Дверцы были довольно тяжелые, и вначале я переносил их по одной. Но примерно через час, чтобы выиграть время, мастер приказал мне брать сразу по две дверцы. Я повиновался, и вот тут-то все и началось. Сборщик, пожилой рабочий по имени Карл, не поспевал за мной, так как, кроме навески дверец, ему приходилось еще ворочать тяжелые, громоздкие сейфы и грузить их на тележку для отправки в другой цех на покраску. Я опережал его — и около него образовался завал. Мастер заметил это и велел старому Карлу поторапливаться. Карл стал работать быстрее, но все равно продолжал отставать от меня и каждый раз, когда я приносил дверцы, шептал: «Помедленнее, парень, помедленнее!» Но как я мог работать медленнее, если мне приказали носить по две дверцы? В конце концов около старого Карла нагромоздилось столько дверец, что к нему снова подошел мастер и вторично, на этот раз более резко, сделал замечание. Карл стал работать еще быстрее, весь раскраснелся, вспотел, но все было тщетно. Гудок возвестил конец рабочего дня, а завал около него не уменьшился.
Я вымыл лицо и руки у умывальника в раздевалке. Старый Карл стоял рядом со мной. Это был высокий тощий пруссак, брюнет лет пятидесяти, с виду очень рассудительный. Он окликнул меня.
— Встретимся у выхода, мне надо с тобой поговорить.
Я кивнул головой, надел пальто, перевесил в проходной свой табель и вышел на улицу. Старый Карл был уже там. Он жестом подозвал меня. Я пошел за ним. Несколько минут мы шагали молча, затем он остановился и повернулся ко мне.
— Послушай, парень, я ничего против тебя не имею, но так продолжаться не может. Из-за тебя я в прорыве. — Он взглянул на меня и повторил: — Из-за тебя я в прорыве. А если я буду отставать, профсоюз не сможет вступиться за меня.
Я молчал, и он продолжал:
— Ты как будто ничего не понимаешь. Знаешь, что произойдет, если я буду отставать?
— Нет, не знаю.
— Сначала мне сделают замечание, затем оштрафуют и наконец... — он щелкнул пальцами, — выставят за ворота!
Он кончил. Помолчав, я сказал:
— Я тут ни при чем. Я только выполняю приказ мастера.
Он долго смотрел на меня.
— Ты впервые работаешь на заводе?
— Да.
— А до этого где ты был?
— В армии.
— Пошел добровольцем?
— Да.
Он покачал головой.
— Послушай, ты должен работать медленнее.
— Но как я могу работать медленнее, вы же сами видели...
— Во-первых, — оборвал меня старый Карл, — не говори мне «вы» — что это еще за манера! С товарищем, который был тут до тебя, все шло хорошо. Ему тоже приказали подносить сразу по две дверцы...
Он раскурил черную потрескавшуюся трубку.
— Ведь иногда тебе приходится подгонять петли под калибр, не правда ли? Сколько встречается таких петель, когда тебе бывает трудно вытащить калибр?
Я задумался.
— Одна на пятнадцать-двадцать петель.
— И тогда ты теряешь время?
— Теряю.
— Зато в другие петли твой калибр проходит и без молотка, как по маслу?
— Да.
— И тогда ты выигрываешь время?
— Выигрываю.
— Так. Послушай, парень. Завтра у тебя будут затруднения один раз на десять.
Я удивленно посмотрел на него, и он сказал:
— Ты что, не понимаешь?
Я неуверенно переспросил:
— Вы хотите сказать, чтобы в одном из десяти случаев я делал вид, будто калибр выходит с трудом?
— Вот ты и понял! — довольным тоном сказал он, — но это еще не все. Когда тебе попадутся свободные петли, ты все равно будешь вгонять в них калибр молотком и выбивать тоже молотком. Понял? Даже если он будет входить как по маслу. Увидишь, тогда все будет хорошо. Но надо начать делать это с завтрашнего же дня, потому что сегодня я собрал на пять сейфов больше. Один раз — не беда. Товарищам из покрасочного цеха удалось это скрыть, но если так будет продолжаться и дальше — скрывать уже станет невозможно, понимаешь? Мастер заметит — и тогда плохо дело! Он захочет получать лишние пять сейфов каждый день. А я не выдержу такой гонки — и он меня выгонит.
Он поднес ко рту трубку, затянулся.
— Понял? С завтрашнего дня.
После долгой паузы я сказал:
— Я не могу так делать.
Он пожал плечами.
— Не надо бояться мастера, парень. Товарищ, который был здесь до тебя, делал так в течение пяти лет — и никто ничего не заметил.
— Я не боюсь мастера.
Старый Карл с удивлением взглянул на меня.
