает как легкое дыхание. Принялась покрывать поцелуями ее лицо, шею, плечи, не в силах отпустить Серафиму на миг. Зашептала ласковые слова ей на ушко. Заплакала. И снова, в ответ уже, поцеловала в губы, с надеждою, но и с робким неверием - ответит ли снова?
Минута протянулась в полной тишине. Раз только Алиса всхлипнула робко и снова смолкла, боясь шевельнуться, произнести слово, одно из тех, что жаждали сорваться с ее уст.
Серафима отстранилась. Опустила руки. И повернулась к своей одежде.
- Не уходи, - робко попросила ее Алиса. Она так и осталась стоять посреди холодной комнаты, у массажного стола, смотря вслед Серафиме. Веря и не веря в происшедшее.
Она принужденно покачала головой, так ничего и не ответив. Слов не было, Серафима чувствовала, что любое слово, сказанное ей, будет против нее, обернется, возвращенное Алисой, и ударит - неожиданно и больно. И потому молчала, одеваясь и смотря по сторонам, молчала, всякий раз поднимая глаза на недвижную Алису и встречая ее безмолвно вопрошающий взгляд. Лишь кивнула перед тем, как покинуть квартиру, в знак - долгого ли, короткого ли, кто знает - прощания.
Алиса так и не сошла с места, не опустила глаз. Несмотря на это, на то что дверь хлопнула и распахнулась снова, не запираемая никем, Серафима быстро спускалась по лестнице, всякий раз оглядываясь вверх, боясь встретиться снова взглядом с массажисткой, оставшейся стоять посреди холодной комнаты.
И лишь, когда дверь подъезда осталась за ее спиной, перестала оглядываться. Села в машину и выехала со двора, едва не поцарапав распахнутые створки въездных ворот.
Обещанный час прошел, но телефон по-прежнему молчал. Павел находился в своем кабинете, уже с четверть часа он сидел в кресле, просто разглядывая лежащий перед ним аппарат мобильной связи. Он отложил все текущие дела, отослал секретаршу за исполнением мелочных задач, которые могли бы и подождать в любой день, но только не сегодня, переговорил с Антоном по телефону, не уведомляя его о задержке назначенной с ним встречи с оговоренными ранее сроками. Антон пытался возразить, намекнув на срочность, естественную для подобного рода дел, Павел отмахнулся ото всех его доводов, коротко отрезав: "не сейчас, потом, попозже". На сем разговор кончился, и Павел вновь приступил к созерцанию лежащего на столе аппарата.
Что-то случилось, раз молчание продолжается и не собирается прерываться. Что-то... но что? Что вообще могло случиться в такой ситуации?
Водитель Караева, секретарша Алексея и Мельников убыли, об этом ему было сообщено ранее, час назад; в доме остались лишь сам Алексей, Караев и чей-то телохранитель, не то Вагита Тимуровича, не то Серафиминого мужа, скорее всего, его шефа. И что же, один человек смог обезопасить двух нуворишей от четырех профессиональных наемников? Хорошо вооруженных и прекрасно знающих свое дело, да еще и имеющих фору в неожиданности. Кроме того, голос утверждал, что все трое находятся у них в руках, иначе он не стал бы звонить.
Так в чем же дело?
Павел снова потянулся к ящику стола, за сигаретами. В последний момент, уже взявшись за ручку, неожиданно отпустил ее, резко отдернул руку. Просто вспомнил о пистолете-зажигалке, и некоторое время сидел неподвижно, всматриваясь в ручку ящика. И вновь перевел взгляд на мобильный телефон.
Курить расхотелось. Для того чтобы почувствовать отвращение к сигаретам оказалось достаточным вспомнить о "Вальтере", точно таком же, лежащем в нише за персидским ковром. Или о том, что, быть может, происходит в нескольких десятках километрах от его конторы, в маленьком городке Икше, на самой окраине его, подле шлюзов канала Москва-Волга, по которым почти каждый час проходит по своим делам в ту или другую сторону теплоход.