— Тогда почему же ты не хочешь?
Я посмотрел на него в упор и ответил:
— Ведь это саботаж.
Старый Карл вспыхнул, глаза его гневно сверкнули.
— Послушай, парень, это тебе не армия! Саботаж! Какой там к чертовой матери, саботаж! Я исправный рабочий и никогда не саботировал!
Он остановился, не в силах выговорить ни слова, и так сжал в правой руке трубку, что пальцы его побелели.
Потом он взглянул на меня и тихо произнес:
— Это не саботаж, парень, это — солидарность.
Я ничего не ответил, и он продолжал:
— Пошевели мозгами. В армии есть командиры, приказы — и больше ничего. Но здесь есть еще и товарищи. И если ты не будешь считаться с товарищами — не быть тебе никогда рабочим.
Он еще некоторое время смотрел на меня. Затем покачал головой и сказал:
— Подумай, парень! Завтра я увижу, понял ты или нет.
Он повернулся ко мне спиной и ушел.
Я возвратился к фрау Липман. Шрадер брился в своей комнате. Он всегда брился по вечерам.
Я заметил на столе бутылку обезжиренного молока, которое выдали ему на фабрике. Из бутылки была отпита только половина.
— Возьми, — сказал Шрадер, оборачиваясь и бритвой указывая на бутылку, — это тебе.
Я взглянул на бутылку: молоко было синеватого цвета, но все же это было молоко. Я отвернулся.
— Нет, спасибо, Шрадер.
Он снова повернулся ко мне:
— Я больше не хочу.
Я вынул из кармана полсигареты и закурил.
— Это твое молоко, Шрадер. Для тебя это лекарство.
— Нет, вы послушайте этого идиота! — воскликнул Шрадер, вздымая к небу свою бритву. — Я же говорю тебе, что больше не хочу! Бери, дуралей.
— Нет.
Он пробурчал: «Чертова баварская башка!», потом разделся до пояса, наклонился над тазом и, фыркая, стал умываться.
Продолжая курить, я сел. Перед глазами у меня все время торчала эта бутылка молока. Я отодвинулся, чтобы не видеть ее.
— Что тебе говорил старый Карл? — спросил Шрадер, обтирая тело полотенцем.
Я рассказал ему все. Когда я кончил, он откинул назад голову, выставив свою тяжелую нижнюю челюсть, и захохотал:
— Ах, так вот оно что! — воскликнул он. — В нашем цехе сегодня все ругались, что старый Карл посылает слишком много сейфов. А это не старый Карл, а ты! Это маленький Рудольф!
Он натянул рубашку и, не заправляя ее в брюки, сел.
— Теперь-то ты, конечно, будешь делать так, как тебя научил старый Карл?
— Об этом не может быть и речи.
Он посмотрел на меня, и черная линия его бровей надвинулась на глаза.
— Почему об этом не может быть и речи?
— Мне платят за то, что я выполняю эту работу, и мой долг выполнять ее хорошо.
— Да-а! — протянул Шрадер. — Работаешь ты хорошо, а платят тебе плохо. А ты понимаешь, что из-за тебя старого Карла выгонят?
Он побарабанил пальцами по столу.
— Ведь не может же старый Карл пойти к мастеру и сказать: «Послушайте, с парнем, который работал здесь до Рудольфа, мы пять лет обдуряли вас, и все шло как по маслу!» — Он посмотрел на меня и, так как я молчал, снова заговорил: — Да, попал в переделку старый Карл! Если ты не поможешь — ему крышка!
— Я ничем не могу помочь.
Шрадер потер сломанный нос тыльной стороной ладони.
— Но если это случится, рабочие не очень-то будут тебя жаловать.
— Я ничем не могу помочь.
— Нет, можешь!
— Я выполняю свой долг.
— Твой долг! — крикнул Шрадер. Он вскочил, и полы его рубашки разлетелись в разные стороны. — Хочешь знать, к чему приведет твой долг?! Он приведет лишь к тому, что каждый день будут делать лишние пять сейфов, а у папаши Зекке, у которого и так лопаются карманы, станет еще больше денег! Ты видел сегодня утром, как папаша Зекке подъехал на своем мерседесе? Видел эту проклятую рожу откормленной свиньи? И его брюхо! Можешь быть уверен, уж он-то не спит на жесткой кровати. И молоко, которое он наливает по утрам в кофе, не обезжиренное, тоже можешь не сомневаться! Твой идиотский долг — я тебе скажу, к чему он приведет, Рудольф! Старый Карл будет выброшен на улицу, а папаше Зекке это принесет еще много марок!
— Меня это все не интересует. Для меня вопрос ясен. Мне дали работу, и я должен выполнять ее хорошо, основательно.
Шрадер прошелся по комнате, снова подошел к столу, вид у него был растерянный.
— У старого Карла пятеро детей.
Наступило молчание, потом, не глядя на него, я сухо и быстро произнес:
— Это ничего не меняет.
— Черт бы тебя побрал! — крикнул Шрадер, стукнув кулаком по столу. — Ты мне просто противен!
Я поднялся, спрятал трясущиеся руки в карманы и сказал:
— Если я тебе противен, могу уйти.
Шрадер взглянул на меня и сразу остыл.
— Честное слово, Рудольф, — заговорил он уже обычным голосом, — иногда я спрашиваю себя: не сумасшедший ли ты?
Он заправил рубашку в брюки, подошел к шкафу, вынул хлеб, сало, пиво и поставил все на стол.
— Ну, к столу, — сказал он с наигранной веселостью.
Я сел. Он намазал хлеб салом и передал мне, затем намазал кусок для себя и начал жевать. Кончив есть, он налил себе стакан пива, закурил полсигареты, закрыл нож и сунул его в карман. Он выглядел грустным и усталым.
— Вот видишь, — сказал он, немного помолчав. — Такова жизнь в гражданке! Сидишь по уши в дерьме, и нет никого, кто дал бы тебе ясный приказ! Никого, кто подсказал бы тебе, что делать! Все нужно решать самому.
Я подумал и решил, что он прав.
На следующий день, когда, придя на завод, я проходил мимо старого Карла, он улыбнулся мне и приветливо спросил: «Ну как, парень?» Я поздоровался с ним и направился к своему верстаку. Я чувствовал слабость в коленях, пот стекал у меня по спине между лопатками. Я положил четыре дверцы одна на другую, заработали машины, режущие железные листы, цех загудел, задрожал. Я взял свой калибр, молоток и принялся за дело.
Мне попались трудные петли, на них ушло много времени, и когда я притащил первые четыре дверцы Карлу, он снова улыбнулся мне и сказал: «Вот и хорошо, парень». Я покраснел и ничего не ответил.
Следующие петли тоже доставили мне много мороки, и я уже начинал надеяться, что все они в этот день, да и впредь будут узкими, и, таким образом, вопрос разрешится сам собой. Но прошел час, и все изменилось — петли пошли такие широкие, что мне даже не приходилось прибегать к молотку, чтобы всаживать в них калибр. Я почувствовал, как пот снова заструился у меня по спине. Я старался ни о чем не думать. Через несколько минут что-то щелкнуло у меня в мозгу, и я стал работать вслепую, совсем как автомат.
Примерно через час кто-то подошел к моему верстаку, но я не поднял глаз. Чья-то рука легла на дверцу — рука, в которой была зажата маленькая черная потрескавшаяся трубка. Рука постучала трубкой по металлу, и я услышал голос Карла.
— Какая муха тебя укусила?
Я приставил калибр к петле, нажал на него — он вошел без всякого труда. Я тотчас же вытащил калибр и приставил его ко второй петле. И опять он вошел легко. Не подымая глаз, я быстро выдернул его, опустил дверцу и прислонил ее к стойке. Рука, держащая трубку, все еще была у меня перед глазами. Она слегка дрожала. Потом она вдруг исчезла, и я услышал удаляющиеся шаги.
Огромный цех сотрясался от грохота машин, я работал не покладая рук, быстро, ловко, но у меня было чувство, будто я нахожусь в какой-то пустоте, и я почти не сознавал, где я. Из покрасочного цеха прикатила тележка, и я услышал, как привезший ее рабочий злобно сказал Карлу:
— Что это тебя разбирает? Зекке заинтересовал тебя в прибылях, что ли?
Карл молчал. Я не смотрел в их сторону, но краем глаза заметил трубку Карла, указывающую в мою сторону.
Через некоторое время снова раздался скрип тележки, чья-то тень скользнула по моему верстаку, и в шуме машин отчетливо прозвучал грубый голос мастера:
— Что это с вами? Вы что, спите?
— Постойте около меня минут десять, — ответил голос Карла, — и вы увидите, как я сплю!
Тень снова скользнула по моему верстаку, и я услышал, как старый Карл тихо изрыгает проклятья. Полчаса спустя мастер снова пришел, но на этот раз мне удалось заставить себя не слушать, что он говорит.
После этого мне долго казалось, что старый Карл не сводит с меня глаз. Я украдкой метнул в его сторону взгляд. Нет, он стоял ко мне спиной, затылок его покраснел, волосы слиплись от пота, он работал как бешеный. Около него скопилось столько дверец, что ему трудно было повернуться.