Из окон усадьбы, если они открыты, слышны далекие гудки, невидимого теплохода, подошедшего к перекату, там, за леском. Поздней осенью, когда листва спадает с деревьев, становятся, едва заметно, видны далекие трубы, то поднимающиеся из-за массы голых ветвей, то скрывающиеся за ними. Новый гудок, приглушенный расстоянием, и трубы начинают двигаться в сторону Москвы. Или удаляться от нее.
Сигнал селектора заставил его вздрогнуть всем телом и схватиться за сотовый телефон. Павел даже не сразу понял, что звонят по внутреннему аппарату, первое мгновение ему казалось, что неожиданно прервалась связь, пропал сигнал или сели батарейки.
Нет, все в порядке. Просто нелюбопытная секретарша вернулась с задания и спешит доложить ему об этом.
Он нажал кнопку встроенного микрофона. Так и есть.
- Павел Сергеевич, Филиппов звонил, просил перезвонить, как только освободитесь. Что-то связанное с фондами, - сделав короткую паузу, как бы отделяя одно дело от другого, она добавила: - Все, что вы просили, я сделала. Занести бумаги?
Он покачал головой, но, вспомнив, что его не видят, поспешно - излишне поспешно - произнес:
- Нет, все позже. Не сейчас.
- Как скажете, Павел Сергеевич.
Он просил называть его именно так, хотя она старше его на десять лет и куда опытнее, он настаивал на этом, на имени-отчестве. Возможно, из-за этого. И еще из-за своего подневольного - даже по отношению к ней положения. Она сама перешла на должность его секретарши, Караев уговорил, именно уговорил ее, просил, почти наверняка, присмотреть за ним, или подучить чему. Она в "Анатолии" с самого основания, а с Караевым работала и до этого почти столько же. В курсе, с чего начиналось, и, кажется, прекрасно понимает, чем кончится.
Она действительно внешне совершенно нелюбопытна. На первый взгляд. Другой вопрос: она просто не интересуется тем, что происходит за закрытыми дверями или знает, но не считает нужным вмешиваться?
На этот вопрос ответа у него не было. Его секретарша, не была женщиной разговорчивой, скорее, замкнутой, не без причин; но об этих причинах он узнал позже. И не от нее. От самой секретарши Павел практически ничего личного не выведал, они обсуждали только то, что полагалось обсуждать по работе, всякий раз, когда он пытался тем или иным образом разузнать, что за человек дан ему Караевым, наталкивался на стену. И пробить ее он не мог.
Еще и потому, что она была у Павла первой женщиной - с той поры, когда он впервые устроился на должность в "Анатолии".
Поэтому перед ней Павел был в проигрыше по определению. Она знала его, наверняка, Караев обсуждал с ней своего племянника, перед тем как устроить ее на теперешнюю должность, кроме того, он сам не стеснялся повествовать перед ней о чем-то личном, после того, как познал ее. Ему казалось это естественным. Возможно, ей тоже, раз она слушала эти монологи и кивала и задавала вопросы в нужных местах. И получала постепенно его, с каждым разом, все больше и полнее.
Возможно, размышлял он, это составляло часть ее обязанностей, ту, что была задекларирована меж ней и Караевым.
В любом случае, достоверно об этом он уже никогда не узнает. Мог только строить предположения, выдвигать гипотез и пытаться, в который раз неудачно, проверять их на своей нелюбопытной секретарше. Проверять почти безо всякой надежды на то, чтобы пробить ее стену.
Кажется, это единственное, что ныне он хотел получить от нее. Как компенсацию. Как возможность хоть в чем-то сравняться с ней. Исправить ошибку, наверняка, это была ошибка, то, что он позволил ей удовлетворить свои - мальчишеские, в общем-то, - на нее притязания.
Этот переход - с делового на интимный - был стремителен, Павел и предполагать не мог, что нечто подобное может случиться вот так: просто и с прямолинейной откровенностью, шокировавшей его и оттого враз обезволившей.