Раздался гудок на обед, машины остановились, цех наполнился шумом голосов. Я вымыл руки, подождал Шрадера и направился с ним в столовую. Он шел с каменным лицом и, не глядя на меня, сказал:
— Товарищи из покрасочного цеха взбешены.
Когда я открыл дверь столовой, разговоры сразу смолкли. Я почувствовал, что взгляды всех обращены ко мне, и, ни на кого не глядя, прошел прямо к свободному столику. Шрадер последовал за мной.
Столовая помещалась в большом, светлом и чистом зале. На маленьких, покрашенных красным лаком столиках стояли букетики искусственной гвоздики. Шрадер сел рядом со мной. Через некоторое время высокий худой рабочий по прозвищу Папиросная Бумага встал из-за соседнего столика и подсел к нам. Шрадер поднял голову и пытливо взглянул на него. Папиросная Бумага поднял руку, приветствуя его, и, не сказав ни слова, не глядя на нас, начал есть. Официантка принесла миски и налила нам похлебку. Папиросная Бумага повернулся к ней, и я понял, почему его так прозвали: он был высокого роста, широкий в плечах, но если смотреть на его фигуру в профиль, она казалась совершенно плоской. Я ел, уставившись взглядом в одну точку где-то над его головой. За ним прямо перед моими глазами была выкрашенная охрой стена, на которой выделялся более яркий прямоугольник, и я упорно смотрел на это пятно. Время от времени я украдкой поглядывал на Шрадера. Он ел, опустив голову, черная линия бровей скрывала его глаза.
— Слушай, парень... — начал Папиросная Бумага.
Я посмотрел на него: бесцветные глаза, на лице застыла улыбка.
— Ты впервые работаешь на заводе?
— Впервые.
— А что ты делал раньше?
По его тону было ясно, что он уже все знает.
— Был драгунским унтер-офицером.
— Унтер-офицером? — проговорил Папиросная Бумага и присвистнул.
Шрадер поднял голову и сухо сказал:
— Я тоже.
Папиросная Бумага усмехнулся и обхватил свою миску обеими руками. Я поднял голову и посмотрел на большое прямоугольное пятно на стене. Я услышал, как Шрадер щелкнул перочинным ножом, и по движению его локтя вдоль бедра понял, что он засовывает его в карман.
— Парень! — сказал Папиросная Бумага. — Старый Карл хороший товарищ, и нам не хотелось бы, чтобы его выгнали.
Наши взгляды встретились. Он снова смотрел на меня со своей раздражающей усмешкой, и у меня появилось желание схватить миску с похлебкой и швырнуть ее ему в лицо.
— И если его выставят, — не переставая улыбаться, продолжал Папиросная Бумага, — это будет твоя вина.
Я снова посмотрел на прямоугольное пятно на стене, решил, что раньше здесь висела картина, и стал думать, почему ее убрали. Шрадер подтолкнул меня локтем, и я, словно во сне, услышал свой голос:
— Ну и?..
— Очень просто, — сказал Папиросная Бумага, — ты будешь делать так, как тебя научил старый Карл.
Шрадер забарабанил пальцами по столу, а я ответил:
— Нет, этого не будет.
Шрадер перестал барабанить и положил руки на стол. Я отвел глаза от Папиросной Бумаги, но чувствовал, что он продолжает улыбаться.
— Ах ты маленькая сволочь! — тихо произнес он.
И внезапно я понял: это не картину сняли со стены, а портрет кайзера. В ту же секунду раздалось — плюх! — и в зале наступила мертвая тишина. Шрадер вскочил и схватил меня за руку.
— С ума сошел! — крикнул он.
Папиросная Бумага стоял, утираясь рукавом: я все же швырнул миску ему в лицо.
Папиросная Бумага посмотрел на меня, глаза его заблестели, он отставил стул и двинулся на меня. Я не шелохнулся. Рука Шрадера два раза молнией мелькнула передо мной, послышались глухие удары, и Папиросная Бумага грохнулся на пол. Все вскочили. Зал загудел, и мне показалось, будто стены его надвинулись на нас. Я заметил, как руки Шрадера вцепились в стул. Голос старого Карла крикнул: «Выпустите их!» И внезапно перед нами открылся проход до самой двери. Шрадер схватил меня за руку и потащил за собой.
Шрадер пошел в туалетную комнату вымыть руки — они были в крови. Я сунул в рот какой-то огрызок сигареты. Когда Шрадер кончил мыться, я протянул ему окурок, он затянулся несколько раз и вернул его мне. Загудел гудок, но, прежде чем выйти, мы подождали еще две-три минуты.
Шрадер какими-то закоулками повел меня в цех, я толкнул дверь и, пораженный, оцепенел: в цехе не было никого. Шрадер взглянул на меня и покачал головой. Я направился к своему месту, Шрадер постоял немного и ушел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32