Она заметила, как он разглядывает ее фигуру, с каким интересом и вниманием приглядывается к ней, Павел тогда приглядывался ко всем представительницам прекрасного пола, возраст такой, обращать же внимание на недостатки ему еще было неинтересно, это придет позже. Заметила и, подойдя поближе, спросила спокойно: "хочешь?". Не поняв, он кивнул, не минуты не теряя, молча, она принялась раздеваться.
Странным было даже ее раздевание. Она сняла пиджак, выпустила рубашку из юбки, освободила неприметную свою грудь от поддерживающего бюстгальтера, - Павлу много позже пришло сравнение с ушами спаниеля, в тот момент он лишь безвольно наблюдал за ее действиями, чувствуя, как беспокойно колотится в груди сердце и медленно восстает пробуждаемая плоть. И в последнюю очередь, резко задрав юбку, отчего он вздрогнул, сняла трусики, повесив их на спинку соседнего кресла.
Она вынуждена была сама положить его руки на свои бедра, Павел не смел. И затем уже села ему на колени, прижала голову к груди. Он почувствовал запах пота, смешанный с каким-то дешевым парфюмом, день был жарким, и этот запах разом завладел им. Он жадно вдыхал его, тыкаясь лицом в подрагивающие груди, неловко пытаясь поцеловать их, ощущал языком выступающие на ее коже капли пота, слышал свистящее дыхание и чувствовал его на лице, - в те мгновения, когда поднимал голову, пытаясь встретиться с ней глазами, каждый раз неудачно.
Спустя минуту все кончилось. Резко и неожиданно. Она поднялась, встала пред ним, Павел едва разжал руки, чтоб выпустить ее, а затем неожиданно ткнулся лицом в юбку, снова сминая в поперечные складки, коснулся губами лона и замер так.
Она спросила: "еще?", он несколько раз кивнул, его ответ она почувствовала телом. Она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть, и, сдержавшись, снова приникла к нему....
Это уже позже выяснилось, много позже, когда он стал вновь способен на логическое мышление и свободные выводы, что у нее родители на пенсии и двое детей от первого брака. И что Караев сам выплачивал ей что-то вроде дополнительного заработка, в три раза превышающий тот, что она получала в кассе, в соответствии с заранее оговоренными соглашениями. Что конкретно, какие пункты входили в соглашение, он не стал выяснять, не решился, оставив себе лишь догадки да несмелые предположения. Сейчас это играло против него, но тогда было спасением.
Его восторженное удивление сменилось разочарованием, а затем уступило место холодному расчету: раз платят, так пускай не зазря. А потом он познакомился с Симой, и договор Караева просто вышел на долгое время из головы.
В дальнейшем они просто работали вместе, по-прежнему называя друг друга на "вы", при этом она звала его по имени-отчеству, он же ограничивался упоминанием лишь ее имени; просто общались, без воспоминаний о прошлом, как два человека, получающих за свое общение заработную плату и не желающих ничего в этом менять.
Нелюбопытная секретарша сопровождала его и в поездках в Спасопрокопьевск, куда посылал его Караев "по делам фирмы". Первоначально в качестве ведущего на переговоры с Османовым, а затем, когда Павел достаточно освоился и перестал играть малопочетную роль "племянника своего дяди" и незаменимого, как и прежде, помощника. Караев по известным причинам, никому, кроме племянника, доверить присутствие на них не мог, и, возможно, тревожась, сам звонил ему по два-три раза в день, особенно под вечер, узнавая, что и как. Павлу всякий раз хотелось спросить у своего дяди, помнит ли он, что в этом городке по-прежнему живут его родители, в нескольких минутах езды от представительства банка "Анатолия", в доме, выходящем окнами в тихий сквер. Но всякий раз разговор заходил о чем-то другом, более важном, вопрос этот так ни разу не сорвался с его уст. Может, и к лучшему.
Спрашивал только Османов, первым же делом; едва успев пожать руку Павлу, он немедленно осведомлялся о здоровье его отца и матери, все ли благополучно и не нужно ли что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15